Читательские практики

Читательские практики студии «Словоформы» представляют собой особую форму общения посредством художественного текста, которая, по словам одного из основателей проекта Ксении Зерниной, объединяет «вдумчивое чтение и творческие хулиганства».[1] Этот подход, с одной стороны, подразумевает профессиональную филологическую работу с текстом, постижение сложного «искусства понимать сказанное и написанное»,[2] с другой стороны, предполагает использование целой палитры инструментов, которые позволяют сделать процесс освоения текстовых смыслов максимально свободным и творческим.

«Словоформы» – литературная студия, расположенная в филиале Музея городской скульптуры, мастерской петербургского скульптора Михаила Аникушина (обращает на себя внимание, что в названии проекта обыграны как филологические, так и относящиеся к искусству скульптуры смыслы).

Основатели студии – филолог Ксения Зернина и музейный педагог Ксения Меньшикова. В «Словоформах» четко распределены роли и обязанности: Ксения Зернина является автором большинства программ студии и выполняет функции менеджера проекта, Ксения Меньшикова, имея большой практический опыт в качестве музейного педагога Фонтанного дома, воплощает идеи коллеги на практике, творчески преломляя их и импровизируя в рамках сформулированной концепции.

Знакомство будущих коллег произошло в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Там же были созданы две первые совместные программы, посвященные творчеству О.Э. Мандельштама, – «Мы с тобой на кухне посидим…» и «И сказал трамвай трамваю…». Программы адресованы детям 6-10 лет и основаны на детской поэзии Мандельштама 20-х годов. В 1925-1926 годах вышли четыре книги детских стихов поэта: «Примус», «Два трамвая», «Шары», «Кухня». В период с 1925 по 1930 год Мандельштам практически не обращался к «взрослой» лирике, однако в детской поэзии сумел сообщить многое о своем восприятии эпохи и города.

Важным контекстом программ, по словам Ксении Зерниной, стала концепция «домашнего эллинизма», сформулированная поэтом в статье «О природе слова»: «Эллинизм – это сознательное окружение человека утварью, вместо безразличных предметов, превращение этих предметов в утварь, очеловечение окружающего мира, согревание его тончайшим телеологическим теплом».[3]

Трогательное авторское любование и даже восхищение бытовым предметом станет основой интимной интонации программы-диалога, неспешной беседы-погружения в историю быта, которая, по Ю.М. Лотману, неотделима от истории идей.[4] Камерность программы подчеркнута и ее названием («Мы с тобой на кухне посидим…»), которое отсылает к «взрослой» лирике Мандельштама.

Программа выглядит как единое полотно благодаря четкой внутренней структуре, которая, в свою очередь, продиктована концепцией и замыслом авторов.

Во вводной части программы ведущий собирает детей перед дверью квартиры, в которой жила Анна Ахматова и в которой ее навещал Осип Мандельштам. Дети звонят в старинный звонок, дверь традиционно открывает смотрительница музея – и начинается путешествие по длинной анфиладе комнат, которое не случайно завершается в гостиной. Именно здесь, под уютным абажуром, любили беседовать два поэта. Так же, как и гости сегодняшней встречи.

Этот незамысловатый ход – доверительная беседа в гостиной – важен и значителен: образ поэта постепенно оживает в детском сознании. Эффект усиливается благодаря показываемой ведущим копии фотографии поэта 1910-х годов, зачитываемому дневниковому описанию Мандельштама Ахматовой.

После «подготовительного» этапа ведущий переходит к теме занятия, рассказывает об истории и обстоятельствах написания детских стихов «взрослого» поэта, фактах биографии, которые повлияли на их появление: «В это время Мандельштам женился и привез свою жену в Ленинград. Они жили на улице Большая Морская, и, по словам Надежды Мандельштам, «развлекались кухней, квартиркой и хозяйством».[5] Именно эта радостная атмосфера освоения семейного быта способствовала тому, что стихи «сочинялись как шуточные: вдруг, неожиданно и со смехом – «А так годится?» … Жарится яичница – стишок. Забыл закрыть кран на кухне – стишок. Сварили кисель – опять повод для стишка». [6]

Упоминание биографических деталей и подробностей не случайно: они служат своего рода «мостиком» к стихотворениям Мандельштама с их зримой предметностью и свободной, лишенной и тени назидательности интонацией.

После этого детям предлагается поразмышлять о том, какие вещи на их кухне являются любимыми, вспомнить связанные с ними истории, что уже является обращением к индивидуальному опыту взаимодействия ребенка с миром предметов и, что важнее, скрывающихся за этими предметами смыслам и индивидуальным представлениям (зрительным, осязаемым и, возможно, слуховым). И только после этого следует переход к работе с текстами и иллюстрациями.

Дети читают фрагменты стихотворений вслух, пытаясь представить, как выглядела и «звучала» кухня столетней давности. Ведущие программы акцентируют внимание на следующих словесных образах: начищенные латунные кастрюли у Мандельштама горят, как «огни янтарные», скатерти, которые «варятся в котле-великане» автор сравнивает с «белыми рыбами в воде-океане», шум кухонного крана напоминает грохот барабана, телефонные звонки «рассыпаются горохом».

Не случайно центральным эпизодом чтений вслух является стихотворение «Утюг», оно – квинтэссенция концепции «домашнего эллинизма»:

 

                                                   – Очень люблю я бельё,

С белой рубашкой дружу,

                                                   Как погляжу на неё –

                                                   Глажу, утюжу, скольжу.

 

Если б вы знали, как мне

                                                    Больно стоять на огне!

 

Стихотворение – монолог предмета, который предстает в нем живым существом, способным испытывать целую гамму чувств и, что важно, вступать в отношения с другими «очеловеченными» предметами. Уникальность словесного образа, созданного автором, подтверждает замечательную мысль Лотмана о том, что «вещь не существует отдельно, как нечто изолированное в контексте времени», она связана с другими предметами «единством стиля», то есть принадлежностью к «единому художественному и культурному пласту», которая позволяет вещам «говорить между собой».[7]

Слово называет артефакт культуры и, помещенное в контекст, в речемыслительную ситуацию, приобретает символический характер, прирастает дополнительными смыслами, способными транслировать как «обычаи каждодневной жизни»,[8] так и авторское видение «поэзии быта».

Помимо «вдумчивого чтения», пристального и внимательного «вглядывания» в текст, заложенные в поэзии Мандельштама смыслы помогают считать иллюстрации Мстислава Добужинского, Владимира Изенберга и Веры Павловой, а также разыгрываемые с детьми импровизационные сцены с использованием бытовых предметов, находящихся в экспозиции музея. Последнее – воплощение игрового потенциала детской поэзии Мандельштама.

В сценках используются настоящие предметы (примус, ручная кофемолка, чугунный утюг и пр.), в то время как сами игровые ситуации (стирка белья, растапливание печи, приготовление «яичницы на четыре глаза») – воображаемые. В игре, свободной импровизации, «творческих хулиганствах» и происходит то самое мандельштамовское «очеловечение окружающего мира», в котором предметы живут настоящей, полной жизнью: болеют («чтобы вылечить и вымыть старый примус золотой»),[9] испытывают чувство страха («сахарная голова ни жива и ни мертва…»), беседуют («говорило кипяченому сырое молоко»), печалятся («значит я совсем не нужен, я обижен, я простужен…) и т.д.

Так, в непринужденной игровой форме словесные образы переводятся на язык читательских представлений, окрашиваются детской фантазией и опытом, так рождается индивидуальная «проекция» текста в сознании ребенка.

В «Ленинградском каталоге» Даниил Гранин так комментирует детское стихотворение Мандельштама «Примус»: «В этом детском стихотворении Осипа Мандельштама сегодня мало что понятно читателю. Непонятно, почему примус золотой, зачем снимать головку и что это за головка, что это за профессия – медник, что он чистит иглой… Между тем примус – это эпоха; выносливая, маленькая, безотказная машина».[10]

Программа «Мы с тобой на кухне посидим…» ненавязчиво транслирует мысль о том, что культура – это память»,[11] бережное сохранение предшествующего опыта, унаследованные тексты, а вместе с ними – символы и смыслы, в них заключенные. Вместе с тем культура – это то, что совершается здесь и сейчас, в конкретной коммуникативной ситуации, и в ситуации общения посредством художественного текста в том числе.

Если первая программа «мандельштамовского цикла» носит камерный, «домашний» характер, поскольку обращена, главным образом, к бытовой реальности, то вторая, «И сказал трамвай трамваю», переносит нас на оживленные городские улицы Петербурга 1910-х-1920-х годов.

 

 

  

 

 

 

[1] Зернина К. «Словоформы»: литературная студия в скульптурной мастерской / Портал «Папмамбук». URL:

(дата обращения 15.08.2020).

[2] Аверинцев С.С. Лингвистический энциклопедический словарь. С.545.

[3] Цит. по: Зернина К. «Мы с тобой на кухне посидим…». Знакомим детей с Мандельштамом. URL: (дата обращения 15.08.2020).

[4] Лотман Ю.М. Беседы о культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века) / Ю.М. Лотман. – Москва: Издательство АСТ, 2020. – С.11.

[5] Цит. по: Зернина К. «Мы с тобой на кухне посидим…». Знакомим детей с Мандельштамом. URL: (дата обращения 15.08.2020).

[6] Там же.

[7] Лотман Ю.М. Беседы о культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века) / Ю.М. Лотман. – Москва: Издательство АСТ, 2020. – С.13.

 

[8] Лотман Ю.М. Беседы о культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века) / Ю.М. Лотман. – Москва: Издательство АСТ, 2020. – С.11.

[9] Здесь и далее текст цитируется по: Мандельштам О.Э. / Ил. В.В. Павловой. Статьи С.В. Василенко, Д.Я. Северюхина. Подготовка текстов С.В. Василенко. – 3-е изд. – СПб.: Вита Нова, 2017.

[10] Гранин Д.А. Ленинградский каталог

[11] Лотман Ю.М. Беседы о культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века) / Ю.М. Лотман. – Москва: Издательство АСТ, 2020. – С.8.