Любопытство. Один человек спросил своего друга; «Ты что-нибудь пони­маешь в одержимости?»

Один человек спросил своего друга; «Ты что-нибудь пони­маешь в одержимости?»

«Возможно, — сказал друг, — а в чем, собственно, дело?»

«Я был с женой у одной ясновидящей, и она сказала жене, что в нее вселился бес. Что мне теперь делать?»

На это друг ответил: «Кто ходит к таким людям, так тому и надо. Потому что это ты сейчас одержим, но одержим своим внутренним образом, и так быстро ты от него теперь не изба­вишься.

Ты слышал когда-нибудь об Эрнандо Кортесе? Который с парой сотен солдат завоевал громадное государство ацтеков? Знаешь, как ему это удалось?

Он не знал, что об этом думали другие».

Существуют истории, которые не требуют высокой концент­рации. Мы слушаем их как симфонию, сначала узнавая одну, по­том другую мелодию и различая отдельные слова из хора. Но за­тем мы начинаем в такт двигать пальцами рук или ног, а в финале по спине пробежит, быть может, холодок, и ощущение это прохо­дит не сразу, и мы, сами не зная, как это получилось, чувствуем возбуждение, как если бы свежий ветер подул в открытое окно. Собрание

Властитель одного «пульсирующего» царства, границы кото­рого были открыты во всех направлениях, заподозрил своих кня­зей в том, что их провинции были для них важнее, чем царство в целом. И тогда он пригласил их всех вместе явиться ко двору.

Княжество первого находилось среди высоких гор, это была широкая плодородная равнина, сад царства. Его подданные славились своей смышленостью и прозорливостью, чувством прекрасного и умением жить легко: это был трудолюбивый и веселый народ.

Княжество второго лежало в горах средней высоты, и эхо, гулявшее в них, было слышно в самых дальних уголках его до­лин. О его подданных говорили, что они очень щепетильны и внимательно следят за соблюдением прав и порядка. И будто чиновники у них были самые лучшие. А еще они любили до­машнее музицирование.

Княжество третьего находилось в низине. На востоке оно гра­ничило с морем, и край этот был еще очень мало исследован. Его подданные населяли узкие полосы прибрежной земли, обрабаты­вали свои небольшие обнесенные забором сады и мало знали друг о друге и о внешнем мире. Правда, некоторые из них заплывали далеко в неведомое море и, вернувшись, знали о тайнах глубины, ее опасностях и красоте. Но они мало говорили об этом.

Когда все три князя прибыли ко двору, государь выбрал для их приема самый чудесный из своих залов. Его оформлением занимались странствующие мастера с высоких гор. Светящие­ся фрески на его стенах создавали ощущение безграничности помещения, а потолок его был единой картиной, выписанной так обманчиво, что можно было подумать, будто стоишь на про­сторе и смотришь в открытое небо. Сквозь светлые окна был виден цветущий сад, а обеденные столы были убраны гирлян­дами цветов, настолько многообразных форм и оттенков, что слезы наворачивались на глаза от их великолепия.

Со средних гор были приглашены музыканты — каждый из них был мастером своего инструмента, чтобы своей игрой они Услаждали слух гостей.

Первый пробежался рукой по струнам лютни и извлек столь чарующие звуки, словно капли упали из серебряной чаши. Ког­да же он заиграл в полную силу, звук многих голосов пронесся по залу, стал тише, будто парил где-то далеко-далеко, а потом еще долго казалось, будто звучит сама тишина, настолько чу­десной была его игра.

Второй провел смычком по струнам скрипки. Звуки, выз­ванные им, были мягки и текучи, они набухали и тихо опадали, журчали, иногда всхлипывая, льстили, как воркование голуб­ки, вдруг резко скрежетали и снова текли нежно и густо.

Третий дул в медную трубу, которая гремела так, словно это сияло само солнце, мощно, как прорыв света на заре, так что стекла звенели, готовые разлететься на осколки от светлого ее звучания.

Четвертый играл на дудочке из бамбука, и звуки ее струи­лись, как дыхание или как песнь дрозда и завывание бури. И потом снова как щебет птиц и затихающий вздох.

Пятый проворно стучал молоточками по скрепленным меж­ду собой деревянным дощечкам, и звук этот был похож на звон бокалов или серебряных колоколов, раскачиваемых порывами ветра, покуда, колеблемые изнутри, они не зазвенят.

Шестой ударил по клавишам органа с восемью регистрами, на котором он мог гудеть, звенеть, реветь, греметь, шуметь, ро­котать и грохотать. Его игра резонировала с игрой других, при­давая ей полнозвучную глубину, и так мощен был его звук, что зал дрожал, будто вибрируя вместе с ним.

Для потехи гостей из нижнего княжества были приглаше­ны танцоры и фокусники. Они репетировали ходьбу на ходу­лях, раскачивались вправо и влево, тренировались в исполне­нии пируэтов и разных прыжков. Затем они вытягивались, что­бы растянуть мышцы. Один из них пробовал даже босиком с завязанными глазами жонглировать на качающемся канате. Но вот уже и повара с дымящимися блюдами, издававшими вос­хитительные запахи. Виночерпий попробовал охлажденное вино, погонял его под языком, ощутил букет, почувствовал, как оно мягко вяжет небо, потянул носом, чтобы ощутить его аро­мат, хотел было чихнуть, но тут же снова принял прежнюю позу, ибо в этот момент начали входить гости.

Это было шумное празднество. Правда, некоторое время по­требовалось на то, чтобы гости смогли найти общий язык. Но потом они почувствовали взаимную симпатию, стали представ­лять друг другу свои искусства и своих мастеров, пили на бру­дершафт и никак не хотели расходиться. Один лишь государь держался в стороне, ибо он понял, насколько чужими были ему гости и что ему, чтобы по-настоящему с ними познакомиться, тоже придется отправиться к ним, как они приехали к нему.

На следующее утро все три князя вместе появились перед народом. Но уже к обеду они пустились в обратный путь, каж­дый в свою родную провинцию.

А про государя говорили, что еще ранним утром он отпра­вился в путешествие, которому давно уже пора было состоять­ся, в путешествие в свои провинции, до самых границ, через всю свою страну.

Целое

Один знаменитый философ придерживался мнения, что если осел окажется ровно между двух одинаковых куч сена, которые одинаково хорошо пахнут и одинаково привлекатель­но выглядят, то наверняка подохнет от голода, поскольку не сможет сделать выбор.

Услышав это, один крестьянин сказал: «Это грозит только какому-то философскому ослу. Потому что нормальный осел съест или ту или другую, или и ту, и другую».