О событиях 24—26 октября (6—8 ноября) 1917 г. в Петрограде

Из очерка А. М. Никитина

Ноябрь 1917 г.

 

25 сентября наконец окончился вызванный корниловским выступлением кризис власти, и коалиционное министерство приступило к работе. Нужно было наскоро зашить прорехи, вызванные корниловской эпопеей, и нагнать потерянный месяц в работе правительства. Три вопроса стояло перед последним: Учредительное собрание, война и мир, земля.

Подготовка Учредительного собрания шла полным ходом и была уверенность в его своевременном созыве; с 25 октября до дня выборов осталось только три недели — и безумием казалось, чтобы большевики решились на свою преступную авантюру, ибо она была бы нападением не на правительство, а на народ, готовившийся в это время свободно выявить свою верховную, обязательную для всех волю.

24

Сколько успело правительство и созданные при новом строе ор­ганы самоуправления в подготовке Учредительного собрания, пока­зывают происшедшие уже выборы в тех местах России, где они не бы­ли сорваны большевистским выступлением.

Вопрос о войне и мире давно уже стоял во всю величину перед правительством. Было очевидно, что страна выбилась из сил в даль­нейшем ведении войны, но было очевидно также, что без согласия союзников заключить мир тоже невозможно, хотя уже потому, что имперская Германия, усилившись за счет Западной Европы, раздавила бы вслед затем молодую русскую Республику. Поэтому правительство решило поставить вопрос о войне и мире во всей полноте и величине на Парижской конференции, куда 26 октября должны были выехать М. И. Терещенко, С. Н. Прокопович и М. И. Скобелев. По предложению С. Н. Прокоповича был составлен меморандум о том, что Россия, оторванная от мирового рынка, находится в критическом положении, и что для нее дальнейшая война, тем более активная, почти невозможна. По 26 октября делегация не могла отправиться на Парижскую конференцию, ибо правительство уже было в Петропавловской крепости. Таким образом, большевики лишили Россию единственно возможно­го пути поднять вопрос о мире и толкнули Россию и армию на путь гибели и позора односторонним предложением мира Германии через полковых парламентеров.

Так же трагически стоял вопрос и о земле. Разработанный Министерством земледелия законопроект о передаче земли в ведение земельных комитетов был принят и подлежал лишь редакционной обра­ботке и согласованию с законопроектом о земельных комитетах, кото­рый уже был на рассмотрении Временного правительства. Закон этот был бы издан не позднее 1 ноября. Но большевики торопились. Им нужно было упредить Временное правительство и Учредительное со­брание, чтобы увлечь за собой массу «декретами», которые ничего кроме анархии не дадут и за которые России придется расплачиваться десятки, а может, и сотни лет.

Между тем партии продолжали свою борьбу не столько против большевиков и против развивающейся анархии, сколько против Вре­менного правительства, которое было составлено согласно их указа­ниям и которое они должны бы, казалось, поддерживать, особенно считаясь с чрезвычайно тяжелыми международными и внутренними условиями его деятельности. Начиная от левых с.-р. и кончая кадета­ми, начиная от «Новой жизни» и кончая «Речью», все вступившие в коалицию силы старались своими речами во Временном совете Республики и своими статьями хоть чем-нибудь подорвать доверие к со­зданному и признанному ими правительству, а потом были так удивлены, что население не оказалось на стороне не только правительства, но и их самих. Они позабыли, что Временное правительство было равнодействующей их и что, уменьшая эту равнодействующую, они уменьшают и собственное влияние на народ.

25

Временный совет Республики не нашел общего языка, чтобы вы­сказать свое отношение к вопросу об обороне страны; казалось, что оборона страны не нашла своих защитников. Совет отрицательно от­несся к внешней политике правительства, которое при всей сложнос­ти международной обстановки не могло раскрыть своих ближайших предложений. Наконец, когда обнаружился переход большевиков от слов к делу, Совет вынес резолюцию такого содержания, что всякий мог понять ее как порицание Временному правительству.

И в день восстания большевиков Временное правительство виде­ло перед собой пушки «Авроры» Петропавловской крепости, а позади себя «моральную» поддержку революционной и иной демократии (ведь, и к.-д. считают себя демократами) с указанием на необходи­мость более активной политики в вопросах мира и земли <...>

Подготовка большевиков к восстанию после их июльского пора­жения началась во время корниловского выступления. Они в значи­тельной степени сорганизовались на этом выступлении, ибо они тогда могли выступать под флагом спасения родины от «белого генерала». Все те, кто поддерживал Корнилова, фактически породили восстание большевиков, ибо именно в период корниловщины солдаты Петро­градского и Московского гарнизонов почувствовали свою силу при разрешении конфликтов политической борьбы. Кто призывал генера­лов, тот вызвал солдат — пусть же не отказывается и от своей доли от­ветственности за происшедшее.

«Красная» гвардия организовалась в корниловские дни. Больше­вики хотели превратить борьбу с Корниловым в захват власти, но по­чувствовали, что еще недостаточно подготовлены. Они занялись конспиративно-технической подготовкой восстания, а о психологи­ческой подготовке позаботились другие партии на Демократическом совещании и во Временном совете Республики. Конспиративная де­ятельность большевиков не увенчалась бы успехом, если бы постепен­но не разложились основы коалиции и не была подорвана идея бес­классового правительства. Тогда создалась почва для попытки создать классовое правительство «трудящихся», по крайней мере в сознании части городского пролетариата. Для солдат же был понятен один лозунг — мир! На заседании правительства я указывал, что для мил­лионов солдат теперь понятны лишь самые краткие программы: до­лой! и домой! Большевики провозгласили эту краткую программу и оказались временными победителями; но обманутая солдатская масса скоро поймет, что «домой» их большевики скоро не приведут.

Для правительства была еще неясна степень разложения солдат­ской массы и степень влияния на нее большевиков. Военный министр А. И. Верховский и командующий войсками Петроградского военно­го округа полковник Полковников на вопросы правительства о на­строении войск постоянно отвечали, что правительство не получит поддержки войск для принятия мер против большевиков, но получит поддержку при нападении большевиков на правительство. Прави-

26

тельство, уважая гарантии свободы, не хотело принимать каких-либо мер против большевиков, пока они были в области словопрений. Ког­да же они потребовали подчинения войск Петроградского округа Во­енно-революционному комитету, то правительство должно было вы­ступить, причем полковник Полковников уверил правительство, что сил для подавления большевистского мятежа достаточно, и прави­тельство вызвало с фронта лишь незначительное подкрепление.

24 октября А. Ф. Керенский с одобрения правительства сделал за­явление о готовящемся восстании большевиков во Временном совете Республики и просил поддержки. Большая часть Совета бурно апло­дировала правительству, но приняла такую резолюцию, что вечером председателю совета Н. Д. Авксентьеву, В. М. Зензинову, Ф. И. Дану и другим пришлось приехать в Зимний дворец доказывать, что эта резо­люция не является недоверием правительству и что для ясности они готовы в заседании Совета на следующий день огласить соответствую­щее разъяснение.

Еще 23 октября Керенский дал целый ряд распоряжений коман­дующему войсками полковнику Полковникову. Последний и его штаб действовали в высшей степени вяло и нерешительно. А. Ф. Керенско­му было предложено правительством принять все необходимые меры и в случае необходимости устранить полковника Полковникова. К вечеру 24 декабря появились признаки, что большевики выступят, не дожида­ясь постановления съезда Советов. Были подняты мосты на Неве, при­няты меры к замене некоторых ненадежных частей на телеграфе, теле­фоне, в Государственном банке и т. д. Но скоро выяснилось, что в рас­поряжении правительства нет вполне верных частей войск.

В тревожном состоянии члены правительства разошлись со свое­го заседания. Мы думали все-таки, что дело не дойдет до кровавого столкновения, что революционная демократия употребит все свое влияние на массы своих последователей и бросит на чашку весов все свое влияние против авантюры большевиков.

Утром 25 октября мне позвонил по телефону А. И. Коновалов и сообщил, что он с А. Ф. Керенским провели всю ночь в штабе округа и убедились, что полковник Полковников не имеет сил к отражению выступления большевиков. А. Ф. Керенский пришел от этого в отчая­ние и по совету его, Коновалова, поехал навстречу будто бы подходя­щим с фронта войскам. В правительственном гараже не оказалось бензина, и пришлось для него раздобывать частный автомобиль. Он, Коновалов, полагает, что необходимо правительству собраться для выяснения положения. Я обещал приехать, как только кончу некото­рые свои дела.

Уже с вечера я установил тесную связь с комиссаром градоначаль­ства, и мне оттуда сообщали о событиях в городе. За ночь большевики уже захватили в свои руки мосты через Неву, телеграф и некоторые уч­реждения, в том числе Петропавловскую крепость и арсенал; пришли «Аврора» и два миноносца. <...>

27

Уже утром 25-го выяснилось, что если войска не на стороне Вре­менного правительства, то все правительственные учреждения на сто­роне правительства. Если в революцию 27—28 февраля достаточно было занять телеграф и телефон, чтобы служащие на них немедленно прервали все сношения правительственных мест, то занятие телеграфа и телефона 24—25 октября не повело к перерыву сношений Времен­ного правительства, ибо служащие на телефоне не выключили прави­тельственных телефонов, а телеграф продолжал посылать телеграммы правительства, в то же время задерживая по моему распоряжению те­леграммы большевиков. И лишь 2 ноября, когда телефонисты увиде­ли, что они бессильны против насилия большевиков, введших к этому времени на станцию матросов, телеграфисты заняли «нейтральную» позицию, передавая телеграммы обеих борющихся сторон. Единст­венной организацией, с самого начала по существу ставшей на враж­дебную правительству позицию, прикрываясь в то же время «нейтра­литетом», был Всероссийский железнодорожный] союз. История должным образом оценит деятельность союза и, выяснив разруху, со­зданную авантюрой большевиков, значительную долю вины за нее возложит на союз в лице его исполнительного органа — «Викжеля».

Так как телеграф работал, то мне утром 25 октября удалось по­слать циркулярную телеграмму всем губернским комиссарам с пред­упреждением о мятеже большевиков и с предложением объединить вокруг себя все силы, стоящие на государственной точке зрения, во имя защиты верховных прав народа и его Учредительного собрания. Установив дежурство у нескольких телефонов в Министерстве внут­ренних дел и в Министерстве почт и телеграфов «для связи», я поехал около 11 часов утра в Зимний дворец. Перед дворцом, охраняя его, стояли 4 броневика, вокруг дворца — усиленные патрули юнкеров, напротив окон дворца, ниже Николаевского моста, стояли «Аврора» и миноносцы.

Во дворце была полная растерянность. Не было известно, кто дворец защищает, кто командует. Не была налажена телефонная служ­ба, не было бензина для автомобилей. Пришлось посылать за бензи­ном в почтово-телеграфное ведомство и установить дежурство при те­лефоне.

К этому времени пришла делегация трех казачьих полков, нахо­дившихся в Петрограде. Еще ночью они приходили во дворец для пе­реговоров с А. Ф. Керенским и указали ему, что без поддержки пехот­ных частей они защищать правительство не могут, тем более что рядо­вые казаки говорят о бесплодности выступления их в июльские дни, когда они потерпели урон убитыми и ранеными, а арестованные боль­шевики все-таки были освобождены. В беседе с казачьей делегацией было выяснено государственное значение защиты правительства, но делегация все же указывала на невозможность действий казаков без пехоты, ибо население к ним и так относится, как к контрреволюци­онерам. Тогда им предложено было хотя бы охранять государственное

28

имущество — банк и т. д. Делегация обещала передать все, сказанное нами, своим частям. Во дворце в это время была небольшая казачья часть, если не ошибаюсь, 14-го Донского полка, с пулеметами.

Около 12 часов открылось заседание Временного правительства. А. И. Коновалов сообщил о положении дел и предложил вопросы, следует ли защищать дворец и кому поручить заведование защитой ввиду того, что полковник Полковников находится в состоянии пол­ной прострации и ничего не предпринимает. Решено было вызвать на­чальника штаба округа генерала Багратуни для получения точных справок о состоянии войск в Петрограде.

Последний сообщил, что значительная часть войск в Петрограде занимает нейтральную позицию или настроена явно в пользу больше­виков; что в распоряжении правительства для защиты дворца и штаба округа, находящегося рядом с дворцом, имеется несколько школ юн­керов, в том числе Михайловская, с 6 пушками, 4 броневиками, часть женского ударного батальона, всего около 800 чел.; что больше стя­нуть войска в ближайшее время не удастся и что настроение некото­рых частей, например броневиков, колеблющееся.

Выяснилось также, что нет провианта для людей и фуража для ло­шадей. Правительство все же решило сопротивляться до последней возможности, полагая в этом свой долг перед страной, вручившей ему верховную власть впредь до Учредительного собрания. Кроме того, правительство надеялось, что ему окажут поддержку политические партии. Очевидно было, что командующего войсками необходимо было заменить.

Во дворец к этому времени пришли Пальчинский и Рутенберг. Помощник командующего войсками округа по гражданской части Пальчинский в корниловские дни был генерал-губернатором и удач­но справился со своей задачей. Поэтому я выдвинул его кандидатуру, но А. И. Коновалов и некоторые другие выставили кандидатуру Н. М. Кишкина. Я решительно возражал против этого, указывая, что, во-первых, Кишкин как москвич не знает Петрограда, а во-вторых, и это главное, что назначение его среди войск гарнизона и среди демо­кратических слоев будет встречено отрицательно, ибо тогда защита правительства примет некоторый характер борьбы между защищаю­щейся буржуазией и нападающим пролетариатом. Поэтому возможно было назначение или кого-либо из министров-социалистов, или Пальчинского, не принадлежащего к составу правительства. К сожа­лению, правительство не встало на эту позицию и против моего голо­са и голоса самого Н. М. Кишкина назначило Н. М. Кишкина заве­дующим всеми вооруженными силами Петрограда с подчинением ему всех военных и гражданских чинов. Н. М. Кишкин назначил своими помощниками Пальчинского и Рутенберга, а командующим войска­ми — генерала Багратуни, отстранив полковника Полковникова от занимаемой им должности.

29

Между тем около Дворцового моста начали появляться красногвардейцы и группы вооруженных солдат, которые старались вступить в сношения с патрулями юнкеров. Эти группы становились все более многочисленными. Со стороны Миллионной улицы и на Дворцовой площади появились патрули Павловского полка, казармы которого находятся вблизи дворца. Часов около 3-х где-то на Дворцовой площади раздался выстрел, а затем — беспорядочная стрельба. Члены правительства в это время были в комнатах, обращенных к Неве, и мы видели, как при первом же выстреле разбежались осаждающие.

По телефону мы узнали о разгоне Совета Республики. Еще в утреннем заседании мы постановили предложить сеньорен-конвенту, партиям и центральным комитетам Советов крестьянских и рабочих депутатов прислать своих представителей в Зимний дворец, чтобы большевики имели перед собой не только Временное правительство, но и всю демократию в лице представителей своих организаций. На наше предложение откликнулся лишь В. Д. Набоков, который некоторое время провел вместе с нами в Зимнем дворце. Все наши просьбы, а затем самые резкие заявления другим организациям и партиям ни к чему не повели.

Представители революционной демократии в это время заседали на открывшемся съезде Советов и старались усовестить большевиков, которые между тем продолжали осаду дворца. В 2 часа ночи гражданин Дан со своими ближайшими товарищами ушел со съезда, заявив, что сидящих в Зимнем дворце возьмут, лишь перешагнув через его труп. Увы! Его труп не мог уже ничем помочь, ибо в это время мы уже были арестованы, и мы после освобождения, к великому удивлению, узнали, что его труп не только ходит, но даже решительным образом стоит за соглашение с большевиками...

Я сообщил по телефону петроградскому городскому голове Г. И. Шрейдеру, что в Зимнем дворце нет хлеба, и просил его прислать съестных припасов. Городская управа действительно снарядила целую экспедицию, но когда хлеб отправили, Зимний дворец был уже окружен, и автомобиль с хлебом не пропустили. Я все время просил и Г. И. Шрейдера, и других организовать нам помощь, но оказалось, что у них нет сил и что они не считают возможным поддерживать Временное правительство, а лишь порядок в городе, для чего и был образован комитет безопасности.

Таким образом, около Временного правительства оказалась пустота, ибо от него отказались все партии, производным от которых Временное правительство было. Я вызвал по телефону городского голову гор. Москвы В. В. Руднева и сообщил ему о положении дел в Петрограде и Зимнем дворце. Оказалось, что и он тоже считает невозможным организовать что-либо на основании лозунга «защита Временного правительства», ибо за этим лозунгом никто не пойдет, и что необходимо выдвинуть лозунг охраны порядка и безопасности против большевиков. Нам было ясно, что верховная власть народа — хороши

30

ли ее носители или нет, это не играло здесь роли — оставлена всеми и должна погибнуть, с честью или бесчестно. Мы решили погибнуть честно, чтобы наша гибель отрезвила народ.

Время шло с невероятной быстротой. Пока не были еще отрезаны пути, в Зимний дворец приходили разные лица, в том числе и Н. В. Некрасов. Когда стемнело, нервность защитников дворца увеличилась, и они чаще начали отвечать на беспощадную стрельбу осаждавших, которые все более и более замыкали круг около дворца и обстреливали дворец из ружей и пулеметов, поставленных на крышах близлежащих домов.

К этому времени мы составили обращение к стране и отправили его с членами канцелярии Временного правительства, дежурившими вместе с нами. Вместе с тем мы обсудили нашу дальнейшую тактику — оставаться ли нам всем или части уйти и на воле сделать все возможное для объединения сил в целях освобождения правительства. После обсуждения этого вопроса большинством голосов решили остаться все вместе, а не разбиваться на отдельные группы. Среди нас не было лишь С. Н. Прокоповича, который утром, еще по дороге в Зимний дворец, был арестован и отвезен в Смольный, откуда вскоре был освобожден, но не мог уже попасть к нам.

Около 7 часов пришел из штаба округа Н. М. Кишкин и принес измятый лист бумаги, где было написано предложение Военно-революционного комитета сдаться, причем члены Временного правительства будут арестованы, а юнкера и офицеры освобождены по сдаче оружия. Нам дается срок в 20 минут, после чего орудия «Авроры» и Петропавловской крепости откроют по Зимнему дворцу стрельбу из пушек. Предложение было подписано Антоновым и Подвойским.

Мы сейчас же открыли заседание Временного правительства. Спрошенные нами адм. Вердеревский и ген. Маниковский заявили, что при таких условиях сопротивление бесполезно с военно-технической точки зрения. Когда же мы их спросили, следует ли все-таки сопротивляться, то ген. Маниковский сразу, а адм. Вердеревский после некоторого колебания ответили, что сопротивляться следует до конца. Остальные члены Временного правительства тоже стояли на этой точке зрения. Мы единодушно полагали, что Временное правительство не может передать свою власть кучке насильников и что оно может быть взято в плен, но само сдаваться или расходиться не имеет права. Пусть будет совершено величайшее политическое преступление, пусть будет разрушен Зимний дворец, пусть мы погибнем под его развалинами — тогда будет вырыта пропасть между насильниками и всем народом, и история оправдает нас.

Поэтому единогласно было постановлено не отвечать на предложение Военно-революционного комитета, ибо мы считали его предложение недостойным ответа и не признавали его учреждением, с которым правительство могло бы сноситься.

31

После совещания, которое длилось с полчаса, Н. М. Кишкин хо­тел пойти опять в штаб, но ему сообщили, что штаб уже занят павлов-цами; ген. Багратуни еще ранее был арестован по дороге в штаб.

Члены Временного правительства перешли в расположенный внутри дворца кабинет ген. Левицкого, так как комнаты, где мы ранее были, обстреливались с Дворцового моста и крепости.

Я остался в этих комнатах около телефона и вызвал своего това­рища по Министерству внутренних дел В. В. Хижнякова, рассказал ему об ультиматуме и просил передать петроградскому городскому го­лове, которого я не мог разыскать по телефону. В. В. Хижняков обе­щал немедленно пойти в городскую Думу. Особенно я просил ка­ким-либо способом прислать нам хлеба, ибо осажденные юнкера с ут­ра ничего не ели.

Затем я вызвал по междугородному телефону московского город­ского голову В. В. Руднева и, сообщив ему об ультиматуме большеви­ков и нашем решении, спросил, правильно ли мы поступаем. Из Москвы ко мне пришел далекий, но радостный отклик: «Правильно!» Я спросил В. В. Руднева о положении дел в Москве. Он ответил, что пока все спокойно, что сейчас заседает Дума, что поставлен вопрос о комитете безопасности и что будет вынесена резолюция об отношении к событиям. Я просил его резолюции Московской думы разослать всем думам с просьбой присоединиться к ней, тем более что на телеграфе было мной отдано распоряжение посылать политического характера телеграммы за его подписью наряду с военными. В разговоре я просил его убедить Думу отказаться на время от нерасположения к отдельным членам правительства или ко всему его составу, ибо сейчас обстрелива­ется не Временное правительство, а гибнет верховная власть народа, добытая во время Февральской революции. Он обещал мне попытаться сделать это, но, увы! По-видимому, наша революционная демократия не понимала момента и из-за деревьев не видела леса.

Переговоры с Москвой заняли у меня около получаса. После этого раздался телефонный звонок от В. В. Хижнякова, который сообщил, что он передал все мои просьбы фракциям Петроградской думы, которые в то время заседали. Я указал В. В. Хижнякову, что мы покинуты и что, несмотря на все просьбы, представители партий и комитетов не пришли к нам, а поэтому пусть он еще раз скажет им об этом.

Я оставил около телефона одного из адъютантов А. Ф. Керенского, а сам пошел во внутренний кабинет, где сидели остальные члены правительства. <...>

20 минут прошло, но ни «Аврора», ни Петропавловская крепость стрельбы по Зимнему дворцу не начинали. Мы должны были сказать об угрозах большевиков защитникам дворца, среди которых начались колебания. Первыми ушли казаки. Остальным было предложено выбрать делегатов и послать их к нам. Пришли всего около 60 человек, к которым по нашему поручению обратились с речами Н. М. Кишкин, П. Н. Малянтович, С. Л. Маслов и Ю. А. Гвоздев, выясняя им значе-

32

ние защиты Временного правительства как носителя верховной власти народа; им было сообщено, что мы решили остаться до конца. Начались небольшие митинги, которые едва ли содействовали делу защиты.

Через некоторое время часть юнкеров Михайловского училища ушла, захватив 4 пушки. У нас осталось лишь две.

Уход юнкеров и казаков, а также занятие штаба ободряюще подействовало на нападающих. Наши броневики перед дворцом заняли позицию «нейтралитета», а потом были захвачены большевиками.

Раздалось несколько выстрелов с Невы. Было около 9 часов вечера. Осаждающие все ближе подходили к дворцу. Чтобы немного отогнать их, пришлось открыть стрельбу из двух оставшихся у нас пушек. Правда, стреляли холостыми снарядами, но это задержало наступление.

В это время происходили переговоры по прямому проводу со ставкой. Генерал Духонин удивлялся, что до сих пор в Петроград не пришли два батальона самокатчиков, и говорил, что к утру должны прийти два полка казаков. Эта телеграмма была показана юнкерам и значительно успокоила их. Через некоторое время была на имя А. А. Ливеровского получена телеграмма от заведующего военными сообщениями генерала Лебедева. Он спрашивал, не по распоряжению ли правительства остановлены эшелоны движущихся к Петрограду войск. Мы еще не знали, что «Викжель» занял позицию «нейтралитета» и вонзал в спину верховной власти народа нож...

Мы поручили А. А. Ливеровскому по прямому проводу выяснить вопрос и ускорить прибытие эшелонов. Я написал телеграмму генералу Духонину о тяжелом положении дворца, просил обратиться к армии с разъяснением и ускорить помощь. Эта телеграмма была отправлена за подписью А. И. Коновалова.

Битва между тем разгоралась. Все чаще и громче раздавались пушечные выстрелы, с обеих сторон грохотали пулеметы и ружья. К нам принесли стакан разорвавшегося в Зимнем дворце, пробив стену, снаряда. Все министры, несмотря на это, чувствовали себя бодро и решительно. На нашей стороне была правда и моральное превосходство, на той стороне — лишь грубая сила. Но и эта сила была невелика и трусливо пряталась, пока не увидела колебание защитников.

Я и С. Л. Маслов все время по телефону говорили нашим социалистическим организациям, чтобы они собрали одну-две сотни своих приверженцев и пошли в тыл нападающим, которые немедленно разбежались бы. Но революционные партии занимались «убеждением» большевиков на съезде — и только. Моя просьба к городской Думе прислать нам хлеба и оказать нам поддержку неожиданно превратилась в попытку городской Думы пробиться к нам без оружия и подействовать на осаждающих морально. К телефону меня вызвал С. Н. Прокопович. Он, оказывается, пришел в городскую Думу, где было постановлено послать к нам сначала делегацию; но так как последняя не могла пройти к нам, решено было идти всем составом гласных вместе с представителями партий и центральных комитетов, всего до 400 человек.

33

Во время моего разговора по телефону шла жестокая канонада, которая особенно была слышна в кабинете министра-заместителя, где стоял телефон, действовавший вполне исправно. С. Н. Прокопович слушал по телефону канонаду и сказал, что они пошлют на «Аврору» делегацию к Военно-революционному комитету с предложением прекратить стрельбу и чтобы мы тоже перестали стрелять, когда приблизится шествие. Я боялся, что вместе с шествием войдет во дворец и масса осаждающих, поэтому мы уговорились, что С. Н. Прокопович пойдет впереди делегации с двумя фонарями в руках и белым платком между фонарями.

Я отправился в кабинет, где находились остальные члены правительства, и сообщил им о разговоре с Прокоповичем, что вызвало у них большую радость и увеличило бодрость, возбудив надежду, что кровопролитие кончится.

К этому времени канонада начала стихать. Время от времени приходил П. А. Пальчинский, который непосредственно распоряжался защитой дворца и вел себя весьма мужественно и спокойно, и сообщал нам о ходе дел. К этому времени количество защитников значительно уменьшилось и пришлось оставить все подходы к дворцу и защищать лишь входы в него. Я написал телеграмму «Всем, всем...», где указал, что правительство осаждено и защищает верховную власть народа и что первая атака на дворец отбита. Это было в 10 часов 5 минут вечера.

Я отправился опять к телефонному аппарату и передал телеграмму В. В. Хижнякову для дальнейшей посылки в провинцию циркулярно. Это было наше последнее обращение к стране из дворца. Я просил В. В. Хижнякова насколько возможно ускорить прибытие делегации городской Думы.

Когда я возвратился во внутренний кабинет, то в круглой зале перед коридором я увидел юнкеров с ружьями на изготовку, прячущихся за колонны. На мой вопрос они ответили, что во дворец проникли матросы с ручными гранатами и вошли на террасу, которая высилась вверху коридора с стеклянной крышей. Едва я успел миновать коридор и войти в боковую комнату, рядом с кабинетом, в которой стояли тоже юнкера и две ударницы оружьями наперевес, как назади в коридоре блеснуло и раздался взрыв. Несколько юнкеров и обе ударницы вбежали в кабинет. К счастью, взрывом никого не убило, а лишь ранило одного юнкера, которого внесли к нам. Н.М. Кишкин, как врач, перевязал ему голову, по которой текла кровь, и сказал нам, что ранение неопасное.

Взрывом переломало диваны в коридоре и загорелся половик, но пожар удалось быстро потушить. П. А. Пальчинский, взяв несколько юнкеров, пошел на третий этаж и по дороге, а также наверху арестовал около 40 матросов и красногвардейцев, пробравшихся каким-то потайным ходом (возможно, по указанию служителей дворца).

34

Прорыв во дворец показал нам, что можно ждать взятия его с минуты на минуту. Энергия защитников все уменьшалась. Ни помощи, ни продовольствия не было. Кое-как удалось достигнуть спокойствия; ударницы так и остались в нашем кабинете, мы их не хотели отпускать.

Во внутреннем кабинете был тоже телефон, но он плохо действовал. По нему говорили и другие министры с целым рядом лиц. Так, Д. Н. Вердеревский говорил с Центрофлотом и просил о помощи; но хотя Центрофлот и был на нашей стороне, но он оказался в таком же блестящем одиночестве, как и мы, так как часть матросов оказалась нейтральной, часть активно выступала против нас, осаждая дворец.

Стрельба то вспыхивала с новой силой, то затихала, а делегации городской думы все не было. Защитники все более и более волновались, видя, что нам нет поддержки. Около 12 часов мы получили большую телеграмму от генерала Духонина, в которой он сообщил, какие части он выслал и какие из них придут 26, 27 и 28 октября. Об А. Ф. Керенском мы ничего не знали. Нам нужно было продержаться лишь до утра. Мы показали телеграмму генерала Духонина защитникам дворца и просили их продержаться.

Негодование на то, что нас оставили без поддержки, начало все более и более овладевать нами. Когда меня к телефону вызвал А. А. Тюшевский, с которым я и А. Ф. Керенский ездили на Ленские прииски для расследования событий 4 апреля 1912 года, я на его вопрос, что передать от моего имени, ответил следующее: «Скажите, что мы гибнем без поддержки! И если мы погибнем, скажите, что в настоящую минуту гибнут единственные революционеры в России, защищающие плоды завоеваний Февральской революции, а остальные, называющие себя революционной демократией, исходят словами и на действия неспособны».

Мы знали силы осаждающих. Если у нас было около 800 штыков, то у нападающих— не более 1000, причем они состояли из сброда красногвардейцев, солдат различных полков и матросов, без офицеров и без руководителей. Они разбегались при каждой опасности, и достаточно было одной-двух сотен, чтобы они разбежались совсем. Революционные организации боялись вызвать своих членов из полков и организовать отряды. Но наши революционные организации боялись защищать правительство, самими же созданное, боялись потерять свою популярность.

Где же теперь их популярность и сила? Сохранили ли они ее? Вот те мысли, которые теснились в голове у нас и которые мы высказывали друг другу. Нам, министрам-социалистам, было бесконечно стыдно перед министрами-несоциалистами, ибо наши партии постоянно указывали, что народ позади их, а не позади кадет. Где же оказался этот народ в критическую минуту? Его не оказалось ни за теми, ни за другими. Он ждал, чем кончится схватка, и кто ему даст больше. <...>

35

Час за часом проходил незаметной чередой. Около часу нападающие уже заняли часть дворца, оставленного его защитниками. Через некоторое время раздалась стрельба в нижнем этаже дворца — то матросы пытались проникнуть в ту часть его, которую занимали мы. Агония должна была скоро кончиться.

Было ясно, что мы не можем допустить защиту тех комнат, где мы сидим, ибо тогда защитники правительства превратились бы в простых телохранителей и были бы избиты вместе с нами и на наших глазах.

Около часу мы получили сообщение, что процессия, наконец, вышла из городской Думы. В 1 час 30 мин я пошел говорить по телефону в кабинет министра-заместителя. Окна в кабинете были уже проби­ты, телефон и электрическая лампа стояли на полу, пробитые занавеси были спущены. В комнате находились два юнкера, которые отвечали на телефоны. Они жаловались, что вход из дворцового лазарета в ту часть дворца, где находилось правительство, не охраняется. Я попросил одного из них пойти и наладить эту охрану, а сам стал вызывать по телефону. Междугородная станция была уже занята, и барышня, говорившая очень робким голосом, отказалась соединить меня с Москвой. Я попросил ее — и она обещала сообщить московскому городскому голове, что мы еще держимся. Потом я позвонил Е. Д. Кусковой и попросил ускорить приход делегации. Она сообщила, что делегация давно уже вышла и скоро придет. Было без четверти два.

Я решил немного отдохнуть и прилег на диван. В это время я услыхал крик одного из юнкеров другому, оставшемуся в коридоре: «Борисенко! Иди сдаваться! Наши сдались!»

Я вышел из кабинета через небольшой проход перед малахитовой залой. Тут я увидел, что двое красногвардейцев обезоруживают юнкера Борисенко. Я пошел дальше, в комнату перед входом в лазарет. Здесь было много красногвардейцев, матросов и несколько солдат, обезоруживавших юнкеров. То же самое было и в другой зале, перед выходом в верхний коридор дворца.

Я дошел почти до двери круглой залы, как ко мне подошел какой-то красногвардеец лет 23—25 и спросил меня: «Господин! Кто вы такой есть?» Я ответил: «Министр внутренних дел Никитин».

Красногвардеец так взволновался, что не мог даже крикнуть, а схватил меня за руку. Я сказал ему, чтобы он не боялся, я не убегу, и вышел в коридор. Последний был полон солдат, матросов, красногвардейцев. Взявший меня в плен сказал мне: «Идем к комиссару тов. Чудновскому». Толпа в коридоре была крайне возбуждена и шумела. Когда я подошел к Чудновскому, высокому интеллигентному молодому человеку в солдатской форме, он спросил мою фамилию и немедленно крикнул толпе: «Товарищи! Это товарищ Никитин, десятки лет работавший в соц[иал]-демокр[атической1 партии! Обращайтесь с ним вежливо!» Такой возглас возымел громадное влияние на толпу, ибо для нее, по-видимому, сразу показалось нелепым, что социал-демократы берут с бою социал-демократов, работавших десятки лет в

36

партии. Обращаясь к ворвавшимся, я сказал: «Ну что ж! Раньше меня арестовывало царское самодержавие, а теперь вы! Достойная мне на­града!»

Меня посадили на диван, где уже сидел П. А. Пальчинский, и ок­ружили солдатами и матросами. Более всего их интересовал вопрос об А. Ф. Керенском. Они страшно были поражены, что А. Ф. нет уже во дворце. Они не верили этому. Когда же мы с Пальчинским сказали, что нам нет смысла скрывать правду, то около нас поднялась ожесто­ченная брань по его адресу... «Сбежал жид проклятый! Вас оставил, а сам, жидюга, сбежал! Счастье его, а то бы его, жида, живым не остави­ли!» Дальше следовала невероятная брань.

Только тут я понял, какую ненависть вызвали против А. Ф. Ке­ренского газеты, начиная от «Новой Руси» и кончая «Речью», поста­равшиеся на корниловской истории подорвать правительство А. Ф. Керенского. Поразительно было также антисемитское настро­ение «революционеров».

Когда я сказал, что А. Ф. выехал в ставку и придет с помощью, то это еще более понизило настроение окружающих. Они начали гово­рить, что вся армия на их стороне. Я ответил:

«Посмотрим!» Тогда окружающие начали обвинять нас «в обо­рончестве» и в том, что мы не дали народу земли. Я указал, что вопро­сы мира и земли должно решить Учредительное] собр[ание], до ко­торого остался месяц. Последовавшие затем возгласы показали, что восстание было не столько против пр[авительст]ва, сколько против Учредительного] собр[ания], которому не верили уже наперед и на­зывали его буржуазным.

Говоря с окружающими, я обратился к одному из матросов с воп­росом, большевик ли он и давно ли. Он ответил уклончиво, что ему «что до партий», он крестьянин, ему землю надо, и был весьма удив­лен, когда я сказал, что на этой неделе правительство должно было из­дать закон о передаче земли в ведение земельных комитетов.

В это время Чудновский разыскивал остальных членов прави­тельства и никак не мог попасть в их кабинет. Считая, что лучше будет, если их арестует «комиссар Чудновский», а не толпа ворвавшихся мат­росов и солдат, среди которых было много явно нетрезвых, я указал Чудновскому, как пройти в кабинет.

Через неск[олько] минут я и Пальчинский пошли тоже в кабинет, где находились члены правительства. Последние были уже арестова­ны. Кабинет был наполнен взявшими дворец; они очень интересова-ПИСЬ фамилиями арестованных министров и делали соответствующие Ммечания о «министрах-капиталистах».

Появился «представитель Военно-революционного комитета» Антонов, человек низкого роста, в какой-то бандитской шляпе, с ДЛИННЫМИ, с проседью волосами, в очках, плохо выбритый, по-види­мому, давно неспавший. Он сделал распоряжения составить «прото-кои». Чудновский сел за стол и стал писать. Очень жаль, если этот ис-

37

торический документ пропал. Он был наивен по форме и краток по содержанию. Чудновский хотел написать вначале его просто «26 ок­тября». Я предложил ему поставить час, чтобы было точно известно, что наш арест произошел до постановления заседавшего тогда съезда Советов раб[очих] и солд[атских] депутатов о переходе власти. Он до­полнил дату: 2 ч 10 мин ночи. Эта дата определила арест Временного] пр[авительст]ва Российской республики: «2 ч 10 мин ночи 26 октября 1917 года».

Вслед за датой следовали две строчки о том, что такие-то аресто­вали таких-то, далее следовал в колонку список арестованных без имен и фамилий с перечислением должностей. Ворвавшиеся требова­ли сейчас же произвести обыск столов, но т. к. столы были закрыты и их пришлось бы взламывать, то Чудновский, назначенный комисса­ром Зимнего дворца, заявил матросам, что он опечатает столы; отку­да-то принесли палочку сургуча.

Все министры группой стояли в глубине комнаты. Я и Гвоздев стояли около стола и наблюдали за составлением протокола. Случай­но я взял с маленького стола несколько исписанных на машинке ру­кописей. Когда Чудновский увидел их в моих руках, он спросил, что это. Я сказал, что, вероятно, докладные записки. Он решил их немед­ленно присоединить к протоколу и после наших фамилий приписал: «и, кроме того, взято три докладные записки». Затем протокол был прочитан и подписан Чудновским, Антоновым и многими из присут­ствующих матросов и солдат. Мы протокол не подписывали.

Торопливость и стремление «оформить», по-видимому, определя­лись желанием Чудновского и Антонова произвести впечатление на своих соратников. Между тем комнаты и коридор все более наполня­лись людьми, которые начали осматривать различные вещи на столах и на камине. Я попросил Чудновского принять меры к охране дворца и получил ответ, что он специально для этого назначен комиссаром.

Всего арестовано было 18 человек: кроме министров были аресто­ваны: Пальчинский, Рутенберг, адъютант Чистяков, генерал для осо­бых поручений Борисов. Когда я хотел одеться, то оказалось, что ни моей шляпы, ни пальто не нашлось. Я долго искал их; нашел шляпу, а пальто оказалось на Н. М. Кишкине, который спутал его со своим. Пальто и шляпа Н. М. Кишкина исчезли. Это очень смутило Чуднов­ского. Он отыскал солдатскую шинель и фуражку, и Н. М. Кишкин превратился в солдата. Мы думали, что пальто его украдено ворвав­шимися во дворец, но потом выяснилось, что оно было взято адъю­тантом Миллером, который таким образом спасся от ареста.

Нас выстроили в шеренгу, одного за другим. Впереди и позади каждого из нас, а также по бокам шли матросы, солдаты и красногвар­дейцы. Таким образом, мы и наша стража шли строем по три в ряд. Когда Антонов построил нас, то стали по счету пропускать через две­ри кабинета, а затем длинная процессия пошла по коридорам дворца, мимо вооруженных людей, встречавших нас торжествующими заме-

38

/Л

чаниями. Когда мы проходили через какую-то комнату в нижнем эта­же, я увидел, что в ней шкафы из красного дерева сдвинуты, а на од­ном из них лежит небольшой ломик, воровская «фомка». У меня мелькнула мысль, что некоторые «революционеры» пришли, по-ви­димому, не только с ружьями, но и с другим оружием. Но я не предпо­лагал, что Зимний дворец подвергнется такому разгрому, какому он подвергся в действительности. По рассказам людей, там бывших, сол­даты срезали даже шелковые занавеси, вспарывали кожаные сиденья на стульях и креслах и т. д. Через несколько дней по освобождении из крепости я прочитал на Невском проспекте воззвание двух комисса­ров Зимнего дворца, в котором они говорили, что в ночь на 26 октября в Зимнем дворце «исчезли» многие вещи, имевшие историческое или художественное значение, и просили «вернуть» их. Говорят, что была возвращена бронзовая ванна, случайно попавшая в казармы одного из полков.

Нас вывели во двор Зимнего дворца. Сразу окутала тьма, из кото­рой неслись голоса, сливаясь в общий шум. Еще минута — и мы втяну­ты в разъяренную людскую толпу, наполняющую двор, и стиснуты со всех сторон. Перед нами — ряд автомобилей, но толпа требует вести нас пешком. «Еще в автомобилях их везти! Вот они, наши кровопийцы. Насосались нашей крови! А где Керенский, жид проклятый? Убег? По­годи, мы его поймаем! Чего их вести в крепость? Опять выпустят! При­кончить их здесь! Ткни ему в шею штыком! Чего с ним церемониться!»

Толпа напирала на нас со всех сторон: кругом мелькали озвере­лые лица, пахло потом и спиртом, кверху поднимались кулаки и вин­товки.

Наш строй смешался, мы были разбиты на две части. Толпа от­брасывала нас то в одну сторону двора, то в другую. Растерялись мы, растерялась и наша охрана. Вправо во дворе раздался выстрел. Вся толпа шарахнулась в угол и вынесла нас на более просторное место. Появился Антонов, строй был восстановлен, и нас повели к воротам. Пришлось перелезть через баррикады, сделанные юнкерами из брусь­ев, заготовленных для дров.

Ругательства опять усилились: «Вот за одно за это (за постройку баррикад) следовало бы всех перестрелять», — донеслось до нас. На­конец ворота. Кто-то догадался закрыть их и пропускать нас через ка­литку узкой шеренгой. Благодаря этому толпа в значительной части осталась во дворе, и за нами пошло сравнительно немного народу.

Во дворе был самый страшный момент. Мы чувствовали себя во власти разъяренной толпы, остановить которую нельзя было ничем. Ирония судьбы была такова, что я с Гвоздевым как наиболее рослые ВЫ шали наибольший гнев, ибо нас признали за «министров-капита­листов». К груди К. А. Гвоздева даже приставили револьвер. Но когда v «авали наши имена, то пыл этот несколько уменьшался. Еще хуже было положение маленьких ростом министров: А. А. Ливеровского и ('. С:. Салазкина ударили сверху по голове прикладом.

39

Мы вышли на Миллионную улицу и быстро пошли по ней. По до­роге к нам присоединились новые группы красногвардейцев, солдат и матросов. Дисциплинированнее всех вели себя красногвардейцы, свирепее остальных — матросы. Особенно их раздражала форма адми­рала Д. Н. Вердеревского. Даже матрос, шедший рядом с ним в каче­стве сторожа, позволил себе издеваться над ним: «Ничего, милый, по­сидел при Керенском, посидишь теперь еще раз». Чем дальше мы шли, тем более увеличивалась сопровождавшая нас толпа, тем воз­бужденнее становились выкрики.

Антонов ускоривал наш шаг, а когда я, боясь, что задние отстанут и будут окружены, сказал ему, чтобы он не боялся, мы не убежим, он ответил, что он боится другого... «Да, — сказал я ему, — если что-либо с нами случится, то новой власти придется плохо». Он ничего на это не ответил. Мы вышли на набережную Невы. В сопровождавшей нас толпе раздались возгласы: «Что их вести! Штыком да в воду!» Созда­лось жуткое настроение. Стража начала успокаивать толпу. Рядом со мной шел не простой матрос, а, по-видимому, кто-то из машинной или технической] службы, в фуражке с козырьком. Он стал кричать в толпу: «Товарищи, не возбуждайтесь!»

Я посоветовал шедшей по бокам страже взять каждого из нас под руки, и колонна таким образом сплотилась и можно было идти быст­рее. На Троицком мосту стояла группа охранявших его красногвар­дейцев и матросов, которые тоже присоединились к нашей процес­сии. Мы вступили на мост. Крики: «В воду, в воду» — раздавались все чаще и чаще. Мы не дошли, а добежали до середины моста.

В это время где-то на Дворцовом мосту раздались одиночные да­лекие выстрелы. Один, два... промежуток... еще один. Вдруг раздались выстрелы впереди нас, с той стороны моста, со стороны крепости. На­чали рваться один за другим звуки выстрелов, сначала поодиночке, потом пачками... Сопровождавшая нас толпа схлынула с моста в одну минуту. Мы остались одни с нашей стражей; легли на мост; стража кричала: «Не стреляй! свои! свои!» Но обстрел продолжался. Наконец начал затихать. Антонов и несколько солдат побежали вперед. Путь был свободен. Встали и мы. Вот и крепость. В воротах стоит броневик. Мы обошли его и попали в наружный двор, затем нас привели в клуб гарнизона крепости.

Длинная комната уставлена скамьями для лекций. Впереди ма­ленькое возвышение с барьером, за которым стоит стол с керосиновой лампой, скупо освещающей комнату. Комиссар Антонов сел за этот стол и начал перекличку. Не оказалось лишь адъютанта Чистякова. Ста­ли составлять новый протокол с перечислением всех приведенных. Мы сидели окруженные отчасти приведшей нас стражей, отчасти солдатами Петропавловской крепости. Чувствовалась усталость после пережитого.

У нас начался разговор с окружающими. М. И. Терещенко сказал, что арест лишь замедлит заключение мира, ибо придется отложить от­правление делегации, которая должна была выехать 26 октября, в день

40

ареста. Сказали мы и о том, что должен был выйти акт о земле. Созда­лось сразу же некоторое внимание со стороны аудитории. Особенно всем понравилось, когда я на вопрос молодого солдата, зачем мы со­противлялись, когда было ясно, что большинство не на нашей сторо­не, ответил: «Мы поклялись власть народа передать Учредительному собранию, а кроме того, если бы мы сдались без боя, то вы ведь пер­вые сказали бы: какие это министры — трусы, такие-сякие!»

Далее беседа пошла в шутливом тоне, совершенно пропало оз­лобление, и мы были уверены, что стража будет относиться к нам хо­рошо. В разговоре я как-то упомянул, что в Москве я долго работал в различных организациях. Неожиданно Антонов сказал: «Я с Вами, то­варищ Никитин, тоже работал». Я посмотрел на него и нерешительно сказал, что действительно я его как будто видел ранее. — «А помни­те вы Антона Гука? Я тогда так именовался, хотя и это тоже не моя фамилия». — «Как же не помнить», — сказал я, и в моей памяти вста­ли 1909—1910 годы жестокой реакции, когда все было задушено П. А. Столыпиным. Мне удалось с помощью подставных лиц провес­ти уставы нескольких организаций, в том числе клуба общедоступных развлечений, столь памятного среди московских рабочих. Антон Гук с несколькими своими товарищами энергично организовал клуб, кото­рый просуществовал около года. Я вспомнил, какие громы и молнии «ликвидаторство», особенно в такой острой форме, вызвало тогда со стороны Ленина и К°. А теперь Антонов оказался правой рукой Лени­на! Вспомнил я также, как мне пришлось спасать Антона Гука от пре­следования самодержавия, вспомнил это и П. Н. Малянтович, кото­рый воскликнул: «Антон Гук! Да ведь я вас, спасая от преследования полиции, несколько дней укрывал у себя в квартире». Антон Гук при­знал и это. Воцарилось неловкое молчание. Одна часть социал-демо­кратии арестовывала другую — глубокая пропасть открылась между ними, и в этой пропасти им погибнуть безвозвратно...

Протокол был составлен и оглашен. От нас приняты заявления, что нам необходимо прислать с воли. В 4 часа с минутами нас провели в Трубецкой бастион и по порядку записи начали вводить в одиночки. Я был по списку 14-м. Перед тем, как войти в камеру, мы прощались. Чатем дверь захлопывалась. Вот камера 42 — моя очередь. Я вхожу, и камера захлопывается.

Один из периодов русской истории и русской революции закон­чен. Что бы ни было далее — новый период не будет похож на пережи­тый. Временное правительство, так жаждавшее передать свою власть Учредительному собранию, перешло в историю.

Правда, история России знала свержение правителей солдатски­ми штыками. Может быть, мы вернулись к методам смены правитель­ства, которые практиковала Анна Ивановна, Елизавета Петровна, Екатерина II. Нет ничего нового под луной. Достаточно было тысячи нооруженного сброда, чтобы свалить правительство при бездействии

41

страны. Дорога указана. Последователи Ленина найдутся. И в будущем, перефразируя слова Маркса, мы, вероятно, скажем, что русская революция была растоптана мужицким сапогом, который большевики приняли за носителя русской революции.

Власть народа [Пг]. 1917. 19, 23, 24 и 26 ноября.