Стивен Кинг. Способный ученик

--------------------------------------------------------------- Stephen King. Apt Pupil (1982)--------------------------------------------------------------- То, что Тодд до сих пор видел на картинках, впервые приобрело вполне зримые очертания, это уже была не какая-нибудь сценка в фильме ужасов, но самая что ни на есть будничная реальность - ошеломительная, непостижимая, зловещая. Он крутил педали своего велосипеда с изогнутым рулем, держасьсередины пригородной улочки, - американский подросток с рекламнойкартинки, а почему бы и нет: Тодд Боуден, тринадцать лет, нормальный рост,здоровый вес, волосы цвета спелой пшеницы, голубые глаза, ровные белыезубы, загорелое лицо, не испорченное даже намеком на возрастные прыщики. При желании можно было завернуть домой, но он крутил педали, несворачивая, он пролетел через частокол света и тени и улыбался, как можноулыбаться только летом, когда у тебя каникулы. Такой подросток мог быразвозить газеты, что, кстати, он и делал - доставлял подписчикам"Клэрион",выходившую в Санто-Донато. А еще такой подросток мог быпродавать, за небольшое вознаграждение, поздравительные открытки, что,кстати, он тоже недавно делал. На открытках впечатывали фамилию заказчика- ДЖЕК И МЭРИ БЕРК, или ДОН И САЛЛИ, или МЕРЧИСОНЫ. Такой паренек мог бынасвистывать во время работы, и, надо сказать, Тодд частенько насвистывал.Причем довольно приятно. Его отец, инженер-строитель, зарабатывал сороктысяч в год. Его мать окончила колледж по специальности "французский язык"и познакомилась с будущим мужем при обстоятельствах, когда тому позарезнужен был репетитор. В свободное время она печатала на машинке. Всегодовые аттестаты Тодда она хранила в специальной папке. С особым трепетомона относилась к аттестату за четвертый класс, на котором миссис Апшоунаписала: "Тодд на редкость способный ученик". А разве нет? Всю дорогуодни пятерки и четверки. Он мог еще прибавить - учиться, скажем, только напятерки, - но тогда кое-кто из его друзей мог бы подумать, что он"немножечко того". Он затормозил у дома номер 963 по Клермонт-стрит. Неприметный домикпрятался в глубине участка. Белые стены, зелененькие ставни и такого жецвета отделка. Перед фасадом живая изгородь, хорошо политая иподстриженная. Тодд откинул со лба прядь волос и вручную покатил велосипед поцементной дорожке, что вела к крыльцу. Улыбка не сходила с его лица -открытая и обворожительная, она как бы предвосхищала приятную встречу.Носком кеда он опустил велосипедный упор и вытащил из-под багажникасложенную газету. Это была не "Клэрион"; это была "Лос-Анджелес тайме". Онсунул газету под мышку и взошел по ступенькам. Справа звонок, под ним двеаккуратно привинченные дощечки, закрытые от дождя пластмассовыминакладками. Немецкая предусмотрительность, подумал Тодд и еще ширеулыбнулся. Такое могло прийти в голову только взрослому, и Тодд мысленнопохвалил себя. Не в первый раз. На верхней дощечке: АРТУР ДЕНКЕР. На нижней: ПОЖЕРТВОВАНИЙ НЕ ПРОСИТЬ, ТОВАРЫ НЕ ПРЕДЛАГАТЬ. Тодд, улыбаясь, нажал на кнопку. Звонок, едва слышный, отозвался в недрах дома. Тодд приложил ухо кдвери - тишина. Он взглянул на свой "Таймекс" (часы, в числе прочего, емувручили за распространение поздравительных открыток) - двенадцать минутодиннадцатого. Пора бы и встать. Сам Тодд вставал не позднее половинывосьмого, даже в каникулы. Кто рано встает, того удача ждет. Он подождал полминуты и, не дождавшись шагов, налег на звонок. Черезсемьдесят одну секунду, по часам, послышались шаркающие шаги. Домашниетапочки, определил он по звуку. Тодд постоянно прибегал к дедуктивномуметоду. Он мечтал, когда вырастет, стать частным детективом. - Да слышу, слышу! - донесся сварливый голос человека, выдававшегосебя за Артура Денкера. - Сейчас! Хватит трезвонить! Сейчас, говорю! Тодд отпустил кнопку звонка. Лязгнула цепочка, потом запор. Наконец дверь открылась. На порогестоял старик в заношенном халате с лопоухо загнувшимся воротом и лацканом,выпачканным соусом не то "чили", не то кетчупом. Между пальцев тлеласигарета. Тодд подумал, что старик похож на Альберта Эйнштейна и,одновременно, на киноактера Бориса Карлоффа. Длинные седые волосы,отдававшие в желтизну, которая вызывала ассоциацию, увы, не со слоновойкостью, а с никотином. Лицо морщинистое, помятое после сна. Не безнеприязни Тодд про себя отметил, что у старика двухдневная щетина."Выбритое лицо - это солнышко в пасмурный день", - любил говорить отец,брившийся и в будни, и по выходным. На Тодда настороженно смотрели глубоко запавшие, с краснымипрожилками глаза. И опять секундное разочарование: этот тип в самом делепохож на Альберта Эйнштейна и на Бориса Карлоффа, но еще больше - настарого замызганного пьяницу вроде тех, что околачиваются на станции. - Мальчик, - произнес он, - мне ничего не нужно. Прочитай, что тамнаписано. Ты умеешь читать? Хотя, что я спрашиваю, все американскиемальчики умеют читать. Так что постарайся впредь меня не беспокоить. Будьздоров. Он начал закрывать дверь. - Вы забыли свою газету, мистер Дюссандер, - сказал Тодд,предупредительно протягивая "Таймс". Дверь остановилась на полдороге. В глазах Курта Дюссандерапромелькнула какая-то настороженность, озабоченность и тут же исчезла.Возможно, там был замешан и страх. Молодчина, здорово он овладел собой, ивсе же Тодд в третий раз испытал разочарование. Он не ждал от Дюссандерахорошей реакции... он ждал от Дюссандера БЛЕСТЯЩЕЙ реакции. "Слабак, - презрительно подумал Тодд. - Ну и слабак". Паукообразная рука просунулась в щель и ухватилась за другой конецгазеты. - Давай ее сюда. - Да, мистер Дюссандер. - Тодд выпустил свой конец. Паук втянул лапкувнутрь. - Моя фамилия Денкер, - сказал старик, - а не какой-то там Дю-зандер.Оказывается, ты не умеешь читать. Очень жаль. Будь здоров. И снова дверь начала закрываться. Тодд одним духом выпалил всужающуюся щель: - Берген-Бельзен, с января по июнь сорок третьего. Аушвиц, с июнясорок третьего по июнь сорок четвертого, Unterkommandant[1]. Патэн... Дверь приостановилась. Мешки под глазами на землисто-сером лицеказались складками на съежившемся воздушном шаре, висящем в просвете. Тоддулыбался. - Из Патана вы бежали перед приходом русских. Добрались доБуэнос-Айреса. Говорят, там вы разбогатели, вкладывая вывезенное изГермании золото в торговлю наркотиками. Неважно. С пятидесятого попятьдесят второй вы жили в Мехико. А потом... - Мальчик, у тебя не все дома. - Скрюченный артритом палец описалнесколько кругов у виска. Но при этом слишком уж явно задрожали губы. - Что было с пятьдесят второго по пятьдесят восьмой - не знаю, -продолжал Тодд с еще более лучезарной улыбкой. - Никто, я думаю, не знает,во всяком случае, ни слова не просочилось. Но перед тем как власть на Кубезахватил Кастро, вас обнаружили в Гаване, вы работали консьержем в большомотеле. Вас потеряли из виду, когда повстанцы вошли в город. В шестьдесятпятом вы вынырнули в Западном Берлине. И там вас чуть не взяли за жабры. -Последнее слово у него прозвучало особенно сочно. При этом пальцы сжалисьв кулаки. Взгляд Дюссандера невольно упал на его руки, подвижные,сноровистые, руки американского мальчишки, созданные, чтобы мастеритьгоночные лодки из мыльниц и модели кораблей. Тодд отдал дань тому идругому. Всего год назад они с отцом построили модель "Титаника". На это уних ушло четыре месяца, модель и по сей день стоит в отцовском кабинете. - Я не знаю, о чем ты, - сказал Дюссандер. Без вставной челюстивместо слов во рту у него получалась каша, и это не нравилось Тодду.Выходило как-то... неубедительно, что ли. Полковник Клинк в фильме"Молодчики Хогана" и тот больше походил на нациста, чем Дюссандер. Но всвое время этот тип выглядел, конечно, будь спок. В статье, напечатанной вжурнале "Менз экшн", автор назвал его "Упырь из Патэна". - Убирайся-ка тылучше подобру-поздорову. Пока я не позвонил в полицию. - А что, и позвоните, мистер Дюссандер. ГЕРР Дюссандер, если вам такбольше нравится. - Улыбка не сходила с его губ, обнажая великолепные зубы,по которым три раза в день проходилась зубная щетка и паста с богатымсодержанием фтора. - После шестьдесят пятого вас уже никто не видел...только я, когда два месяца назад узнал вас в городском автобусе. - Да ты помешанный. - Так что если хотите позвонить в полицию, - продолжал с улыбкойТодд, - валяйте. Я подожду на крыльце. Но если вам не к спеху, то почемубы мне не войти? Посидим, поговорим. Несмотря ни на что, в голове Тодда шевелился червячок сомнения. Авдруг ошибка? Это тебе не упражнение в учебнике. Это настоящее. Вот почемуон почувствовал огромную радость (ЛЕГКУЮ радость, как он уточнит для себяпозднее), когда Дюссандер сказал: - Ты, конечно, можешь зайти на минутку. Просто я не хочу, чтобы утебя были неприятности, понятно? - Еще бы, мистер Дюссандер, - сказал Тодд, переступая порог.Дюссандер закрыл за ним дверь, словно отрезав утро. В доме пахло затхлостью и спиртным. Такие запахи иногда держались поутрам и у них дома, после вечеринки накануне, пока мама не открываланастежь окна. Правда, тут было похуже. Тут запахи въелись и все собойпропитали. Запахи алкоголя, подгоревшего масла, пота, старой одежды и ещелекарств - ментола и, кажется, валерьянки. В прихожей темнотища, и рядомэтот Дюссандер - втянул голову в ворот, этакий гриф-стервятник, ждущий,когда раненое животное испустит дух. Сейчас, невзирая на двухдневнующетину и обвислую дряблую кожу, Тодд явственно увидел перед собой офицерав черной эсэсовской форме; на улице, при дневном свете, воображение небывало столь услужливым. Страх, точно ланцет, полоснул Тодда по животу.ЛЕГКИЙ страх, поправится он позднее. - Имейте в виду, если со мной что-нибудь случится... Дюссандер презрительно отмахнулся и прошаркал мимо него в своихшлепанцах, как бы приглашая за собой в гостиную. Тодд почувствовал, каккровь прихлынула к щекам. Улыбка увяла. Он последовал за стариком. И вот еще одно разочарование, которого, впрочем, следовало ожидать.Ни тебе писанного маслом портрета Гитлера с упавшей челкой и неотступнымвзглядом. Ни тебе боевых медалей под стеклом, ни почетного меча на стене,ни "люгера" или "Вальтера" ни камине (и самого-то камина, сказать поправде, не было). Все правильно, что он, псих, что ли, выставлять такиевещи на обозрение. Тодд не мог внутренне согласиться с этим резоном, и всеже трудно было вот так сразу выкинуть из головы то, чем тебя пичкали вкино и по телевизору. Он стоял в гостиной одинокого старика, живущего нахудосочную пенсию. Допотопный "ящик" с комнатной антенной - концыметаллических рожек обмотаны фольгой для лучшего приема. На полуоблысевший серый коврик. На стене, вместо портрета Гитлера, свидетельствоо гражданстве, в рамке, и фотография женщины в чудной шляпке. - Моя жена, - с чувством произнес Дюссандер. - Она умерла в пятьдесятпятом... легкие. Не знаю, как я пережил это. К Тодду вернулась его улыбка. Он пересек комнату якобы затем, чтобыполучше рассмотреть женщину на фотографии, а сам пощупал пальцами абажурнастольной лампы. - Перестань! - рявкнул на него Дюссандер. Тодд даже слегка отпрянул. - Отлично, - сказал он с искренним восхищением. - Сразу чувствуетсяначальник. А кстати, это Ильза Кох придумала делать абажуры изчеловеческой кожи? - Я не знаю, о чем ты, - сказал Дюссандер. На "ящике" лежала пачка"Кулз", без фильтра. Он протянул пачку. - Хочешь? - Его лицо исказила жутковатая ухмылка. - Нет. Это может кончиться раком легких. Мой папа раньше курил, апотом бросил. Даже вступил в общество некурящих. - Ну-ну. - Дюссандер как ни в чем не бывало извлек спичку из карманахалата и чиркнул ею о пластиковую поверхность "ящика". Затянувшись, онсказал: - Лично я не вижу причин, почему бы мне сейчас же не позвонить вполицию и не рассказать, какую чудовищную напраслину тут на меня возводят.А ты видишь? Только отвечай быстро, мальчик. Телефон в прихожей.Представляю, как тебя выпорет отец. Неделю будешь подкладывать под себяподушечку. - Мои родители всегда были против порки. Телесные наказания не решаютпроблемы, а только усугубляют ее. - Внезапно глаза Тодда заблестели. - Авы их пороли? Женщин? Раздевали их догола и... Дюссандер издал какой-то сдавленный звук и направился в прихожую. - Я бы не советовал, - произнес Тодд ледяным голосом. Дюссандер повернулся. Он заговорил четко и размеренно. Если что исмазывало эффект, так это отсутствие вставной челюсти. - Еще раз, последний, повторяю: меня зовут Артур Денкер. Артуром,кстати, отец меня назвал в честь Конан-Дойля, чьи рассказы приводили его ввосхищение. Я никогда не был Дюзандером, или Гиммлером, или Дедом Морозом.В войну я был лейтенантом запаса. Я никогда не принадлежал к нацистскойпартии. Мое участие в боевых действиях ограничилось тремя неделями боев вБерлине. Не скрою, в конце тридцатых, еще в первом браке, я симпатизировалГитлеру. Он покончил с депрессией и в каком-то смысле восстановил нашунациональную гордость, которую мы потеряли в результате унизительного ибесчестного Версальского мира. Тогда, в тридцатых, он казался мне великимчеловеком. Он и был по-своему великим. Но под конец он безусловносвихнулся - посылать в бой несуществующие армии по указке звездочета!Отравить Блонди, свою любимую собаку! Поступки безумца. Они все обезумели- заставляли собственных детей глотать капсулы с ядом и при этом распевали"Хорст Вессель". Второго мая сорок пятого года мой полк сдалсяамериканцам. Помню, как солдат по фамилии Хакермейер угостил меняшоколадом. Я даже заплакал. Меня поместили в лагерь для интернированных вЭссене. К нам хорошо относились. Мы следили за Нюрнбергским процессом порадио, и когда Геринг покончил с собой, я обменял американские сигареты набутылку шнапса и напился на радостях. После освобождения я устроился назавод "Эссен Мотор" - ставил колеса на автомобили. В шестьдесят третьемвышел на пенсию и вскоре переехал в Соединенные Штаты. Это была мечта моейжизни. В шестьдесят седьмом я получил гражданство. С тех пор я американец.Голосую на выборах. Никакого Буэнос-Айреса. Никакой торговли наркотиками.И Западного Берлина не было. И Кубы... А теперь иди, иначе я звоню вполицию. Тодд не двигался с места. Старик вышел в прихожую, снял трубку. Тоддсловно застыл возле настольной лампы. Дюссандер начал набирать номер. Тодд не отрываясь смотрел на него, исердце готово было выпрыгнуть из груди. После четвертой цифры Дюссандеробернулся и встретился с ним взглядом. Вдруг плечи старика поникли. Онположил трубку на рычаг. - Как ты узнал? - Много труда и чуть-чуть удачи, - скромно ответил Тодд, озаряясобеседника дружелюбной улыбкой. - У меня есть друг, Хэролд Пеглер, новообще-то все его зовут Лис. У него нюх. Мы, когда играем в бейсбол,ставим его на вторую базу. А у отца Лиса не гараж, а клад. Горы журналов,и все про войну. Фотографии фрицев, в смысле немецких солдат, и япошек,пытающих разных женщин. Статьи про концлагеря. Я от всего этого прямобалдею. - Что ты от них... балдеешь? - Дюссандер оторопело смотрел на него,потирая ладонью щеку. Звук был такой, будто он проходился по ней наждачнойбумагой. - Ну да. В смысле ловлю кайф. Получаю удовольствие. "Это может произойти совершенно для вас неожиданно, -разглагольствовала миссис Андерсон, учившая их в пятом классе. - Выстолкнетесь с чем-то новым и вдруг поймете: вот он, мой ГЛАВНЫЙ ИНТЕРЕС.Это все равно что повернуть ключ в замке. Или в первый раз влюбиться. Вотпочему, дети, так важен День выбора профессии - в этот день вы, можетбыть, найдете главный интерес в своей жизни". Тогда Тодд отнесся к словаммиссис Андерсон как к полной галиматье, но много позже, в гараже у Лиса,ему вспомнились эти слова, и он подумал, что она была, возможно, не так уждалека от истины. Он переворачивал страницы старых слежавшихся журналов, иот смешанного чувства отвращения и непреодолимого любопытства у негоразболелась голова, глаза же от напряжения начали слезиться, но онпродолжал читать, и вдруг из текста под фотографией усеянного трупамиместа под названием Дахау на него выскочила цифра: 6 000 000 Он подумал: тут что-то напутали, кто-то по ошибке прибавил один-двануля, во всем Лос-Анджелесе живет вдвое меньше людей! Но вот другойжурнал, и вновь эта цифра: 6 000 000. Голова разболелась пуще прежнего. Ворту пересохло. Как в тумане он услышал, что Лису пора идти ужинать. Тоддспросил, можно ли ему пока почитать в гараже. Лис удивленно взглянул нанего и сказал: "Валяй!". И Тодд снова с головой ушел в старые журналы,пока в конце концов мать до него не докричалась. ЭТО ВСЕ РАВНО ЧТО ПОВЕРНУТЬ КЛЮЧ В ЗАМКЕ... В журналах говорилось, как это ужасно - все, что творили немцы. Нослова о том, как это было ужасно, терялись среди рекламы, предлагавшейнемецкие финки, и ремни, и каски бок о бок с заговорной травой ичудо-средством для восстановления волос. Рекламировались флаги сосвастикой, и пистолет "люгер", и игра под названием "Танковая атака", вкоторой участвовали немецкие "пантеры", а рядом печатались урокиправильного ведения корреспонденции и дурацкие советы: "Хотите разбогатеть- продавайте специальные тапочки для лифта". Да, везде говорилось, как этобыло ужасно, однако создавалось впечатление, что все же не стоит по такомуповоду огород городить. ИЛИ В ПЕРВЫЙ РАЗ ВЛЮБИТЬСЯ... Снова вспомнились слова миссис Андерсон. Она оказалась права. Оннашел в жизни свой ГЛАВНЫЙ ИНТЕРЕС.... Дюссандер долго смотрел на Тодда. Затем пересек гостиную и тяжелоопустился в кресло-качалку. И снова вглядывался в Тодда, пытаясь что-торазгадать в чуть отрешенном, чуть ностальгическом выражении его лица. - Ну вот, - словно очнулся Тодд. - Началось с журналов, только ятогда подумал, что там половина фактов - липа. И я пошел в библиотеку.Сначала эта поганка не хотела ничего мне давать, у них такую литературувыдают только взрослым. Но я сказал, что мне надо для школы. Если дляшколы, они обязаны выдавать. А эта - сразу звонить отцу. - В глазах Тоддавспыхнуло презрение. - Испугалась, поганка, что он не в курсе, видали! - А он был в курсе? - Ясное дело. Чем раньше, говорит отец, дети познают жизнь, темлучше... и хорошее, и плохое. Тогда они будут во всеоружии. Жизнь, говоритон, это тигр, и его нужно ухватить за хвост, а не знаешь его повадки, такон слопает тебя в два счета. - М-м-м, - неопределенно промычал Дюссандер. - И мама считает так же. - М-м-м, - опять промычал Дюссандер, точно его ударили по голове и онпока не может сообразить, где находится. - Короче, у них там этой литературы навалом. И, знаете, онапользуется большим спросом. Картинок, правда, поменьше, чем в журналах уотца Лиса, зато чернухи хватает. Стулья с таким сиденьем, утыканнымшипами. Золотые коронки, вырванные плоскогубцами. Отравляющий газ, которыйвдруг пускали из душа вместо воды. - Тодд тряхнул головой. - Вы, конечно,все были шизанутые, тут и думать нечего. - Как ты сказал?.. Чернуха? - с трудом выдавил из себя Дюссандер. - Я даже написал реферат, - увлеченно продолжал Тодд, - и знаете, чтоя за него получил? Пять с плюсом. Пришлось, конечно, попотеть... Все этиавторы, они так пишут... ну, вроде как эта писанина у них весь сон отбила,и чтобы, значит, и мы не спали, а то еще те ужасы опять повторятся. Я тоженаписал в таком духе, и вот результат! - Лицо Тодда озарила торжествующаяулыбка. Дюссандер делал затяжку за затяжкой. Кончик сигареты подрагивал. Онвыпустил из носа дым и вдруг закашлялся постариковски. - Вы знали Ильзу Кох? - спросил Тодд. - Ильзу Кох? - едва слышно переспросил Дюссандер. И после паузысказал: - Да, я знал ее. - Она была красивая? - оживился Тодд. - Я имею в виду... - Онизобразил в воздухе подобие песочных часов. - Разве ты не видел ее фотографий? - спросил Дюссандер. - Ты же у насв этом деле гурман. - Кто я? - Гурман. Тот, кто любит получать удовольствие... ловить кайф. - А-а. Клевое словечко. - Угасшая было улыбка вновь расцвела. - Ещебы не видел. Но все эти перепечатки, не мне вам говорить... - Интонациябыла такая, словно их у Дюссандера была целая коллекция. - Черно-белые,нечеткие... что вы хотите, любительские снимки. Кто тогда знал, что это,можно сказать, история... Что, она правда была пышка? - Толстая, мосластая, со скверной кожей. - Дюссандер раздавилнедокуренную сигарету в вазочке, наполненной бычками. - Да-а? Надо же. - Лицо у Тодда вытянулось. - Не все такие везучие, - раздумчиво произнес Дюссандер, глядя наТодда. - Увидел мою фотографию в старом журнале - и на тебе! - Ошибаетесь, мистер Дюссандер. Не все так просто. Я долго не верил,что вы это он, не верил, пока не увидел однажды, как вы садитесь в автобусв своем блестящем черном дождевике... - Вот оно что, - выдохнул Дюссандер. - Ага. У Лиса в гараже, в одном из журналов, вы были сфотографированыв таком же точно дождевике. И в библиотеке я раскопал книжку, вы там вэсэсовском плаще вроде этого. Я сразу сказал себе: "Курт Дюссандер, один кодному". Вот тут уже я сел вам на хвост... - Что ты сделал? - Сел на хвост. Начал следить за вами. Я, знаете, мечтаю статьдетективом, таким, как Сэм Спэйд в книжках... или как Мэнникс втелесериале. Я принял все меры предосторожности... Показать фотографии? - Ты меня фотографировал?! - А то как же. У меня "Кодак", помещается в кулаке. Еслинасобачиться, раздвинул пальцы - и вы в объективе. Остается нажать большимпальцем. - На этот раз улыбка Тодда как бы говорила, что сам он оцениваетсвои успехи достаточно скромно. - Поначалу, конечно, в кадр попадали однипальцы. Но я настырный. Если стараться вовсю - чего хочешь добьешься.Звучит занудно, но верно. Курт Дюссандер заметно побледнел и весь как-то усох. - Ты что же, отдал проявлять пленку в фотоателье? - Чего? - Тодд не сразу сообразил, а сообразив, презрительноскривился. - Вот еще! Что я, придурок? У отца есть темная комната. Я сдесяти лет сам проявляю пленку. Дюссандер ничего не сказал, однако спина его несколько расслабилась икровь снова прилила к щекам. Тодд достал сложенный вдвое конверт из заднего кармана и вынул изнего несколько глянцевых фотографий с неровно обрезанными краями, чтодоказывало их домашнее происхождение. Дюссандер разглядывал снимки смрачной сосредоточенностью. Вот он сидит, совершенно прямой, в автобусе уокна, в руках у него последний роман Джеймса Миченера. Вот он ждетавтобуса на Девон-авеню, под мышкой зонтик, подбородок вздернут - ни датьни взять премьер-министр в зените славы. Вот он стоит в очереди подкозырьком театра "Мажестик", выделяясь среди привалившихся к стенеподростков и безликих кудлатеньких домохозяек высоким ростом и осанкой. Авот он заглядывает в свой почтовый ящик... - Я решил вас щелкнуть, - пояснил Тодд, - хотя боялся, что вы менязасечете. Я постарался свести риск до минимума. Снимал с противоположнойстороны улицы. Эх, мне бы телескопические линзы... - Тодд мечтательновздохнул. - На всякий случай ты, конечно, заготовил дежурную фразу. - Я бы спросил, не видели ли вы мою собаку. Короче, я отпечаталфотографии и сравнил их вот с этими. Он протянул Дюссандеру три ксерокопированных снимка. Старикудоводилось их видеть, и не раз. На первом он сидел в своем кабинете -начальник концлагеря Патэн; снимок был кадрирован таким образом, чтобыостался только он и флажок со свастикой у него на столе. Второй снимок былсделан в день призыва. На третьем он пожимал руку Генриху Глюксу,помощнику Гиммлера. - Я уже не сомневался, что вы - это он, вот только... из-за вашихдурацких усов не видна была заячья губа. И тогда, чтобы окончательноубедиться, я раздобыл вот это... Он извлек из конверта последний листок, многократно сложенный. Сгибыпочернели от грязи, уголки пообтрепались. Это была копия распространеннойизраильтянами листовки: "Разыскивается военный преступник Курт Дюссандер".Глядя на этот листок, Дюссандер думал о неугомонных мертвецах, не желающихспокойно лежать в земле. - Я снял ваши отпечатки пальцев, - улыбнулся Тодд, - и сравнил их сприведенными на этом листке. - Врешь! - не выдержал Дюссандер. И выругался по-немецки. - Снял, а как же. В прошлом году, на Рождество, родители подарили мнедактилоскоп. Не игрушечный, настоящий. С порошком, с набором щеточек дляразных поверхностей и особой бумагой, чтобы снимать отпечатки. Мои предкизнают, что я хочу стать частным детективом. Про себя они, конечно, думают,что это у меня пройдет. - Он отмахнулся от такого предположения как отнесерьезного. - В специальном пособии я прочел про линии руки и тип ладонии участки для сличения. Называется "позиции". Для суда требуется не меньшевосьми позиций. Короче, однажды вы пошли в кино, а я посыпал порошком вашпочтовый ящик и дверную ручку. А потом снял отпечатки. Ничего, да? Дюссандер молчал. Он сжимал подлокотники кресла, подбородок у неготак и прыгал. Тодда покоробило. Это уже ни в какие ворота. Упырь Патэна,того гляди, заплачет! Да это все равно как если бы обанкротилось "Шевроле"или "Макдональд" стал бы продавать икру и трюфеля вместо сандвичей. - Отпечатки оказались двух видов, - продолжал Тодд. - Первые не имелиничего общего с образцами на листовке. Эти, я догадался, оставилпочтальон. Остальные были ваши. Все совпало... и не по восьми, почетырнадцати позициям. - На губах Тодда заиграла ухмылочка. - Вот так яэто провернул. - Ну и стервец, - сказал Дюссандер, и глаза его угрожающе заблестели.Тодд почувствовал легкий озноб, как тогда в прихожей. Но Дюссандер ужеоткинулся в кресле. - Кому ты об этом говорил? - Никому. - А дружкам? Своему Беглеру? - Пеглеру? Нет, Лис - трепло. Никому я не говорил. Тут дело такое. - Чего ты хочешь? Денег? Боюсь, что не по адресу. В Южной Америкекое-что было, правда, наркотики тут ни при чем... ничего такогоромантического. Просто существует - существовал - тесный кружок... своиребята... Бразилия - Парагвай - Санто Доминго. Бывшие вояки. Я вошел в ихкружок и сумел извлечь некоторую пользу из полезных ископаемых - медь,олово, бокситы... Но вскоре ветер переменился. Национализация,антиамериканские настроения. Может, я бы и дождался попутного ветра, нотут люди Визенталя напали на мой след. Одна неудача, мой мальчик, следуетза другой по пятам, как в жаркий день кобели за сучкой. Дважды я был наволосок от гибели... я слышал, как эти ЮДЕ переговариваются за стеной...Они повесили Эйхмана, - он перешел на шепот, прикрывая ладонью рот, глазаокруглились - такой вид бывает у ребенка, когда рассказчик доходит доразвязки "страшной-престрашной истории", - старого безобидного человека.Далекого от политики. Все равно повесили. Тодд покивал. - В конце концов, когда я уже был не в силах спасаться бегством,пришлось прибегнуть к последнему средству. Другим, я знал, они помогли. - Одесский квартал? - встрепенулся Тодд. - Сицилийцы, - сухо уточнил Дюссандер, и оживление Тодда сразуулетучилось. - Все было сделано. Фальшивые документы, фальшивое прошлое.Ты пить не хочешь? - Угу. У вас есть тонизирующий? - Тонизирующего нет. - А молоко? - Сейчас. - Дюссандер прошаркал на кухню. Из ожившего бара полилосьискусственное сияние. - Последние годы я живу на проценты с акций, -донесся голос из кухни. - Я купил их после войны... под чужой фамилией.Через банк штата Мэн, если тебе это интересно. Год спустя служащий банка,который приобрел для меня эти акции, сел в тюрьму за убийство жены... чеготолько в жизни не бывает, nein?[2] Открылась и закрылась дверца холодильника. - Шакалы сицилийцы ничего не знали про акции, - продолжал он. -Сегодня этих сицилийцев где только нет, а в те времена выше Бостона они незабирались. Узнай они про акции, пиши пропало. Обобрали бы меня как липкуи отправили в Штаты подыхать на пенсионное пособие и продуктовые карточки. Он зашаркал обратно в комнату. В руках у него были зеленыепластмассовые стаканчики - вроде тех, какие дают в день пуска новойбензоколонки. Заправил бак - получай бесплатную газировку. Дюссандерпередал Тодду один стакан. - Пять лет я жил припеваючи на проценты с этих акций, но потомпришлось кое с чем расстаться, чтобы купить вот этот дом и скромныйкоттедж на побережье. Потом инфляция. Экономический спад. Я продалкоттедж, затем пришел черед акций... Тоска зеленая, подумал про себя Тодд. Не затем он здесь, чтобывыслушивать причитания из-за каких-то там потерянных акций. Тодд поднесстаканчик к губам, вдруг рука его замерла. На лице опять засияла улыбка -в ней сквозило восхищение собственной проницательностью. Он протянулстаканчик Дюссандеру. - Отпейте сначала вы, - сказал он с ехидцей. Дюссандер вытаращился на него, потом закатил глаза к потолку. - Gruss Gott!!![3] - Он взял стаканчик, сделал два глотка и вернулего Тодду. - Не задохнулся, как видишь. Не хватаюсь за горло. Никакойгоречи во рту. Это молоко, мой мальчик. Мо-ло-ко. На коробке нарисована улыбающаяся корова. Тодд пристально понаблюдал за ним, затем пригубил содержимое. В самомделе, на вкус - молоко, но что-то у него пропала жажда. Он поставилстаканчик. Дюссандер пожал плечами и, отпив из своего стакана, снаслаждением зачмокал губами. - Шнапс? - спросил Тодд. - Виски. Выдержанное. Отличная штука. А главное, дешевая. Тодд в тоске затеребил шов на джинсах. - Н-да, - отреагировал Дюссандер, - словом, если ты рассчитывалсорвать хороший куш, объект ты выбрал самый неподходящий. - Чего? - Для шантажа, - пояснил Дюссандер. - Разве это слово не знакомо тебепо телесериалу "Мэнникс"? Вымогательство. Если я тебя правильно... Тодд захохотал - громко, по-мальчишечьи. Он мотал головой, пытаясьчто-то сказать, но лишь давился от хохота. - Значит, неправильно, - выдохнул Дюссандер. Лицо его сделалось ещеболее землистым, а взгляд еще более затравленным, чем в начале ихразговора. Тодд, просмеявшись, произнес с неподдельной искренностью: - Да я просто хочу услышать про это. Вот и все, ничего больше.Честное слово. - Услышать про это?? - эхом отозвался Дюссандер. Он был совершенносбит с толку. Тодд подался вперед, уперев локти в колени. - Ну, ясное дело. Про зондеркоманды. И газовые камеры. И смертников,которые сами вырывали себе могилы. Про... - Он облизнул губы. - Продопросы. И эксперименты над заключенными. Про всю эту чернуху. Дюссандер разглядывал его с тупым любопытством, как мог бы ветеринарразглядывать кошку, только что родившую котят с двумя головами. И наконецтихо вымолвил: - Ты чудовище. Тодд хмыкнул. - В книжках, которые я прочел, именно это говорилось про вас, мистерДюссандер. Не я - вы посылали их в печь. Пропускная способность - дветысячи заключенных в день. После вашего приезда в Патэн - три тысячи. Трис половиной - перед тем как пришли русские и положили этому конец. Гиммлерназвал вас мастером своего дела и наградил медалью. Так кто из насчудовище? - Это все грязная ложь, придуманная Америкой! - Дюссандер резкопоставил стаканчик, расплескав виски на стол и себе на руку. - Посравнению с вашими политиками доктор Геббельс - дитя, гукающее над книжкойс картинками. Рассуждают о морали, а тем временем по их указке обливаютдетей и женщин напалмом. Демонстрантов избивают дубинками средь бела дня.Солдатню, которая расстреливала ни в чем не повинных людей, награждает сампрезидент... А тех, кто потерпел поражение, судят как военных преступниковза то, что они выполняли приказы. - Дюссандер изрядно отхлебнул, и тут жеу него начался приступ кашля. Тодду было столько же дела до политических взглядов Дюссандера,сколько до его финансовых затруднений. Сам Тодд считал, что люди придумалиполитику, желая развязать себе руки. Это напоминало ему случай с ШаронАкерман. Он хотел, чтобы Шарон показала ему кое-что, та, естественно,возмутилась, хотя голосок у нее зазвенел от возбуждения. Пришлось сказать,что он собирается стать врачом, и тогда она позволила. Вот и вся тебеполитика. - Если бы я отказался выполнять приказы, я бы здесь не сидел. -Дыхание Дюссандера сделалось прерывистым, он качался взад-вперед, пружиныпод ним так и скрипели. - Кто-то должен был воевать на русском фронте,nicht wahr?[4] Страной правили сумасшедшие, пусть так, но ведь ссумасшедшими не поспоришь... особенно когда главному из них везет, каксамому Дьяволу. Только чудо спасло его от блестяще организованногопокушения... Все, что мы делали тогда, было правильным. Правильным длятого времени и тех обстоятельств. Если бы все повторилось сначала, ясделал бы то же самое. Но... Он заглянул в свой стакан. Стакан был пуст. -... но я не хочу об этом говорить, даже думать не хочу. Я жил как вджунглях, в ожидании кровавой расправы, наверно, поэтому и во сне меняобступают джунгли, и я всей кожей ощущаю угрозу. Я просыпаюсь в поту, сколотящимся сердцем, я зажимаю себе рот, чтобы не закричать. А сам думаю:сон - вот реальность. А Бразилия, Парагвай, Куба... это все сон. Вдействительности я там, в Патэне. Сейчас Тодд ловил каждое его слово... Это уже было что-то. Но онверил - впереди ждут вещи поинтереснее. Надо только изредка даватьДюссандеру шпоры. Да, черт возьми, повезло. У других в его возрасте маразмкрепчает, а этот хоть бы хны. Дюссандер глубоко затягивался, не выпуская сигареты изо рта. - Иногда мне мерещатся люди, которые были со мной в Патэне. Неохранники, не офицеры - заключенные. Помню случай в Западной Германии летдесять назад. На дороге произошла авария. Образовалась пробка. Я глянулнаправо - в соседнем ряду стояла "симка", за рулем совершенно седойчеловек. Он не сводил с меня глаз. На щеке у него был шрам. Лицо - какпростыня. Патэн, решил я. Он там был, он узнал меня. Стояла зима, но я несомневался: снять с него пальто и закатать рукав сорочки - обнаружитсялагерный номер. Наконец движение возобновилось. Я оторвался от "симки".Еще десять минут, и я бы не выдержал, я бы вытащил его из машины и началбить... есть номер, нет номера - все равно. Я бы начал бить его за то, чтоон так смотрел на меня... Вскоре я уехал из Германии. Навсегда. - Вовремя смылись, - заметил Тодд. - В других местах было не лучше. Рим... Гавана... Мехико... Толькоздесь я выкинул все это из головы. Хожу в кино. Решаю шарады. По вечерамчитаю романы, все больше дрянные, или смотрю телевизор. И тяну виски, покане начинает клонить в сон. Ничего такого мне больше не снится. Если ловлюна себе чей-то взгляд на рынке, в библиотеке, у табачного киоска, - тотолько потому, что я кому-то напомнил его дедушку... или старогоучителя... или бывшего соседа. А то, что было в Патэне, это было не сомной. С другим человеком. - Вот и отлично! - подытожил Тодд. - Про все про это вы мне ирасскажете. - Ты, мальчик, не понял. Я не хочу об этом говорить. - Никуда не денетесь. Иначе все узнают, кто вы такой. Дюссандер, без кровинки в лице, внимательно посмотрел на Толда. - Я чувствовал, - произнес он после паузы, - я чувствовал, чтокончится вымогательством. Август 1974 Они сидели на заднем крыльце под безоблачным дружелюбным небом: Тоддв футболке, джинсах и кедах, Дюссандер - в заношенной рубахе и мешковатыхбрюках на подтяжках. Ну и видочек, мысленно скривился Тодд, можноподумать, что все это ему пришло в посылочке от Армии спасения. Надо будетчтонибудь придумать. Таким тряпьем можно испортить все удовольствие. Они закусывали сандвичами "Биг Мак", доставая их из корзинки; не зряТодд накручивал педали - сандвичи были теплые. Тодд потягивал черезсоломинку тонизирующий напиток. Дюссандер пил свое виски. Его голос шелестел, как газета, прерывался, набирал силу и тут жеслабел, делался почти неслышным. Его выцветшим глазам с краснымипрожилками никак не удавалось остановиться на одной точке. Со сторонымогло показаться, что на крыльце сидят дед и внук. - Вот все, что я помню, - закончил Дюссандер и откусил от сандвичадобрую треть. По подбородку потек соус. - А если подумать? - мягко спросил Тодд. Дюссандер изрядно отхлебнул. - Пижамы были бумажные, - процедил он. - Когда заключенный умирал,его одежда переходила к другому. Иногда одну пижаму снашивали до сороказаключенных. Я удостоился лестной оценки за бережливое отношение кимуществу. - От Глюкса? - От Гиммлера. - Постойте-ка, в Патэне была швейная фабрика, вы говорили неделюназад. Почему же там не шили пижамы? Заключенные могли сами шить их. - Фабрика в Патэне выпускала обмундирование для немецких солдат. Ивообще мы... - Дюссандер осекся, но усилием воли заставил себя закончить.- В нашу задачу не входило укреплять здоровье заключенных. Может быть, насегодня хватит? Пожалуйста. У меня болит горло. - Вы слишком много курите, - заметил ему Тодд. - Расскажите ещенемного про одежду. - Какую? - угрюмо спросил Дюссандер. - Лагерную или эсэсовскую? Тодд улыбнулся. - И ту, и другую. Сентябрь 1974 Тодд делал себе в кухне сандвич с арахисовым маслом и джемом. Кухнянаходилась на некотором возвышении и вся сияла хромом и нержавейкой. Тодднедавно пришел из школы, а мать все никак не могла оторваться от своейэлектрической машинки. Она печатала диплом какому-то студенту. Студент - вочках с немыслимыми линзами, с торчащими во все стороны короткими волосами- казался Тодду пришельцем из космоса. А написал он что-то такое прораспространение плодовой мушки в долине Салинас в послевоенный период...или еще какую-то муру в этом духе. Тут стрекот машинки оборвался, и матьвышла из кабинета. - Вот и Тодд с мыса Код, - сказала она вместо приветствия. - Вот и Моника из Салоников, - ей в тон сказал Тодд. Для своих тридцати шести мать у меня будь здоров, подумал он.Высокая, стройненькая, светлые волосы чуть тронуты пепельным оттенком,темно-красные шорты, прозрачная блузка с янтарным отливом, небрежнозавязанная узлом под самой грудью, достаточно открыта, чтобы каждый могоценить эти маленькие, ничем не стесненные взгорки. Из волос у нее торчалластик, а сами волосы были наспех схвачены бирюзовой заколкой. - Что в школе? - Она поднялась по ступенькам в кухню и, мимоходомчмокнув сына, присела возле рабочего столика. - Полный ажур. - Снова будешь в списках лучших? - Ясное дело. - Вообще-то Тодд чувствовал, что может в червойчетверти несколько сдать позиции. Уж очень много времени он торчал уДюссандера, и даже когда не торчал, в голову лезла вся эта дрянь,поведанная ему отставным воякой. Пару раз эта дрянь даже ему приснилась.Да ладно, было бы о чем говорить. - Тодд Боуден, способный ученик, - с этими словами мять взъерошилаего лохматую голову. - Как сандвич? - Ничего. - Сделай-ка мне тоже и принеси, пожалуйста, в кабинет. - Не могу, - сказал он, вставая. - Я обещал мистеру Денкеру, чтопочитаю ему часок-другой. - Опять "Робинзон Крузо"? - Нет. - Он показал ей корешок толстой книги, купленной в буке подешевке. - "Том Джонс". - Мать честная! Тодд, лапка, тебе ж на это года не хватит. Взял быопять адаптированное издание. - Ему хочется услышать всю книгу целиком. Так он сказал. - A-a. - Секунду она точно бы оценивала сына взглядом, потомпривлекла к себе. Тодд смутился - мать редко выказывала свои чувства. - Тыангел! Почти все свободное время читаешь ему вслух. Нам с папой кажется...да такого просто не бывает! Тодд скромно потупился. - И ведь никому ни слова. Прячешь, можно сказать, свои таланты. - Да ну, этим только проговорись... совсем, скажут, завернутый. А тои с дерьмом смешают. - Фу, какие слова, - машинально выговорила она сыну. И вдругспросила: - Как ты думаешь, не пригласить ли нам мистера Денкера поужинатьс нами? - Может быть, - туманно ответил Тодд. - Слушай, мне пора рвать когти. - Поняла. Ужин в половине седьмого. Не забудь. - Ладно. - Папа у нас сегодня опять допоздна на работе, так что мы ужинаемвдвоем, возражений нет? - Я в восторге, лапка. Она провожала его влюбленной улыбкой. Надеюсь, думала она, в "ТомеДжонсе" нет ничего такого, о чем не следовало бы знать тринадцатилетнемуподростку. Вряд ли, если учесть, в каком обществе мы живем. За доллар идвадцать пять центов ты можешь купить "Пентхаус" в любой книжной лавке, акакому-нибудь расторопному мальцу и денег не надо - схватил журнал сполки, только его и видели. Так что вряд ли книга, написанная двести летназад, может дурно повлиять на Тодда... а старому человеку какое-никакоеудовольствие. И потом, как любит говорить Ричард, для подростка весь мир -огромная лаборатория. Пусть понемногу разбирается, что к чему. Приздоровой семье и любящих родителях, если он и узнает о теневых сторонахжизни, - это только закалит его. А уж такому, как наш Тодд, ничего не страшно. Так думала Моника,прослеживая взглядом удаляющийся велосипед. Хорошо мы воспитали мальчика,мысленно отметила она и стала делать себе сандвич. Хорошо, ничего нескажешь. Октябрь 1974 Дюссандер похудел. Они сидели в кухне, между ними, на клеенке, -потрепанный том Филдинга. Тодд, не упускавший из виду ни одной мелочи, непожалел денег, которые ему выдавали на карманные расходы, и купил"Комментарий Клиффа" с кратким изложением содержания романа - еслиродители вдруг проявят интерес к "Тому Джонсу", Тодд сумеет удовлетворитьих любопытство. Сейчас он приканчивал буше. Он купил два пирожных, себе иДюссандеру, но тот к своему пока не притронулся. Изредка тупо поглядывална него и знай отхлебывал виски. - И как все это переправлялось в Патэн? - спросил Тодд. - По железной дороге. На вагонах писали "Медикаменты". Содержимоеукладывалось в длинные ящики наподобие гробов. В этом что-то было.Заключенные выгружали ящики и составляли их в лазарете. Потом наши людипереносили ящики в складское помещение. Они делали это ночью. Складнаходился непосредственно за душевыми. - И это всегда был "Циклон-Б"? - Нет. Иногда присылали... экспериментальный газ. Высшее командованиепостоянно требовало повышать эффективность. Однажды нам прислали новинкупод кодовым названием "Пегас". Нервно-паралитического действия. От него,слава богу, вскоре отказались. Уж очень... - Заметив, как мальчик подалсявперед, как загорелись у него глаза, Дюссандер осекся, а затем с деланнымравнодушием махнул рукой с зажатым в ней пустым стаканчиком. - Он себя, вобщем, не оправдал. Но Тодда не так-то просто было обвести вокруг пальца. - Пожалуйста, поподробнее. - Не могу. - Дюссандера даже передернуло. Сколько же он не вспоминало "Пегасе"? Десять? Двадцать? - Про это не буду! Я отказываюсь! - Я сказал: поподробнее. - Тодд облизал с пальцев шоколад. - Иначесами знаете, что будет. ДА, подумал Дюссандер, ЗНАЮ. ЕЩЕ БЫ МНЕ НЕ ЗНАТЬ, МАЛЕНЬКИЙ ГАДЕНЫШ. - Серьезное мероприятие превратилось в канкан, - с трудом выдавил ониз себя. - Канкан? - Это были какие-то немыслимые па... Многие при этом хохотали... - Мрак, - сказал Тодд и показал на буше Дюссандера. - Вы что, небудете? Дюссандер не ответил. Взгляд его застилала дымка воспоминаний. Сейчасон был далек и недоступен, как обратная сторона Луны. Все чувствасмешались - отвращение и... и... неужели, ностальгия? - Казалось, этому не будет конца. И тогда я приказал открыть огонь.Узнай об этом начальство, мне бы не поздоровилось. Фюрер тогда объявил,что каждый патрон - наше национальное достояние. Но этот хохот... я немог, не мог я больше... - Еще бы, - согласился Тодд, приканчивая второе пирожное. "Остаткисладки", как любила повторять мама. - История что надо. Вообще вырассказываете что надо, мистер Дюссандер. Вас только расшевели. Тодд поощрительно улыбнулся. И Дюссандер - да-да! - Дюссандер, самтого не желая, улыбнулся в ответ. Ноябрь 1974 Дик Боуден, отец Тодда, человек прямой и недалекий, отдавалпредпочтение консервативному стилю одежды. Дома он надевал очки безоправы, имевшие обыкновение съезжать ему на нос, что делало его похожим надиректора школы. В настоящий момент сходство довершал табель с оценками запервую четверть, этим листком он грозно постукивал по столу. - Одна четверка, четыре тройки и одна двойка. Двойка! Это же чертзнает что, Тодд, мама старается не подавать виду, но она совершенноподавлена. Тодд стоял потупившись. Когда отец чертыхается, тут уже не до улыбок. - У тебя никогда не было таких отметок. Двойка по алгебре! Как этоприкажешь понимать? - Сам не знаю, папа. - Тодд упорно разглядывал свои кеды. - Мы с мамой считаем, что ты проводишь слишком много времени умистера Денкера. А учеба побоку. Придется сократить ваши свидания... вовсяком случае, пока не подтянешься. Тодд резко поднял голову, и на мгновение Боуден-старший увидел вглазах сына холодную ярость. В следующую секунду взгляд уже былнормальный, открытый, ну разве что чуть-чуть несчастный. Не иначе -показалось. Чтобы Тодд разозлился на отца - такого не бывало. Они ведьдрузья. Никаких секретов друг от друга. Что Дик Боуден изредка изменяетжене со своей секретаршей - это не в счет, не рассказывать же о такихвещах, в самом деле, подростку сыну... тем более что это ни в коей мере неотражается на семье. Да, его отношения с сыном были, можно сказать,образцовыми, еще бы не образцовыми, когда окружающий мир словно с катушексорвался - старшеклассники балуются героином, а ровесники Тодда попадают ввендиспансер. - Не надо, пап. Зачем наказывать мистера Денкера, когда во всемвиноват я. Он же без меня совсем пропадет. А я подтянусь, правда. Этаалгебра... я просто сразу не врубился. А потом мы с Беном Тримейномпозанимались, и я начал соображать. Честное слово. Дик Боуден понемногу смягчался. На Тодда нельзя было долго сердиться.И его слова, что нельзя наказывать старика... с этим трудно несогласиться. Бедняга так ждет его всегда. - Ты, кстати, не представляешь себе, как наш математик разбушевался.Он многим поставил пары. И даже три или четыре кола. Боуден в задумчивости кивал головой. - А к мистеру Денкеру я по средам, перед алгеброй, ходить не буду. -Отцовский взгляд словно бы подсказывал Тодду правильный ход мыслей. - Будузаниматься как бобик, вот увидишь. - Тебе он так нравится, этот мистер Денкер? - А что, он молодчина, - ответил Тодд вполне искренне. - Ну хорошо. Будь по-твоему. Но чтобы к январю все вошло в колею,ясно? Я думаю о твоем будущем, а о нем, между прочим, надо думать ужесейчас. Уж я-то знаю. Так же часто, как мать повторяла: "Остатки сладки", отец говорил: "Ужя-то знаю". - Я понял, - серьезно, по-мужски произнес Тодд. - Тогда за дело. - Дик Боуден хлопнул сына по плечу. - Полный вперед! - Есть! - отозвался Тодд и изобразил на лице ослепительную улыбку. Дик Боуден провожал глазами сына не без чувства гордости. Что там ниговори, а таких, как Тодд, еще поискать. И с чего это я взял, что он наменя разозлился, подумал Боуден-старший. Мне ли не знать своего сына. Да ячитаю его мысли, как свои собственные. У нас с ним полный контакт. Исполнив отцовский долг, Дик Боуден развернул чертежи и, посвистывая,погрузился в работу. Декабрь 1974 Тодд держал левую руку за спиной. Когда дверь открылась, он протянулДюссандеру большой сверток. - Веселого Рождества! Дюссандер поморщился от его крика и сверток принял без видимогоудовольствия. Он осторожно держал его на весу, точно боясь, что вот сейчаспакет взорвется. На улице шел дождь, и Тодду пришлось спрятать подарок подплащ. Зря, что ли, он заворачивал его в яркую оберточную бумагу иперевязывал цветной лентой. - Что это? - без особого интереса спросил Дюссандер по дороге накухню. - Откройте и увидите. Тодд достал из кармана банку тонизирующего и поставил на стол. - Но сначала опустите жалюзи, - добавил он заговорщицким тоном. Дюссандер сразу заподозрил неладное. - Жалюзи? Это еще зачем? - Мало ли... вдруг кто следит за вами, - улыбнулся Тодд. - Разве застолько лет это не вошло у вас в привычку? Дюссандер опустил жалюзи. Затем налил себе виски. Затем развязалленту. Подарок был завернут так, как может завернуть только мальчишка, укоторого в уме вещи поважнее - посмотреть футбол или погонять во дворешайбу. Бумага тут и там порвана, все сикось-накось, скотч налеплен гдепопало. Вот что выходит, когда за женское дело берутся нетерпеливые рукиподростка. Но Дюссандер, к собственному своему удивлению, был все жетронут. Позже, когда прошел первый шок от увиденного, он подумал: "А ведья мог бы и догадаться". Это была форма. Черная эсэсовская форма. Вместе с сапогами. Дюссандер растерянно переводил взгляд с содержимого на броскуюнаклейку: "ПИТЕР". МАГАЗИН МОДНОЙ ОДЕЖДЫ, С 1951 ГОДА К ВАШИМ УСЛУГАМ! - Нет, - глухо произнес он. - Не надену. Это, знаешь, уже чересчур.Умру, а не надену. - Вам напомнить, что они сделали с Эйхманом? - с металлом в голосеспросил Тодд. - Старым человеком, далеким от политики. Так, кажется, выговорили? Кстати, я всю осень откладывал деньги на это дело. Восемьдесятдолларов, между прочим, вместе с сапогами. Если не ошибаюсь, в сорокчетвертом вы все это носили. И с удовольствием. - Ну, гаденыш! - Дюссандер замахнулся кулаком. Тодд стоял нешелохнувшись, глаза блестели. - А ну, - сказал он, - попробуйте ударьте. Только пальцем троньте. Дюссандер опустил кулак. Губы у него подергивались. - Исчадие ада, - пробормотал он. - Надевайте, - сказал Тодд. Дюссандер взялся за пояс халата... и остановился. Он смотрел на Тоддарабски, с мольбой. - Ну пожалуйста. В мои годы. Мне трудно. Тодд покачал головой - медленно, но твердо. В глазах все тот жеблеск. Ему нравилось, когда Дюссандер молил о пощаде. Вот так же, наверно,когда-то молили о пощаде его самого. В Патэне. Халат Дюссандера упал на пол, он стоял перед ним в одних трусах итапочках. Впалая грудь, небольшой животик. Костлявые стариковские руки.Ничего, подумал Тодд, в форме все будет иначе. Дюссандер начал облачаться. Через десять минут он был одет. Хотя плечи висели и фуражка сиделакривовато, но зато эмблема - мертвая голова - безусловно смотрелась. Вовсем облике Дюссандера появилось этакое мрачное достоинство... по крайнеймере в глазах мальчика. Впервые он выглядел так, как, по мнению Тодда ондолжен был выглядеть. Да, постаревший. Да, потрепанный жизнью. Но снова вформе. Не старпер, коротающий свой век перед "ящиком", обросшим пылью, сдопотопными рожками, обмотанными фольгой, - нет, настоящий Курт Дюссандер.Упырь из Патэна. Сам Дюссандер испытывал отвращение и чувство неловкости... и еще,пожалуй, не сразу осознанное облегчение. Он презирал себя за эту слабость,которая только подтверждала, что мальчик сумел прибрать его к рукам. Онбыл пленником Тодда, и с каждым разом, когда он смирялся с очереднымунижением, с каждым разом, когда он испытывал это чувство облегчения,мальчишка забирал над ним все большую власть. Но факт оставался фактом:его чуть-чуть отпустило. Подумаешь: сукно, пуговицы, кнопки... и жалкая, ктому же, имитация. Брюки почему-то на молнии, а не на пуговицах. Не тезнаки различия, покрой скверный, сапоги из дешевого кожзаменителя. Словом,театр. Как говорится, с него не убудет. Тем более что... - Поправьте фуражку! - громко сказал Тодд. Дюссандер вздрогнул и вытаращился на него. - Поправьте фуражку, солдат!! Дюссандер поправил, бессознательным движением повернув козырек подэтаким ухарским углом, как делали его обер-лейтенанты, - кстати, при всехсвоих погрешностях форма была оберлейтенантская. - Ноги вместе! Он лихо щелкнул каблуками - это вышло у него автоматически, так,словно десятилетия, прошедшие со времен войны, были им отброшены вместе сдомашним халатом. - Achtung! Он встал по стойке "смирно", и на мгновение Тодду стало страшно,действительно страшно. Он почувствовал себя... нет, не искуснымчернокнижником, а скорее неопытным учеником, сумевшим вдохнуть жизнь вобыкновенную метлу, но не знающим, как теперь ее укротить. Исчез старик,влачивший жалкое существование. Воскрес Курт Дюссандер. Но тут же секундный страх сменило ощущение собственного могущества. - Кругом! И словно не было принято изрядной дозы виски, и словно не былочетырех месяцев унижений - Дюссандер четко выполнил команду. Он услышал,как снова щелкнули каблуки. Прямо перед ним оказалась грязная засаленнаяплита, но он не видел плиты, он видел пыльный плац военной академии, гдеон осваивал солдатское ремесло. - Кругом! На этот раз он сплоховал, потеряв равновесие. В иные времена он бы сходу получил поддых костяшкой стека... плюс десяток нарядов вне очереди.Он мысленно улыбнулся. Мальчишка, видать, не знает всех тонкостей. Славабогу. - А теперь... шагом марш! - Глаза у Тодда горели. Неожиданно Дюссандер весь как-то обмяк. - Не надо, - попросил он. - Ну пожа... - Марш! Я сказал - марш! Слово так и застряло у Дюссандера в горле. Он начал печатать гусиныйшаг по вытертому линолеуму. Ему пришлось сделать поворот, чтобы неналететь на стол, и еще один, чтобы не врезаться в стену. Его лицо, слегкаприподнятое, было бесстрастный. Руки сами делали отмашку. От его тяжелогошага в шкафчике над мойкой позванивал дешевый фарфор. Тодд вновь подумал об ожившей метле, и в нем шевельнулся прежнийстрах. Вдруг он понял: ему бы не хотелось, чтобы Дюссандер получалудовольствие от этого спектакля, а хотелось совсем другого... может быть,кто знает, ему хотелось выставить Дюссандера в смешном виде даже больше,чем вернуть старику его истинный облик. Но, удивительное дело, нипреклонный возраст, ни эта нищенская обстановка ничуть не делали егосмешным. Он сделался страшным. И то, что Тодд до сих пор видел накартинках, впервые приобрело вполне зримые очертания, это уже была некакая-нибудь там сценка в фильме ужасов, но самая что ни на есть будничнаяреальность - ошеломительная, непостижимая, зловещая. Ему даже почудилсяодуряющий запах гниения. Его охватил ужас. "Стой!" - выкрикнул он. Дюссандер с бессмысленным, отсутствующим взглядом продолжал печататьшаг. Подбородок еще больше, почти с вызовом вздернулся, дряблая кожа нашее натянулась. Хрящеватый тонкий нос, казалось, сам по себе устремлялсявперед. Тодда прошиб пот. - Halt! - закричал он вне себя. Дюссандер остановился и с резким щелчком приставил левую ногу.Какие-то мгновения лицо его оставалось бесстрастным, лицо робота, но вотна нем изобразилось смущение, затем обреченность. Он сразу сник. Тодд с облегчением перевел дыхание. Он был зол на самого себя. КТО,СПРАШИВАЕТСЯ, ЗДЕСЬ ГЛАВНЫЙ?! К нему уже возвращалась прежняя уверенность.Я ЗДЕСЬ ГЛАВНЫЙ! ОН У МЕНЯ ПО СТРУНКЕ БУДЕТ ХОДИТЬ. Тодд улыбнулся. - Неплохо для начала. Но если потренироваться, у вас еще лучшеполучится. Дюссандер молчал, опустив голову и тяжело дыша. - Можете снять форму, - великодушно разрешил Тодд. В эту минуту онсовсем не был уверен в том, что еще когда-нибудь попросит Дюссандера снованадеть ее. Январь 1975 Сразу после конца уроков Тодд выскользнул из школы, сел на велосипеди покатил в городской парк. Найдя пустую скамейку, он вытащил из карманатабель с оценками за четверть. Он огляделся, нет ли поблизости знакомыхлиц, но увидел лишь двух школьников возле пруда да еще каких-то отвратныхтипов, которые поочередно прикладывались к чему-то спрятанному и бумажныйпакет. Алкаши чертовы, подумал он. Но не алкаши были главной причиной егораздражения. Он развернул листок. Английский - 3. История - 3. Природоведение - 2. Обществоведение - 4.Французский - 1. Алгебра - 1. Он не верил своим глазам. Он был готов к неутешительным итогам, ночтобы такое... А МОЖЕТ, ОНО И К ЛУЧШЕМУ. МОЖЕТ, ТЫ НАРОЧНО ВСЕ ЗАПУСТИЛ, ЧТОБЫПОСКОРЕЙ ПОКОНЧИТЬ С ЭТИМ. ПОКА НЕ СЛУЧИЛОСЬ НЕПОПРАВИМОЕ. Он прогнал эти мысли. Ничего не может случиться. Дюссандер у него вотгде. Не пикнет. Старик думает, что Тодд кому-то из своих друзей отдал насохранение письмо, только не знает, кому именно. Если с Тоддом, не дайбог, что произойдет, письмо окажется в полиции. В былые времена это быДюссандера, вполне возможно, не остановило, но сейчас он не то что быстробегать, а и соображать быстро не способен. - Он у меня вот где! - прошипел Тодд и вдруг со всей силы саданулсебя по ляжке. Ну, псих... опять разговариваешь сам с собой. Все началось месяца полтора назад, и он никак не мог избавиться отэтой дурацкой манеры. Уже несколько раз на него поглядывали как-тостранно. В том числе учителя. А этот сморчок Верни Эверсон так прямо иляпнул: "Ну, ты совсем ку-ку". Ох как руки чесались врезать ему промежглаз. Ссора, драка - нет, это никуда не годится. Нельзя такими вещамиобращать на себя внимание. А уж разговаривать вслух - это вообще хуженекуда. Хуже... - Хуже бывают только сны, - пробормотал Тодд и на этот раз себя дажене одернул. В последнее время ему снились жуткие сны. Обычно он стоял в шеренгеизможденных людей, одетых, как и он, в полосатые пижамы. В воздухе пахлопаленым, где-то поодаль урчали бульдозеры. Мимо шеренги прохаживалсяДюссандер и выборочно показывал на кого-то чем-то длинным. Этих нетрогали. Остальных уводили. Кое-кто пытался сопротивляться, но большинствоедва могли передвигать ноги. Наконец Дюссандер останавливался передТоддом. Мучительно долго они смотрели друг другу в глаза, после чегоДюссандер тыкал ему в грудь своим старым зонтиком. - А этого в лабораторию, - произносил он, обнажая фальшивые зубы. -Уведите этого американского мальчика. Иногда Тодду снилось, что он одет в эсэсовскую форму. Сапоги начищеныдо зеркального блеска. Тускло мерцает мертвая голова на фуражке. И стоитон не где-нибудь, а в самом центре родного города, у всех на виду. Кто-тоуже показывает на него пальцем. Кто-то начинает смеяться. У других его видвызывает шок, гнев, омерзение. Вдруг, скрипнув шинами, останавливаетсядопотопный автомобиль, и из него выглядывает двухсотлетний старик, почтимумия, с пергаментным лицом - Дюссандер. - Я узнал тебя! - пронзительно кричит он. Потом обводит взглядомзевак и вновь обрушивается на Тодда: - Ты был начальником лагеря в Патэне!Посмотрите на него! Упырь из Патэна! Это его назвал Гиммлер мастеромсвоего дела! Смерть убийце! Смерть! - Ерунда, - пробормотал Тодд, отгоняя нахлынувшие видения, - ерундавсе это, он у меня вот где. Он поймал на себе взгляды случайной парочки и с вызовом уставился намолодых людей, провоцируя их на какой-нибудь выпад. Те отвернулись. Импоказалось, что губы мальчика были растянуты в ухмылке. Тодд быстро сунул листок в карман и помчал на велосипеде в аптекунеподалеку. В аптеке он купил жидкость для выведения чернил и синююавторучку. Вернувшись в парк (той парочки уже не было, но алкаши торчалина прежнем месте), Тодд исправил отметки: английский - на 4, историю США -на 5, природоведение - на 4, французский - на 3 и алгебру - на 4. Оценкупо обществоведению он тоже стер и проставил заново, чтобы уж, какговорится, по всей форме. ДА УЖ, НАСЧЕТ ФОРМЫ ОН СПЕЦИАЛИСТ. - Ничего, - успокаивал он себя. - Главное, предки не узнают. Они ещедолго не узнают. В третьем часу ночи, парализованный страхом, Курт Дюссандер проснулсяот собственного стона, ловя ртом воздух. Грудь точно придавило тяжелымкамнем - а что если это инфаркт? Нашаривая в темноте кнопку, он чуть несковырнул ночник. Успокойся, сказал он себе, видишь, это твоя спальня, твой дом,Санто-Донато, Калифорния, Америка. Видишь, те же коричневые шторы на окне,те же книги из лавки на Сорен-стрит, на полу серый коврик, на стенахголубые обои. Никакого инфаркта. Никаких джунглей. Никто тебя невысматривает. Но ужас словно прилип к телу омерзительной влажной простыней, исердце колотилось как бешеное. Опять этот сон. Он знал - рано или поздносон повторится. Проклятый мальчишка. Письмо, которым он прикрывается, это,конечно, блеф, и весьма неудачный... позаимствовал из какого-нибудьтелевизионного детектива. Найдется ли на свете мальчишка, который нераспечатает конверт с доверенной ему тайной? Нет таких. ПОЧТИ нет. Эх,знать бы наверняка... Он осторожно сжал и разжал скрюченные артритом пальцы. Вытащив из пачки сигарету, он чиркнул спичкой о ножку кровати.Настенные часы показывали два часа сорок одну минуту. Про сон можнозабыть. Он глубоко затянулся и тут же закашлялся дымом. Да уж какой тамсон, сойти, что ли, вниз и пропустить один-два стаканчика. Или три.Последние полтора месяца он явно перебирал. Разве так он держал выпивку втридцать девятом, в Берлине, когда оказывался в увольнении, а в воздухепахло лебедой, и со всех сторон звучал голос фюрера, и, казалось, отовсюдуна тебя был устремлен этот дьявольский, повелевающий взгляд... МАЛЬЧИШКА... ПРОКЛЯТЫЙ МАЛЬЧИШКА! - Это все... - начал он и вздрогнул от звуков собственного голоса впустой комнате. Вот так же вслух он разговаривал в последние недели вПатэне, когда мир рушился на глазах и на Востоке с каждым днем, а потом ис каждым часом все нарастал русский гром. В те дни разговаривать вслухбыло делом естественным. В результате стресса люди и не такое вытворяют... - Это все результат стресса, - произнес он вслух. Он произнес этопо-немецки. Он не говорил по-немецки много-много лет, и сейчас родной языксогрел его и размягчил. Так успокаивает колыбельная в нежных сумерках. - Да, стресса, - повторил он. - Из-за мальчишки. Но давай начистоту.Не врать же самому себе в три часа ночи. Разве тебе так уж неприятновспоминать прошлое? Вначале ты боялся, что мальчишка просто не может илине сможет сохранить это в тайне. Проговорится своему дружку, тот - своему,и так далее. Но если он столько молчал, будет молчать и дальше. А тозаберут меня, и останется он без своей... живой истории. А кто я для него?Живая история. Он умолк, но мысли продолжали вертеться. Одиночество... кто бы знал,как он погибал от одиночества. Даже подумывал о самоубийстве. Сколькоможно быть затворником? Единственные голоса - по радио. Единственные лица- в забегаловке напротив. Он старый человек, и хотя он боялся умереть, ещебольше он боялся жить, жить в полном одиночестве. У него было плохо сглазами - то чашку перевернет, то обо что-нибудь ударится. Он жил встрахе, что, если случится что-то серьезное, он не доползет до телефона. Аесли доползет и за ним приедут, какой-нибудь дотошный врач найдет изъяны вфальшивой истории болезни мистера Денкера, и таким образом докопаются доего настоящего прошлого. С появлением мальчишки все эти страхи как бы отступили. При нем онбезбоязненно вспоминал былое, вспоминал до немыслимых подробностей. Имена,эпизоды, даже какая была погода. Он вспомнил рядового Хенрайда, которыйзалег со своим ручным пулеметом в северо-восточном бастионе. У Хенрайдабыл на лбу жировик, и многие звали его Циклопом. Он вспомнил Кесселя,носившего при себе карточку своей девушки. Она сфотографировалась натахте, голая, с закинутыми за голову руками, и Кессель, небесплатно,разрешал сослуживцам ее рассматривать. Он вспомнил имена врачей,проводивших эксперименты... Имена, имена... Обо всем этом он рассказывал, вероятно, так, как рассказывают старыелюди, с той только разницей, что стариков обычно слушают вполуха,неохотно, а то и с откровенным раздражением, его же готовы были слушатьчасами. Так неужели это не стоит нескольких ночных кошмаров? Он раздавил сигарету, с минуту полежал, глядя в потолок, а затемсвесил ноги с кровати. Хороша парочка, подумал он, ничего не скажешь... толи подкармливаем друг друга, то ли пьем друг у друга кровь. Если ему,Дюссандеру, по ночам бывает несладко, каково, интересно, мальчику? Ему-токак, спится? Вряд ли. За последнее время он явно похудел и осунулся. Дюссандер подошел к стенному шкафу, сдвинул все вешалки вправо ивытащил откуда-то из глубины свой "театральный костюм". Форма повисла, какподбитая черная птица. Он коснулся ее свободной рукой. Коснулся...погладил. Прошло немало времени, прежде чем он снял ее с вешалки. Он одевалсямедленно, не глядя на себя в зеркало, пока не застегнулся на все пуговицы(опять эта дурацкая молния на брюках) и не защелкнул ременную пряжку. Только после этого он оглядел всего себя в зеркале и одобрительнокивнул. Он снова лег и выкурил сигарету. Вдруг его потянуло в сон. Онвыключил ночник. Неужели все так просто? Он не мог поверить, однако непрошло и пяти минут, как он спал, и в этот раз ему ничего не снилось. Февраль 1975 После обеда Дик Боуден угощал коньяком - отвратительным, на взглядДюссандера. Разумеется, он не только не подал виду, но и всячески егорасхваливал. Мальчику поставили шоколадный напиток. За обедом Тодд двухслов не сказал. Может быть, волновался? Похоже, что так. Дюссандер сразу очаровал Боуденов. Тодд, чтобы раз и навсегдаузаконить ежедневные "читки", внушил родителям, что у мистера Денкераочень слабое зрение, значительно слабее, чем это было на самом деле (тожемне, добровольная собака-поводырь, усмехнулся про себя старик), Дюссандерстарался все время об этом помнить и, кажется, ни разу не сплоховал. Он надел свой лучший костюм. Было сыро, но артрит вел себя наредкость миролюбиво - так, легкая боль. По непонятной причине мальчикпросил его не брать зонтик, но он настоял на своем. В общем, вечер удался.Даже плохой коньяк не мог его испортить. Что там ни говори, а Дюссандерлет десять не выбирался в гости. За обедом он говорил о немецких писателях, о послевоенномвосстановлении Германии, о своей работе на заводе "Эссен Мотор". ДикБоуден задал ему несколько толковых вопросов и как будто остался доволенуслышанным. Моника Боуден выразила удивление тем, что он так позднорешился переехать в Америку, и Дюссандер, близоруко щурясь, поведал осмерти своей жены. Моника была само сочувствие. И вот, они попивали отвратительный коньяк, когда Дик Боуден вдругсказал: - Может быть, я вторгаюсь в личное, тогда, мистер Денкер, пожалуйста,не отвечайте... но что, хотелось бы знать, вы делали во время войны? Мальчик напрягся - впрочем, едва заметно. Дюссандер улыбнулся и начал нашаривать на столе сигареты. Он ихотлично видел, но важно было сыграть без единой ошибки. Моника подала емупачку. - Спасибо, дорогая. Вы замечательная хозяйка. Моя покойная жена и тамогла бы вам позавидовать. Польщенная Моника рассыпалась в благодарностях. Тодд глядел на нееволчонком. - Нет, не вторгаетесь, - обратился Дюссандер к Боудену-старшему,закуривая. - С сорок третьего я, по возрасту, находился в резерве. В концевойны стали появляться надписи на стенах... кто-то высказывался по поводуТретьего рейха и его сумасшедших создателей. В частности, одного -главного - сумасшедшего. - Спичка догорела. Лицо Дюссандера было почтиторжественным. - Многие испытали облегчение, видя, как все оборачиваетсяпротив Гитлера. Огромное облегчение. - Тут он обезоруживающе улыбнулся.Следующую фразу он адресовал непосредственно Дику Боудену - как мужчинамужчине. - Хотя никто, сами понимаете, не афишировал своих чувств. - Ну еще бы, - со знанием дела сказал