2018-02-13
597I
В конце октября 1914 года три брата выехали из Шото, штат Монтана, вКалгари, что в канадской Альберте, для того чтобы пойти солдатами на ВеликуюВойну[1] (до 1917 года Америка в ней не участвовала). Старыйшайен[2] по имени Один Удар поехал с ними, чтобы пригнать лошадейобратно. Лошади были чистокровные, а отец братьев не желал, чтобы егосыновья уходили на войну на каких-то клячах. Один Удар знал все тропинки всеверной части Скалистых гор, так что они ехали по дикой глуши, держасьподальше от дорог и поселений. Выехали они еще до рассвета; отец,завернувшийся в доху из бизоньей шкуры, провожал их, стоя с масляной лампойв конюшне; никто не произнес ни единого слова, и только дыхание подымалось кстропилам тающими белыми облачками. С первыми лучами солнца задул резкий ветер, и пошел обрывать листву сжелтеющих осин; листья неслись по выгону, едва касаясь земли, и замиралигде-то в глубине кустарников. Когда всадники пересекали первую реку, листьятополя-трехгранника, влекомые ветром, пытались уцепиться за скалы. Путникиостановились посмотреть на белоголового орла, которого первый снег согнал сгор; орел безуспешно гонялся за стаей диких уток, те же прятались в кустах.Даже в этой долине был слышен высокий чистый шум ветра, скользившего похолодным вершинам гор, там, где кончались леса. К полудню они пересекли кордильеру[3], и обернулись, чтобы впоследний раз посмотреть на ранчо. Братья молчали, вид был захватывающий,промозглый ветер очистил воздух, и ранчо было видно как на ладони; былонастолько красиво, что невозможно поверить, что они отъехали от него уже надвадцать миль. Один Удар сантиментов не любил, когда они пересекли рельсыСеверной Тихоокеанской железной дороги, он глядел вперед с презрением.Проехав чуть дальше, они услышали унылый полуденный вой волка, но всепритворились, что не заметили, ибо полуденный вой был худшим изпредзнаменований. Пообедали они на ходу, не спешиваясь, как будто хотелиизбежать этого похоронного звука и, не желая сидеть на краю опушки, где этотвой мог настигнуть их снова. Альфред, старший из братьев, произнес молитву,в то время как Тристан, средний брат, выругался и пришпорил своего коня,обогнав Альфреда и Одного Удара. Самуэль, младший брат, спокойно рысил,внимательно наблюдая за флорой и фауной. Он был любимчиком всей семьи, всвои восемнадцать уже успел закончить один курс в Гарварде, где изучалнаследие Агасси[4] в музее Пибоди. Когда Один Удар остановился надальнем краю огромного луга, чтобы подождать Самуэля, сердце индейца намгновение замерло, когда он увидел, как чалый конь со своим всадникомвыплывает из чащи, а Самуэль держит у лица выбеленный бизоний череп и егосмех раскатывается по лугу, прямо к сердцу старого индейца. На третий день путешествия ветер стих и в воздухе потеплело, солнцеподернулось осенней дымкой. Тристан подстрелил оленя, к вящему отвращениюСамуэля, который ел его исключительно из вежливости. Альфред, как обычно,был задумчив и от общения уклонялся, размышляя, как Один Удар с Тристаноммогут есть столько дичи; сам он предпочитал говядину. Когда Тристан и ОдинУдар ели печень, Самуэль рассмеялся и заявил, что он был всеядным,превращающимся в травоядное, а вот Тристан это настоящий плотоядный, которыйнаедается впрок, а потом целыми днями скачет или спит или пьет и предаетсяблуду. Остальную часть туши Тристан отдал фермеру-поселенцу, в Монтане ихпрезрительно называли honyockers [5], "навозники", в чьем хлипкомамбаре они спали той ночью, предпочитая сарай вязкому аммиачному воздухухижины, полной детей. Фермер и не подозревал, что в Европе идет война, неговоря уж о том, что смутно ведал, где вообще Европа находится -- дело, вобщем, обычное. Необычным было то, что Самуэль за обедом почувствовалвнезапную симпатию к старшей дочери фермера и прочел ей стихотворениеГенриха Гейне на немецком, ее родном языке. Отец расхохотался, мать и дочь взамешательстве покинули стол. На рассвете, когда они уезжали, девушкаподарила Самуэлю шарф, который она всю ночь для него вязала. Самуэльпоцеловал ей руку, сказал, что будет писать и дал ей свои золотые карманныечасы на хранение. Один Удар наблюдал за этим из корраля[6],привычно седлая лошадей. Он взял седло Самуэля, как будто брал в руки фатум;судьба всегда таилась в самых темных, мрачных уголках женского пола.Пандора, Медуза, вакханки и фурии, все они, пусть маленькие, но богини,обитающие вне понятий о сексуальности. Кто более убеждает нас в смерти, чемони, могущие принять на плечи свои всю Землю или средоточие красоты? Остальной путь до Калгари они ехали посреди обильного цветениякороткого индейского лета[7]. В придорожном кабаке случилсянеприятный инцидент. Они привязали лошадей и зашли внутрь, чтобы смыть пивомдорожную пыль в пересохшем горле. Владелец отказался впускать в заведениеОдного Удара. Альфред и Самуэль согласились с этим, затем пришел напоившийлошадей Тристан, оценил ситуацию и избил владельца таверны до потерисознания. Официанту, нервно теребившему пистолет, он кинул золотой, взялбутылку виски и бочонок с пивом, и они устроили пикник снаружи, под деревом.Альфред и Самуэль, давно привыкшие к манерам своего брата, только пожалиплечами. Одному Удару нравилось и пиво и виски, но он только полоскалалкоголем рот и сплевывал потом на землю. Он был шайеном, но последниетридцать лет провел на землях кри и черноногих[8] и решил, чтовыпьет только в том случае, если вернется на землю Хромого Оленя, перед темкак умереть. То, что Один Удар сплевывал виски на землю у Альфреда и Самуэлявызывало смех, но только не у Тристана, который понимал индейца и был к немупривязан с трех лет, в то время как Альфред и Самуэль шайена, как правило,игнорировали. В Калгари их тепло встретили, что было несколько неожиданно. Майор,отвечавший за формирование местного кавалерийского полка, происходил из тойже области Корнуолла[9], что и отец трех братьев, он даже покинулФальмут на шхуне в тот же год, что и отец, только отплыл в канадскийГалифакс, а не в Балтимор. Майор был несколько сбит с толку отказомСоединенных Штатов вступить в войну, которую он резонно полагал более долгойи по характеру чудовищной, чем большинство канадцев, оптимистично веривших вто, что кайзер со своими гуннами обратятся в бегство, стоит только канадскиммолодцам высадиться на континент. Но с другой стороны такая бесхитростная braggadocio [10] очень поощряется в солдатах, по большей частиявляющихся пушечным мясом в международных экономических и политическихмахинациях. За несколько месяцев подготовки, предшествовавших отправкесвежих войск поездом в Квебек, Альфред быстро стал офицером, а Самуэль былпроизведен в адъютанты, благодаря своему великолепному немецкому и умениючитать топографические карты. Тристан же все время пререкался, скандалил ипьянствовал, благодаря чему был понижен в должности и отправлен в обоз,пасти лошадей, где, в сущности, чувствовал себя просто прекрасно. Формаодежды постоянно его стесняла, а неизбежная муштра надоедала ему хужегорькой редьки. Если бы не верность данного отцу слова и мнение, что заСамуэлем необходимо приглядывать, Тристан просто слинял из казарм, украл былошадь и направился на юг, по следам Одного Удара. Неподалеку от Шото, на своем ранчо, Уильям Ладлоу (полковник вотставке, армия США, корпус военных инженеров) проводил бессонные ночи. В тоутро, когда он провожал сыновей, он простыл и был вынужден провести всюдальнейшую неделю в постели, уставившись в окно, выходившее на север, иожидая появления Одного Удара с новостями, какими бы незначительными искудными они не были. Он писал длинные письма своей жене, проводившей зиму вПрайдс-Кроссинг, к северу от Бостона, у нее также был дом на Луисбург-Сквер,поскольку она любила проводить вечера в опере или на выступленияхсимфонических оркестров. Она любила Монтану с мая по сентябрь, но равно оналюбила осенью садиться в поезд и возвращаться в Бостон с его прелестямицивилизации -- обычное дело среди богатых землевладельцев в те годы. Вопрекираспространенному заблуждению, ковбои никогда не заводили себе ранчо, чтобывладеть им. Они были экспертами, кочующими хиппи тех дней, казаками открытыхпастбищ, знавших животных гораздо лучше, чем друг друга. Некоторые из самыхбольших ранчо в северной и центральной Монтане на самом деле находились вовладении шотландской и английской знати, большей частью на этих просторахотсутствовавшей. (Один неотесанный ирландец, сэр Джордж Гор, благородноепроисхождение которого было весьма подозрительным, как-то привел индейцев вярость, подстрелив тысячу лосей и столько же бизонов ради "спортивногоинтереса".) Но Ладлоу писал своей жене, пребывая в печали. Она настаивала, чтобыСамуэля не пускали на войну. За год до этого она обедала с ним в Бостонекаждую субботу, беседуя с сыном о его успехах и жизни в Гарварде, которуюСамуэль обожал. Последнего сына она родила, когда Альфред превратился взанудного и методичного подростка, а Тристан был упрямым и никомунеподконтрольным юнцом. В сентябре, через месяц после событий вСараево[11] она поссорилась с мужем и через три дня, собрав своивещи, покинула Монтану. Сейчас Ладлоу понимал, что он обязан был удержатьСамуэля и послать его обратно в Гарвард, хотя бы ради того, чтобы успокоитьего мать. Молодая троюродная сестра Сюзанна, которую мать Самуэля привезла ссобой с востока, в надежде женить ее на Альфреде, неожиданно обручилась сТристаном. Это несколько сбило Ладлоу с толку, но изрядно его позабавило,поскольку втайне он всегда благоволил Тристановским выходкам и его странномупорой поведению, даже когда после торжественного обеда в честь помолвки,Тристан, не сказав никому ни слова, неожиданно исчез на неделю, на пару сОдним Ударом, чтобы выследить гризли[12], задравшего двух коров. Ладлоу лежал, укрывшись пледом, рассеяно разглядывая дневники, которыеон вел в течение жизни, мысли его метались как в лихорадке. Он уже достигтого возраста, когда привычное романтическое состояние души превратилось вироническое; прошлое стало какой-то вязкой лужей, из которой никаких выводовне выудишь. Хотя ему исполнилось шестьдесят четыре, его силы и здоровьепошатнулись, а вот его родители, коим было за восемьдесят, здравствовалисебе в Корнуолле, из чего вытекало, что, исключая несчастные случаи, онпроживет дольше, чем хотелось бы. В своих записных книжках он прочиталслащавое сентиментальное стихотворение, которое написал в дни своегопребывания в Вера-Круз[13] и с изумлением обнаружил, что в дневникеоно помещено рядом с газетной вырезкой "Изобилие трески". В качестве горногоинженера судьба мотала Ладлоу от Мэна до Вера-Круз, заносила в Тумстоун,штат Аризона, Марипосу, штат Калифорния, и в медные копи в верхней частиполуострова Мичиган. Он женился только в тридцать пять, брак изначально былкаким-то абсурдным и бесперспективным -- в жены он взял дочь очень богатогоинвестиционного банкира из Массачусетса. Не то чтобы это богатство как-товлияло на брак -- доля в серебряной шахте в Вера-Круз ежемесячно приносилаему доход порядка пятисот фунтов, около четырех тысяч долларов, еслипересчитывать по курсу того времени. Но они оседали в банке Хелены, куда онездил несколько раз в год, проверить свои финансы и поприсутствовать назаседаниях Скотовладельческого Клуба. Брак его тихо догорел, загадочнымобразом превратившись из Китсовского[14] пламени в далекую иболезненную утонченность. Их длительное свадебное путешествие в Европу донекоторой степени приобщило их к цивилизации, так что его уже особо неволновало когда она заводила себе на зиму в Бостоне любовника, как правило,значительно моложе себя. Ее самым последним увлечением, вызвавшим небольшойскандал, был гарвардский студент Джон Рид, который позже стал известнымбольшевиком и умер в Москве от тифа. Как и у большинства богатых феминистоктого времени, ее интересы поражали своей экзотичностью. Ее первенец былдолжным образом наречен в честь дедушки, второму же, нареченному Тристаном,именем, запомнившимся ей со времен изучения средневековой поэзии вуниверситете Веллесли, достался редкий всплеск ее эмоций. Типичным был тотфакт, что она была первой женщиной, начавшей играть в поло на равных смужчинами, сибаритствующими жеребцами, рассматривавшими весь мир как своюконюшню. Но она оставалась гранд-дамой, даже переступив пятидесятилетнийрубеж, красивая до абсурда, с некогда изящным телом, граничившим ссексапильностью. Она пыталась сделать художника из Самуэля, но он,унаследовав от отца склонность к науке, предпочитал бродить по окрестностямранчо с ботаническими справочниками викторианской эпохи, методично исправляяих огрехи. В первый раз после того, как мальчики уехали, Ладлоу спустился вниз наужин и с тоской посмотрел на единственное место во главе длинного стола, вбольшой обеденной комнате, холод которой не мог разогнать даже ярко горевшийкамин. Роско Деккер, надсмотрщик, работавший у Ладлоу, пил кофе со своейженой, которую называл Пет, индианкой из племени кри, славную своейкрасотой. Жена Ладлоу последние несколько лет учила ее готовить, пользуясьстарой французской поваренной книгой под названием "Али Баб". Деккеру (никтоне называл его Роско, не любил он это имя) было около сорока лет, у негобыли стройные ноги наездника и широченная грудь с мощными руками -- в юностион копал ямы для межевых столбов. Ладлоу сказал, что ему одиноко и поинтересовался -- может быть, они всесмогут поужинать в обеденной комнат? Пет налила ему чашку кофе иотрицательно покачала головой. Деккер отвернулся, смотря куда-то в сторону.Ладлоу почувствовал, как лицо его наливается краской, он подумал, что можети приказать им есть вместе с ним, несмотря на то, что они вместе прожилидесять лет, обходясь друг с другом отстраненно-любезно. Так что Ладлоу иДеккер пили вечерний кофе в напряженном молчании, не обращая внимания нааромат нормандской оленьей похлебки в сидре, которую Пет готовила надровяной плите. Деккер попытался было заговорить о стаде, но Ладлоу в своемгневе его не слышал, уставясь куда-то вдаль. Он смотрел на Изабель,девятилетнюю дочь Деккера, названную в честь жены Ладлоу, как она идет черезскотный двор, держа что-то в руках. Она миновала насосный сарай, пришла вкухню, и это что-то оказалось маленьким барсуком, нескольких недель от роду,его подарил ей Тристан. Пет приказала ей убрать животное из кухни, но Ладлоуиз любопытства перебил ее. Барсучонок выглядел больным и Ладлоу сказал, чтомолоко стоит подогреть, а мясо можно мелко-мелко порубить. Пет пожалаплечами и начала раскатывать тесто для хлебцев, тем временем Ладлоу подогрелмолоко, а Деккер осмотрел животное. В кладовой они обнаружили запас детскихбутылочек и сосок, Изабель держа барсучонка на руках, покормила его, что тотвоспринял с энтузиазмом. Ладлоу был счастлив и принес бутылкуарманьяка[15], щедро налив его в кофе Деккеру и себе. Будучиполукровкой, Изабель отказалась ходить в школу по вполне понятной причине,так что Ладлоу заявил, что берет на себя ответственность быть ее домашнимучителем, и занятия начнутся следующим утром, ровно в восемь. Настроение улучшилось настолько, что Ладлоу спустился в подвал задоброй бутылочкой кларета[16] к ужину. Любовь его жены к хорошимвинам долгое время оставляла его равнодушным, затем, постепенно обратившисьв эту страсть, он прочитал книгу по винологии и начал употреблять вино вогромных количествах. Несмотря на это, его подвал едва не трещал от обилия внем вин, большей частью попавших туда после крушения сан-францисского поездана Северной Тихоокеанской железной дороге -- он купил их нелегально у одногожелезнодорожного чиновника. Там же, в подвале, он, наконец, решил проблему:они все будут теперь есть на кухне, включая и Одного Удара, когда тотвернется с новостями. Он надеялся, что таким образом, отсутствие сыновей небудет столь заметно-щемящим и резким. Вернувшись в кухню, он объяснилпричину своего решения, как естественную меру по сбережению топлива в зимнеевремя. Обеденную комнату на зиму закроют. Семья Деккера переберется вгостевую комнату, а три работника вполне могут жить в хижине Деккера. Всезнали что Один Удар со своей хижины никогда никуда не уйдет, туда никтокроме него и не входил, за исключением Изабель-младшей: когда в трехлетнемвозрасте она болела, Один Удар попросил разрешения совершить над ней тайныйобряд. Ладлоу знал, что в хижине Одного Удара был мешок со скальпами, средикоторых было немало белых, но втайне одобрял подобное. После ужина они целый вечер играли в пинокль[17], Изабель иПет выигрывали, потому что Ладлоу и Деккер выпили слишком много вина ибренди. Ладлоу объявил, что Деккер должен взять завтра выходной, они возьмутсеттеров и пойдут охотиться на куропаток. Деккер сказал, что, по его мнению,Один Удар должен вернуться через пару дней. Пет подала на стол пудинг изсвежих слив, собранных в саду за домом, Изабель заснула прямо в кресле, абарсучонок, завернутый в одеяло, таращился на всех, лежа у нее на руках. Вполночь Ладлоу пошел спать, переполняемый спокойным теплым ощущением, чтомир и впрямь хорошее место, что война скоро кончится, а они с Деккеромзавтра славно поохотятся. Он прочел молитвы на ночь, включив них на этот рази Одного Удара, несомненно, не подпадавшего под их действие, поскольку тотбыл язычником. Около трех ночи он проснулся, весь в испарине. Сон, который он видел,был настолько четким и явственным, что спустя полтора часа он все ещепоеживался. Во сне он видел, как его сыновья умирают в бою, а он беспомощностоял на скале, там где порода выходит на свет; затем он посмотрел вниз иувидел на своих ногах гетры из лосиной шкуры, и на самом деле он был ОднимУдаром. Он закурил трубку, смотря на тени от керосиновой лампы, дрожавшие настене, и задумался: а где был он во сне еще более мучительном? Потому что в1874, когда он стоял лагерем на холмах Шорт-Пайн, туда прибыл Один Удар икак-то так спокойно предупредил, что Сидящий Бык[18] с пятьютысячами воинов покинул реку Тонг и идет на юг, в их направлении. Онискакали, не останавливаясь, день и ночь в течение трех суток, чтобы уйти иззападни, люди от усталости привязывали себя к седлам. Ладлоу поплотнее завернулся в доху и вышел из своей спальни, спустилсявниз и заглянул сначала в комнату Альфреда, заставленную всякимибезделушками, гантелями и самоучителями, а затем в комнату Самуэля, где наполках стояли микроскопы, чучела животных, включая оскалившуюся росомаху,образцы флоры и кусок дерева-плавника. Самуэль еще мальчиком подобрал его наберегу реки, потому что тот уж больно напоминал ястреба. Комната Тристана, вкоторую Ладлоу забыл когда и заходил в последний раз, была пустой и голой;оленья шкура на полу, барсучья на подушке, и сундучок в углу. Ладлоускривился, припомнив, что шкура принадлежала ручному барсуку Тристана; когдасыну было десять лет, Ладлоу лично застрелил этого барсука, после того кактот задрал комнатную собачонку жены, и с ней случилась истерика. Барсук,животное свирепое, обычно ездил с Тристаном верхом, спокойно свернувшись налуке седла, и утробно шипел на всех, кто приближался, кроме Одного Удара.Ладлоу, держа лампу, склонился над сундуком. Он чувствовал себя шпионом, ноне мог перебороть искушения. Свет лампы блеснул на серебряных колесикахиспанских шпор, лежавших внутри сундука, эти шпоры Ладлоу подарил Тристануна его двенадцатый день рожденья. Также там были несколько патронов ккрупнокалиберной винтовке Шарпс, ржавый пистолет, незнамо откуда взявшийся,банка с кремневыми наконечниками стрел и ожерелье из когтей медведя, явноподаренное Одним Ударом. Ладлоу порой чувствовал, что для мальчика старыйшайен был большим отцом, чем он сам. На самом дне сундука Ладлоу к вящемуудивлению обнаружил завернутую в шкуру антилопы, свою собственную книгу,отпечатанную в 1875 государственной типографией, со словами "эту книгунаписал мой отец", написанными детскими каракулями на форзаце. Он резко выпрямился, лампа в его руке угрожающе задрожала. Он неприкасался к книге вот уже тридцать лет, в основном потому, что его советыпо поводу индейцев сиу не были приняты, скорее отвергнуты с пренебрежением,после чего он подал в отставку с военной службы и переехал в Вера-Круз. Онзаметил, что Тристан испестрил страницы пометками, а некоторые абзацыподчеркнул, и ему стало любопытно, что такого нашел упрямый и неученыйподросток в книге, которую Ладлоу считал чисто техническим сочинением. Онпринес книгу в свою комнату и налил себе стакан канадского виски из большойоплетенной бутыли, которую держал под кроватью на случай бессонницы. Заглавие было невыразительным, если не учитывать некоторую историческуюиронию: " Доклад о рекогносцировке Черных Холмов в штате Дакота,произведенной летом 1874 года Уильямом Ладлоу, капитаном инженерных войск,временно состоящим в звании подполковника армии Соединенных Штатов, ГлавнымИнженером войскового округа Дакоты". Будучи ученым, по крайней мере,считавшимся таковым в те годы, он был приписан к 7-му кавалерийскому полку,которым командовал офицер одного с ним звания, подполковник Джордж АрмстронгКастер[19]. Ладлоу со своей корнуоллской замкнутостью Кастеравыносил с трудом и предпочитал общаться с такими же как он учеными, в числокоторых входил Джордж Берд Гриннелл из колледжа Йеля, собутыльник Ладлоу.Когда Кастер бывал в гневе, либо чем-то особенно озабочен, он начиналпередразнивать английский акцент Ладлоу, поступок непростительный поотношению к сослуживцу-офицеру. Ладлоу втайне обрадовался, когда узнал огибели Кастера два года спустя, в 1876. Его собственные рекомендации поиндейскому вопросу, приведенные в конце доклада, были прямыми и краткими.После перечисления очевидных преимуществ территории, включая ее защищенностьот яростного зноя и снежных буранов соседних прерий, Ладлоу писал: Окончательное решение индейского вопроса, однако, требует обязательныхподготовительных мероприятий. Хозяева территории трепетно относятся к нейкак к своим охотничьим угодьям и последнему пристанищу. Наиболеедальновидные из них, предвидя момент, когда на бизонов охотиться станетневозможно (а бизоны сейчас являются основным средством существования дикихплемен) ожидают возможности поселиться на Черных Холмах и вокруг них, вкачестве постоянного проживания, и тогда только ожидать своего постепенногоисчезновения, что является их судьбой... У индейцев нет земли на западе,куда они могли бы мигрировать и далее. Он сделал добрый глоток виски, каракули Тристана занимали его кудаболее, чем все те ужасы и юридические уловки, творимые правительством,превратившие его в свое время в некое подобие анахорета[20]. Онотчетливо припомнил то нашествие кузнечиков, которым так заинтересовалсяТристан: Утром я насчитал двадцать пять насекомых на квадратном футе земли.Грубый подсчет возводит эту цифру к миллиону на акр[21]...исключительно алчные, можно легко представить способность уничтожатьрастительность. Способность к продолжительному полету удивительна...онимогут держаться на крыле в течение целого дня, постоянно перемещаясь вместев ветром и заполняя собой воздух...крылышки, отражающие свет, делают ихпохожими на пучки хлопка, лениво плывущие по ветру...когда они снижаются взакатном солнце они напоминают огромные снежинки. Ладлоу припомнил, как Кастер произносил свою странную речь передвойсками, его длинные светлые волосы были усеяны вцепившимися в нихкузнечиками. Ладлоу продолжил чтение, в основном вчитываясь в то, чтонаподчеркивал Тристан, включая отрывок, в котором говорилось окроваво-красной луне, озарившей светом пейзаж, отчего он стал изпесочно-бежевого темно-алым. Тристан на полях написал: "Я видал этот феном.как-то с Одним Ударом, который у костра не говорил об этом". Самымвпечатляющим абзацем, однако, было описание бизоньих черепов, в которомЛадлоу узнал черты Танца Призраков Одного Удара, то чем восхищался Тристан вюности. "Тот, кто убивает бизона и не съедает всю тушу, и не делает вигвамили постель из шкуры, должен сам быть застрелен, включая костный мозг, прокоторый Один Удар говорит, что он восстанавливает здоровье в человеческомтеле". Ладлоу припомнил бизоньи черепа и блеск перьев сапсанов, пролетавшихпод брюхом его коня в погоне за дикими голубями. Территория, по которой мы едем, всего лишь несколько лет назад былалюбимым пастбищем бизонов, чьи черепа встречаются в прерии сейчасповсеместно. Иногда индейцы их подбирают и раскладывают их на землефантастическими узорами. Я заметил, что один из таких узоров выложен изчерепов, раскрашенных в синюю и красную краску, полосами и кругами, черепалежат пятью параллельными рядами по двенадцать в каждом и все расположенылицом на восток. Он допил виски и задремал, лампу при этом не гасил, потому что боялсявозвращения того сна, с его неизбежными роковыми вопросами, этакаядраматическая и хаотически раскрашенная смерть. Ладлоу был не настолькоглуп, чтобы пытаться упорядочить прожитую жизнь, но прекрасно отдавал отчетв том, что его вторая жизнь, воплощенная в сыновьях, пошла как-то вкривь ивкось; не столько это касалось Альфреда и Самуэля, которые были теми, кемявлялись, сколько Тристана. Ладлоу порой задумывался над разнымиэксцентричными научными гипотезами, в том числе и над популярной теорией,что индивидуальный характер зачастую проявляется через одно поколение. ОтецЛадлоу был капитаном шхуны, в сущности и до сих пор, в свои восемьдесятчетыре, этого занятия не оставил; основными чертами в нем былинеослабевающая свирепость и редкое обаяние, с годами проявлявшиеся всесильнее. Тяга Ладлоу к странствиям была заложена рассказами отца о том, как,например, Ладлоу-старший видел битву гигантских кальмаров в Гумбольдтовомтечении у берегов Перу, или о том, что человек навсегда меняется, еслисумеет пройти мыс Горн при бешеном ветре в семьдесят узлов[22].Как-то Ладлоу получил рождественский подарок в виде засушенной головы сострова Ява, в другой год -- маленького золотого Будду изСиама[23], также отец постоянно привозил различные образцыминералов со всего света. Так что вполне возможно, что Тристан посредствомкакой-то генетической ошибки, превратился в его собственного отца, и подобноКаину, не потерпит приказов, но будет строить свою собственную жизнь,настолько скрытую от остального мира, что никто в семье никогда не узнает,что скрывается в его неблагодарной (на первый взгляд) голове. В четырнадцатьлет Тристан бросил школу и успел изловить столько рысей, что мог позволитькупить себе что угодно -- вместо этого он заказал из шкур шубу и послал ее вБостон, своей матери. Та, получив ее, обмерла от изумления. Затем он одолжилу отца хороший английский дробовик Пурди и исчез. На ранчо он появилсяспустя три месяца, уже с мешком денег, которые выиграл, участвуя всоревнованиях по стрельбе в спортивных клубах. На эти деньги Одному Ударубыло куплено новое седло и винтовка, Самуэлю -- микроскоп, а Альфреду --путешествие в Сан-Франциско. Семья и так недостатка в деньгах никогда неиспытывала, но у Тристана был дар обращать все в деньги, к чему бы он ниприкасался. Шериф из Хелены как-то проинформировал семью, что Тристанавидели в городе в компании проституток -- а ему только исполнилосьпятнадцать; его мать была в крайне нервической форме от такого известия, иЛадлоу выслушал длиннющую нотацию, впрочем, вполуха: его больше занималонасколько привлекательны были проститутки? Его собственные путешествия вХелену два раза в месяц не обходились без того, чтобы нанести визит школьнойучительнице, которую он втайне обхаживал вот уже десять лет. Своим приятелямв Скотовладельческом Клубе он любил цитировать Тедди Рузвельта[24]:"Я люблю пить вино жизни, но чтобы при этом в нем было бренди", но потомстыдился таких моментов, поскольку всех политиков считал жуликами. Но сейчасТристан был вне влияния Ладлоу, и полковник знал, что надежд получитьвесточку от сына крайне мало, как впрочем, и от отца. Несколько лет назадотец Ладлоу разбил свою шхуну на Оркнейских островах и Ладлоу купил емуновый корабль. От отца он получил коротенькую записку: "Дорогой сын.Полагаю, что c твоей семьей все в порядке. Присылай ко мне сыновей длязакалки. Черт бы побрал твои деньги. Пришлю назад все до цента". И небольшиесуммы регулярно поступали на счет Ладлоу в банке Хелены, прибывая из самыхстранных мест, от Кипра до Дакара. Глаза Ладлоу постепенно смыкались, онподумал, что надо написать Сюзанне, обрученной с Тристаном, может у нее естькакие новости. Сюзанна была хрупкой милой девушкой и отличаласьисключительным умом. Ладлоу проснулся поздно, ему немедленно стало стыдно, как только оносознал, что Деккер уже несколько часов терпеливо его дожидается. Ладлоуглянул в окно и увидел своих лимонно-крапчатых сеттеров спящих на лужайке;их масть была похожа на рассветные лучи солнца, пробивающиеся сквозьберезовую рощу. Это были прекрасные собаки, присланные прямиком из Девоншираего другом, приезжавшим поохотиться раз в два года. К полудню Ладлоу и Деккер настреляли семь воротничковых рябчиков; исобаки и люди утомились от редкой октябрьской жары. Горизонт на северепотемнел, и оба знали, что к ночи может пойти снег -- таковы уж были причудыпогоды в Монтане. Поджаривая двух рябчиков, Деккер предположил, что кследующей весне стоило бы закупить тысячу телят, поскольку цены на говядинуиз-за войны возрастут. Ему также нужна была пара новых работников на ранчо,взамен Тристана, а у Пет были братья, жившие неподалеку от Форт-Бентона, обапервоклассные ковбои, один из них наполовину негр. В общем, если Ладлоу невозражает... Ладлоу скормил собакам печень и сердце птиц и согласился совсем, что предложил Деккер, мимоходом задумавшись, как же должен выглядетьпродукт смешения кровей негра и индейца кри. Вероятно, потрясающе ужасно.Ладлоу задремал на солнце, под аромат шкворчащей на угольях шкурки рябчика.Деккер заметил далеко в каньоне Одного Удара; Деккер знал, что индеец ненарушит этикет и приедет только после обеда, потому что на костре жарилисьтолько две птицы. Деккера к Ладлоу привел в свое время Один Удар, и Ладлоупринял Деккера без вопросов, хотя и полагал, что Деккер находится в бегах,разыскиваемый за какое-то неведомое преступление. Ладлоу неожиданнопроснулся и с наслаждением принялся за еду. Ему нравился этот каньон с почтивертикальными стенами и Ладлоу хотел быть похороненным именно тут, унебольшого ключа, сочившегося из стены каньона. Ладлоу смог приобрести этидвадцать тысяч акров (не самое большое ранчо в округе) за бесценок,использовав свои связи в Горном департаменте, как только стало ясно, что вотношении полезных ископаемых земли эти ценности не представляют. Но наранчо было достаточно воды, и оно в состоянии было выдержать столько скота,сколько паслось на других, втрое по величине превышающих. Ладлоу, однако,четко ограничивал, количество голов, во-первых, потому что не стремился кбольшему, а во-вторых, не хотел лишних проблем с дополнительными ковбоями. Ктому же когда скот будет выпасаться на склонах, улетят птицы. Собаки учуялиспускавшегося с холма Одного Удара и бешено завиляли хвостами. Старый индеецсделал глоток из фляжки Деккера и сплюнул в огонь, отчего пламя вспыхнулонебольшим цветком. Деккера всегда изумлял тот факт, что Один Удар говорит счетким английским прононсом как у Ладлоу. Той ночью пришла зима. А на следующий день Ладлоу получилумоляюще-сердитое письмо от жены, в котором она просила его задействоватьвсе свое влияние, чтобы освободить Самуэля от армии. Она потеряла сон, хотяАльберт написал ей из Калгари, что все идет хорошо. Но за каким резономмальчики поехали защищать Англию, которую никогда не видели, подогреваемыедурной любовью к приключениям, характерной для Ладлоу -- и не побеспокоилисьо ее чувствах? Письма продолжали идти всю осень и зиму до января. Наконецистерия жены, вызванная менопаузой, стала настолько невыносимой, что Ладлоу,томимый дурным тоскливым предчувствием, просто прекратил их открывать. Он непоехал в Хелену перед Рождеством, но снедаемый отсутствием романтики,принялся за чтение и размышления, за исключением нескольких ежедневныхутренних часов, когда он учил маленькую Изабель читать и писать. В Хелену онпослал Деккера, чтобы тот купил припасы и подарки, На следующий день послеотъезда Деккера, к Ладлоу заглянул федеральный маршал[25] ипоинтересовался, знает ли ранчер о местонахождении некоего Джона Тронбурга,разыскиваемого за ограбление банка несколько лет назад в Сент-Клауд, штатМиннесота, и по слухам могущего обретаться в этих краях. Ладлоу взглянул нафотографию молодого Деккера и ответил, что три года назад этот человек ивправду здесь объявлялся, держа путь в Сан-Франциско, чтобы найти пароход иуплыть в Австралию. Маршал устало согласился, плотно отобедал и уехал всгущавшуюся тьму по направлению к Шото. Ладлоу выждал еще час, на случай если маршал устроился в засадепоблизости, затем послал Одного Удара в Хелену с наказом Деккеру немедленноприбыть назад и избегать городов и основных дорог по возвращении. Бродя врассеянности, Ладлоу случайно наткнулся на Пет, стоящую на воздухе исохнущую после купания и немедленно ретировался, как-то враз ослабевший, состучавшей в висках кровью. Он с радостью отдал бы все свое ранчо, только бывернулся хоть один из сыновей. В Бостоне Изабель крутила роман с итальянским оперным певцом, bassoprofundo [26]. Итальянец английского языка не знал, так что Изабельпришлось мобилизовать весь ее зачаточный итальянский, знакомый в основном потуристическому путеводителю. Они подолгу лежали в роскошном шезлонге укамина, его голова покоилась у нее на груди, и он рассуждал об опере,Флоренции и диких краснокожих, которых он надеялся увидеть по пути вСан-Франциско и Лос-Анжелес, где у него были запланированы концерты. Насамом деле итальянец ей быстро наскучил: их соития, быстрые и энергичные еене удовлетворяли, поскольку она была куда менее благочестива, чем думали оней ее любовники. Она думала о Тристане, и голова итальянца, покоящаяся унее на груди, напоминала ей время, когда у Тристана была пневмония -- онатакже клала голову сына на грудь, обнимала Тристана и читала ему вслух.Близость исчезла в то лето, когда Тристану исполнилось двенадцать, и онарешила уехать на зиму в Бостон. И мальчик страстно писал ей половину зимы,что он ежедневно молится, чтобы мама вернулась к Рождеству, а когда она неприехала на Рождество, он проклял Бога и превратился в упрямого неверующегоскептика. Когда она вернулась весной, он был холоден и отстранен, настолько,что она пожаловалась Ладлоу, но тот не смог вытянуть из Тристана ни слова,по поводу того, что пробежало меж ним и его матерью. Тогда она притвориласьзаболевшей и когда мальчики пришли к ней, чтобы пожелать спокойной ночи, онапопросила Тристана задержаться, и на какое-то время ей удалось егоподчинить, используя весь арсенал женских уловок, включая слезы ивоспоминания. Сын ей сказал, что будет любить ее всегда, но в Бога поверитьуже не сможет, поскольку Тристан его проклял. Первый удар оба родителя получили в конце января -- пришло известие отом, что Альфред, никогда не умевший толком держаться в седле, раздробилколено и серьезно повредил спину, упав с лошади в окрестностяхИпра[27]. Однако прогнозы врачей были оптимистичны, и ожидалось,что в конце мая Альфред приедет домой. Майор из Калгари послал Ладлоу личныесоболезнования по поводу этого случая: Альфред был блестящим молодымофицером, и армии его будет не хватать. Что касается Тристана, то, ксожалению, его необузданное безрассудство сводило на нет все подвиги, номайор надеялся, что с дальнейшими сражениями Тристан все же повзрослеет.Самуэль оказался чрезвычайно толковым юношей, и майор опасался, как бы егоне забрал к себе генерал, поскольку ум младшего брата отмечали все офицеры.Читая между строк, Ладлоу понимал, что Тристан изнывает в условиях армейскойдисциплины. Ладлоу поймал себя на том, что желает возвращения Самуэля илиТристана вместо Альфреда, и тут же почувствовал неловкость. Канадская частьво Франции располагались между Нев-Шапель и Сен-Омер. На этом этапе войны,когда оптимизм еще не испарился, англичане считали своих неуклюжих канадскихбратьев по оружию случайным явлением на фронте. Особенно этим отличалисьлаконичные и франтоватые выпускники Сэндхерста[28], считавшие войнучастью своей великолепной военной карьеры. Подобного придерживаются немцы,но такая ерунда в тевтонском стиле, как видно, не ограничивалась толькоГерманией. Правда, в недостатке вызывающего поведения канадцев упрекнутьникто не мог -- если что и было у них в избытке, так это храбрость. Тристан водил компанию с самыми отъявленными головорезами в своей роте.Когда Тристан, развязный и неопрятный, с навозом на сапогах как-то заявилсяв госпиталь проведать старшего брата, тому стало стыдно. Приятель Альфреда,офицер, также пришел с визитом, но Тристан и не почесался ему отсалютовать.Он сидел, распивая вино, и вскоре ушел, не попрощавшись, напоследокпредупредив Альфреда, чтобы тот передал Одному Удару любимого Тристановаконя, в случае если Тристан не вернется. Снаружи госпитальной палаткиТристана поджидал его сотоварищ, гигант-канадец французского происхожденияпо имени Ноэль. До войны он был траппером[29] в БританскойКолумбии. Ноэль стоял под дождем и не смел поднять глаза. Известие о том,что Самуэль и майор погибли, только что достигло расположения. Они совершалирекогносцировку в районе Кале вместе с отрядом разведчиков, и напоролись нагазовую атаку. Немцы применили горчичный газ[30], а когда канадцы,пытаясь прийти в себя после этого ужаса, выбрались на прогалину в лесу,гунны расстреляли их из пулеметов. Единственному уцелевшему разведчикукак-то удалось добраться до лагеря, сейчас он докладывал об этой операции вштабе. Ошеломленный Тристан стоял под потоками воды, и Ноэль печальнообнимал друга. К ним подошел еще один разведчик, с которым друзья жили водной палатке, а следом приблизился офицер. Приятели рванули в загон имоментально оседлали коней. Офицер приказал им остановиться, но они, наполном скаку, просто отшвырнули его в сторону и галопом унеслись на север всторону Кале, добравшись к полуночи до леса. Ночь они провели без огня, а нарассвете, когда пошел рассеянный снег, они поползли вперед, смахивая снег слиц мертвых, до тех пор, пока Тристан не нашел Самуэля. Тристан поцеловалмладшего брата, и умыл ему лицо своими слезами. Ледяное лицо Самуэля былонетронутым, но живот вплоть до грудной клетки был разворочен пулями. Своимножом для свежевания Тристан вырезал у брата сердце, и компания направиласьобратно в лагерь. Там Ноэль расплавил несколько свечек и сердце Самуэля,залитое в парафин, положили в небольшую коробку из-под патронов, чтобыпозднее похоронить в Монтане. Офицер попытался было вмешаться, но замолчал иубрался из палатки подальше: ему пришло в голову, что произнеси он еще хотьслово, его просто задушат. Когда они покончили с этим, Тристан и Ноэльвыпили литр бренди, захваченного на какой-то ферме, после чего Тристан вышелиз палатки и заходился в вое, проклиная этого чертова Бога, до тех пор, покаНоэлю не удалось как-то успокоить друга и уложить спать. Проснувшись утром, Тристан с редким бессердечием заявил вестовому изгоспиталя, что не собирается идти к Альфреду и скорбеть с ним на пару.Написав отцу коротенькую записку, он положил ее в ту же коробку. "Дорогойотец. Это все, что я посылаю домой от нашего любимого Самуэля. Мое сердцеразорвалось на две части, как и твое. Альфред привезет это тебе. Ты знаешьместо, где его следует похоронить: около ручья в высоком каньоне, там где оннашел большие рога горного барана. Твой сын Тристан". После этого Тристан на какое-то время сошел с ума. До сих пор в Канадеесть несколько ветеранов, помнящих то, что он тогда вытворял, прежде чем егоуспели схватить и заключить в госпиталь. Поначалу Тристан и Ноэльпритворялись серьезными солдатами и вызывались добровольцами в ночныеразведывательные рейды. Через три дня семь не успевших просохнутьсветловолосых скальпов висели на шесте перед палаткой Тристана и Ноэля. Начетвертую ночь Ноэль был смертельно ранен и только ближе к полудню Тристанпоявился в лагере, везя перекинутое через луку седла тело друга. Тристанпроехал через толпу солдат, положил Ноэля на его раскладушку в палатке ивлил бренди в безжизненную глотку друга. После чего он запел знахарскуюпесню шайенов, которой Тристана научил Один Удар. При этих звуках вокругпалатки сгрудились солдаты. Командир приказал принести на носилках Альфреда,чтобы тот попытался образумить брата. Когда полог палатки все же рискнулиприоткрыть, Тристан уже сделал себе ожерелье из скальпов и положил охотничийнож и ружье на грудь Ноэля. Тристана запихали в смирительную рубашку иотправили в госпиталь в Париж, откуда он сбежал неделю спустя. Доктор, лечивший Тристана в Париже, оказался молодым канадцем изГамильтона. Заведующим психиатрическим отделением он стал по случайности. Довойны он был аспирантом в Сорбонне и любительски интересовался этой новойнаукой о поведении, бихевиоризмом[31], но оказался совершенно неготов к тому, что в отделение ежедневно поступали все новые и новыепациенты, контуженные и несчастные жертвы войны. Его молодость, вкупе сприобретенным парижским цинизмом, поначалу заставляла его верить, что всеэти солдаты -- обычные трусы, но скоро их странное поведение разуверило егов таком предположении. Это были просто травмированные мальчики, либоплакавшие и зовущие мам по ночам, либо замыкавшиеся в постоянном ибезутешном молчании. Доктор настолько сомневался в своем умении хоть как-тозалатать их души, что едва и сам не начал погружаться в скуку; все, что онмог для них сделать -- это отправить их домой. Поэтому он был заинтригован,когда услышал о Тристане: водитель кареты скорой помощи сказал врачу чтоэтот парень настоящий "чокнутый". Доктор послал за санитарами, а сампогрузился в рапорт командира Тристана. На свое удивление, рассказ оскальпах его ничуточки не взволновал, он был куда более удивлен тем ужасом,с которым это описывал командир. То есть применение иприта -- это нормальныйметод ведения войны, а скальпирование врага, как месть за брата -- нет? Всемврачам прочитали лекцию о последствиях иприта, что, в общем и подтверждало,что настоящая современная война только начиналась. Доктор же изучалантичность в Оксфорде и считал, что разбирается в том, что такое месть. Онпригласил Тристана в свой кабинет, отпустил санитаров и снял с Тристанасмирительную рубашку, за что удостоился вежливого спасибо и вопроса: "Нельзяли выпить?" Доктор одолжил Тристану форму, и они вдвоем пошли черезБулонский лес[12] в маленькое кафе, где в молчании отобедали,подкрепив еду выпивкой. Наконец доктор сказал, что он знает, что случилось,и на его взгляд смысла говорить об этом не имеет. К сожалению, процессувольнения Тристана из армии и отправки его домой займет несколько месяцев,но доктор приложит все усилия, чтобы пребывание Тристана в клинике быломаксимально комфортным.X x x
В Монтану новости пришли только спустя несколько недель. Как-то в концефевраля, один из новых работников повез Пет в Шото -- купить овощей изабрать новую почту. Ладлоу соскреб изморось с кухонного окна и уставился наневидимое за тучами солнце, которое, как он полагал, должно висеть сейчасгде-то над занесенным снегом амбаром. Деккер и Один Удар сидели зазаваленным топографическими картами столом и, попивая кофе, спорили оточности высоты горных вершин. Один Удар исправлял эти карты, потому что онисходил всю территорию от Браунинга до Миссоулы с другом-кри, которого все сблагоговением называли Тот-Кто-Видит-Подобно-Птице (такая у него быласверхъестественная способность к топографическому восприятию). Одному Ударуне нравились уровни высоты, которыми обозначались горы. От какого именно изсеми морей, о которых ему рассказывал Тристан, шел отсчет? Какой смысл имелицифры, если рядом с этими горами не было ни одного моря? У некоторых большихгор, например, никаких свойств не было, а вот определенные малые вершиныбыли выдающимися и священными местами благородного происхождения. Затем Один Удар прекратил спор, попросив Деккера почитать ему вслухкнигу "В тисках Ньики", автором которой был британский полковникДж.Х.Паттерсон, также написавший "Людоеды Тсаво". Обе книги рассказывали обэкспедициях и охотничьих приключениях в Восточной Африке. Деккера эти книгиутомляли, но Тристан начал их читать Удару много лет назад, и индеец обычнозакрывал глаза и с глубоким удовлетворением слушал. Ему нравились фрагментыпро львов, которые запрыгивали на движущуюся вагон-платформу, чтобы сожратьжелезнодорожных рабочих, про бродячего слона с одним бивнем, пронзившеголошадь по имени Аладдин, и особенно о носорогах, которые сотнями погибали,пытаясь атаковать поезда, шедшие по их землям. Индейцу в этом виделисьтысячи бизонов, которые бодали поезда Северной Тихоокеанской железной дорогии падали наземь, опрокинутые мощью локомотивов. Много лет назад, когда ОдинУдар еще участвовал в движении Пляски Духа[33], позже сокрушенном,Тот-Кто-Видит-Подобно-Птице сказал ему, что сумел сотворить нового бизона,бросив бизоний череп в сернистую фумаролу[34] в Йелоустоне. Этослучилось, когда они сопровождали Ладлоу в его поездке где он замерял высотуводопадов по заданию правительства. Для Одного Удара то путешествие былоизрядно смешным: он смотрел на огромные низвергающиеся массы воды и что-торитмически вопил, до тех пор пока встревоженный Ладлоу не попросил егозаткнуться. Тристан пообещал однажды Одному Удару, что возьмет его в теместа, где звери нападают на поезд. Вошла Пет, отряхивая снег с ботинок. Она вручила Ладлоу письмо отТристана и отвернулась. То же сделал и Деккер. Только Один Удар бесстрастносмотрел, как Ладлоу открывает письмо. Индеец не боялся даже самого худшего,а, может, дело было в том, что шайены были фаталистами: что случилось, тоуже случилось. Пытаться изменить это невозможно, все равно, что швырятьсякамнями в луну. Хоть Ладлоу и был в хорошей форме, несмотря на возраст, но за одну ночьон резко постарел. Горе его ошеломило, временами он начал впадать в гнев. Ктому же он пристрастился к выпивке, отчего угрызения совести становилисьтолько сильнее. Как-то дойдя до определенной степени опьянения, Ладлоупочувствовал, как гнев перешел в ярость, и это надломило его жизненные силы,как будто все сухожилия разом лопнули. Он опустился и не обращал болеевнимания на свой внешний вид. Он читал роковое письмо Тристана столько раз,что бумага замаслилась и стала хрупкой. Когда прибыло официальноесоболезнование, он его даже не открыл, как, впрочем, и ежедневныеистерические письма от жены. Он был вне себя, все глубже погружаясь всобственное бессилие. Да как они посмели запереть Тристана, если он незакончил скальпировать всех чертовых гуннов на этом континенте? И что этотакое за горчичный газ, убивающий в больших количествах, от которого у людейлюди сгорают легкие и слепнут глаза, а беспомощные лошади жалобно кричат подседоками? Мир в такую войну не вписывался, и Ладлоу неофициальным образом отэтого мира отошел. Пет оплакивала Самуэля, а Изабель старалась держатьсяподальше, читая Одному Удару детские книжки. Один Удар как-то вечеромприсоединился к своему другу и наставнику, в его выпивке, на этот раз несплевывая алкоголь на землю. Но через час Деккер был вынужден егоостановить. Позже он дал индейцу еще выпивки, чтобы тот мог заснуть и Деккермог бы отнести Одного Удара в его хижину. Один Удар запел шайенскую песню ожизни Самуэля, о его лесных прогулках и микроскопах, открывавших неведомыемиры. Затем он перешел к шайенской песне смерти, отчего Ладлоу сломалсяокончательно, потому что последний раз слышал ее сорок лет назад, когда в Mauvaises Terres [35] погиб индеец-скаут. В Париже, проведя бессонную ночь в психиатрическом отделении поднепрекращающийся концерт душевнобольных, Тристан приступил к планированиюсвоего побега. Ладлоу винил себя в гибели Самуэля, но он и был по натуресвоей достаточно сентиментален, поскольку богатство до поры до временизащищало его от жестокостей цивилизации. Тристан же испытывал совершенноконкретное чувство вины, и заключалось оно в мертвом теле брата, чье сердцепокоилось сейчас в коробке, залитой парафином. Только Альфред, дитясогласованной реальности, подобного чувства избежал. Так что Тристан натретий день объявил доктору, что в сумасшедшем доме оставаться более неможет и намерен как-то добраться до своего деда в Корнуолле. Доктор ответил,что такого делать нельзя, но прозвучало это неубедительно. Он посоветовалсясо своим начальником, который знал Ладлоу (в то время мир военных чем-тонапоминал тесный клуб). Полковник ответил: пусть Тристан бежит, если хочет,он и так уже достаточно перенес, и заслужил свое возвращение домой. Ежедневно гуляя в Булонском лесу, Тристан как-то заметил полупустуюконюшню с лошадьми и наблюдал, как наездники упражнялись в выездке. Зная,что для путешествия поездом потребуются официальные документы, он купил себеотличную кобылу. Он рассказал доктору о своих намерениях, и тот написалсопроводительную записку. На рассвете Тристан упаковал свой скудный вещмешоки проскользнул мимо спящего санитара. Путешествие к побережью под моросящимдождем и снеговой крупой заняло у него пять дней. Контрольно-пропускныепосты он проскакивал на полном галопе, лихо салютуя часовым. В Лизе у лошадислетела подкова, но местный кузнец быстро устранил такую неприятность,правда сумму при этом запросил непомерную. В Шербуре Тристан устроился насухогруз и без приключений добрался до Бурнемута, где купил другую лошадь инаправился на запад, в Фальмут на корнуоллском побережье. Промозглойполночью, когда Атлантический океан бесновался за волноломами, он постучалсяв дверь деда. Такой ночной стук заставил выйти Ладлоу-старшего в ночнойрубашке, вооруженного револьвером Бислей, приобретенным давным-давно в НовомОрлеане. Тристан сказал: "Я сын Уильяма, Тристан". Дед поднял повыше лампу,и, узнав знакомые по фотографиям черты, ответил: "Так и есть". Капитанразбудил свою жену, и она приготовила поесть. Ладлоу-старший достал бутылкулучшего барбадосского рома, чтобы поприветствовать этого безумца, о которомон слышал в течение двадцати лет. В Корнуолле Тристан провел месяц, до тех пор, пока новость о том, чтоон в безопасности, не достигла ушей полковника Ладлоу. В первое же утрокапитан привел его на шхуну и поручил ему самую черную работу. Тристан окораблях ничего не знал, но быстро научился разбираться в перлинях, узлах ипарусах. У капитана был фрахт на март -- отремонтированные генераторы,которые надо было доставить в канадскую Нова Скотию, обратно он должен былвернуться с грузом соленой говядины, которую предстояло погрузить на борт вНорфолке, штат Вирджиния. Тристан должен был сойти на берег в Бостоне, чтобыповидаться со своей убитой горем матерью, и оттуда уже проследовать домой.Отплыли они на своем древнем корабле в марте. Вахты были частыми, посколькуна шхуне было только четыре матроса, все пожилые мужчины-- молодежь нужнабыла Англии для войны. Всю первую неделю Тристан очищал леера ото льда,прежде чем немного потеплело. Через три недели с ним безо всяких сантиментовраспрощались в Бостоне. Тристан добрался до Южного вокзала и всю дорогу доДэдхема попивал ром. В Дэдхеме Сюзанна упала в обморок, когда увиделаТристана на пороге отчего дома. Она еще не знала, что он договорился скапитаном встретиться три месяца спустя в Гаване. Тристан, Альфред, Изабель и Сюзанна сидели в зале похоронного бюро наЛуисбург-сквер -- два сына, мать и невеста, которая чувствовала себя лишней,в этом семейном горе. Тристан был холоден и резок, Альфред выгляделсумрачным и каким-то загрубелым, а Изабель едва могла себя сдерживать. Ониготовились присутствовать на мемориальной службе, которую организовалидрузья Самуэля по Гарварду. Затем Тристан объявил, что он женится на Сюзанечерез несколько дней. Мать отказала ему в благословлении, мотивировав тем,что жениться до похорон, по меньшей мере, непристойно. Тристан сухо ейответил, что она может прийти на свадьбу, если пожелает. Тристан и Сюзанна поженились в загородном поместье ее семьи, неподалекуот Дэдхема. Церемония была до неприличия гнетущей. Только две сестрыСюзанны, хотя и были дружны с Изабель, поняли, почему Сюзанна согласиласьвыйти замуж за человека, которого не любили ее родители. Как-то утром в конце апреля Ладлоу поехал встретить поезд. На нем быларабочая одежда, что подчеркивало его нарастающую эксцентричность. Ранчо былоокружено каменной оградой в корнуоллском стиле, за зиму морозы причинили ейнекоторые разрушения -- вот Ладлоу ее и чинил. Не то чтобы он испытывалпредубеждение против колючей проволоки -- он просто не любил на неесмотреть. Изабель просила, чтобы на похоронах присутствовал пресвитерианскийсвященник, но Ладлоу с ним и не связывался, не понимая, какое отношение онимеет к Самуэлю. На протяжении всего путешествия Тристан и Сюзанна практически непокидали своего купе, к тайной зависти Альфреда и к огорчению Изабель,считавшей такое поведение непристойным. Тристан намеревался сделать сына,который восполнил бы потерю младшего брата -- и это было единственной цельюего брака. Он знал, что это цинично, но иначе поступить не мог. Когда онобнял своего отца, встретившего их на станции, он задрожал, но пустил слезутолько обняв Одного Удара. На следующий день, великолепным весенним утром, когда на осинахнабухали свежие нежные почки и колыхалась новая трава, они похоронилиСамуэля в вертикальном каньоне около ручья. Изабель видела, что жизнь семьичередой дней и ночей превращается в историю, настолько личную, что ей тамуже места не оставалось. Один Удар стоял в отдалении на склоне холма исмотрел, как Деккер закапывает могилу. Когда все ушли, он спустился ипосмотрел на камень, но слова прочитать не смог. САМУЭЛЬ ДАНТ ЛАДЛОУ 1897 -- 1915 МЫ ЕГО НЕ УВИДИМ НО МЫ К НЕМУ ПРИСОЕДИНИМСЯII
Летними ночами сны Тристана были полны водой: холодный Атлантическийокеан заливал его спящий мозг зелеными волнами. Просыпаясь ночью, он снадеждой оглаживал живот Сюзанны. Все два месяца, что длился их брак,Тристан проявлял себя как сумасшедший любовник, и не по какой-тобиологической необходимости, а из-за той душевной травмы, которую причиниласмерть Самуэля. Порой он лениво задумывался о молитве и ухмылялся про себя,думая, что Бог ему по всей вероятности пошлет вместо сына мускусную крысу.До отбытия в Гавану для встречи там с дедом оставалась неделя, но Тристанеще никому об этом не объявлял. Он знал, что его отъезд шел против всехмыслимых норм, но ничего не мог с собой поделать. Сотню лет назад он бы безконца путешествовал, идя через неоткрытые никем реки и горы, но сейчас, в1915, такого уже не осталось, и в свои двадцать один год он был принуждаемчем-то неведомым плыть и увидеть, что там скрывается за десятимиллионнойволной и далее. И не то чтобы он не любил свой край: на самом деле этоткусок монтанской земли у канадской границы был его единственным выбором.Возможно, он и любил свою жену, как способен ее любить такой уникальныймолодой человек. Он втрескался в нее по уши, все время держался с ней рядом,и они часами толковали о грядущих (несбыточных, по его мнению) планах набудущее: купить ранчо, растить семью, разводить породистых лошадей и рогатыйскот, чтобы зарабатывать на этом деньги. Сюзанна часто сидела у корраля,укрывшись под небольшим зонтиком от солнца, чтобы не обжечь свою нежнуюкожу, и смотрела, как Тристан и Деккер укрощают и объезжают лошадей. В этомим помогал странный ковбой, наполовину кри, наполовину негр, которыйвцеплялся в самых диких коней, подобно колючке в шерсть сеттера. Тем временем, Ладлоу как мог развлекал отца Сюзанны, Артура, которыйприбыл на Запад поохотиться. С собой он привез огромный запас дорогихспиннингов от Х.Л.Леонарда. Ладлоу казалось странным, что Артур гораздобольше интересовался Альфредом, нежели Тристаном. Спина Альфреда зажила, нодля ходьбы ему все еще была нужна трость. После нескольких недель рыбалки,финансист пришел в такой восторг от местных красот, что начал подыскиватьсебе ранчо, поступая согласно известной традиции людей обеспеченных: если уних хорошее настроение, то им обязательно что-то надо купить. В итоге онприобрел ранчо, примыкающее к землям Ладлоу, и объявил, что это свадебныйподарок дочери и зятю. Хотя половину доли он записал все же на свое имя,назвав такое "скромными бизнес-предосторожностями". Отношения между Ладлоу и его женой потеплели: их горе было слишкомвелико, чтобы каждый мог держать его при себе. Наиболее эмоциональный моментслучился как-то жарким воскресным днем. Семья наслаждалась пикником налужайке когда в ворота охлюпкой[36] въехала какая-то девушка вдешевом летнем платье. Тристан немедленно подошел к ней и помог слезть сконя. Все остальные смотрели на нее с вежливой скукой, но Тристан еемоментально узнал: это была дочь того фермера-"навозника", с Кат-Бэнка,которой Самуэль отдал на хранение свои золотые часы. Она подошла к столу,прижимая к груди сумочку. Тристан ее представил, наложил ей в тарелку еды иналил лимонад. Он уселся рядом с ней и мрачно смотрел, как она копается всумочке и достает оттуда часы Самуэля. Она узнала о его смерти из хеленскойгазеты и три дня добиралась до ранчо Ладлоу. Если никто не возражает,сказала она, то ей бы хотелось, чтобы кто-нибудь прочел вслух письмаСамуэля, которые тот ей писал. Писем оказалось около сотни, по одному накаждый день его службы, все они были написаны тщательным почерком Самуэля.Изабель начала читать, но не смогла сдержаться. Ладлоу, ругаясь, нервнорасхаживал по лужайке, Альфред уставился в землю. Сюзанна увела девушку,чтобы та могла принять ванну и отдохнуть. Ближе к вечеру девушка сказала,что уезжает, и попросила прислать ей обратно письма, когда семья их прочтет.Она отказалась взять что-либо: одежду, деньги, даже те золотые часы, однакоспросила, может ли она получить фотографию Самуэля, потому что той осеньюона постеснялась попросить его о таком. Тристан молча проехал с ней рядомнесколько миль, внутренне желая, чтобы девушка была беременна, и это хотькак-то могло бы вернуть Самуэля назад. Увы, Самуэль погиб девственником. Асейчас она ехала рядом, и все что у нее осталось на память -- фотография.Внутри Тристана ворочалось яростное желание уничтожить этот мир. С этой короткой поездки Тристан вернулся в таком отвратительномнастроении, что немедленно решил объездить молодого жеребца, которого до сихпор никак не удавалось укротить. Это было упрямое мускулистое животноепороды, которую годы спустя станут называть "квотерхорс"[37]. Оннамеревался скрестить этого жеребчика с тремя чистокровными кобылами отца.Ладлоу считал это весьма оригинальным решением, но отца Сюзанны, большогопоклонника скаковых лошадей, такие идеи приводили в ярость. Тристан укрощалконя целый день, без остановки, пока до зрителей, уже в сумерках, не дошло,что какая-то из этих тварей, неважно Тристан или жеребец, вероятнее всегосдохнет в процессе укрощения. Отец Сюзанны саркастически заметил, что эталошадь была куда бы полезней в качестве корма для собак. Тристан уставилсяна него и ответил, что назовет этого жеребца в честь тестя -- Артур СобачьяСыть. Отец Сюзанны в бешенстве удалился, отказавшись присоединиться ко всемза ужином, и потребовал извинений, которых так и не дождался. Той ночью океан опять растворил сны Тристана: он швырял его избитоетело туда и сюда, и Тристан видел черное небо и огромные катящиеся волны,как будто стоял ночную вахту. Он слышал потрескивание обледенелого паруса нафок-мачте и видел, как небо озарилось звездами, слишком большими, чтобы вних можно было поверить. Он проснулся, чувствуя, как Сюзанна его обнимает, аколышущиеся шторы на окне и впрямь были похожи на паруса. Он подошел к окнуи уставился на жеребца, стоящего в загоне; в лунном свете Тристан ясноразличал очертания его толстой крепкой шеи. Он сказал Сюзане, что уедет нанесколько месяцев, возможно на год, и должен встретить корабль деда вГаване. Она ответила, что чувствовала, что ему необходимо уехать и что онабудет ждать его всегда. После завтрака он поцеловал на прощание отца и матьи уехал с Одним Ударом в Грейт-Фоллз, чтобы сесть там на поезд. Один Ударотдал Тристану свой нож для свежевания дичи, и Тристан вспомнил свой,который похоронил вместе с телом Ноэля в Ипре. Он обнял старого индейца исказал, что вернется. На что Один Удар ответил: "Я знаю" и принял поводьяТристанова коня. Путешествие Тристана так и не закончилось, разве что в том смысле, вкаком оно заканчивается для всех живущих -- на заснеженном склоне горы вАльберте, в конце декабря 1977 года в возрасте восьмидесяти четырех лет.Внук Тристана обнаружил его рядом с тушей оленя, которую Тристан свежевал.Замерзшая рука сжимала нож, который Один Удар дал Тристану в тот день вГрейт-Фоллз. Внук повесил тушу на лиственницу и принес деда домой. Егоснегоступы слегка увязали в снегу. Тристан доехал до Чикаго и ради любопытства, погулял по городу парудней, изучая стоящие в доках корабли Великих Озер. Затем он добрался доНового Орлеана, а оттуда в Мобил, где провел несколько дней на шхуне одноговаллийца из Ньюфаундленда. Оттуда его путь лежал в Ки-Уэст, во Флориде, атам он провел ночь на пароме в Гавану. В Ки-Уэсте он наблюдал, как со шхуныв садок разгружают зеленых черепах. Корабль, который привез их с Каймановыхостровов, был изящным, но чрезвычайно грязным. В тропиках он очутился первый раз в своей жизни и во время ночногоперехода в Гавану он маялся бессонницей, шагая взад-вперед по палубе,задумываясь над характером вязкой влажной духоты, которую легкие бризыГольфстрима не могли разогнать, как ни старались. Он расхаживал побаку[38], стараясь избежать дыма и глядя на фосфоресцирующие волнывнизу. На рассвете показалась Гавана; Тристан потягивал ром из фляжки инаблюдал за морскими свиньями[39], которые выпрыгивали из воды,сновали наперерез баку и плюхались в волны: повернувшись, он увидел огромнуюстранную лиловую полутень Гольфстрима, отражающуюся в небесах. Несмотря наусталость, вызванную путешествием и красные от бессонницы глаза, Тристан впервый раз за эти шесть месяцев почувствовал нечто похожее на покой в душе,подобно тому, как прибрежный бриз на рассвете ласково омывает поверхностьморя, не обращая внимания на подводные вихри и течения. Он улыбнулсяотражению в воде и подумал о шхуне своего деда: она, конечно, была новой, нов мире огромных пароходов, ошвартовывавшихся на рейде Гаваны, казаласьмалюткой. Но причина была в другом -- пусть за небольшие деньги, но в нейможно было ходить куда душа пожелает, в порты, нелюбимые большимипароходными компаниями, или в бухты, слишком мелкие для большихкрупнотоннажных судов. К тому же старик говорил, что он не любит вонючий дыми стук машины на морях, а для того, чтобы развивать в себе интерес к этимнелепым вещам, он уже слишком стар. В конечном итоге люди не любят вопросы, особенно такие неприятные как,"почему в этом мире отсутствует честная система воздаяний и наказаний".Вопрос не столько неприятный или зудящий, сколько праздный и наивный. И насне заботят какие-то глобальные проблемы: ну, скажем, вот на детей из племенинез-персэ[40], мирно спящих в вигвамах обрушивается шквал огнякавалеристов. Нет ничего более нелепого, чем встреча ребенка и пули. Всепостигается на расстоянии: пресса и время настаивают на том, что мыпобедили. Нам хотелось бы думать, что вся огромная вселенная, наполненнаязвездами, свернется от ужаса в клубок, узнав о столь чудовищной бойне: Орионскукожится, а перекладины Южного Креста опустятся вниз. Конечно нет:постоянное есть постоянное, и каждый человек своим любимым способом гонитпрочь эти болезненные вопросы, несмотря на их блестящую очевидность. Дажебоги не являются исключением: когда Иисус в предварительном порядке вступилв вечность, он в отчаянии воззвал к отцу. А мы не можем идти от большого кмалому, поскольку все одной величины. Каждый человек уникален, но в глазахдругих мы все одинаковы и никто не задумывается над иным оборотом вещей. Таким образом, Тристан не представлял себе ту агонию Сюзанны, которуюон ей причинил. Тем утром, когда Тристан уехал, она пошла на прогулку изаблудилась. Один Удар разыскал ее к вечеру и после этого Ладлоу попросилиндейца приглядывать за ней, если Сюзанна выйдет за ворота. Она гулялацелыми неделями; ее отец пожелал, чтобы она аннулировала брак, но Сюзаннаотказалась, и он с отвращением прервал свой отпуск и уехал. По характеруСюзанна относилась более к началу XIX века, нежели к началу ХХ и, будучипокинутой возлюбленной, она не желала сочувствия от остальных; такаярешимость была непрошибаемой и она проводила свое время либо прогуливаясь сзоологическими и ботаническими книгами Самуэля, либо, сидя в своей комнате иперечитывая Уодстворта, Китса и Шелли, которых она полюбила учась вРэдклиффе еще до того, как вышла замуж за Тристана. Свекровь была оченьумной женщиной, не уступавшей Сюзане, и если речь не заходила о Тристане, тоим обоим нравилось вести долгие разговоры. Но более всего Сюзанна любиладолгие летние прогулки, она настолько была погружена в свои мысли, чтоникогда не замечала Одного Удара, следующего за ней. Иногда она брала ссобой на прогулку Изабель-младшую, чей быстрый ум и знание окружающей ихприроды, полученное от матери и от постоянных наблюдений, а не от книжек,восхищали
