Лёгкость

Одиночество и Восприятие

Письмо Другу.

Земля – это зло. Не надо по ней горевать.

Никто не станет о ней жалеть.

Жизнь только на земле и не надолго…

Из к/ф «Меланхолия».

Я как будто проснулся от тяжелого и страшного сна, но суровая реальность оказалась ещё более пугающей. И пускай здесь не будет гнаться за мной бесформенная безликая масса, не знающая ни страха, ни усталости, но лишь потому, что здесь она уже давно догнала и смяла в своих объятиях, раздавила как огромный гидравлический пресс своей холодной, равнодушной и бесцветной пустотой.

Нет, я не почувствовал боли, скорее, как старый часовой механизм выдохнул последний удар маятником и остановился – остановилось и сердце. Не то сердце, которое гонит по холодеющим венам унылую кровь. Само биение желаний окончательно прекратилось, оставив единственную надежду, что это не будет длиться слишком долго. Что всемогущая смерть сжалится и не будет ждать тридцать-сорок лет, а заберёт меня значительно раньше, пока тусклая вязкая усталость не выпьет из меня все соки, оставив моё дряхлеющее тело биться в агонии.

Но она была молчалива и равнодушна. Тогда я и подумал, что смерти нет. Она есть, пока нам есть ради чего жить. Она прячется за углом, как безжалостный убийца, от которого не найти спасения, постоянно напоминая о себе. Она окружает нас покойниками, похоронами лучших друзей, родственников и просто знакомых. Но сейчас, когда мои глаза открыты и ясным взором обозревают своё ближайшее окружение, я не вижу её, даже малейшей тени, либо следа покинувшей меня спутницы. И я понимаю, что когда я пытался делать что-то для себя действительно важное, это была лишь иллюзия. На самом деле я всего лишь заполнял бесцельные минуты моей бесцельной и пустой жизни настолько пугающе равнодушной. Замри на мгновение, и ты поймёшь меня. Поймёшь, что смерти нет. Что всё это банальный отказ одной из внутренних систем. Когда отказывает одно – умирает всё. Лишь в одном случае это правило не работает. Тело продолжает жить даже тогда, когда умирает душа. Не душа хватается за жизнь, а тело – слепые инстинкты, глупые рефлексы мозга. А может просто душа не является важной и неотъемлемой частью человеческого организма. Кто знает…

И я лежу сейчас здесь, смотрю в потолок и понимаю, что этот день никогда не закончится – рассвета не будет. Вот она - безжалостная, холодная и твердая, как пуля, реальность взросления.

20. 02. 2012_Пн_(≈)21:00 и 00:30

Лёгкость

Рождённый ползать – летать не может.

Вы сами знаете откуда).

Я вновь почувствовал лёгкость. Это как дуновение ветра. Сердце стало лёгким и бестелесным, как и всё стало легким и бестелесным. Бумажные простыни - мои былые подруги опоясывали моё лёгкое белое тело. Я стал духом или скорее призраком.

Я закрыл глаза и увидел мир более явственно. Меня всегда привлекала высота – крыши домов, высокие горделивые скалы. Я был над ними. Ощущал ступнями шероховатость поверхности. Воздух наполнял моё тело силой и бесконечной пустотой, незнающей оков обязательств, глупых людских закостенелых эмоций. Я смаковал каждое мгновение жизни высотой, и она была мной. Каждая частица моего существа была дыханием всего мира.

Я захотел согнуться в этой пьянящей нежности, почувствовать тепло моих ладоней. Простыни. Белоснежные простыни всё туже стягивались вокруг меня, даруя чувство защищённости. Мой дух прокричал, словно птица, и его эхо, как выстрел, отозвалось в моём осознании. Я погрузился в это…

И вдруг я почувствовал полость моих костей. Могучие ветра носились по этим полостям, заставляя подниматься бесплотные крылья.

Эта комната. Комната-комнатушка была забита мебелью, назначение, которой я не припоминал. Её заливал, пронизывал каждый уголок, ослепительный жемчужный, искрящийся на бесчисленных перпендикулярных друг к другу плоскостях свет. Казалось, что само солнце решило посетить это место. Оно звало меня с собой, настойчиво маня своей высотой. Но я был не в силах подчиниться.

Я вытянул перед собой руки. Руки, которые пугали своей худобой каждого, кто имел несчастие их увидеть. Не помню, когда точно перестал есть. Не помню, потому что время для меня не имело никакого значения в сравнении с солнцем и небом. Они были так реальны, что всё остальное, к ним не относящееся, были вещами несущественными. Я провёл своими тонкими пальцами по выпуклым рёбрам, плоскому, впалому, животу. Ощутил то, значения чего я не мог определить, Не помню, когда точно перестал пить. И пусть люди меня убеждают, что я немощен и слаб, я никогда не чувствовал себя таким юным и сильным. Я пропел, и мой голос прозвучал как птичий крик.

Я собрался и сел в своей постели. Простыни упали, открыв мои худые заострённые плечи, и я наслаждался видом моего лёгкого, почти невесомого тела. Бремя моего прошлого больше не отягощало разум. Я не помнил себя, не помнил своего имени, не помнил когда я выпал из гнезда.

«Лёгкость… лёгкость», - прошептал я, вслушиваясь в свой ласковый щебет. Никто не в силах меня упрекать. Никто не в силах считать меня несчастным. Теперь я готов. Солнце, я иду к тебе. Мы будем вместе парить над этим маленьким нарисованным миром. И пусть больше никогда мои ступни не коснуться земли, такой шершавой и твёрдой, слишком острой для моей нежной кожи. Моей слишком тонкой кожи.

Я ощутил прорастающие перья на моих плечах - нежные и лёгкие, белые как первый снег, невинные, как молодые облака, как мой вечно парящий дух заключённый в тяжёлое глиняное тело. Но это в прошлом, а сейчас я наслаждаюсь.

Я почувствовал чьё-то чужое прикосновение к моей тонкой шее. Кто-то посягал на мою лёгкость, на мой полёт, на моё счастье, на мою жизнь. Я не ответил на него. Для меня не должно существовать того прошлого мира. Мира нижнего дома, долга перед кем-либо, мира отягощающих меня привязанностей. Сейчас для меня существовали солнце и небо, вспенившееся мягкими пуховыми облаками.

Мне что-то сказали. Я едва вспомнил значение этих слов, быть может, ласковых, но таких чуждых и таких тяжёлых. Я почувствовал неимоверную усталость. Они прогоняли одним своим существованием этот чудесный сон – мою мечту. Сон уходил сквозь окна, путаясь в рельефах гранитных штор, что каждую минуту грозили захлопнуться неподъёмными воротами, навсегда заперев меня в этой клетке. Он уходил, оставляя меня здесь, молоть обломками костей тягучую земную пищу, не жить, а существовать в этом мире, придуманном не нами и не для нас, не поддающимся нашим желаниям и стремлениям.

«Нет!» - закричал я и замахал своими крыльями и услышал откуда-то издали исчезающий шелест моих перьев, - «Не оставляй меня здесь, прошу!» Я кричал солнцу, ускользающему за угол карниза, небу, которое уже было так далеко, но слышал лишь душераздирающий вопль птицы, угодившей в кем-то хитроумно расставленные сети. Я бросился к окнам. Разбил тонкое стекло своим жёстким клювом – осколки брызнули мне в лицо. Они ранили моё тело, но это меня не могло меня остановить. «Решётки?!», - этот крик прозвучал как отчаянье, прозвучал как проклятье. Стальные прутья обжигали мою плоть, ломали перья.

И вновь голос. На этот раз с тревогой или даже страхом. Кажется, кого-то звали. Явно не меня. Да и не важно это сейчас. Я вцепился в решётку своими когтистыми лапами и беспомощно замахал крыльями, пытаясь вырвать металл, но он оказался крепче. Чьи-то сильные руки обхватили меня, как игрушку, как свою собственность. «Руки прочь!» - птичьим голосом закричал я, отчаянно пытаясь вырваться, - «Птицы не для клеток. Руки прочь!» Я пытался выклевать глаза моим надзирателям, но тщетно, чьи-то сильные руки упругими пальцами стянули мой клюв.

И я обессилел. Повис на руках своих хозяев, которые, возможно, действительно любили меня. По лицу текли пот и слёзы, перемешанные с кровью, сочащейся из разбитого лба, из порезов на лице. Тело инемилосердно жгло. Я взглянул на руки, на них не было никаких следов перьев – только кровь и раны от решёток. Чей-то мужской голос прозвучал за моей спиной: «Ну что, сестрёнка, ты всё ещё сомневаешься, что ему требуется психлечебница». «Хорошо, Серёжа, ты меня убедил. Может это будет лучше для него», - женский голос оборвался всхлипом. «Ну, ладно тебе», - снова мужской, - «Лучше вызови скорую. Хорошо, что он себе глаза не выбил».

Чт_00:40.

Шаман

От автора

Всё ниже перечисленное не имеет ничего общего с действительностью и является лишь плодом моей богатой фантазии и недалёкого ума.

И ты лепил своё тело из магических глин,

Вдыхая дух свой с тяжёлым обжигающим дымом.

Из песни Eba-Dey Gang «Мертвец».

Чёрный Шаман поднял руки и громко яростно закричал. Двое юношей разодетых во что-то чрезвычайно яркое и мешкотное ударили в свои нелепые барабаны – на деле обыкновенные промышленные ёмкости из-под масла, или какого другого горючего вещества. Джон хмыкнул себе под нос, не заботясь о том, заметили или нет, этот пренебрежительный жест остальные пришедшие на это представление: «Эти чудаки даже не позаботились чем-нибудь замаскировать эти импровизированные барабаны, явно позаимствованные на какой-нибудь стройке или производстве». Однако работа акомпониаторов заслуживала уважения. Они невероятно двигались, подражая языкам пламени и при этом не сбивались с ритма, создавая интересный завораживающий слушателя рисунок полиритмии. Джон это прекрасно понимал, ведь он был профессиональным барабанщиком, и знал, какой колоссальной работы над собой это потребовало.

Подобное зрелище для стороннего наблюдателя показалось бы довольно шокирующем, если не пугающим. Фигура Шамана, скрытая под длинным чёрным одянием, увешанным тут и там различными колокольцами и бубенцами, застыла с поднятыми руками, напоминая тотемный столб. Его лицо было скрыто белой самопальной маской с грубо нарисованными тремя парами глаз, изящным носом и раскрытым в беззвучном крике ртом. Благодаря выпуклой форме маки верхние глаза были направлены в небо, нижние вниз на землю, посередине же застыли два ока, смотрящие вперёд, то есть пришедших людей. Она начиналась острым подбородком, плавно приобретая формы затвердевшего лица и оканчивалась четырьмя металлическими спицами, к которым крепились четыре чёрных атласных ленты и четырьмя звенящими предметами. Рукава его странного наряда, аналога которого Джон не знал, обтягивали изящные худые руки. Их обрамляли лёгкие лоскуты ткани изрезанной так, что напоминали крылья летучей мыши, их тянули к земле висевшие на них крошечные колокольчики, которые звенели при каждом судорожном движении их обладателя.

Шаман стал медленно опускать руки, потрескивая своими бесчисленными бубенцами. Одновременно с этим вступили духовые – всевозможные флейты и дудочки. Через мгновение к ним присоединился старый, переживший на своём веку многое, аккордеон. Музыканты создавали грубый гудящее-звеняще-пищащий звуковой фон из мыслимых и немыслимых интервалов. В добавление к этому из-под маски Шамана донесся протяжный сдавленный стон, отдалённо напоминающий горловое пение.

Джон пришёл посмотреть это «шоу», по настоятельному приглашению своей подруги, которая, по его мнению, заигралась в этих «Городских Шаманов». Он всеми силами пытался вытащить её из этого круговорота всевозможных психотехник, сновидческих практик и наркотических средств. Он смотрел на это действие со свойственным для него скептицизмом, однако, не без интереса. Это было действительно было ново для него. Разодетые во всевозможные хламиды люди, пестрили разноцветными масками и просто раскрашенными лицами, с вплетёнными в волосы перьями, плясали среди костров, пылающих в проржавевших, частично выгоревших бочках. Однако, как думал Джон, им следовало бы заняться чем-нибудь более серьёзным, более материальным, может быть даже прибыльным. Устраивать подобные шоу в каком-либо клубе или даже на большой сцене. А этим парням, немилосердно лупящим войлочными колотушками по бочкам, он бы и вовсе предложил выступить вместе с ним в один из тех этнических вечеров, часто проводимых его начальством. Где они прекрасно могли бы постучать-пошуметь на каком-нибудь джембе или уду.

Шаман тем временем начал свой нехитрый, но завораживающий танец. Висящие на его одежде бубенцы наполняли звуковое пространство лёгким волшебным звоном. Его маска пульсирующая красками в бликах огня пугала и притягивала внимание Джона, который пытался всеми силами противостоять её магнетической природе. Его руки то вздымались, то падали подражая движению крыльев.

Шаман начал раскручиваться, увлекая в круг танцующих всё больше людей. Среди них была и Джоан. Джон разглядел всполох развевающихся бронзовых волос. Он же остался среди тех, кто пришёл просто посмотреть, как развлекаются их друзья, подруги или родственники. Были среди них и те, кому было дико интересно поучаствовать, но по каким-либо причинам боящимся. Таких было большинство, это можно было разглядеть в их жадных тоскующих глазах, полных зависти и злобы к тем, кто так беззаботно влились в поток бьющихся в экстазе тел.

Среди танцующих появилась большая глиняная чаша, наполненная довольно сомнительным содержимым. Джон забеспокоился, но к счастью, она благополучно миновала Джоан.

Время шло и он уже начал скучать. Он всё больше отвлекался от танцующих, поглядывал на часы, которые он, не смотря на запрет Джоан, всё-таки взял с собой, как это делал всегда. И вдруг из скопления пляшущих тел появились знакомые женские руки. «Что за вздорная девчонка», - промелькнуло у него в голове, но он, не желая обидеть, начал немного двигаться, нехотя, как это часто делал на всяческих клубных вечеринках. Он с тревогой огляделся и заметил, что злополучная чаша медленно, но верно приближается к ним. «Ни за что», - промолвил он, разумеется про себя.

«На, выпей. Тебе это нужно», - произнесла девушка, протягивая самодельную глиняную посуду, - «Не бойся, привыкания не возникнет». Джон с сомнением посмотрел в глаза девушке, и понял, что не сможет отказать. Какой бы вздорной она не была, Джоан далеко не глупа. Кроме того он не разу не уличил её во лжи. Он осторожно взял чашу за края и принял её из рук девушки.

На вкус это оказалось до крайней меры неприятным, однако он сделал над собой усилие. После нескольких глотков, Джоан его остановила. «Тебе этого будет достаточно», - сказала она и отправила чашу дальше по кругу.

Он стоял долго, ожидая действия «вещества», но оно не возникало. Он нервничал, по настоящему нервничал, как нервничают люди, вступающие на неизведанную тропу. Сердце бешено колотилось, пот проступил на лбу, дыхание участилось, чувствовались рвотные позывы. Чьи-то влажные губы коснулись ушной раковины и нежно зашептали: «Успокойся. Не дай волнению взять верх над остальными чувствами и ты увидишь, услышешь, и ты ощутишь». Джон, как послушный ученик подчинился. И уже через несколько мгновений он почувствовал изменения. Музыка зазвучала по-иному. Она стала ближе, яснее и проще. Она буквально пронизывала его, наполняла, проникая не только через уши, но сквозь кожу, задевая самые тонкие, самые скрытые струны его души. Сперва ему хотелось заплакать, позже он ощутил бьющую где-то внутри него, словно родник, свежую, бодрящую и тело, и дух радость. Всегда между ним и музыкой была некоторая дистанция, защищающая его от излишне бурных эмоций, но сейчас эта дистанция исчезла. Музыка накрыла его с головой, увлекая спонтанным безумным танцем. Музыка ласкала его, как умелая любовница, пробуждая в нём желание, погрузиться в неё полностью, не заботясь о том, сможет ли он вернуться обратно.

Он смотрел на окружение и ему показалось, что до этого он был слеп или по крайней мере видел не так хорошо, а сейчас одел очки. Мир ворвался в него буйством красок, потрясающе чётких очертаний, словно до этого он спал, и вот пробудился. Блики огня, люди парящие среди всполохов подхваченных ветром одежд. Маски ожили и были куда более живыми, чем те лица, которые он видел в своей серой размытой повседневности. Эмоции… Эмоции переполняют.

Он двигался, не заботясь о том, что выглядит нелепо, он не хотел выглядеть красиво. Он танцевал подчиняясь эмоциям и звукам, которые эти эмоции порождали. «Барьер… Нежелательный барьер», - билось у него в голове. Он захотел почувствовать как можно больше и начал срывать с себя одежду. Холодный воздух, пропитанный ночью, светом звёзд, бликами огня, закружил его смерчем. В нём стали вспухать и лопаться, как хлопушки, яркие и выразительные не то образы, не то мысли. Он пытался повторять их просебя, чтобы запомнить и понять смысл: «Время и пепел… Всё смешалось… Сменило форму… Но осталось прежним. Время и пепел… Пепел и Глина… Мысль и Плоть… Небо и Земля танцуют… Всё едино… Всё неизменно». Откуда-то из глубины стал рождаться крик. Он прорастал в почве его прежней жизни, его страхов и сомнений, таких мелких, таких не значительных сейчас. Крик вибрацией скользнул по его телу, разрывая глотку сокрушительным воплем. Крик прокатился эхом по его огромной вселенной, глубины которой не знал никто, даже он сам. Он на мгновение оглох. Когда пришёл в себя, то увидел перед собой Шамана. Он поднял руки, взял ими голову и легко отделил её от тела. Под ней оказалась ещё одна голова, не менее красочная, имеющая только одну пару глаз и эти глаза смотрели на него. Глаза смотрели в него, он смотрел в них. Он был в них – в этих глазах.

Ритм усиливался и ускорялся. Он танцевал с ещё большей яростью и энергией. Мышцы напряглись – натянулись канатами. Чувство такое, что его перетягивают, как в старинной народной забаве. Ещё мгновение и он разорвётся. Разум настойчиво предлагал остановиться. «Вот он – барьер», - промелькнуло у него в голове и он с ещё сильнее и энергичнее задвигался. Ещё шаг… И тело распалось и он утонул в огромной оглушающей вечности.

Он осознал себя на холодном бетонном полу в небольшой комнате, погружённой в серый сумрак. Оглядевшись, он не заметил никаких источников света. Здесь не было окон, только закрытая дверь. Он неуверенно подошёл к ней, потянул за ручку, и та послушно открылась. Там за дверью едва можно было разглядеть коридор, утопающий в душном мраке.

Джон понимал, что там – на том конце коридора его ждёт то, что он так долго искал. Хотя, что это может быть, у него не было даже представлений. И он сделал первый шаг, потом другой, третий, но какая-та неведомая сила холодным пронизывающим ветром подхватила его и унесла прочь.

Очнулся он на траве примятой десятками ног. Ритм ещё звучал, однако с меньшей интенсивностью. Грудь сотрясалась от частого дыхания. Перед глазами всё расплывалось. У него не было сил просто пошевелиться не то чтобы встать. Над ним склонилось лицо Джоан. Он узнал её. Она прикоснулась к его щеке, и зрение прояснилось. На её лице расцвела улыбка, а глаза и вовсе смеялись.

- Ах, ты проказница, - пытался пошутить Джон, - Во что ты меня втянула?

- Ну, как, Адам, тебе яблочко? – парировала она.

- Это… Это… Я как будто…

- Ты встретился со своей сущностью?

- Нет. Ещё нет. Но обязательно встречусь…

Чт_04:14.