Часть первая старый город

Глава 1 Владения косматого героя

Барселона начинается с римлян. Есть следы более ранние, следы людей бронзового века, известных римлянам как лалеты (лаэты), разбросанные по прибрежной равнине вплоть до подножия Монтжуика. Но лалеты были земледельцами и не строили городов. Они сажали зерновые на приморской равнине и собирали знаменитых устриц на песчаном берегу бедной и мелкой гавани. Лалетам не повезло на их земли позарились римляне, и племя было стерто с лица земли. Устрицы остались, они упоминаются галла-римским писателем IV века Децимам Авсонием. Моллюски мирно размножались еще два тысячелетия, пока с ними не покончили ядовитые выбросы. Хотя современные историки гораздо больше интересуются неудачниками и побежденными, вряд ли лалеты мог ли представлять интерес для кого-либо, кроме самих себя. Позже каталонцы, желая обзавестись вполне благородным и древним родством и провести параллель между уничтожением римлянами лалетов и оккупацией Барселоны Бурбонами в XVIII веке, больным местом своей истории, настояли на том, чтобы назвать новую улицу, проложенную в 1908 году через весь город к порту, Виа Лаэтана. Хотя для того, чтобы ее проложить, выкопали огромный котлован там, увы, обнаружили очень немного следов самих лалетов. В XIX веке выдвигались теории, что Барселону основали греки или финикийцы. Но достоверных сведений об этом нет. Греки действительно колонизовали побережье. Дальше к северу, к французской границе, находятся руины Эмпориона, целого греческого города VI века до н. э., самого западного из всех известных заморских поселений. Он дал название каталонской провинции Эмпорда, или Ампурдан. Но греки совершенно не интересовались Барселоной. И римляне поначалу тоже. Рим пришел в Испанию, потому что вел войну-с африканцами, с Карфагеном, за господство над западным Средиземноморьем. В Первой Пунической войне (264-241 до н. э.) Рим разбил Карфаген и отнял у него средиземноморские острова Сицилию, Корсику и в конце концов Сардинию. Однако карфагеняне продолжали удерживать пролив Гибралтар и Юго-Восточную Испанию. В 228-227 годах до н. э. они основали колонию под названием Новый Карфаген - современную Картахену, получив таким образом доступ к богатым серебряным приискам на холмах и стратегически удобный выход к Гибралтару. Их присутствие ощущалось по всему восточному побережью Испании, и даже там, где сейчас находится Франция, граждан греческой колонии Массилия (современный Марсель) пугала мощь Карфагена. После долгих переговоров с римлянами был заключен договор, обязавший карфагенян держаться южнее рекиЭбро. Но Карфаген не так-то легко было удержать куском пергамента. В 219 году военачальник Ганнибал осадил и завоевал Сагунт (современный Сагунто), иберийский город-государство, считавшийся союзником Рима. Карфагеняне решительным маршем прошли через Южную Францию и приблизились к Италии. Римский Сенат проголосовал за войну, и в 218 году армия из двух легионов, ведомая братьями Публиями (Сципион Старший и Гней Корнелий Сципион), высадилась в Эмпорионе, там, где сейчас Коста-Брава, на северо-восток от Барселоны. Они не встретили никакого сопротивления в маленькой греческой колонии, так как та уже была разграблена более ранними набегами карфагенян. Римляне хотели отрезать Ганнибалу пути поставок, а затем отбросить его армию обратно в Африку. Г ней Сципион продвину лея на юг и встал лагерем в Т арраконе (современная Таррагона), к северо-востоку от Эбро. С тех пор Т арракон стал административной столицей провинции, которую римские колонисты называли Ближней.Испанией и которая включала побережье Средиземного моря от Пиренеев до современного Линареса. Дальше лежала более богатая провинция, Испания Дальняя со столицей в современной Кордове (Corduba). Она включала в себя большую часть Андалусии ДО реки Бетис (современный r вадалквивир), от которой римская провинция и получила свое второе название - Бетика. Вся Каталония входила в Ближнюю Испанию, и эта область к 210 году до н. э. находилась целиком под контролем римлян. Разве что случались иногда стычки с раздробленными иберийскими племенами, которые объединялись против римлян с карфагенянами. В 209 году молодой военачальник Сципион Афрш<анский (Младший) прошел маршем на юг из Т арракон до Нового Карфагена, главного плаЦдарма пунийцев, перебил его защитников, а жителей обратил в рабство. Через три года ни одного оплота пунийцев не осталось на всем Иберийском полуострове. С экономической точки зрения Южная Испания значила для Рима гораздо больше, чем большая часть внутренней Испании. Только серебряные рудники Нового Карфагена давали двадцать пять тысяч драхм в день. А были ведь еще медь, олово и свинец. Северная часть имела прежде всего стратегическое значение. Дорога вела от Ампурдана к югу, через Т арракон, к рудникам; и Т арракон, являясь, таким образом, главным портом на побережье, стал первой столицей римской Испании (забавный отголосок былого величия - архиепископу Т аррагонскому до сих пор принадлежит титул примаса всех испанцев). Город приобрел полный колониальный статус в 45 году дон. э., когда Юлий LJезарь пожаловал его названием Colonia lulia UrЬis Triumphalis Т arraconensis («колония Юлия, град триумфальный тарраконскиЙ»), и сейчас, со своими грандиозными крепостными стенами, форумом, храмами, цирком и амqштеатром, он вес еще сохраняет гораздо больше зданий римского периода, чем какой-либо другой испанский город. В период расцвета, который пришелся на правление Августа (27 год до н. э.), в Т арраконе жили тридцать тысяч человек. Экономика северной части внутренней Испании оказывала подспудное, но значительное влияние на характерные черты каталонской глубинки. Население было смешанным. На его состав повлияли более ранние вторжения с севера и юга. Иберийские племена - северо-африканского происхождения, родственники берберов. Несколько столетий назад они пересекли Гибралтарский пролив и расселились вдоль средиземноморского побережья. Другие, кельтские племена спустились вниз, преодолев Пиренеи, смешались с иберами и произвели народ, известный историкам как кельтиберы. Одним из этих племен и были лалеты. Эти люди считались упорными и стойкими бойцами, но их мужчин все же обратили в рабство, а женщины стали женами или наложницами римских завоевателей, так что племенные связи постепенно распались. Здешние поселенцы были в основном ветеранами - рядовыми, центурионами, младшими офицерами. За службу империи они в конце концов получили несколько акров каменистой земли. Свободного капитала вокруг вращалось немного, и, конечно, не было шанса объединить фермы в гигантские латифундии, как это делалось на Сицилии. На фермах использовался рабский труд, для домашних работ тоже держали рабов, случалось, правда, что и одного-двух слуг. Оливковое масло, зерновые, вино, козы, цыплята, может быть, свинья, которую откармливали каuпанами - ампурданская ветчина к 1 веку уже была знаменита и шла на экспорт в Рим, - и укрепленный фермерский дом. Скопления таких домов, где жили семьи и рабы, предвосхитившие более поздние каталонские poЬlet, или деревни, - прототипы каталонского деревенского будущего. Даже по тогдашним меркам такая экономика была консервативной и низкотехнологичной. Все, что давали фермы, съедали их обитатели. Излишки продавали здесь же или, самое дальнее, возили на рынок в Тарракон. В отличие от Дальней, Ближняя Испания практически не занималась торговлей на экспорт. Связь между производящей деревней и потребляющим и управляющим городом была крепкой, но Рим все-таки находился очень далеко. Влияние римлян на Каталонию имело также и лингвистические последствия. Подобно испанскому и всем остальным романским языкам, каталанский произошел от латыни, языка римских оккупантов. По мере того как процесс подчинения Каталонии и утверждения римлян на ее земле продолжался, насаждалась латынь и смешивалась с языками субстрата, на которых говорило местное население - кельты и иберы. Так как не сохранилось письменных источников, то маловероятно (к глубокому удовлетворению историков других языков), что кто-нибудь когда-нибудь понмет, как именно латынь взаимоденствовала с этими языками и как она поглотила их остатки. Но одно несомненно: испанский и каталанский росли и развивались независимо друг от друга, из общего корня - латыни.

Это случилось из-за того, что римляне расселились на территории Испании определенным образом. Римские торговцы и финансисты - привилегированные слои народа-победителя - тяготели к Испании Дальней, к Новому Карфагену, Гадесу (нынешний Кадис) и Гиспалису (современная Севилья), где были месторождения серебра и где открывались большие торговые возможности. Кроме того, благодаря финикийцам, там уже более пятисот лет до прихода римлян шла цивилизованная жизнь. Именно из старой, более строгой, «высокого уровня» латыни, на которой говорили римляне, занявшие Бетику, и которая распространилась на север вдоль Бетиса (Гвадалквивир), появился испанский. На севере же Ближней Испании, на территории современной Каталонии, ситуация была иной. В более ранние годы завоевания эта Испания мало значила для Рима, разве что как ворота на юг, которые надо бЬ1ло держать открытыми для легионеров. Там не было ни промышленности, ни колониальной торговли, но через нее шло постоянное движение из Рима. Здешние римские поселенцы, бывшие торговцы и контрабандисты, говорили на народной латыни, более современной и богатой жаргоннзмами, чем официальный язык юга. Она и стала основой каталанского, и именно в этом состоит главное отличие каталанского от испанского, а вовсе не в том, u u u что каталанскии - выродившимся испанскии или просто диалект. Происхождение от двух различных источников, как и родство каталанского с другими романскими языками, которые тоже развились из более поздней латыни, можно проследить на примере некоторых слов. «С трах» на ранней латыни - metus, по-испански - miedo; на более поздней латыни «страх» - pavor, и он превращается в por в каталанском, в peur - во французском и paura - в итальянском. Раннелатинское commedere - «есть» превращается в comer в испанском; новолатинское manducare становится в каталанском manjar, во французском - manger, в итальянском - mangiare. Старолатинское fabulare - «разговаривать» дало испанское haЬlar - «говорить». А более поздняя латинская форма parabolare превратилась в parlar в каталанском, parler - во французском и parlare - в итальянском. Еще позже множество смешений и словесных переходов имело место между каталанским и провансальским, также основанным на новой латыни. Это было в период подчинения Каталонии франкским королям, для которых провансальский был языком управления и придворной жизни. Поэтому каталанский в каком-то смысле ближе к провансальскому, чем к кастильскому диалекту испанского. Разделение - элита на юге, простонародье на севере сказывается не только в языке, но и в политике и литературе. Действительно, с юга, из Бетики, пришли люди, имевшие реальное влияние на Рим. Между 90 и 150 годами в Риме появился значительный блок испанских сенаторов, и одного из них, Марка У льпия Т раяна, император Нерва избрал своим преемником. Марк правил под именем Т раян (98-117) и стал первым провинциалом, которому довелось управлять римским миром. Адриан (117-138) был его родственником и преемником. В период их правления при ротации в Сенате четверть освободившихся мест заняли испанские римляне. Римская Испания дала по крайней мере двух крупных писателей, творивших на латыни. Один был знаменит, другой - нет. Первый - Луций Анней Сенека. Он родился в состоятельной семье в Кордоне в IV веке до н. э. Сенека писал философские трактаты, утверждая взгляды стоиков: безразличие к деньгам, замкнутость в себе, презрение к власти и политике и тому подобное. Он был одаренным стилистом и моралистом, и его сочинения оказали огромное влияние на более позднюю европейскую литературу - особенно на английскую. В Англии Сенека стал божеством для целой плеяды писателем - от Бена Джонсона и Джона Драмдена до Александра Поупа и Джозефа Аддисона. Стоицизм Сенеки весьма способствовал формированию англимского высокомерия, этой брезгливо приподнятом верхней губы англичанина, и так называемой le phlegme anglaise1• Возможно, Сенека был худшим из лицемеров во всем истории литературы, потому что, как написал о нем позже Дион Кассим: «Сенека порицал богатых, а сам нажил себе состояние в 300 ООО ООО сестерциев. Он осуждал безумства других, а у самого было 500 столов померанцевого дерева с ножками из слоновом кости, все одинаковые, и за ними он пировал с гостями. Назову и то, что из всего вышеназванного неизбежно следует - распутство, при том, что он заключил весьма почтенный брак, и его пристрастие к молоденьким юношам - порок, который он привил и Нерону». Сенека карабкался на вершины власти в Риме сначала как воспитатель молодого императора Нерона, затем как его советник. Позже он впал в немилость у своего безумного покровителя, и его вынудили покончить жизнь самоубимством, что он и сделал, продемонстрировав наконец, впервые в жизни, стоицизм. Он перерезал себе вены и опустил руки в теплую ванну. Еще один крупным писатель жил там, где теперь находится Каталония. Он был полном противоположностью Сенеке. Родился бедным, таковым и оставался всю жизнь и все время подвергался критике за злобность и социальную вредность своих произведений. При этом все, разумеется, их читали с большим интересом. Другими словами, он был сатириком с четкой системой моральных принципов и поразительным чутьем на глупость. Его звали Марк Валерий Марциал или просто Марциал (40-104). Он родился в Билбилисе, в нескольких милях от Калатаюда, жил в Т арраконе и приехал в Рим, когда ему было чуть за двадцать. О его жизни и внешности известно немного. Есть много портретов Сенеки, но ни одного - Марциала. Правда, сам он упоминает о своих «густых испанских волосах» - так что мы представляем его себе смуглым и косматым, с типичным cara de Catala 1, с тонким, длинным каталонским носом. Большую часть тридцати пяти лет, проведенных в Риме, Марциал вел жизнь неимущего поэта, жил в мансарде на третьем этаже, ворчал о необходимости плясать под дудку покровителей. «Ты независим, коль ты в гостях не обедаешь»2, - жалуется он в одной из тысяч своих эпиграмм. Он был зорким и не склонным обольщаться зрителем на самодовольном пиру имперского Рима. Бурлящую римскую жизнь он сумел препарировать, насадить на булавку своего остроумия, как энтомолог бабочку. Вот они все: подобострастный чиновник, головорез с замашками аристократа, салонный философ и гурман, который порет своего повара за плохо приготовленного зайца, ораторы и уличные торговцы, щеголи и зануды, красующийся нувориш-сенатор и потрепанный сластолюбец - целая империя сытых и довольных:

Мало, Тукка, тебе, что ты обжора: И прослыть и казаться им ты хочешь.

Павел, вроде твоих картин и кубков, Все друзья у тебя оригиналы. ·

Тридцать юнцов у тебя и ровно столько же девок, Член же один, да и то дряблый. Что же делать тебе?

Или можно вдруг почувствовать себя на модном курорте Кальдетас в окрестностях Барселоны:

А у тебя под Римом щегольской город: С высокой башни видишь ты одни лавры, Спокоен ты: Приапу не страшны воры; Ты винодела городской мукой кормишь, На расписную дачу ты везешь, праздный, цьплят, капусту, яйца, сыр, плоды, сусло. Усадьба это иль в деревне дом римский?

Не брезгуя уличными остротами освоившегося в столице провинциала, Марциал чувствовал себя в Риме как дома, но всегда оставался посторонним: все понимающим, ослепительным, но чужим. Он - прекрасный пример для английского сатирика XVIII века: войти, нанести удар и выйти до того, как жертва успеет что-то сообразить: «Постум, хорошего нет пахнуть всегда хорошо», или, 1<ак Марциал сказал, а поздний острослов подхватил и переделал:

Знаешь, Сабидий, тебя не люблю и не знаю, за что так. Только сказать и могу: знаешь, тебя не люблю.

Вас, доктор Фелл, не выношу: За что - я точно не скажу. Я точно лишь одно скажу Вас, доктор Фелл, не выношу1•

1 Знаменитое четверостишие английского студента Т. Брауна, классика английской «игровой» поэзии (nursery rhymes), вольный

Однако и он мечтал, как все провинциалы, вернуться туда, откуда начал свой путь, в Каталонию, на «твердую землю», по законам которой судил Рим. И он вернулся туда, и там умер, и даже обрел покой перед смертью.

Когда ж декабрь седой в морозы лютые Завоет бурей хриплою, Ты в Тарракону на припек воротишься, В родную Лалетанию... Ни башмаков нет с лункой, нет ни тоги там, Ни пурпура вонючего; Либурнов нет ужасных, нет просителей, Нет власти вдов докучливых... Пускай другим впустую аплодируют, А ты жалей удачников И скромно счастьем настоящим пользуйся.

Кажется, это было первое проявление ностальгии, тоски, той самой enyoranca, которая в XIX веке превратится в постоянный в каталонской поэзии троп.