2015-05-27
312Надежда и вера Андрея Тарковского
Иеромонах Феодор (Ильин): "Подлинная духовность в искусстве невозможна"
Беседа с иеромонахом Феодором (Ильиным), в прошлом – театральным режиссером. Она посвящена творчеству и судьбе кинорежиссера Андрея Тарковского, который для многих стал путеводителем к духовной жизни.
– Для русской интеллигенции с конца 60 - х Андрей Тарковский во многом является ключевой, знаковой фигурой. Его фильмы были глотком свежей воды в удушливой атмосфере советских лет. Каково, с Вашей точки зрения, отношение Тарковского к Православию? Возможно ли объяснение его творчества с точки зрения христианства?
– Андрей Тарковский, по свидетельству многих людей, его хорошо знавших, был человеком верующим, но, как и многие его современники, – нецерковным. Мне кажется, он скорее относится к людям, которые пытаются искать Истину, и в этом поиске сознают смысл своего существования, а не к тем, которые уже познали Истину и жизнь свою стараются построить в соответствии со своей верой и со своим знанием. Через все творчество Тарковского прослеживается поиск Истины, поиск пути, по которому должен идти человек. На мой взгляд, все его фильмы на эту тему.
Кроме того, огромная заслуга его как кинорежиссера состоит в том, что он создал особый киноязык, на котором можно говорить о вещах очень высоких. Не о духовных, конечно, но о вещах, способных человека разбудить, поставить перед ним вечные вопросы, даже подвести к тому порогу, за которым начинается духовная жизнь.
– В чем, по - Вашему, заключается эта особенность киноязыка Тарковского?
– Каждый кадр в его фильмах неповторим. Композиция, ритм, свет, как лежит тень, – все имеет глубокий смысл, завершенность, цельность. У него нет проходных, случайных кадров. Общая задача его фильмов – побудить зрителя к действию, заставить его соразмышлять. Можно соглашаться или не соглашаться с мнением автора, можно спорить, а человеку православному очень даже есть, с чем поспорить при просмотре фильмов Тарковского, но если от нас далеки те проблемы, которые поднимаются в его картинах, мы не высидим у экрана и 20 минут. Мы не сможем их смотреть, нам просто будет неинтересно, скучно.
–Говорят ли фильмы Тарковского о Боге?
– Нет, не говорят. Но мне кажется, Тарковский и не ставил себе прямой целью разговор о Боге. В своих картинах он ставит пусть и не духовные, но все же очень важные для человека вопросы и пытается ответить на них в процессе создания фильма. На некоторые отвечает, на некоторые, мне кажется, – нет.
– Разве "Андрей Рублев" – это не разговор о духовном?
– Мне кажется, эту картину можно и нужно рассматривать в двух плоскостях. Всё, что касается попытки раскрыть образ преподобного Андрея Рублева – великого русского иконописца, монаха, старца – это полный провал. Что же касается других сюжетных линий фильма, то там, на мой взгляд, есть моменты очень удачные. Особенно в новелле "Колокол". Но там, где делается попытка изобразить духовность в кавычках, где монашеский быт – всё надуманно и искусственно. Почти все мотивировки поступков Рублева совершенно противоречат духу православной аскетики – а ведь преподобный Андрей был в первую очередь монах, подвижник. И соединение его личного монашеского подвига с великим талантом иконописания, данным ему Богом и породило те величайшие образцы иконописи, о которых знает весь мир и которые мы видим в конце фильма.
– Почему все же духовность в кавычках?
– Действительно, в фильме режиссер пытается прикоснуться к теме духовности, но делает это не очень корректно. Духовность – это не когда красиво говорят о духовных вещах, а когда сам человек живет духовной жизнью. Духовность – это особое состояние души, сыграть ее нельзя. Подлинная духовность в искусстве невозможна, да от светского искусства это и не требуется. Задача его заключается, на мой взгляд, в том, чтобы возвысить человеческую душу, как бы взрыхлить ее и подготовить для принятия семян духовных. Духовное же искусство – это молитва, это жизнь человека во Христе.
Когда я учился в семинарии, мои друзья - семинаристы рассказали мне такой случай. Приезжают они на Валаам. Там очень строгий монастырь. Они ходят везде с благоговением, даже со страхом таким священным. Приходят они в скит Всех святых, где уже тогда жили несколько монахов. Заходят за ограду и видят такую картину: сидит монах в полном облачении: в рясе, в мантии, в клобуке, – сидит, закинув ногу на ногу и... курит. Они, конечно, обомлели. Это потом уже выяснилось, что там в это время снимали фильм о преподобном Серафиме Саровском и видели они не монаха, а переодетого актера. Мне кажется, такую же сцену можно было увидеть и на съемках "Рублева". Сидит, допустим, Анатолий Солоницын в монашеском облачении и курит. А потом кто - то кричит: "Мотор", – и он уже православный подвижник. То же самое можно сказать и об актерах, сыгравших Феофана Грека и Даниила Черного. Это Николай Сергеев и Николай Гринько. Они пытаются сыграть людей, всю свою жизнь посвятивших Богу, аскетов, на которых еще при жизни почивала благодать Святого Духа. И что из этого выходит? Для того чтобы сыграть Андрея Рублева или Даниила Черного, нужно самому жить той жизнью, которой жили они. Иначе это обман, неправда. А неправда не может быть духовна.
– Значит, Вы хотите сказать, что "Андрей Рублев" – неудачный фильм?
– Всё, что касается попыток раскрыть личность Рублева, попытки проследить его духовный путь, его становление как великого иконописца – все это неверно по самой сути своей. И сделать это с самого начала было просто невозможно. Тарковский, когда снимал эту картину, был еще довольно молодым человеком и думал, что в кино можно говорить обо всем. А это не так. Кстати сказать, в последнем фильме, в "Жертвоприношении", подход к теме духовности, религиозности уже другой – очень осторожный и, конечно, более правильный.
– Но Вы говорили о положительном в "Рублеве"?
– Андрей Тарковский – великий художник. Как и всякий человек, он ошибался. Но со многим в его фильмах все - таки нужно согласиться. И в "Андрее Рублеве" тоже. Ведь просто потрясает новелла "Колокол". Мальчик, не зная секрета колокольной меди, по одной только вере и, конечно, не без помощи Божией, руководит огромным делом, сотнями людей, опытными мастерами – и получает по вере своей. Тарковский прекрасно показывает, как народ воссоздает из пепла поруганные святыни и ни смерть мастеров, ни татары, ни междоусобицы князей не в состоянии этому помешать. Пока жива вера в народе, жив и сам народ. Кстати, сам Тарковский говорил, что главный герой его фильма – не Рублев, а именно Бориска. Прекрасно показаны в фильме исторические сцены. Набег, например. Как люди укрываются в храме и молятся, а в это время татары огромным орудием пытаются выломать дверь храма. Как русский убивает русского. Все это очень актуально и сегодня.
– В чем же ценность фильмов Тарковского?
– Фильмы его ценны не тем, что они духовны, а тем, что они заставляют оторваться от обыденности и посмотреть в сторону духовности. Смотреть и размышлять. Тарковский как бы подводит человека к церковной двери и говорит: "Либо заходи, либо дальше смотри мои фильмы..." Он подводит человека к перепутью выбора. Но для самого режиссера искусство все же осталось превыше Церкви. Иначе бы он в своих исканиях Истины, подойдя к определенной черте, должен был бы оставить кино как способ поиска Истины и далее искать Бога, богообщения уже в лоне Церкви. Но он не ушел. Почему? Не знаю, конечно. Но чтобы идти к Богу, нужна живая вера, необходимо самоотвержение, сознание ответственности за выбор. Ведь это очень страшно – оторваться от всего, чем был раньше и положиться на волю Божию, поверить в то, что если то дело, которому ты хочешь посвятить жизнь, Ему угодно, то оно обязательно к тебе вернется, а если не угодно, то какой смысл им заниматься?
– Почему же после фильмов Тарковского остается светлое чувство?
– Конечно, у многих людей после его фильмов действительно остается светлое чувство. И, мне кажется, от того, что человек прикоснулся к чему - то новому, доселе неведомому для себя. Но есть люди, и их довольно много, которым фильмы Тарковского ничего нового сказать уже не смогут. Я говорю о людях, для которых вопрос, что такое Истина, в чем смысл человеческой жизни, уже решен. Они обрели истину и смысл жизни в Боге, во Христе, в Церкви Христовой. И если они будут смотреть кино, то это больше будет развлечение или эстетическое удовольствие, чем поиск. Людям же, которые мало задумываются над вопросами смысла своего земного существования, картины Тарковского, как и вообще всякое искусство, могут принести большую пользу. Я и сам отношусь к людям, которые к Церкви пришли во многом через искусство, в том числе и благодаря фильмам Тарковского. У меня был в жизни период, когда вещей духовных, даже просто душевных, для меня не существовало. Я занимался спортом, подумывал о том, как заработать побольше денег. Вдруг меня приглашают в театральную самодеятельную студию. Думаю, пойду посмотрю ради смеха. Взял с собой друга, тренера по гребле на каноэ, и пошли на репетицию. Для меня это было все равно как на Луну слетать. Посидели минут 30, там читали пьесу, и тихонько дали задний ход. А режиссер взял и зашел дня через три ко мне на работу в бассейн, оставил записку: "Прошу прийти на репетицию". Дал пьесу почитать... Когда я читал, у меня внутри что - то очень сильно загорелось. Тогда я впервые столкнулся с людьми, которым не нужно было богатства, которые не интересовались ни силой, ни славой, ни деньгами. Причем они были на голову выше меня, и образованны, и интеллигентны. Для меня открылся новый неведомый мир. Я поступил учиться в театральный институт. Позже, когда я пришел к Православию, у меня еще раз произошла переоценка ценностей, и я совершенно отказался от театра.
– Но разве нельзя работать в театре и быть православным, церковным человеком?
– Нет, нельзя. Сегодня я в этом совершенно убежден. Когда я уходил от театра, я сомневался. Но какое - то внутреннее чувство сказало мне: "Ведь ты веришь в Живого Бога. И этот Бог обязательно вернет тебя в театр, если это Ему угодно и тебе полезно". Теперь с того момента прошло семь лет. Сегодня я могу с уверенностью сказать, что можно быть православным живописцем, поэтом, певцом, писателем, но православным театральным режиссером, а тем более актером без уязвления совести быть нельзя.
– Почему?
– А я не знаю; точнее, не могу этого объяснить. Театр – по природе своей не христианское искусство. Как - то, в 1987 году, мне довелось быть на встрече театральной общественности Москвы с известнейшим театральным режиссером из Англии Питером Бруком. Он тогда сказал очень важные слова, примерно следующие: "На сегодняшний день Христианская Церковь, которая на протяжении почти двух тысяч лет старалась удовлетворять духовные запросы человечества, перестает справляться с этой миссией. Поэтому задача театра сегодня – взять на свои плечи тот груз, который до этого момента пробовала нести Церковь". Не нужно думать, что Питер Брук плохо знал театр и заблуждался. Напротив, он знал его очень хорошо, может быть, как никто другой, и предельно точно сформулировал его внутреннюю сущность и задачи.
– Но ведь и в театре, и вообще в искусстве работает много по - настоящему ищущих, стремящихся к Богу людей.
– Конечно, кто же с этим спорит. Если человек действительно ищет Бога, он Его обязательно найдет. В "Сталкере" есть один интересный момент. Это история о Дикобразе.
Суть в том, что комната, к которой стремятся люди, попадающие в Зону, обладает свойством исполнять самое заветное желание посетителя. Но не то, что он задумывал или произносил, а то, которое носил в своем сердце и, может быть, даже боялся в этом желании признаться. Дикобраз был сталкером, то есть проводником по Зоне. Он водил в Зону людей, они ему за это платили деньги. Но он говорил, что водит их не ради денег, а ради того, чтобы они в комнате получили свое счастье. Но сам Дикобраз в заветную комнату не входил. И вот однажды он все же решил туда войти и осчастливить весь мир. А получилось совсем неожиданно – он взял и разбогател. Причем баснословно. И повесился.
Такое происходит довольно часто. Многие люди в искусстве считают, что ищут Истину. Но если в результате этого поиска они не приходят в Церковь, то это значит, что они ищут не Истину, а что - то другое.
– По - Вашему, Тарковский относился к таким людям?
– В мире есть один непреложный закон. Если честно идти на любой дороге в жизни и искать Истину, то обязательно придешь в Церковь. " Ищите и обрящете " (Мф.7,7). – не могут эти слова Христа не исполниться. И здесь интересно вспомнить последнюю картину Тарковского – "Жертвоприношение". Герой, чтобы спасти близких ему людей от ядерной катастрофы, дает обет Богу (к Которому обращается не столько от веры в Него, сколько от того, что не к кому больше обратиться); он дает обет Богу отказаться от всего дорогого в жизни, что у него есть, даже от самого себя, лишь бы угроза миновала. Обет дан. Но тут к нему приходят и говорят, что единственное, что может помочь сейчас – это обращение к служанке - колдунье. Кстати, то, что она колдунья, вытекает только из слов человека, которому можно верить с трудом. Александр – так зовут героя – колеблется, но все же идет. А на утро все действительно меняется к лучшему. Существует большой соблазн поверить в то, что помог не Бог, Которому давал обет, а служанка. А ведь если служанка, тогда и обет можно не выполнять. Но Александр выполняет свое обещание, данное Богу. Он так и не поверил в Бога всем сердцем своим, но умом он выбирает Его Спасителем, и, отказываясь от всего, чем дорожил и жил раньше, тем самым принося Богу жертву, дабы хоть что - то в своей жизни сделать для Бога. И в финале не случайно появляются титры: "Посвящается моему сыну Андрюше с надеждой и верой".
Да, Тарковский не пришел в Церковь. И все же, сам, быть может, того не подозревая, он помог это сделать многим. Я бы сравнил его с человеком, который берет в пустыне другого человека за руку, подводит к реке, над рекой туман, а за рекой угадывается необыкновенной красоты город с крестами и куполами, оттуда доносится еле слышно колокольный звон и говорит: "Я не поплыву, я боюсь воды. Но ты, если хочешь, можешь плыть".
– А Вы молитесь об упокоении Андрея?
– Да, молюсь. Он был крещеный в Православной Церкви человек. Его отпевали после смерти. Он был удивительным художником, пытавшимся искать Истину. Лично для меня он много сделал. Кто знает, какая у него участь у Бога? Может быть, Господь устроит так, что за молитвы тех людей, которых Андрей Тарковский разбудил в свое время от душевной спячки, его душа будет помилована. Как знать? Нужно надеяться на это и молиться.
Из дневников Андрея Тарковского. 1986 год
Сегодня великая надежда поселилась у меня в душе. Не знаю от чего – просто счастье. Надежда возможности счастья. С утра солнце светит в окна, но счастье не от этого. Андрюшка, Лара. Присутствие Господа... Я Его чувствую.
С иеромонахом Феодором (Ильиным) беседовал
Владислав Томачинский
"ТД",№26,1998 год
Православие и современность. Информационно-аналитический портал
Саратовской епархии Русской Православной Церкви
Православие и современность. Электронная библиотека.
к каталогу библиотеки...
Судьба и Вера
Беседы с учеными, священниками, творческой интеллигенцией
предыдущая глава К оглавлению следующая глава
Часть II
Мой университет
В.А. Садовничий: "Я был воспитан в уважении к вере"
Виктор Антонович Садовничий – профессор, действительный член Российской Академии Наук, ректор Московского Государственного Университета имени М.В. Ломоносова с 1992 года, президент Российского союза ректоров, президент Евразийской ассоциации университетов, член Президиума РАН. Лауреат Государственной премии СССР (1989). Автор свыше 130 работ в области абстрактной и прикладной математики и информатики, включая 25 монографий и учебных пособий. Подготовил 35 кандидатов и несколько докторов наук. Им получен ряд фундаментальных результатов в области функционального анализа; созданы системы алгоритмического и программного обеспечения тренажеров, осуществляющих динамическую имитацию управляемого аэрокосмического полета; разработан ряд методов обработки космической информации.
– Виктор Антонович, каким был Ваш путь в Московский университет?
– О Московском университете я узнал в седьмом классе, когда в нашу сельскую школу попала информация об окончании строительства нового здания МГУ. Я очень хотел учиться после школы, но сделать это в те годы было непросто. Паспортов у колхозников не было – а без документов не устроишься. Поэтому я уехал на Донбасс, где меня взяли работать забойщиком на шахту. Там я проработал два года. О поступлении в Московский университет я и не мечтал: сама мысль о храме науки вызывала у меня трепет. Однако начальник участка, где я работал, уговорил меня попробовать свои силы и поступить на мехмат МГУ. С тех пор на протяжении уже почти сорока лет моя жизнь связана с Университетом.
– Легко ли давалась учеба?
- Поступил я на мехмат без проблем, хотя учиться было сложно... Первый семестр, уверен был, не выдержу. Даже планировал "отступление". Потом как - то втянулся и дело пошло. Учился все годы на "отлично" и диплом получил с отличием. Но работать приходилось много. В читалке с ребятами сидели обычно до закрытия, то есть до 10 часов вечера, потом шли в аудиторию и там еще до часа ночи, потом с трудом добирались до общежития – едва успевали перехватить несколько часов сна. Это создало определенный заряд, дальше уже все было легко: аспирантура, докторская – все благодаря привычке работать, приобретенной в студенчестве.
– А Ваша супруга, дети тоже занимаются математикой?
– Представьте себе, да. Со своей женой, Адой Петровной, мы учились в одной группе. Как увидели мы друг друга в первый день занятий, так и остались вместе навсегда. Сын Юрий уже защитил кандидатскую диссертацию на мехмате. Дочь Аня в прошлом году закончила мехмат, сейчас учится в аспирантуре. Дочь Инна – студентка 5 курса. Многие годы мы с женой обитали в общежитии. Мы и сейчас живем в Университете, в жилом корпусе – там, где квартиры для профессоров.
– Виктор Антонович, сейчас мы наблюдаем процесс повального переименования институтов в "университеты" и "академии". Как Вы относитесь к этой всеобщей "университизации"?
– К сожалению, реально лишь немногие вузы способны перейти на новую – университетскую – ступень развития. "Университетом" нельзя стать вдруг, внезапно – для этого нужна история, традиции, наконец, прочная научная база. И потом проблема не только в стихийном переименовании вузов, но и в том, что, когда на базе частного сектора стремительно плодятся разные "московские" и прочие "университеты", этот процесс выходит из - под контроля государства. Сегодня во множестве создаются, в прямом смысле, "липовые" университеты и всякого рода академии, выдающие своим выпускникам такие документы об образовании, аналога которым, как они утверждают, по высоте уровня в мире вообще нет. Однако рано или поздно, но такое потворство коррумпированного образовательного чиновничества, раздающего направо и налево лицензии, обернется мощным социальным протестом, сходным с жалобами обманутых вкладчиков.
– Выдерживает ли Московский Государственный Университет конкуренцию в нынешней ситуации?
– По результатам зарубежных рейтингов, Московский университет и сегодня считается одним из лучших в мире по уровню подготовки. Нобелевский лауреат Янг говорил мне, что в Америке все университетские преподаватели математики – из МГУ, а все студенты – китайцы. Все математики там наши. Несмотря на то что в определенных коридорах и закоулках федеральной власти зреют намерения нас "вбить под шляпку", для всей России остается очевидным факт, что Московский университет занимал и продолжает занимать особое место в интеллектуальной жизни страны. Возможно, кому - то это не нравится... Поймите меня правильно: Московского университета не было бы без России, но и Россия без Московского университета – уже не Россия.
– Виктор Антонович, в каком положении, на Ваш взгляд, находится сейчас образование в России?
– В системе отечественного образования назревает катастрофа. Образно говоря, мы сейчас движемся к некой модели феодализма. Именно феодальная экономика характеризовалась невостребованностью науки и наукоемких технологий. Смотрите: с 1990 по 1995 годы финансирование науки в России сократилось в 12 раз! Теперь давайте вспомним, чем характеризовалось феодальное общественное сознание? Торжеством оккультизма, астрологии, мистификацией сознания, гаданиями, гороскопами и т.д. Ну, а как со всем этим у нас сейчас? На телевидении закрыта программа "Российские университеты", зато сплошь и рядом с экранов вещают волшебники, колдуны, сатанисты, случайно забредшие в студии "инопланетяне". Ну, и ко всему этому добавим катастрофу с учебной литературой.
– В последнее время все чаще говорится о необходимости реформы образования. Но каким способом?
– Здесь категорически неприемлемы те методы "революционного насилия", которые предлагаются в погоне за немедленными результатами ради того, чтобы скорее о них отрапортовать правительству. Ведь еще академик Королев как - то очень мудро заметил: "Если ты сделал быстро, но плохо, – все забудут, что делал быстро, но запомнят, что плохо..." Опасность для страны проистекает из заведомо неверной установки, согласно которой образование станет - де богаче, когда богаче станет государство, когда окрепнет экономика. Нам все время объясняют, что наука должна стать в России коммерчески рентабельной, тогда - де и ученый, и профессор будут зарабатывать достаточно.
– Что же в этом плохого?
– Понимаете, еще в начале века профессор Московского университета Сперанский писал: "А, между тем, наука – источник великого прогресса – сама по себе не продуктивна. Она обогащает тех, кто ее применяет, но не истинных своих создателей". Поэтому образование должно иметь абсолютный приоритет в бюджетах всех государств. Известно, что наука способна успешно развиваться при уровне финансирования не ниже 2% от ВНП (валового национального продукта). Так, по данным на 1996 год, в Израиле эта доля составляет 3,5%, в Японии – 3,1%, в США – 2,7%. А в нынешней России – только 0,3%.
– Оснований для оптимизма не много...
– Увы! Приведу пример: в программе президента США Клинтона одной из главных задач объявлена всесторонняя поддержка национальной системы образования. У нас, к сожалению, уже первые комментарии к проекту Федерального бюджета на 1998 год говорят как раз об обратном...
– Какие еще угрозы несет в себе планируемая ныне реформа?
– Проблем очень много. Особенно настораживают попытки расчленить цельную систему отечественного образования на разрозненные области. Нет сомнений, что это приведет к необратимым последствиям. Любому культурному человеку ясно, что сейчас, как никогда, нужно всеми силами спасать отечественное образование. А оно гибнет. Ведь что мы наблюдаем? Идеал профессора ныне нам преподносят в облике "профессора - предпринимателя", а идеал студента – в облике эдакого "поденщика". И неудивительно, поскольку установленные сейчас государством размеры зарплаты профессора, стипендии аспиранта и студента не обеспечивают даже минимума для нормального существования. Вот студент и не ходит на лекции – но не из - за политических разногласий с профессором. Он просто не имеет времени учиться, поскольку для него теперь главное не учеба, а поиск средств к физическому существованию.
– Откуда, кстати, Университет берет средства на существование?
– Деньги на стипендии и зарплаты приходят из госбюджета. А науку приходится поддерживать на гранты, выигранные нашими учеными. Также существует "сверхплановый" прием студентов на некоторые факультеты за плату. И по - прежнему основная статья дохода Университета – плата за обучение иностранных граждан. Кроме того, МГУ развивает крупные совместные инвестиционные проекты с зарубежными и отечественными партнерами.
– Насколько сильно влияет сегодня иностранный капитал на образование в России? Ведь это может служить мощным идеологическим и политическим инструментом...
– Здесь можно говорить о двух тенденциях. Первая – это гранты, которые получает профессура. В принципе, это нормальный процесс – профессура из других стран тоже старается выиграть международные гранты. Правда, они не так уж велики, чтобы помочь существованию наших ученых. Скорее даже наши отечественные гранты – в частности, Российского фонда фундаментальных исследований – оказывают более существенную роль. Хотя, конечно, международные гранты – это некий инструментарий.
Второе – это влияние с помощью вложений. Оно очень мало: я не знаю зарубежных стран, которые делали бы большие вложения в российскую высшую школу. Скорее всего, речь идет о нормальном желании иностранных государств распространить свой опыт.
– Вы считаете Французский университетский колледж при МГУ удачным примером взаимодействия?
– Франция – это страна, которая старается не только сохранить свой язык, свою культуру, но и распространить их в других странах. Я аплодирую Франции за эту попытку, которая у нее отлично получается. Много наших студентов желает учиться в этом колледже, и в плане влияния на культуру здесь ничего предосудительного нет. А уезжают туда работать единицы: ведь у них безработица. Конечно, у меня, как у ректора МГУ, есть такое желание, чтобы был русский колледж и во Франции, и в других странах. Но нужны определенные условия. Насколько я понимаю, французы тратят на это огромные деньги.
– Все чаще приходится наблюдать не только переманивание специалистов на Запад, но и навязывание западных ценностей...
– К сожалению, это беда всего нашего государства. И МГУ здесь, увы, не исключение. Утечка умов наносит огромный вред: уезжают лучшие, уносят свой интеллект, свои руки, знания. Это ущерб государству. Есть разные системы подсчета, но я готов верить специалистам, которые полагают, что с помощью приобретения дешевых умов государство получает больше доходов, чем от всей системы туризма и торговли. Очень дорого стоит подготовка специалиста высокого класса. А если их уезжает 10 тысяч – это уже значительно. Конечно, ясно, что уезжают не от хорошей жизни. Просто в России пока не удается создать такие же условия. А что касается навязывания стандартов, то большего вреда трудно придумать. У нас есть традиции. Наша система образования – лучшая в мире, и нет никаких объективных оснований отказываться от традиций, мы должны их развивать, впитывать что - то и совершенствоваться на этой базе, а изменить одним махом систему образования и последовать каким - то рекомендациям – это ничего не может принести, кроме вреда. Считается, что 5 лет учить – дороговато. Но кто подсчитал, какой убыток принесут недоученные специалисты?! Да, нужно учиться на хорошем опыте. Посмотрите, как это делают развитые страны: они впитывают в себя все лучшее, но развивают свои традиции, свои основы. Благо, нам есть что развивать.
– Ваша жизнь целиком связана с Университетом, поэтому Вы, наверное, особенно остро ощущаете его "болевые точки". Есть ли у МГУ соперники? Некоторые, например, оспаривают первенство именно Московского университета?
– Много искусственных соперников. Много сегодня желающих стать российским, а то и сразу международным вузом. Находятся и те, кому не по нраву формула "Наш первый, наш Российский, наш Московский". Так, в конце прошлого года вышло постановление правительства, где первым университетом объявляется Санкт - Петербургский и предлагается в 1999 году праздновать его 275 - летие. Между тем, если мы откроем "Полное собрание законов Российской Империи", то увидим, что лишь в 1819 году был Высочайше утвержден проект "первоначального образования С. - Петербургского университета"...
– То есть в 1999 году нужно праздновать его 180 - летие...
– Конечно. Все крупные историки говорят о том, что образовательное учреждение при Петровской Академии наук (1724 – 1766) нельзя считать университетом.
– На каком основании?
– Например, в нем не было разделений на факультеты и кафедры. Сам Ломоносов писал в 1758 году: "При Академии наук не токмо настоящего университета не бывало, но еще ни образа, ни подобия университетского не видно". Попытка разрешить научные споры путем политических декретов оказывает плохую услугу Петербургскому университету, ставит правительство в неловкое положение. Хотя мы с глубоким уважением относимся к нашим коллегам и будем искренне рады, если такое решение облегчит их материальное положение. Но это может послужить плохим примером.
– В каком смысле?
– Например, уже сейчас раздаются отдельные требования отменить Татьянин день и отмечать вместо него день основания Киево - Могилянской Академии.
– То есть Вы думаете, что это может иметь далеко идущие последствия?
– Да, тем более, что нечто подобное происходит сейчас и в культуре России. Мы все хуже и хуже понимаем друг друга. Становимся чужими в своей собственной стране. Казалось бы, зачем русским отрекаться от прекрасной национальной традиции? Но почему - то многие спокойно смотрят на федерально - административные поползновения отдать на растерзание коммерческим гидрам национальную культуру. Посмотрите на некоторые федеральные учебные программы и на так называемые вариативные учебники гуманитарного профиля. Русский предлагается уравнять в преподавании с иностранными языками, а этическое и эстетическое воспитание строить по принципу: что противоестественно, то не безобразно. Вот почему велика роль Московского университета в сохранении национальной культуры. По силе своего влияния на страну МГУ не имеет равных в России.
– Что же, по Вашему мнению, необходимо сделать для исправления ситуации?
– С моей точки зрения, главная ошибка лежит в отходе от принципов национального образования. Это прежде всего единство школы и фундаментальной науки как основы для подготовки специалистов. И гуманитарной культуры как основы единства народов, населявших нашу страну. В этом историческая специфика развития как России, так и ее вузов. Сейчас идет расчленение школы, науки, сферы художественного творчества, которым предписано существовать самим по себе. Идет противостояние между этими частями за долю государственной поддержки. От этого не выиграет никто: все превратятся исключительно в коммерческие приложения, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому вектор дальнейший преобразований должен быть направлен в противоположную сторону. МГУ считает, что должна существовать государственная защита национальной культуры в целях безопасности России.
– Как Вы относитесь к Программе сексуального образования, которую намереваются ввести в школах?
– Это позорная попытка. Конечно, проблема воспитания личности существует, она многогранна, она связана с воспитанием духовным, психологическим, нравственным, физическим. Наверное, следует проводить и сексуальное воспитание. Однако специалисты должны разрабатывать его принципы, опираясь на традиции России, учитывая опыт других стран. Это не должно быть грубым и вульгарным "просвещением", которое отрицательно скажется в том числе на интеллектуальном и духовном потенциале нашего государства. Вот почему я решительно против этой Программы в ее нынешнем виде.
– Сейчас в России особенно обострилась проблема наркомании, в первую очередь среди молодежи. Это видно даже по Московскому университету, где на некоторых факультетах совершенно открыто, скажем, курят наркотики. Вот почему "Татьянин День" планирует провести конференцию "Молодежь против наркомании". Как Вы относитесь к этой идее?
– Такая конференция требует подготовки, привлечения большого числа специалистов, поскольку проблема наркомании не столь проста. Я, например, не могу одобрить законы, которые позволяют человеку носить в кармане наркотики. А сейчас ведь запрещается только торговать ими. И вот наши правоохранительные органы, которые, конечно, пытаются бороться в стенах Университета с этим явлением, говорят мне, что это очень трудно. Потому что каждый человек, задержанный в МГУ с наркотиками, имеет на это право. Кстати, во многих странах запрет на хранение существует. Так что это еще и вопрос законодательства. Что касается конференции, то мы готовы всецело ее поддержать и предоставить помещение в стенах Университета.
– Виктор Антонович, Вы были одним из первых ректоров Москвы, кто осознал реальную угрозу сектантства для студенчества. В №12 нашей газеты было опубликовано Обращение ученых против пропаганды сектантства и оккультизма – Вы тоже под ним подписались. Что Вас побудило на это?
– Я надеюсь, что понимаю ситуацию среди молодежи. И, действительно, в МГУ есть угроза, угроза того, что секты будут вовлекать все большее число людей в свои сети. Например, мои дочери, которые тоже учатся в Университете, рассказывают, что к ним часто подходят сектанты, пытаясь затянуть к себе. Сектантство в России всегда было связано с разрушением устоев государства, и мне кажется, что секты сами по себе не возникают. Они всегда действуют по заказу: будь то заказ отдельных людей, заказ каких - то других сил. Секты наносят большой вред образованию. Попадая в их узкий, я бы сказал, темный круг, студенты теряют интерес к учебе, становятся ограниченными. Секты – очевидное зло. Иногда они бывают жестокими, бесчеловечными. Очень важно, чтобы молодежь четко себе это представляла.
– Но среди адептов нетрадиционных культов встречаются люди, вполне приятные на вид...
– Да, мне иногда ребята говорят: "Виктор Антоныч, я имею право прийти и доверить им все, что есть у меня на душе, поговорить с ними". Никто не возражает против выбора – это право каждого студента. Но надо всегда четко понимать, что следует за этим шагом, за первым разговором по душам. Дальше, как правило, следует сильнейшее воздействие на психику. В итоге, человек гибнет для общества... Конечно, с сектами надо бороться. Это та область, где у нас совпадают позиции с Церковью.
– Чем бы мы могли помочь Университету в противодействии сектантам? Например, после статьи в октябрьском номере нашей газеты о попытке кришнаитов проникнуть на биофак МГУ, последние прислали нам официальное письмо, угрожая судом.
– Да, мы тоже получили от них письмо в связи с этой публикацией. Я знаю ситуацию на биофаке и внимательно слежу за ней... Я думаю, вы могли бы помогать информацией. Если где - то появится хоть малейший намек на деятельность в Университете какой - либо секты – здесь нужна объективная информация – дальше пойдет административная работа. Мы должны защитить наших студентов от влияния сектантства, по крайней мере, в стенах Университета.
– Виктор Антонович, за последние полтора года прошло несколько встреч между преподавателями и студентами МГИМО, МГУ и Московской Духовной Академией. Как мы узнали на "Татьянинском вечере", Университет недавно участвовал в лицензировании МДА. Будут ли продолжены дальнейшие контакты?
– У нас была идея организовать круглый стол с профессорами Академии. Я знаю, что в Академии есть первоклассные профессора, и стоило бы обсудить общие проблемы. У нас есть контакт с ректором МДА владыкой Евгением, я присутствовал на актовых собраниях в Академии, а владыка всегда присутствует на наших.
– А что Вас побудило приютить в стенах МГУ Свято - Тихоновский богословский институт?
– Свято - Тихоновский институт – это очень благородное дело, поскольку там речь идет о новом типе образования, светско - духовном.
- В ноябре на праздновании пятилетия Свято - Тихоновского богословского института Святейший Патриарх Алексий II наградил Вас орденом преподобного князя Даниила Московского. Что для Вас значит эта награда?
– Конечно, высокая награда Его Святейшества Алексия II имеет для меня особое значение. Я был воспитан в уважении к вере, к Православной Церкви. В деревне, где я вырос, центральным местом был храм – помню, отец ремонтировал его крышу. В детстве я там часто бывал, мы всегда ходили на Пасху, мать меня причащала... Для меня связь с Православием не пустой звук. Я всегда придавал особое значение нашим контактам с Православной Церковью, ведь у нас общее дело – воспитание порядочных людей, любящих Родину. Мы благодарны Святейшему Патриарху за его внимательное отношение к судьбе Московского университета. Вспомним хотя бы о ежегодном богослужении 25 января в Успенском Соборе – теперь это уже традиция. Затем восстановление церкви святой мученицы Татианы...
– Вы не жалеете об этом решении?
– Процесс, конечно, был довольно сложным, но все - таки я ни на минуту не сомневался, что мы правильно делаем. Это святое место, и традиция должна быть восстановлена. Я рад, что все идет по правильному пути.
– Виктор Антонович, вполне уместным будет задать Вам вопрос. Какой бы Вы хотели видеть Россию?
– Бесспорно, образованным государством. Сильной страной, где главным приоритетом будет развитие образования. Только образованные люди могут сделать нашу страну еще богаче. Хотел бы ее видеть богатой. Но главное, чтобы в ней жили люди, которые бы беззаветно любили землю, где они родились – свою Родину, Отчизну. Ведь это естественно, чтобы люди оберегали свою землю для будущих поколений. Так что мне бы хотелось видеть Россию образованной, спокойной, бесконфликтной. Россией, чьи граждане были бы патриотами.
С ректором МГУ Виктором Антоновичем Садовничим беседовали:
Владислав Томачинский, Александр Егорцев, Ксения Коренчук
"ТД",№№18 - 19,1998
Православие и современность. Информационно-аналитический портал
Саратовской епархии Русской Православной Церкви
Православие и современность. Электронная библиотека.
к каталогу библиотеки...
Судьба и Вера
Беседы с учеными, священниками, творческой интеллигенцией
предыдущая глава К оглавлению следующая глава
Часть II
Философ в медицине
И.В. Силуянова: "От Ницше я пришла к Православию"
Полемические статьи кандидата философских наук, доцента, зав. кафедрой биоэтики Медицинского университета Ирины Силуяновой уже знакомы нашим читателям. А сегодня мы хотим познакомить читателя непосредственно с самим автором.
– Ирина Васильевна, Вы закончили философский факультет МГУ. Есть мнение, что это была кузнеца кадров по научному атеизму. Так ли было на самом деле?
– Философский факультет всегда собирал молодых людей, для которых вопрос о смысле жизни был далеко не последним. Что уже само свидетельствует не об атеистическом типе мышления. Часто профессора при защите диплома или кандидатской говорили, что, если бы не пара дежурных фраз о решениях очередного съезда во введении, то работа могла быть защищена и в Духовной академии.
– Но неужели можно было так просто выражать свои взгляды?
– В 70 - е годы мы жили в режиме "как бы двойного бытия". Одно – бытие официальное – семинары, комсомольские собрания, кафедры. Другое – кухни, "пятачки", кафе и т.п. Многие студенты выбирали своей специальностью кафедру "Истории и теории научного атеизма", для того, чтобы иметь возможность читать религиозных авторов. Тогда при кафедре был кабинет научной литературы – одно из немногих мест в Москве того времени, где можно было читать Библию. Несколько моих сокурсников стали затем священниками.
– А к вере Вы пришли в студенческие годы?
– Позже, но устойчивый интерес к христианской культуре непосредственно связан с философией. Помню, что мое желание учиться дальше в аспирантуре было вызвано весьма прагматическим соображением – "корочки" кандидата наук позволяли свободно работать в спецхранах библиотек и читать именно ту религиозную литературу, которая была не всем доступна.
– Выходит, прагматизм не такая уж плохая вещь…
– Да, если он своевременный. Помню, с каким трепетом я разрезала еще никем не прочитанные страницы томов с трудами С.Н. Булгакова, изданными за рубежом. Как сейчас помню спецхраны ИНИОНа, в подвале. Чтобы там работать, нужны были постоянные рекомендации, постоянное оформление бумаг и разрешений. А получение степени облегчало доступ к книгам. Это для меня было основным мотивом для продолжения научной работы.
– Как странно это звучит сегодня.
– Да уж, чего - чего, а у нынешних студентов этого мотива быть не может.
– В Ваше время что студенты принимали, а что нет?
– Принимали лекции настоящих ученых: Гайденко, Мамардашвили, Аверинцева, Асмуса. Я не помню, чтобы кто - то из моих друзей высказывал какой - то негативизм по отношению к ним. К кому - то относились снисходительно. Были преподаватели, которые занимали оригинальную позицию. Мы знали, что спорить с ними бесполезно и играли в предлагаемую нам игру. Например, на кафедре "Философии народов СССР" читал лекции один профессор, который свято верил в то, что Достоевский и Толстой – атеисты. Мы, естественно, с этим не соглашались: слава Богу, Толстого и Достоевского тогда свободно читали. Мы посмеивались над такой позицией, но знали, что, если кто из нас проговорится при нем, то получит два балла. Смешно было, когда каждый после экзамена пересказывал, как он пытался избежать неловкой ситуации, чтобы преподавателя не обидеть и остаться при своих убеждениях.
А не принимали мы бездарностей и откровенную дешевую идеологическую апологетику. Вот на такие лекции мы старались не ходить, а если и приходилось – ведь было обязательное посещение – то не слушали, а читали свое.
– Подобных преподавателей было меньшинство на факультете?
– Может, и меньшинство. Таких людей и не запоминаешь. Вообще, хорошо бы, чтоб их всегда было меньшинство.
– Какова была тема Вашей диссертации?
– "Проблема нигилизма в философии Ницше и Хайдеггера". С третьего курса у нас началась специализация, мой выбор пал на кафедру "Истории зарубежной философии". Специфическая кафедра. Там не столько критиковали западную философию, сколько изучали. Даже некоторые называли занятия на кафедре "скрытой апологетикой западной культуры". Мой руководитель был, царство ему небесное, профессор Александр Сергеевич Богомолов, заставлял меня переводить Ницше, хотя многое уже было переведено и предреволюционной России. А вот мои переводы Хайдеггера были одними из первых, я опиралась на них в статьях и диссертации. В то время эта работа была действительно формой популяризации западной философии, которая многими воспринималась как попытка вырваться из страшной одномерности в понимании мира.
– Как же Вы от Ницше пришли к Православию?
– А это странным образом очень связанные вещи. Волею судеб я прослеживала отношения различных мыслителей ко всевозможным религиям, в том числе и к христианству. Тогда для меня уже было очевидно, что более жестокой критики христианства, чем ницшеанская, культура не знает. Марксистская, на мой взгляд, по сравнению с ней, даже гуманна. Ведь Ницше критиковал христианство с позиций психоаналитических. Он не рассматривал ни социальных условий возникновения христианства, ни механизмов отчуждения, не говорил, что христианство – это обман каких - то мудрецов с целью одурманить народные массы. Нет, он исходил из другого. Ницше обвинял Христа в болезненности, видел в Нем психически больного человека.
Судьба у Ницше не проста. То, что он подписывал письма в состоянии помешательства "Распятый", заставляло меня задуматься.
– Получилось, что Ницше привел Вас к вере "от противного".
– Да, и мне кажется, что предназначение Ницше в культуре заключалось в том, чтобы показать несостоятельность неприятия Христа. Тупиковость для личности. Ницше не герой романа, а живой человек. Он испытал на себе ту трагедию, которая происходит, когда человек выходит на уровень богоборчества. В данном случае интеллектуального.
– А как потом Вы перешли к биоэтике?
– После окончания факультета по распределению я попала во Второй медицинский институт. Общение с профессионалами медиками открыло мне сложность тех процессов, которые нынче происходят в медицине. И сформировало для меня новую сферу интересов – биомедицинскую этику в контексте православной христианской нравственности.
– А Вы не боитесь, что студенты Вас могут обвинить в излишнем морализаторстве?
– Не то чтобы боюсь, но постоянно имею это в виду. Каждый раз, идя на лекцию, знаешь, что неизбежно выйдешь на уровень поучений, боишься, как бы поставленные вопросы не были отторгнуты. Пока молодежь достаточно воспринимает терпимо, даже с интересом. Например, начинаешь курс по биоэтике со студентами четвертого курса. Спрашиваешь, кто сможет сделать эвтаназию умирающему пациенту (т.е. по его просьбе совершить убийство). Видишь лес рук – 80% молодых людей считают, что они способны на это. А потом, после занятий, после того, как ты попыталась им раскрыть все механизмы, связанные с эвтаназией, видишь, что их отношение изменилось. Вот это и есть самый важный результат. Тогда приходит и радость.
– Ощущаете ли Вы недостаток медицинского образования?
– Конечно, приходится постоянно работать. Несмотря на то, что уже несколько лет я занимаюсь этой проблематикой и кое - что освоила. Медицина удивительная система наук и знаний. Я вообще с большим уважением отношусь к трудолюбивым студентам, к медикам особенно. Мне приходилось подрабатывать в театральных вузах, педагогических. Сравниваешь, нагрузки у студентов - медиков страшные… Почему? Потому что такие дисциплины, как, например, анатомия, физиология – это огромный объем информации, высокая степень сложности материала, колоссальный труд.
– Есть ли нечто в сегодняшнем студенте, что Вас удивляет, настораживает?
– Меня просто пугают молодые люди, не понимающие христианской нравственности. Например, почему блуд – это грех. Это любовь, говорят. Просто какое - то умопомрачение у некоторых наступило.
– Как Вам на лекциях удается привлечь внимание одновременно и таких студентов и тех, кто хочет учиться и понять.
– Главное заключается в том, чтобы быть настроенным доброжелательно. Хотеть донести и рассказать человеку то, что могло бы ему помочь в жизни. Такой настрой помогает не обижать одних, но и немного радует других.
– Как специалист по биоэтике, объясните кратко, что это такое?
– Биоэтика – область знания. Сформировалась 20 лет назад. Символическим началом нужно считать выход в свет американской энциклопедии по биоэтики в 1978 году. А что такое биоэтика, попробую ответить стихотворением Гельдерлина: "Близок и труден для понимания Бог, но где опасное, там вырастает и спасительное". Так вот, биоэтика – это реакция культуры на те опасные процессы, что происходят в современной медицине. Форма своеобразной защиты человеческой личности.
– Когда стала преподаваться биоэтика у нас?
– Буквально два года назад во всех московских медицинских институтах. Знаю, что и в Университете на кафедре фундаментальной медицины также читается курс по биомедицинской этике и тоже недавно.
– Были ли защиты по специальности?
– Да, но это был аспирант из Индии. За рубежом все уже давно отработано, а у нас в России находится только в стадии становления. Биоэтика – это сфера, которая ждет специалистов. Ждет студентов философов, медиков, богословов, этиков, правоведов, которые смогли бы работать над медицинским законодательством.
С Ириной Васильевной Силуяновой беседовала
Ксения Коренчук, студентка факультет
