Глава 1 Некто Красный

Liber Novus

II

 

 

Оглавление

 

Liber Secundus

Глава 1 Некто Красный. 3

Глава 2 Замок В Лесу. 7

Глава 3 Один из непритязательных. 18

Глава 4 Отшельник. 25

Глава 5 День IL. 34

Глава 6 Смерть. 42

Глава 7 Руины Древних Храмов. 47

Глава 8 Первый День. 54

Глава 9 Второй день. 65

Глава 10 Заклинания. 71

Глава 11 Открытие Яйца. 78

Глава 12 Ад. 85

Глава 13 Жертвенное убийство. 89

Глава 14 Божественный глупец. 93

 

Liber Secundus

 

[Рис. 17]

 

Глава 1 Некто Красный

 

[Рис. 18] Дверь Мистериума закрылась за мной. Я чувствовал, что воля моя парализована и что дух глубин владеет мной. Я ничего не знаю об этом. Таким образом, я не могу хотеть ни этого, ни того, поскольку ничего не показывает мне, хочу ли я того или этого. Я жду, не зная того, что я жду.

Но уже следующей ночью я чувствовал, что достиг основательного места.

Я нахожу себя стоящим на самой высокой башне замка. Воздух говорит
мне: я в далеком прошлом. Мой взгляд бродит по одинокой сельской местности. Сочетание полей и деревьев. На мне зеленая одежда. Горн свисает с моего плеча. Я часовой башни. Я гляжу вдаль. Я вижу там красную точку. Она приближается ближе по извилистой дороге, исчезая на время в лесах и появляясь снова. Это всадник в красном плаще, красный всадник. Он едет в мой замок. Он уже проезжает через ворота. Я слышу шаги на лестнице, ступеньки скрипят, он стучит: странный страх овладевает мной: там стоит некто красный, его длинная фигура целиком скрыта в красном, даже его волосы красные. Я думаю: «В конце концов, он превратится в дьявола».

Некто Красный: «Я приветствую тебя, человек на высокой башне. Я видел тебя издалека, смотрящего и ждущего. Твое ожидание позвало меня».

Я: «Кто ты?»

Н.К.: «Кто я? Ты думаешь, я дьявол. Не допускай суждений. Возможно, ты сможешь говорить со мной, не зная, кто я есть. Что ты за предрассудочный парень, который сразу думает о дьяволе?»

Я: «Если у тебя нет сверхспособностей, как ты мог чувствовать, что я стою и жду на моей башне, выглядывая неизвестное и новое? Моя жизнь в замке плоха, поскольку я всегда сижу здесь, и никто не поднимается сюда».

Н.К.: «Так чего же ты ждешь?»

Я: «Я жду всего что угодно и особенно я жду некой ценности мира, которой мы не видим, чтобы она пришла ко мне»

Н.К.: «Итак ты пришел абсолютно в правильное место. Я давно скитался по миру, ища тех, кто как ты сидит на высокой башне, выглядывая невидимые вещи».

Я: «Ты мне любопытен. Ты, похоже, редкой породы. Твой внешний вид необычен и потом – прости меня – ты приносишь с собой странный воздух, что-то мирское, дерзкое или бурное или – на самом деле – нечто языческое».

Н.К.: «Ты не оскорбляешь меня, напротив, ты попал в точку. Но я не старый язычник как ты кажется, думаешь».

Я: «Я не настаиваю на этом. Ты также не высокопарен и не латинянин. В тебе нет ничего классического. Ты, кажется сын нашего времени, но необычный. Ты не настоящий язычник, но язычник, который параллелен нашей христианской религии».

Н.К.: «Ты действительно хороший разгадыватель загадок. У тебя получается намного лучше, чем у многих других, которые полностью ошибались во мне».

Я: "Ты говоришь невозмутимо и дерзко. Не разбивал ли ты когда-нибудь сердца над самыми священными загадками нашей христианской религии?"

Н.К.: «Ты невероятно тяжеловесная и серьезная личность. Ты всегда такой?»

Я: "Я – перед Богом – всегда хотел бы быть также серьезен и правдив к себе, как я пытаюсь быть. Однако, это становится трудным в твоем присутствии. Ты приносишь с собой определенный преступный дух, ты наверняка из черной школы Салерно, где вредные искусства преподаются язычниками и последователями язычников».

Н.К.: «Ты суеверен и слишком немец. Ты воспринимаешь буквально то, что говорит писание, в другом случае ты не судил бы меня так жестко».

Я: «Жесткое суждение – это последнее чего бы я хотел. Но мой нос меня не обманывает. Ты всегда ускользаешь и не хочешь раскрыть себя. Что ты прячешь?»

(Некто Красный, кажется, еще краснеет, его одежда сверкает как раскаленное железо)

Н.К.: «Я ничего от тебя не прячу, ты чистосердечная душа. Меня просто изумляет твоя тяжеловесная серьезность и комическая достоверность. Это так редко в наше время, особенно у людей, которые имеют в своем распоряжении понимание».

Я: «Я полагаю, ты не можешь полностью понять меня. Ты определенно сравниваешь меня с теми, кого ты знаешь. Но я должен сказать тебе ради истины, что я никогда на самом деле не принадлежал ни к этому времени, ни к этому месту. Дух изгнал меня из этого места и времени на годы. Я на самом деле не то, что ты видишь перед собой».

Н.К.: «Ты говоришь удивительные вещи. Кто же ты тогда?»

Я: «Это неважно. Я стою перед тобой, такой, какой я сейчас есть. Почему я здесь и почему я такой я не знаю. Но я знаю, что я должен быть здесь, чтобы объяснить себя в соответствии с моими лучшими знаниями. Я также мало знаю тебя, как и ты знаешь меня».

Н.К.: «Это звучит очень странно. Может ты святой? Вряд ли философ, поскольку не имеешь склонности к научному языку. Но святой? Наверняка да. Твоя важность пахнет фанатизмом. У тебя духовный вид и простота, которые отдают черствым хлебом и водой».

Я: «Я не могу сказать ни «нет» ни «да»: ты говоришь как кто-то пойманный духом своего времени. Мне кажется, тебе нахватает слов для сравнения».

Н.К.: «Возможно ты ходил в школу язычников? Твой ответ софистичен. Как ты можешь измерять меня мерилами христианской религии, если ты не святой?»

Я: «Мне кажется, что каждый может применять эти мерила, даже если он не святой. Я полагаю, я постиг, что никому не позволено отрицать безнаказанно таинства христианства. Я повторяю: тот чье сердце не было разбито Господом Иисусом Христом, тащит язычество с собой».

Н.К.: «Опять эта старая песня? Зачем, если ты не христианский святой? Не проклятый ли ты софист после этого всего?»

Я: «Ты пойман в своем собственном мире. Но ты определенно думаешь, что кто-либо может оценивать ценность христианства верно, не будучи при этом совершенным святым».

Н.К.: «Ты что, доктор теологии, который исследует христианство снаружи и оценивает его исторически и таким образом превращается в софиста?»

Я: «Ты упрям. Я имел в виду, что это едва ли совпадение, то, что весь мир стал христианским. Я также верю, что это была задача Западного человека, нести Христа в своем сердце и расти через его страдание, смерть и воскрешение».

Н.К.: «Хорошо, есть также евреи, которые хорошие люди и все еще не нуждаются в твоем священном писании».

Я: «Ты, как мне кажется, не умеешь хорошо читать людей. Не заметил ли ты, что евреям недостает чего-то в голове и чего-то в сердце, и они сами чувствуют, что им чего-то не хватает?»

Н.К.: «В самом деле, я не еврей. Но я должен защитить евреев: ты, кажется, их ненавидишь».

Я: «Хорошо, ты говоришь, как те евреи, которые обвиняют любого в ненависти к евреям, кто не имеет благосклонного отношения к ним, в то время как они сами отпускают самые грязные шутки на свой счет. Евреи ясно чувствуют этот недостаток и все же не хотят принять его, они чрезвычайно чувствительны к критицизму. Ты полагаешь что христианство не оставляет следов на человеческой душе? И ты полагаешь что тот кто не испытал это глубоко лично может все же разделять этот плод?»

Н.К.: «Ты хорошо споришь. Но твоя важность?! Ты бы мог делать это гораздо легче. Если ты не святой, я действительно не понимаю, зачем ты должен быть таким важным. Ты полностью уничтожаешь радость. Что за дьявол в тебе? Только христианство с его унылым бегством от мира может делать людей такими тяжеловесными и мрачными».

Я: «Я думаю, есть еще вещи, которые обуславливают серьезность».

Н.К.: «О, я знаю, ты имеешь в виду жизнь. Я знаю эту фразу. Я тоже живу, но не позволяю своим волосам седеть из-за этого. Жизнь не требует никакой серьезности. Напротив лучше танцевать по жизни».

Я: «Я знаю, как танцевать. Да, если бы мы могли бы делать это танцуя! Танец соответствует сезону спаривания. Я знаю, что есть те, кто всегда в спешке и те, кто также хочет танцевать ради их богов. Одни смехотворны, а другие вводят античность взамен того, чтобы честно признать их неспособность к такому самовыражению».

Н.К.: «Здесь, мой дорогой, я сбрасываю маску. Теперь я стану несколько более серьезен, так как это относиться к моей территории. Есть еще третья вещь, для которой танец был бы символом».

Некто Красный превращает себя в нежный красноватый цвет плоти. И смотрите – о чудо – мои зеленые одежды расцветают везде листьями.

Н.К.: «Неужели ты не узнаешь меня брат, я твоя радость!»

Я: «Можешь ли ты быть радостью? Я вижу тебя словно через облако. Твое изображение исчезает. Дай мне взять твою руку, дорогой, кто ты, кто ты?»

Радость? Был ли он радостью?

"Несомненно, этот некто красный был дьяволом, но моим дьяволом. На самом деле он был моей радостью, радостью серьезного человека, который продолжает наблюдать в одиночестве на высокой башне – его красную, отдающую красным, теплую яркую красную радость. Не тайную радость в его мыслях и его взгляде, но странную радость мира, которая приходит неожиданно как теплый южный ветер с набухающими ароматными цветами и легкостью жизни. Вы знаете это от своих поэтов, эту серьезность, когда они ожидающе смотрят, что же случится в глубинах, разыскиваемые, прежде всего, дьяволом из-за их радости. Она выбирает людей как волна и несет их вперед. Кто пробует эту радость – забывает себя. И нет ничего более сладкого, чем забывание себя. И немало людей забыли, кто они есть на самом деле. Но еще больше приросли так крепко, что даже розовая волна неспособна выкорчевать их. Они окаменели и слишком тяжелы, тогда как другие слишком легки.

Я убедительно столкнулся лицом к лицу со своим дьяволом и вел с ним себя как реальный человек. Этому я научился в Мистериуме: принимать серьезно каждого неизвестного скитальца кто населяет внутренний мир, так как они реальны, поскольку они действительны. Это никак не помогает, если мы говорим в духе нашего времени: дьявола нет. Там был один со мной. Это имело место во мне. Я сделал с ним то, что мог. Я мог говорить с ним. Религиозный разговор неизбежен с дьяволом, поскольку он требует его, если кто-либо не хочет уступить ему безоговорочно. Потому что религия – это именно то насчет чего мы с дьяволом не могли согласиться. Я должен был это с ним сделать, поскольку я не мог ожидать, что он как независимая личность принял бы мою точку зрения без дальнейших затруднений.

Я бы попытался убежать, если бы я не попробовал прийти к пониманию с ним. Если у вас когда-нибудь редкий случай поговорить с дьяволом, не забудьте встретить его со всей серьезностью. Все-таки он ваш дьявол. Дьявол как враг – это ваша собственная другая точка зрения; он искушает вас и ставит камень на вашем пути, где бы вам этого меньше всего хотелось.

Серьезное принятие дьявола не означает перехода на его сторону, или иначе вы сами станете дьяволом. Скорее это означает прийти к пониманию. Таким образом, вы принимаете вашу другую точку зрения. При этом дьявол фундаментально теряет почву под ногами и также вы. И это может быть неплохо и хорошо. Хотя дьявол не выносит религию за ее особенную важность и искренность, стало ясно, однако, что точно через религию дьявол может быть принесен к пониманию. То, что я сказал насчет танца, поразило его, потому что я говорил о том, что относилось к его собственной области. Он не способен принимать серьезно только то, что заботит других, потому что это особенность всех дьяволов. Таким образом, я прибыл к этой серьезности и с этим мы достигли общего места, где возможно понимание. Дьявол убежден, что танец это не похоть и не безумие, но выражение радости, что нехарактерно ни для кого. В этом я согласен с ним. Таким образом, он очеловечивает себя в моих глазах. Но я становлюсь зеленым как дерево весной.

И в то же время эта радость есть дьявол, или дьявол есть радость, что должно волновать вас. Я обдумывал это неделю и, боюсь, что этого было недостаточно. Вы спорите о факте, что ваша радость это ваш дьявол. Но, кажется, всегда есть что-то дьявольское в радости. Если радость – это не дьявол для вас, тогда возможно это так для ваших соседей, так как радость это наиболее высочайшее цветение и озеленение жизни. Это сбивает вас с ног, и вы должны нащупать новый путь, так как свет этого радостного огня почти исчез для вас. Или ваша радость отбросит вашего соседа и сбросит его с курса, так как жизнь это великий огонь который освещает как факел все вокруг. Но огонь это элемент дьявола.

Когда я увидел что радость это дьявол, конечно, я захотел заключить с ним сделку. Но вы не можете заключить сделку с радостью, поскольку она немедленно исчезнет. Таким образом, вы также не можете схватить и дьявола. Да это относится к его существу, и он не может быть схвачен. Он глуп, если он позволит себя схватить, и вы не сможете ничего получить, имея еще одного глупого дьявола. Дьявол всегда ищет возможность подпилить сук, на котором вы сидите. Это полезно и не даст вам задремать и также хорошо против пороков, которые он приносит. Дьявол это элемент зла. Но радость? Если вы побежите за ней, вы также увидите, что в ней есть зло, так как вы придете к удовольствию и из удовольствия отправитесь прямиком в ад, ваш собственный ад, который для каждого свой.

Посредством моего прихода к соглашению с дьяволом, он принял некоторую мою серьезность, и я принял некоторую его радость. Это дало мне смелость. Но если дьявол получил больше серьезности, вы должны собраться. Это всегда рискованно – принять радость, но это приводит нас к жизни и ее разочарованию, из чего получается полнота жизни".

 

Глава 2 Замок В Лесу [1]

 

[ Рис. 19 ] После этого во вторую ночь я иду один в темном лесу и я заметил что потерялся[2]. Я на темной колее от телег и спотыкаюсь в темноте. В конечном счете, я прихожу к тихой, темной болотистой воде, и маленький старый замок стоит в ее центре. Я думаю, что было бы хорошо попроситься здесь остановиться на ночь. Я стучу в дверь, долго жду, начинается дождь. Мне приходится постучать снова. Теперь я слышу, как кто-то идет: дверь открывается. Человек в двери в старомодном одеянии, слуга, спрашивает, чего я хочу. Я спрашиваю о ночлеге, и он позволяет мне войти в темный вестибюль. Потом он проводит меня наверх по старой изношенной лестнице. Наверху я попадаю в более широкое и высокое пространство наподобие холла с белыми стенами, наполненное черными сундуками и шкафами.

Меня проводят в подобие комнаты приема. Это простое пространство со старой обитой мебелью. Тусклый свет антикварных ламп освещает комнату только очень скудно. Слуга стучит в боковую дверь и затем тихо открывает ее. Я быстро ее просматриваю: это кабинет ученого с полками на всех четырех стенах и большим письменным столом, за которым сидит старый человек, одетый в длинный черный халат. Кивком он подзывает меня ближе. Воздух в комнате тяжелый и старик кажется измучен. Он не без достоинства – он кажется одним из тех, кто имеет так много достоинства, сколько может быть дано. У него скромно-испуганный облик ученого, кто давно был раздавлен в ничто обильностью знания. Я думаю, что он настоящий ученый, который научился великой скромности перед громадностью знания и отдал себя неутомимо материалу науки и исследования, беспокойно и одинаково оценивая, как будто он персонально обязан был представлять, как разрабатывается научная истина.

Он смущенно приветствует меня, как будто отсутствуя и защищаясь. Я не удивляюсь насчет этого, так как я выгляжу как обычный человек. Только с трудом он может оторвать взгляд от своей работы. Я повторяю свою просьбу о ночлеге. После долгой паузы старик замечает, "Итак вы хотите поспать, тогда пожалуйста." Я замечаю что он рассеян и поэтому прошу его чтобы он сказал слуге показать мне комнату. На это он говорит, подождите, вы требуете, я не могу все бросить! Он снова погружается в свою книгу. Я терпеливо жду. После паузы он глядит удивленно: "Что вам нужно здесь? O – простите меня – Я совсем забыл что вы здесь. Я сейчас позову слугу." Слуга приходит и проводит меня в маленькую комнату на том же этаже с белыми голыми стенами и большой кроватью. Он желает мне спокойной ночи и удаляется.

Так как я устал, я немедленно раздеваюсь и залезаю в постель после того как я задуваю свечу. Простыня необычно груба и подушка тверда. Мой ошибочный путь привел меня в странное место: маленький старый замок, чей ученый владелец явно проводит вечер своей жизни наедине со своими книгами. Никто больше, кажется, не живет в замке кроме слуги, который живет в башне. Идеальное, хотя одинокое существование, я подумал, эта жизнь старика с его книгами. И здесь мои мысли задерживаются на долгое время, пока я в конечно счете не замечаю, что одна мысль не уходит от меня, а именно – то, что старик спрятал здесь свою красивую дочь – вульгарная идея для романа – безвкусная, изношенная тема – но романтика может чувствоваться в каждой детали – настоящая идея писателя – замок в лесу – одинокая ночь – старик, окаменевший в своих книгах, защищающий ценное сокровище и завистливо прячущий его от мира – что за нелепые мысли приходят ко мне! Это ад или чистилище в том, что я также должен строить такие детские мечты в моих скитаниях? Но я чувствую себя бессильным, чтобы возвысить мои мысли до чего-то немного более сильного или красивого. Я предполагаю, что должен позволить этим мыслям приходить. Что будет хорошего, если отталкивать их – они придут снова – лучше проглотить это состояние, выпить, а не держать во рту. Так как же выглядит эта скучная героиня? Конечно блондинка, бледная – голубые глаза – в одиночестве своем надеющаяся, что каждый потерянный путник это ее спаситель из родительской тюрьмы – O, я знаю эту банальную бессмыслицу – я лучше посплю – какого черта я должен мучить себя такими пустыми фантазиями?

Сон не приходит. Я дергаюсь и верчусь – сон все не приходит – должен ли я в конечном счете дать пристанище этой потерянной душе в себе? И не это ли мне не дает спать? У меня такая писательская душа? Это все что мне нужно – это было бы агонистично нелепо. Этот самый горький напиток никогда не закончится? Уже должно быть полночь – и сон все не приходит. Что в этом большом мире тогда не дает мне спать? Это как то связано с этой комнатой? Что кровать заколдована? Это ужасно к чему может вести бессонница – даже к наиболее абсурдным и суеверным теориям. Кажется холодно, я замерзаю – возможно, это не дает мне спать – здесь действительно зловеще – Бог знает, что происходит здесь – были ли сейчас какие-то шаги? Нет, это наверно снаружи – Я переворачиваюсь, крепко закрывая глаза, мне просто надо поспать. Не хлопнул ли кто дверью сейчас? Бог мой, кто-то здесь стоит! Я действительно вижу? – стройная девушка, бледная как смерть, стоит у двери? Бога ради, что это? Она подходит ближе!

"Ты, наконец, пришел?" спрашивает она тихо. Невозможно – это ужасная ошибка – роман хочет стать реальным – он, что хочет перерасти в некую глупую историю о привидениях? К какой бессмыслице я проклят? Моя душа приютила такое писательское великолепие? Это тоже должно случиться со мной? Я действительно в аду – самое худшее пробуждение после смерти быть воскресшим в библиотеке! Я что так презирал людей своего времени и их вкус, что я должен жить в аду и должен писать романы, которые я презирал давно? Эта нижняя половина вкуса среднего человека тоже провозглашает святость и неуязвимость, так что мы не должны говорить ничего плохого, чтобы не быть должными искупать этот грех в аду?

Она говорит, "O, так ты тоже думаешь, я обыкновенная? Ты позволяешь себе быть обманутым несчастной иллюзией, что я из романа? Ты тоже, который, как я надеялась, сбрасывает видимое, и стремится увидеть сущность вещей?"

Я: "Прости меня, но ты настоящая? Это печальнейшее сходство с этими глупыми изношенными сценами в романах для меня чтобы предположить, что ты не просто некий несчастный продукт моего бессонного мозга. Мое сомнение действительно подтверждается ситуацией, которая соответствует так полно сентиментальному роману?"

Она: "Ты негодяй, Как ты можешь сомневаться, что я реальна?"

Она падает на колени в ногах моей кровати, всхлипывая и держа в руках свое лицо. Мой Бог, она, в конце концов, реальна и я несправедлив к ней? Моя жалость просыпается.

Я: "Но ради Бога, скажи мне одно: со всей серьезностью должен ли я принять, что ты реальна?"

Она плачет и не отвечает.

Я: "Кто ты тогда?"

Она: "Я дочь старика. Он держит меня здесь в невыносимом плену не из-за зависти или ненависти, но из-за любви, так как я его единственный ребенок и образ моей матери, которая умерла молодой."

Я чешу голову: это не дьявольская ли банальность? Слово за слово, чтиво из публичной библиотеки! O вы Боги, куда вы меня привели? Этого достаточно чтобы рассмешить любого, это достаточно, чтобы заставить плакать любого – быть прекрасной страдалицей, трагической разбитой личностью трудно, но стать обезьяной, вы прекрасные и великие? Для вас банальное и вечно нелепое, неописуемо избитое и опустошенное, никогда не дается как дар Богов в поднятые руки молящегося.

Но она все лежит здесь, плачущая – и все же если она реальна? Тогда стоит пожалеть ее, каждый мужчина имел бы сострадание к ней. Если она достойная девушка, что должно быть стоило ей войти в комнату к странному мужчине! И преодолеть, таким образом, ее стыд?

Я: "Мое дорогое дитя, Я верю тебе, не смотря ни на что, что ты реальна. Что я могу для тебя сделать?"

Она: "Наконец-то, наконец-то слово из человеческого рта!"

Она встает, ее лицо светиться. Она прекрасна. Глубокая чистота покоиться в ее взгляде. У нее прекрасная и невыразимая душа, которая хочет ожить в реальности, ко всей реальности стоящей жалости к ванне грязи и колодцу здоровья. O эта красота души! Смотреть как она спускается в преисподнюю реальности – какое представление!

Она: "Что ты можешь сделать для меня? "Ты уже много для меня сделал. Ты произнес слово искупления, когда не поставил банальность между мной и тобой. Знай: Я была заколдована банальностью."

Я: "Горе мне, ты сейчас становишься очень похожей на сказку."

Она: "Будь разумен, дорогой друг, и не спотыкайся сейчас о сказочное, так как сказка это великая мать романа, и имеет более универсальную обоснованность, чем наиболее жадно читаемые романы твоего времени. И ты знаешь что-то, что было на губах у каждого тысячелетия, хотя повторяется бесконечно, все же приближается наиболее близко к самой человеческой истине. Так что не давай сказочному встать между нами." [3]

Я: "Ты умна, но, кажется, не унаследовала мудрость своего отца. Но скажи мне, что ты думаешь о божественном, о так называемых наивысших истинах? Я нахожу это странным, чтобы искать их в банальности. В соответствии с их природой, они должны быть весьма исключительными. Подумай только о наших великих философах."

Она: "Чем более исключительны эти высочайшие истины, тем более нечеловечны они должны быть и тем менее они говорят тебе что-либо ценное или многозначительное о человеческой сущности. Только то, что человеческое и то, что ты называешь банальным и избитым, содержит мудрость, которую ты ищешь. Сказочное не говорит против меня, но за меня, и доказывает как я универсально человечна и как сильно я не только нуждаюсь в освобождении, но и также заслуживаю его.

Так как я могу жить в мире реальности так же или лучше чем многие другие моего пола."

Я: "Странная дева, ты приводишь в замешательство: когда я видел твоего отца, я надеялся, он пригласит меня к научному разговору. Но он не сделал этого, и я обиделся из-за этого на него, так как его растерянное бессилие ранило мое достоинство. Но с тобой я нахожу его значительно лучшим. Ты даешь мне пищу для размышления. Ты необычна."

Она: "Ты ошибаешься, я очень обычна."

Я: "Я не могу поверить в это. Как прекрасно и заслуживает обожания выражение души в твоих глазах. Мужчина, который освободит тебя будет счастлив и ему будут завидовать."

Она: "Ты меня любишь?"

Я: "Господи, я люблю тебя – но – к несчастью я уже женат."

Она: "Итак – ты видишь: даже банальная реальность освобождает. Я благодарю тебя, дорогой друг, и я приношу тебе приветствие от Саломеи."

С этими словами она растворяется в темноте. Тусклый лунный свет наполняет комнату. Там, где она стояла, лежит что-то темное – это красные розы в изобилии[4].

[2] [5]Если с вами не случится внешнего приключения, тогда с вами не случится и внутреннего. Часть, которую вы принимаете от дьявола – радость – приводит вас к приключению. На этом пути вы найдете ваши нижние и верхние пределы. Это есть необходимость – знать свои пределы. Если вы их не узнаете, вы натолкнетесь на искусственные барьеры вашего воображения и ожиданий окружающих. Но ваша жизнь не примет с удовольствием быть ограниченной искусственными барьерами. Жизнь хочет перепрыгнуть такие барьеры, и вы окажетесь с самим собой. Эти барьеры – не ваши реальные пределы, но искусственные пределы, которые не обязательно насильственны для вас. Итак, попытайтесь найти ваши реальные пределы. Никто не знает их заранее, но он видит и понимает их, когда их достигает. И это происходит с вами только тогда, когда у вас есть баланс. Без баланса вы переступите свои пределы, не замечая, что случилось с вами. Вы достигли баланса, однако, только если вы обучили свою противоположность. Но это ненавистно вам глубоко в вашей внутренней сути, потому что это не геройство.

Мой дух подвергал сомнению все редкое и необычное, он высматривал путь к ненайденным возможностям, к путям, которые ведут к спрятанному, к огням, которые светятся в ночи. И, так как это делал мой дух, все обычное страдало во мне, и я не замечал этого, и это начало жаждать жизни, так как я этим не жил. Отсюда это приключение. Я был схвачен романтизмом. Романтизм это шаг назад. Чтобы встать на путь, иногда надо сделать несколько шагов назад.[6]

В приключении я испытал, чему был свидетелем в Мистериуме. То, что я видел – это Саломея и Илья стали в жизни старым ученым и его бледной, запертой дочерью. То чем я живу – это искаженное подобие Мистериума. Следуя романтичному пути, я достиг неуклюжести и обычности жизни, где мои мысли кончаются, и я почти забываю себя. То, что я раньше любил, сейчас должен испытать как немощное и бесполезное, и то, что я раньше высмеивал, я этому должен завидовать как возвышающемуся и бесполезно желаемому. Я принял абсурд этого путешествия. Это не случилось ранее, чем я также увидел, как девушка трансформировала себя и обозначила самостоятельный смысл. Кто-то расследует желание нелепого, и этого достаточно для изменения.

Что относительно мужественности? Вы знаете, как много женского не хватает мужчине для полноты? Вы знаете, как много мужского не хватает женщине? Вы ищете женское в женщинах и мужское в мужчинах. И таким образом есть только мужчины и женщины. Но где же люди? Вы, мужчины, не должны искать женского в женщинах, но искать и распознавать это в себе, так как это у вас есть с самого начала. Это вам доставляет удовольствие, однако, играть с мужественностью, потому что это путешествие по хорошо проторенной колее. Вы, женщины, не должны искать мужского в мужчинах, но принять мужское в себе, так как вы владеете этим с самого начала. Но это удивляет вас и это легко – играть с женственностью, следовательно, мужчина презирает вас, поскольку он презирает собственную женственность. Но человечество – это женское и мужское, не только женщина и мужчина. Вы с трудом можете сказать, какого пола ваша душа. Но если вы уделите больше внимания, вы увидите что у наиболее мужественного мужчины женская душа, и у наиболее женственной женщины – мужская. Чем более вы мужественны, тем более далеко от вас то, что есть женщина на самом деле, так как женственное в вас для вас является чужим и пренебрежительным.[7]

Если вы возьмете частицу радости от дьявола, направитесь в приключения с этим, вы примете свое удовольствие. Но удовольствие немедленно привлекает все, что вы хотите, и затем вы должны решить, портит ли вас удовольствие или делает лучше. Если вы дьявол, вы будете искать в слепом желании многообразия, и вы заблудитесь. Но если вы останетесь с самим собой, как человек, какой он есть, а не дьявол, тогда вы вспомните свою человечность. Вы не будете вести себя по отношению к женщинам как мужчина, но как человеческое существо, иначе говоря, как если вы были бы одного пола с ней. Вы вспомните свою женственность. Потом вам может показаться, что вы были малодушны, глупы и женственны. Но вы должны принять нелепость, иначе вы будете переживать, и придет время, когда вы будете менее наблюдательны, когда это внезапно наброситься на вас и сделает вас нелепым. Это горько для наиболее мужественного мужчины принять свою женственность, так как это кажется нелепым ему, бессильным и безвкусным.

Да, кажется, как будто вы потеряли все свое достоинство, Как будто вы упали в унижение. Это кажется тем же самым для женщины, которая принимает свою мужественность[8]. Да, это кажется вам порабощением. Вы раб того что вам нужно в вашей душе. Самому мужественному мужчине нужны женщины, и следовательно он их раб. Станьте женщиной[9], и вы будете спасены от женского рабства. Вы оставлены без жалости женщинам, пока вы не сможете отразить посмешище всей вашей мужественности. Это хорошо для вас надеть когда-нибудь женскую одежду: люди будут смеяться над вами, но через становление женщиной вы достигнете свободы от женщин и от их тирании. Принятие женственности приводит к целостности. То же самое верно для женщины, которая принимает свою мужественность.

Женское в мужчинах тесно связано с дьяволом. Я нахожу это на пути желания. Мужское в женщинах тесно связано со злом. Таким образом, люди ненавидят принимать другого себя. Но если вы примите это, то, что соединено с полнотой мужчин, начнет приходить: именно что если вы становитесь тем, кого высмеивают, белая птица души отправляется в полет. Это было далеко, но ваше унижение привлекло это.[10] Тайна приближается к вам, и вокруг вас происходят волшебные вещи. Сияет золотой блеск, так как солнце встало из своей могилы. Как мужчина вы не имеете души, так как она в женщине; как женщина вы не имеете души, так как она в мужчине. Но если вы станете человеческим существом, тогда ваша душа придет к вам.

Если вы останетесь внутри произвольных и искусственно созданных границ, вы будете ходить как между двух высоких стен: вы не увидите громадность мира. Но если вы сломаете стены, которые ограничивают ваш взгляд, и если громадность, бесконечность и неизвестность внушит вам страх, тогда древний спящий проснется в вас, чей посланец – это белая птица. Потом вам будет нужно послание старого укротителя хаоса. Там в воронке хаоса обитает вечное чудо. Ваш мир начинает становиться чудесным. Человек принадлежит не только к миру порядка, он также принадлежит чудесному миру своей души. Следовательно, вы должны сделать ваш мир порядка ужасным, так что вы будете отпущены, будучи снаружи себя.

Ваша душа в великой нужде, потому что засуха отяжеляет ее мир. Если вы посмотрите снаружи себя, вы увидите отдаленные леса и горы, и над ними ваш взгляд взбирается к миру звезд. И если вы посмотрите в самих себя, вы увидите вблизи далекое и бесконечное, так как внутренний мир также бесконечен как мир внешний. Также как вы становитесь частью многообразия мира через свои тела, также вы становитесь частью многообразия внутреннего мира через вашу душу. Этот внутренний мир на самом деле бесконечен, и никак не беднее внешнего. Человек живет в двух мирах. Дурак живет тут или там, но никогда здесь и там.

Возможно, вы думаете, что человек, который концентрирует свою жизнь в исследовании, живет духовной жизнью, и его душа живет в более широком измерении, чем у других.[11] Но такая жизнь также внешняя, также как внешняя жизнь человека, который живет для внешних вещей. Будьте уверены, такой ученый не живет для внешних вещей, но для внешних мыслей – не для себя, но для его цели. Если вы говорите о человеке, который полностью потерял себя во внешнем и потерял много лет, вы должны также это сказать об этом старике. Он бросил себя во все эти книги и мысли о других. Следовательно, его душа в большей нужде, она должна унижать себя и забегать в комнату каждого незнакомца, чтобы умолять признать то, что он не смог дать ей.

Таким образом, вы видите этих старых ученых преследующих признание нелепым и недостойным способом. Они оскорбляются, если их имя не упоминается, повергаются в уныние, если кто-либо другой говорит то же самое лучшим образом, непримиримы, если кто-либо как-либо изменяет их взгляды. Пойдите на собрание ученых, и вы увидите их, этих жалких стариков с их великими заслугами и их голодными душами, жаждущими узнавания и их жажду, которая никогда не может быть утолена. Душе нужно ваше безрассудство, не ваша мудрость.

Таким образом, поскольку я встаю выше половой мужественности и не превосхожу человеческое, женское, что также презренно мне преобразует себя в осмысленное существо. Это наиболее трудная вещь – быть выше пола и все же оставаться человечным. Если вы возвышаетесь над полом с помощью общего правила, вы становитесь таким же, как это и выходите за пределы человечного. Таким образом, вы становитесь сухим, твердым и бесчеловечным.

Возможно, вы можете уйти от полового из-за человеческих причин, и никогда из-за общего правила, которое остается тем же самым в самых разных ситуациях, и таким образом никогда не имело идеальной обоснованности для каждой отдельной ситуации. Если вы действуете из вашей человечности, вы действуете в этой ситуации без общего принципа, только тем, что относится к этой ситуации. Таким образом, вы действуете справедливо по отношению к ситуации, возможно за счет общего правила. Это не должно быть слишком болезненно для вас, поскольку вы не правило. Есть что-то другое что человечно, что-то все слишком человечно, и тот, кто этим закончил, будет делать хорошо, чтобы помнить благо общего правила[12]. Так как общее правило также имеет смысл и не было установлено для забавы, оно включает в себя много уважаемой работы человеческого духа. Такие люди не способны на общий принцип превыше полового, но только их воображение способно на то, что они потеряли. Они стали их собственным воображением и произвольностью к их собственному вреду. Им нужно вспомнить половое, так что они проснуться от их снов к реальности.

Это такая же агония, как и бессонная ночь, исполнять возвышенное из здесь и сейчас, а именно другое и противоположное в самом себе. Это подкрадывается незаметно как лихорадка, как ядовитый туман. И когда ваши чувства возбуждены и наиболее расширены, демоническое приходит как что-то настолько безвкусное и изношенное, настолько мягкое и несвежее, что вы заболеваете от этого. Здесь вы бы радостно остановились, чувствуя, что это выше вас. Испуганный и раздраженный, вы желаете возвращения божественных красот вашего видимого мира. Вы плюетесь и проклинаете все, что лежит выше вашего любимого мира, так как вы знаете, что это отвращение, отбросы, отрицание человеческого животного которое запихивает себя в темные места, ползает вдоль тротуаров, вынюхивает каждый священный угол, и от колыбели до могилы наслаждается только тем, что уже было у всех на устах.

Но здесь вы не можете остановиться – не помещайте ваше отвращение между вашим «здесь и сейчас» и вашим возвышенным. Путь к вашему возвышенному лежит через ад и на самом деле через ваш собственный ад, чье дно состоит из каменной кладки по колено, чей воздух состоит из выдохов миллионов, чьи огни это карликовые страсти, и чьи дьяволы это химерические вывески.

Все гнусное и отвратительное это ваш собственный ад.

Как это может быть по-другому? Любой другой ад стоило бы посмотреть или он был бы полон забав. Но это не ад. Ваш ад сделан из всех вещей, которые вы всегда выталкивали из своего святилища пинком с проклятием. Когда вы вступаете в ваш собственный ад, никогда не думайте что вы пришли как некто страдающий в красоте, или как гордый изгнанник, но вы пришли как глупый и любопытный дурак и вглядываетесь в удивлении на крошки, которые упали с вашего стола.[13]

Вы действительно хотите злиться, но в тоже время видите, как гнев хорошо подходит вам. Ваша дьявольская абсурдность растягивается на мили. Хорошо если вы можете поклясться! Вы найдете, что богохульство спасительно. Таким образом, если вы пройдете сквозь ад, вы не должны забыть уделить должное внимание всему что вы встретите. Тихо взгляните на все, что вызывает ваше презрение или гнев; таким образом, вы совершите чудо, которое произошло со мной с этой бледной девушкой. Вы даете вашу душу бездушности, и таким образом это может прийти к какому-нибудь ужасному небытию. Таким образом, вы освободите вашего другого к жизни. Ваши ценности хотят увести вас от того кем вы сейчас являетесь, вперед и выше вас. Ваше существо, однако, тянет вас на дно как свинец. Вы не можете одновременно жить этими двумя, так как они исключают друг друга. Но на пути вы можете жить двумя. Таким образом, путь освобождает вас. Вы не можете быть в одно время на горе и в долине, но ваш путь ведет вас с горы в долину и из долины на гору. Многое начинается забавно и приводит в темноту. У ада есть уровни.[14]

 

 

Глава 3 Один из непритязательных [15]

 

[ Рис. 20 ] Следующей ночью.[16] Я нашел себя странствующим опять, в простой, покрытой снегом стране. Серое вечернее небо покрывает солнце. Воздух сырой и морозный. Кто-то, не выглядящий надежным, присоединился ко мне. Что наиболее заметно, что он одноглаз и имеет несколько шрамов на лице. Он беден и грязно одет, бродяга. У него короткая щетинистая борода, которая не видела бритвы долгое время. У меня есть хорошая палочка для ходьбы на любой случай. "Чертовски холодно", замечает он после паузы. Я соглашаюсь. После более длинной паузы он спрашивает: "Куда ты идешь?"

Я: "Я иду в следующее село, где я планирую остановиться на ночь."

Он: "Я бы хотел это тоже сделать, но едва ли смогу найти кровать."

Я: "У тебя нет денег? Хорошо, посмотрим. Ты безработный?"

Он: "Да, плохие времена. Несколько дней назад, я работал для слесаря. Но потом работы больше не было. Теперь я путешествую и ищу работу."

Я: "Не пойти ли тебе к фермеру? Там всегда не хватает рабочих."

Он: "Это не подходит мне. Это значит рано вставать – работа тяжелая и зарплата маленькая."

Я: "Но на природе всегда гораздо красивее, чем в городе."

Он: "На природе скучно, никого не встретишь."

Я: "Ну, там всегда селяне."

Он: "Но нет умственной стимуляции, фермеры болваны."

Я гляжу на него удивленно. Что, он все еще хочет умственной стимуляции? Лучше если он честно заработает, и когда он это сделает, он может думать о стимуляции.

Я: "Но лучше скажи мне, какая же умственная стимуляция в городе?"

Он: "Вечером ты можешь пойти в кино. Это дешево и здорово. Ты можешь увидеть все, что происходит в мире."

Я думаю об аде, где также есть кино для тех, кто презирал этот институт на земле и не ходил туда, потому что это было по вкусу всем остальным.

Я: "Что тебя наиболее интересует в кино?"

Он: "Можно увидеть всевозможные трюки. Был один мужчина, который бегал по домам. Другой носил свою голову в руке. Другой даже стоял в центре огня и не горел. Да, это действительно выдающиеся вещи, которые могут делать люди."

И это то, что этот товарищ называет умственной стимуляцией! Но подождите – это не кажется выдающимся: разве святые тоже не носили головы в своих руках?[17] Разве святой Франциск и святой Игнатиус не летали – и что относительно тех трех мужчин в печи?[18] Разве это не богохульная идея считать Acta Sanctorum историческим кино?[19] O, сегодняшние чудеса просто нечто менее мифическое, чем техническое. Я рассматриваю моего компаньона с чувством: он живет историей мира, но ведь и я?

Я: "Определенно это хорошо сделано. Видел ли ты что-нибудь подобное еще?"

Он: "Да, Я видел, как убили короля Испании."

Я: "Но совсем не был убит."

Он: "Хорошо, это не важно; в этом случае это был один из твоих проклятых капиталистических королей. По крайней мере, они добрались до одного из них. Если бы до всех, то люди были бы свободны."

Больше я не осмеливаюсь сказать ни слова: Вильгельм Телль, работа Фридриха Шиллера – человек, стоящий прямо в гуще этого, в потоке героической истории. Тот, кто объявляет об убийстве тирана спящим людям.[20]

Мы прибыли к гостинице, деревенской таверне, уютной и чистой. Несколько человек сидят с пивом в углу. Меня признают как "джентльмена" и проводят в лучший угол, где клетчатая ткань покрывает угол стола. Он сидит на дальнем конце стола, и я решил угостить его нормальным ужином. Он уже смотрит на меня полный ожидания и голода – своим одним глазом.

Я: "Где ты потерял свой глаз?"

Он: "В ссоре. Но я также пырнул ножом другого весьма хорошо. После этого ему дали 3 месяца. Мне – шесть. Но в тюрьме было прекрасно. В то время здание было полностью новым. Я работал в слесарной. Там не было много работы и было достаточно еды. Тюрьма на самом деле не так уж плоха."

Я осматриваюсь, чтобы убедиться, что никто не слушает меня, говорящего с бывшим заключенным. Но один, кажется, заметил это. Я, кажется, закончил в богатой компании. Что в аду также тюрьмы для тех, кто никогда их не видел изнутри, когда они были живыми? Кстати, не должно ли это быть особенным чувством – опуститься на дно реальности хотя бы раз, где уже некуда ниже упасть, но только в лучшем случае подняться? Где, наконец, стоишь перед всем весом реальности?

Он: "Итак, после этого я оказался на улице, так как они выслали меня. Затем я поехал во Францию. Там было прекрасно."

Что требует красота! Кое-чему можно научиться от этого человека.

Я: "Почему случилась эта ссора?"

Он: "Это было из-за женщины. Она тащила с собой этого ублюдка, но я хотел жениться на ней. Она уже должна была. После этого она больше не хотела. Я ничего не слышал о ней."

Я: "Сколько тебе лет?"

Он: "Весной будет 35. Когда я найду хорошую работу, мы сразу сможем пожениться. Я найду, да. Хотя что-то не то у меня с легкими. Но это скоро станет лучше."

У него приступ кашля. Я думаю, перспективы не очень хорошие и тихо любуюсь его непоколебимым оптимизмом.

После ужина я иду в постель в скромную комнату. Я слышу, как он устраивается на ночлег в соседней комнате. Он кашляет несколько раз. Потом он неподвижно падает. Внезапно я просыпаюсь снова от жуткого стона и бульканья смешанного со сдавленным кашлем. Я слушаю с напряжением – без сомнения, это он. Это звучит опасно. Я вскакиваю и накидываю что-то на себя. Я открываю дверь его комнаты. Лунный свет заполняет ее. Мужчина лежит все еще одетый на охапке соломы. Темный поток крови течет из его рта и образует лужу на полу. Он стонет, наполовину задыхаясь, и выкашливает кровь. Он хочет подняться, но снова падает. Я спешу поддержать его, но вижу, что рука смерти лежит на нем. Он весь запачкан кровью. Мои руки покрыты ей. Он испускает сильный вздох. Затем вся напряженность теряется, мягкая дрожь проходит по его конечностям. И затем все смертельно неподвижно.

Где я? Что в аду тоже есть смертельные случаи для тех, кто никогда не думал о смерти? Я гляжу на свои руки в крови – как будто я убийца... Не кровь ли это моего брата, которая прилипла к моим рукам? Луна делает мою тень черной на белых стенах комнаты. Что я здесь делаю? Зачем эта ужасная драма? Я гляжу вопросительно на луну как на свидетеля. Как это относится к луне? Не видела ли она вещей хуже? Не светила ли она и тысячу лет назад в разбитые глаза? Это определенно бесполезно ее вечным кратерам – одним больше, одним меньше. Смерть? Не открывает ли она ужасный замысел жизни?" Таким образом это кажется все равно для луны, когда и как кто-либо умрет. Только если мы сами поднимем шум – относительно этого, да?

Что он делал? Работал, ленился, смеялся, пил, ел, спал, отдал свой глаз из-за женщины, и ради нее расплатился своим хорошим именем; далее, он жил человеческим мифом моды, восторгался фокусниками, хвалил смерть тирана, и смутно мечтал о свободе людей. И затем – он печально умер – как всякий другой. Это обычно так. Я сел на пол. Какие тени на земле! Весь свет угасает в окончательном унынии и одиночестве. Смерть вошла – и некому горевать. Это – окончательная правда, и никаких загадок. Какая иллюзия заставляет нас верить в загадки?

Мы стоим на острых камнях страдания и смерти.

Бедняк присоединяется ко мне и хочет быть принятым моей душой, и таким образом я не такой уж нуждающийся. Где была моя нужда, когда я не жил ей? Я был игроком по жизни, тем, кто думал убежденно о жизни, и жил ее легко. Нужда была далеко и забыта. Жизнь стала трудна и мрачна. Зима продолжалась, и нужда стояла в снегу и морозе. Я соединился с ним, так как он был нужен мне. Он заставляет меня жить легко. Он ведет меня к глубинам, к земле, где я могу видеть высоты. Без глубин у меня нет высот. Я могу быть на высоте, но из-за этого я не осознаю высоты. Таким образом, мне нужно самое дно для обновления. Если я всегда на высоте, я изношу это, и лучшее становится отталкивающим для меня.

 

Но поскольку я не хочу иметь это, мое лучшее становится ужасным для меня. Из-за этого я сам стал ужасом, ужасом для себя и для других, и плохим духом мук. Будь уважительным и знай, что твое лучшее стало ужасным, и этим спаси себя и других от муки. Человек, который не может больше спуститься со своей высоты, болен, и он приносит муки себе и другим. Если вы достигли своих глубин, тогда вы увидите свою высоту высоко и ярко над собой, желаемую и далеко, как будто недостижимую, так как тайно вы предпочтете не достигать ее, так как она кажется недосягаемой для вас. Поэтому также любите ценить свои высоты, когда вы внизу и говорить себе что вы покинули бы их только с болью, и что вы не жили так долго, как вы скучали по ним. Это хорошо, что вы стали практически другим, что заставляет вас так говорить. Но на дне вы знаете, что это не вполне так.

В нижней точке вы не отделяете больше себя от ваших собратьев. Вам не стыдно и вы не жалеете об этом, так как до тех пор пока вы живете жизнью ваших собратьев и опускаетесь до их уровня вы также опускаетесь в священный поток обычной жизни, где вы больше не одинокий на вершине, но рыба среди рыбы, лягушка среди лягушек.

Ваши высоты – это ваша собственная гора, которая принадлежит вам и только вам. Таким образом, вы индивидуальны и живете только вашу жизнь и только ее. Если вы живете вашей собственной жизнью, вы не живете общей жизнью, что обычно продолжается и никогда не кончается, жизнь истории, неотъемлемая и всегда присущая ноша и продукты человеческой расы. Вы живете бесконечность существа, но не становления. Становление относится к высотам и полно мук. Как вы можете стать, если вы никогда не были? Таким образом, вам нужно ваше самое дно, так как вы там. Но так же вам нужны ваши высоты, так как там ваше становление.

Если вы живете обычную жизнь в самом низу, то вы начинаете осознавать себя. Если вы на своих высотах, тогда вы лучший, и вы осознаете только свое лучшее, но не то, что в обычной жизни. Тем, кто кто-то становиться, никто не знает. Но на высотах воображение самое сильное. Так как мы представляем, что мы знаем, что мы есть как развивающиеся существа, и даже больше, чем меньше мы хотим знать что мы есть как существа. Из-за этого нам не нравиться состояние нашего существа оказавшегося внизу, хотя или скорее точно, потому что только там мы получаем ясное знание о самих себе.

Все загадочно для того кто становится, но не для того кто уже стал. Тот, кто страдает от загадок, должен подумать о самых низких условиях; мы решаем те загадки, от которых мы страдаем, но не от которых мы получаем удовольствие.

Быть тем, кто вы есть – это ванна возрождения. В глубинах, существо – это не безусловное существование, но бесконечное медленное развитие. Вы думаете, вы стоите неподвижно как болото, но вы медленно течете в море, которое покрывает самые глубины земли, и настолько обширно, что крепкая земля кажется только островом, погруженным в матку неизмеримого моря.

Как капля в океане вы принимаете участие в потоке, отливе и течении. Вы медленно разбухаете на земле и медленно погружаетесь назад снова в беспредельно медленном дыхании. Вы скитаетесь по огромным расстояниям в туманных потоках, и вас вымывает на странные берега, и вы не знаете, как попали туда. Вы поднимаетесь на гребни штормов, и вас смывает назад в глубины. И вы не знаете, как это происходит с вами. Вы думали, что ваше движение идет от вас и это требовало ваших решений и усилий, так что вы можете идти и делать успехи. Но с каждым разумным усилием вы никогда не достигли такого движения и достигли тех областей, в которые принесли вас море и великие ветра мира.

Из бесконечных голубых равнин вы погружаетесь в черные глубины; светящаяся рыба тянет вас, изумительные волны перекручивают вас сверху. Вы проскальзываете через колонны и извиваетесь, колеблющиеся растения с черными листьями, и море поднимает вас снова в ярко-зеленую воду до белых, песчаных берегов, и волна вымывает вас в пене на берег и снова проглатывает вас назад, и широкое мягкое волнение поднимает вас и ведет вас снова к новым пространствам, к извивающимся растениям, к медленно ползущим липким полипам, и к зеленой воде и к белому песку и разбивающему прибою.

Но издалека сверкают ваши высоты в золотом свете, как луна, появляющаяся из отлива, и вы осознаете себя издалека. И жажда схватывает вас и воля собственного движения. Вы хотите перейти от существования к становлению, так как вы узнали дыхание моря, и его течение, которые привели вас сюда и туда без вас; вы также узнали его волну, которая несет вас к чужим берегам и приносит обратно, и полощет вас вверх-вниз.

Вы увидели, что это была жизнь всего и смерть каждого. Вы почувствовали себя вплетенным в коллективную смерть, от смерти до самого глубокого места на земле, от смерти в ваши собственные странно дышащие глубины. O – вы желаете быть выше; отчаяние и смертельный страх схватывают вас в этой смерти, которая медленно дышит и течет назад и вперед вечно. Вся эта темнота и свет, теплая, прохладная и холодная вода, все эти волнистые, колеблющиеся, извивающиеся похожие на растения животные и животные растения, все эти ночные чудеса становятся ужасом для вас, и вы тоскуете по солнцу, светлому сухому воздуху, крепким камням, постоянному месту и прямым линиям, неподвижным и крепко удерживаемым, по правилам и задуманным целям, по одиночеству и вашему собственному намерению.

 

Знание смерти пришло ко мне этой ночью, от смерти, которая поглощает мир. Я видел, как мы живем по направлению к смерти, как качающаяся золотая пшеница погружается под косой жнеца, как мягкая волна на пляже. Тот, кто остается в обычной жизни становится осознающим смерть со страхом. Таким образом, страх смерти ведет его к одиночеству. Он не живет там, но он становится осознающим жизнь и радостным, так как в одиночестве он тот, кто становится, и преодолел смерть. Он преодолел смерть через преодоление обычной жизни. Он не живет своим индивидуальным существом, так как он не то что он есть, но то чем он становится.

Тот, кто становится, осознает жизнь, в то время как тот, кто просто существует – никогда, так как он в середине жизни. Ему нужны высоты и одиночество, чтобы осознать жизнь. Но в жизни он становится осознающим смерть. И это хорошо, что вы осознаете коллективную смерть, так как потом вы знаете, почему ваши высоты и одиночество хороши. Ваши высоты как луна, которая одиноко ярко странствует и через ночь смотрит вечно и чисто. Иногда она покрывает себя и вы полностью в темноте земли, но через время она снова заполняет себя светом

Смерть земли чужда этому. Неподвижна и чиста, она смотрит на жизнь земли издалека, без обволакивающего тумана и текущих океанов. Ее неизменная форма была вечно тверда. Это одинокий чистый свет ночи, одинокое существо и ближний фрагмент вечности.

Оттуда вы выглядываете, холодный, неподвижный и сияющий. С серебряным светом другого мира и зеленым полумраком, вы льетесь в далекий ужас. Вы видите это, но ваш взгляд чист и прохладен. Ваши руки красные от крови, но лунный свет вашего взгляда неподвижен. Это живая кровь твоего брата, да, это твоя собственная кровь, но твой взгляд остается светящимся и охватывает весь ужас и всю землю вокруг. Ваш взгляд остается на серебряных морях, на снежных пиках, на голубых долинах, и вы не слышите стоны и вой человеческого животного.

Луна мертва. Ваша душа ушла на луну, хранителю душ. Таким образом, душа двинулась навстречу смерти. Я пошел во внутреннюю смерть и увидел что внешнее умирание лучше, чем внутренняя смерть. И я решил умереть снаружи и жить внутри. Из-за этого я развернулся и искал место для внутренней жизни.

 

Глава 4 Отшельник.

 

[ Рис. 21 ] [21] На следующую ночь[22] я оказался на новом пути; потоки горячего воздуха обвевали меня, и я увидел пустыню – барханы желтого песка со всех сторон, беспощадно палящее солнце, небо цвета потускневшей стали, воздух, мерцающий над землей. Справа от меня раскинулась глубоко изрезанная долина с иссохшим руслом, бедной растительностью и мелкой ежевикой. На песке я увидел следы от босых ног, ведущие от каменистой долины до плато. Я иду по ним вдоль высокой дюны. Там, где она осыпается, следы сдвигаются в сторону. Они кажутся свежими, а рядом с ними – старые, полустертые. Я внимательно иду за ними: они снова следуют склону дюны, потом вливаются в другие следы – но это те же, поднимающиеся с долины, по которым я уже шел.

Изумленный, я иду вниз по следу. Вскоре я прихожу к раскаленным выветренным скалам. На камнях след исчезает, но я вижу, где слой породы проседает и слезаю. Воздух накаляется, и каменистая почва обжигает мои ступни. Я добираюсь до дна; опять следы. Они проходят неподалеку по извилинам долины. И здесь я оказываюсь у небольшой хижины с тростниковой крышей, построенной из глиняных кирпичей. Расшатанная деревянная планка образует дверь, на которой нарисован красный крест. Я осторожно открываю ее. Там, опершись о стену, сидит аскетического вида человек в льняной накидке. На его коленях – книга из желтого пергамента с красивой черной рукописью – несомненно, Греческое евангелие. Я у отшельника Ливийской пустыни.[23]

Я: «Я помешал вам, отец?»

Аммоний: «Ты мне не мешаешь. Но не называй меня отцом. Я такой же человек, как и ты. Чего ты хочешь?»

Я: «Ничего, я случайно пришел сюда, в пустыню, и обнаружил на песке следы, которые и привели мне к тебе.»

А: «Ты обнаружил следы от моих ежедневных прогулок на рассвете и на закате»

Я: «Извини, если я прерываю твою молитву, быть с тобой для меня редкая возможность. Я раньше никогда не встречал отшельника».

А: «Здесь ты можешь увидеть много других отшельников, если спустишься дальше в долину. У некоторых хижина, как у меня, другие живут в пещерах, что древние выдолбили в скалах. Я живу наверху долины, потому что это самое уединенное и спокойное место, и здесь я ближе всего к тишине пустыни»

Я: «Ты здесь уже давно?»

А: «Пожалуй, лет десять, но на самом деле, я не помню точно. Может, немного больше. Время так быстро идет.»

Я: «Время идет быстро? Как такое возможно? Твоя жизнь, должно быть, очень монотонна»

А: «Ну конечно, время для меня проходит быстро. Даже слишком. Ты, похоже, язычник?»

Я: «Я? Нет – не совсем. Меня воспитывали как христианина»

А: «Тогда как ты можешь спрашивать, тянется ли для меня время? Ты должен знать, что занимает скорбящего человека. Только бездельники вырастают в скуке»

Я: «Но, прости мое любопытство, чем ты тогда занимаешься?»

А: «Ты что, ребенок? Во-первых, ты же видишь, я читаю, а потом у меня время для работы»

Я: «Но я не вижу здесь ничего, чем бы ты мог занять себя. Ты, должно быть, прочитал эту книгу от корочки до корочки. И если это проповеди, как я предполагаю, тогда я уверен, что ты уже знаешь их наизусть»

А: «Как по-детски ты говоришь! Конечно же, ты знаешь, что книгу можно читать по многу раз – возможно, ты практически выучил ее, но, тем не менее, может быть и так, что когда ты снова смотришь на строки, некоторые вещи кажутся тебе новыми или даже приходят новые мысли. Каждое слово может активно действовать в твоем уме. И, в конечном счете, если ты однажды оставляешь книгу на неделю, а потом снова возвращаешься к ней, после того, как в твоем уме произошли различные перемены, многие вещи становятся для тебя ясными»

Я: «Мне трудно это понять. Книга ведь одна и та же, естественно, очень глубокая, да, пускай даже духовного плана, но, уверен, не настолько неисчерпаема, чтоб занимать несчетные годы»

А: «Ты меня удивляешь. Как тогда ты читаешь эту святую книгу? Ты действительно видишь в ней только один смысл? Откуда ты? Ты поистине язычник»

Я: «Прошу, не вини меня за то, что я читаю, как язычник. Дай мне поговорить с тобой. Я здесь, чтоб учиться. Считай меня невежественным учеником, каким я являюсь в этих вопросах»

А: «Если я называю тебя язычником, не стоит принимать это как оскорбление. Я раньше тоже был язычником, насколько я помню. Как же я могу порицать тебя за невежество?»

Я: «Спасибо за твое терпение. Но мне очень важно знать, как ты читаешь и что берешь из этой книги»

А: «На твой вопрос нелегко ответить. Легче слепому объяснить цвета. Прежде всего, ты должен понять одну вещь: последовательность слов имеет не один смысл. Но люди пытаются приписать словесному порядку единственное значение, чтоб их язык не был двусмысленным. Это стремление мирское и ограниченное и принадлежит самым низким слоям божественного созидательного плана. На более высоких уровнях проникновения в божественные мысли ты осознаешь, что порядок слов имеет больше, чем одно действительное значение. Только всезнающим дано понимать их все. Мы же все время пытаемся постигнуть еще несколько смыслов»

Я: «Если я правильно тебя понимаю, ты считаешь, что святые писания Нового Завета тоже имеют двойственный, общедоступный и эзотерический смысл, как утверждают некоторые еврейские ученые относительно своих священных книг»

А: «Эти плохие предрассудки далеки от меня. Вижу, ты совершенно неопытен в священных делах»

Я: «Здесь я должен признать свое глубокое невежество. Но я очень хочу испытать и понять, что ты думаешь о многозначительности словесного порядка»

А: «К сожалению, я не в состоянии рассказать тебе все, что знаю об этом. Но, по крайней мере, попытаюсь прояснить некоторые элементы. Поскольку ты несведущ, я сейчас начну с другого. Что тебе нужно знать, так это то, что до знакомства с христианством я был ритором и философом в городе Александрия. У меня было огромное количество студентов, включая многих римлян, нескольких варваров, а также галлов и британцев. Я преподавал у них не только историю и греческую философию, но также новые системы, среди которых система Фило[24], которого мы называли Иудеем. Он мыслил ясно, но поразительно абстрактно, как по обыкновению делают евреи, когда разрабатывают свои системы; более того, он был невольником собственных слов. Я добавил к ним свои, и сплел ужасную сеть слов, в которую поймал не только своих слушателей, но и самого себя. Да, мы даже поверили в их реальность, поверили, что мы владеем божественным, и запечатлели его в словах»

Я: «Но Фило Иудей, если ты его имеешь в виду, был серьезным философом и великим мыслителем. Даже Иоанн Богослов включил некоторые его размышления в евангелие»

А: «Ты прав. Заслуга Фило в том, что он обогатил язык, как и многие другие философы. Он относится к мастерам языка. Но слова не должны становится Богами».[25]

Я: «Здесь я не понимаю. Разве в евангелие от Иоанна не говорится: И Слово было Бог. Похоже, это очень четко выражает идею, которую ты только что отверг»

А: «Берегись, чтобы не стать рабом слов. Вот, прочитай, начиная с отрывка, в котором говорится: В нем была Жизнь. Что Иоанн говорит здесь?»[26]

Я: «И жизнь была свет человеков, и свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Но был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн, который пришёл, чтобы свидетельствовать о Свете. Свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. – Вот что я прочитал. И как ты это понимаешь?»

А: «Я спрашиваю тебя, был ли этот AOIDE (Логос) понятием, словом? Это был свет, истинный человек, живущий среди людей. Видишь ли, Фило всего лишь одолжил Иоанну слово, чтобы тот имел в своем распоряжении слово AOrOE рядом со словом «свет» для описания сына человеческого. Иоанн приписал значение AOrOE живым людям, но Фило подал AOrOE как неживое понятие, посягающее на жизнь, даже божественную жизнь. В следствие, мертвый не обретает жизнь, а живой убит. И это было также моей ужасной ошибкой»

Я: «Я понимаю, о чем ты говоришь. Эти идеи новы для меня и, кажется, стоят размышления. До сих пор мне всегда казалось, что существенным у Иоанна было как раз то, что AOTOE – это сын человеческий, в котором Иоанн подносит низшее к высшему духу, к миру AOrOE. Но ты мне показал, что все наоборот, а именно, что Иоанн снижает значение AorOE к человеку.

А: «Я смог увидеть, что Иоанн на самом деле сослужил большую службу, приписывая значение AorOE человеку»

Я: «Ты владеешь особой проницательностью – меня просто распирает любопытство. Как же это? Ты считаешь, что человек выше AOrOE?»

А: «Я хочу ответить на этот вопрос в пределах твоего понимания: если бы человеческий Бог не стал превосходящим все, он бы явился как сын не во плоти, а в AOrOE».[27]

Я: «Это имеет смысл, но если честно, этот взгляд удивляет меня. Особенно поражает то, что ты, отшельник-христианин, пришел к таким убеждениям. Я не ожидал»

А: «Как я уже заметил, ты имеешь ложное представление обо мне и о сущности меня. Позволь привести тебе небольшой пример моего занятия. Я прожил много лет один, пытаясь разучиться. Ты когда-либо пробовал забыть, то, что хорошо знаешь? Тогда тебе должно быть известно, как много времени это отнимает. А я был успешным преподавателем. Как ты знаешь, для таких людей разучиться сложно или даже невозможно. Но я вижу, солнце уже зашло. Скоро станет совсем темно. Ночь – время для тишины. Я хочу показать тебе, где ты будешь ночевать. Утром мне нужно будет поработать, но после полудня ты можешь снова прийти ко мне, если хочешь. Тогда мы продолжим наш разговор»

Он выводит меня из хижины, долина укрыта синими тенями. На небе уже сияют первые звезды. Он отводит меня за угол скалы: мы оказываемся у входа в пещерку[28], выдолбленную в камне. Мы входим. Недалеко от входа лежит куча тростника, накрытая циновкой. Рядом – кувшин с водой, а на белой скатерти – сушеные финики и ржаной хлеб.

А: «Вот твое место и твой ужин. Высыпайся и не забудь помолиться утром, когда взойдет солнце»

[2] Отшельник живет в бескрайней пустыне, полной благоговейной красоты. Он смотрит в общем и заглядывает во внутренний смысл. Он не выносит многообразия, если оно находится близко. Он издалека смотрит на него во всей его цельности. Таким образом, чистое великолепие, радость и красота скрывают от него разнообразие. То, что находится рядом с ним, должно быть простым и невинным, поскольку близкое многообразие и запутанность разрывает чистое великолепие и пробивается сквозь него. Ни облаку на небе, ни дымке или туману не позволено окружа