Первые лекции

Что-то чужое, что он почувствовал в университете в дни приемных экзаменов, уже изгладилось и снова уступило место потребности привязаться всей душой к тому, к чему фантазия и мысль так давно и так жадно стремились. Это его университет, и всё в нём хорошо: и длинный двор, и пали­садник, и полукруг подъезда, и даже этот узкий, в красный цвет окрашенный фасад.

...Серьёзные, озабоченные фигурки одна за другой торопливо исчезали в громадных входных дверях. Здесь, в этой толпе, бу­дущие министры и писатели.

Каргашёв спешно, судорожно рассчитывался с извозчиком, и вихри мыслей проносились в его голове. Он точно увидел вдруг всю головокружительную высоту человеческой жизни. Кто взбе­рется на вершину её? Тот ли маленький, тихий, глаза которого, как две звёздочки, ясно смотрят на него в это мгновение, или этот подкативший на собственном рысаке?

Карташёв, раздевшись, быстро взлетел по лестнице и, остано­вившись на площадке второго этажа, заглянул в открытую дверь зала. Потом он прошёл по коридорам, заглянул в аудитории, разыскал свою, громадную, большую, с окнами на север, тёмную, с полукруглыми рядами амфитеатром расположенных скамеек, попробовал присесть на одной из них и опять вышел в кори­дор.

Возбуждённое и праздничное настроение Карташёва опять сменилось знакомым уже чувством пустоты и неудовлетворённо­сти. Лица толпы были неприветливы или равнодушны. Встре­чавшийся взгляд или безучастно осматривал его фигуру, или смотрел угрюмо и даже враждебно.

В общем, это была всё та же отчуждённая толпа улицы, вы­зывавшая гнетущее ощущение. Так же на каком-нибудь гулянье, на Невском равнодушно смотрели и проходили дальше. Здесь даже было что-то худшее: точно собрались конкуренты на одну и ту же должность, собрались и уже меряли своих противников, скрывая это под личиной равнодушия, пренебрежения, высоко­мерия и раздражения. Это уже не гимназические товарищи.

В гробовой тишине прозвучали глухо первые слова профессо­ра: «Милостивые государи!»

Точно яркая молния осветила повеселевшего вдруг Кар­ташёва. Это он-то милостивый государь? Но кто же другой? Ко­нечно, он, студент Петербургского университета. Не гимназист, а студент. Не мальчишка, а молодой человек, пришедший вместе с другими сюда узнать то, что поведает ему этот знаменитый старик. И только для этого и больше ни для чего пришёл и он, и все другие сюда, и всё остальное - такая мелочь, пошлая и глупая. Радостное чувство охватило Карташёва, ~и он вдруг впер-вые ощутил какую-то тесную связь с этой толпой. Нет, всё-таки это уже не толпа улицы, это его толпа. Эта аудитория тоже не улица - это источник света, знания^ Он молодой, во цвете сил, и перед ним длинная жизнь, и всё будет в ней зависеть от того, какой фундамент успеет заложить он в эти, в сущности, корот­кие дни своего учения. О, надо слушать обоими ушами, слушать и не терять ни одного дорогого слова! (По Н.Г.Гарину-Михайлов­скому.)

<Н. М. ПРЖЕВАЛЬСКИЙ>

Н. М. Пржевальский, умирая, просил, чтобы его похоронили на берегу озера Иссык-Куль. Умирающему бог дал силы совершить еще один подвиг — подавить в себе чувство тоски по родной земле и отдать свою могилу пустыне. Такие люди, как покойный, во все века и во всех обществах, помимо ученых и государственных заслуг, имели еще громадное воспитательное значение. Один Пржевальский или один Стэнли стоят десятка учебных заведений и сотни хороших книг. Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорное, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие, привычка к зною, к голоду, к тоске по родине, к изнурительным лихорадкам, их фанатическая вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу. А где эта сила, перестав быть отвлеченным понятием, олицетворяется одним или десятком живых людей, там и могучая школа. Недаром Пржевальского, Миклуху-Маклая и Ливингстона знает каждый школьник и недаром по тем путям, где проходили они, народы составляют о них легенды. Изнеженный десятилетний мальчик-гимназист мечтает бежать в Америку или Африку совершать подвиги — это шалость, но не простая. Это слабые симптомы той доброкачественной заразы, какая неминуемо распространяется по земле от подвига.

Подвижники нужны, как солнце. Составляя самый поэтический и жизнерадостный элемент общества, они возбуждают, утешают и облагораживают. Их личности — это живые документы, указывающие обществу, что кроме людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешевые диссертации, лгущих ради куска хлеба, что кроме скептиков, мистиков, психопатов, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели. Если положительные типы, создаваемые литературою, составляют ценный воспитательный материал, то те же самые типы, даваемые самою жизнью, стоят вне всякой цены. В этом отношении такие люди, как Пржевальский, дороги особенно тем, что смысл их жизни, подвиги, цели и нравственная физиономия доступны пониманию даже ребенка. Всегда так было, что чем ближе человек стоит к истине, тем он проще и понятнее. Понятно, чего ради Пржевальский лучшие годы своей жизни провел в Центральной Азии, понятен смысл тех опасностей и лишений, каким он подвергал себя, понятны весь ужас его смерти вдали от родины и его предсмертное желание — продолжать свое дело после смерти, оживлять своею могилою пустыню... Читая его биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав.

А.П. Чехов 386 слов