Summary. The article is devoted to the evolution of the English Aristocracy in the 15th century

The article is devoted to the evolution of the English Aristocracy in the 15^th century. It deals with the problems of social and personnal transformation of the aristocracy from 1399 to 1485.

Firstly, the author stresses the fact that the old aristocracy, formed in the Plantagenet dynasty, was not destroyed during the War of the Roses and a lot of old families were maintained in the beginning of the Tudor reign.

Secondly, the article consideres the thesis of making the new aristocracy during the reign of Edward IV and it is argued that the formation of the new aristocracy must be dated from the 16^th century.

In conclusion, the author affirms the thesis that on the eve of the Tudor dynasty the old aristocracy wasmaintained as real political force.

Европа

С.В. Кондратьев

Тюменский университет

Представления о «свободе» (freedom), «вольности» (liberty) и «собственности» (property) в предреволюционной Англии*

В предреволюционной Англии представления о том, что устойчивость существующего порядка поддерживается правом, которое определяет и защищает прерогативы короля и вольности подданных, были широко распространены.[134] В середине 1620-х гг. на одном судебном заседании по делу «пяти рыцарей» адвокат Брэмстон восклицал: «Законы называются величайшим наследием каждого подданного, наследием наследий, без этого наследия мы не имеем наследия».[135] Другой более известный юрист - Джон Селден - на том же процессе сказал: «Свобода для подданного является ценнейшим наследием из всего того, чем он обла­дает».[136]

В официальных документах, судебных и парламентских речах предреволюционной Англии действительно часто встречаются термины, которые и сегодня заставляют учащенно биться сердца записных либералов, - «свободы», «право», «права» («freedom», «freedoms», «liberty», «liberties», «law», «right», «rights»). Но, в отличие от термина «право» (law), юридические трактаты почти не содержат определения «свободы» (liberty). При подчеркнутом интересе современников к своим правам, правоведы - увы! - почти не оставили развернутых характеристик «свободы» в юридических произведениях. Только у У.Ноя и Эд.Кока нам удалось отыскать какие-то дефиниции.

Трактат У.Ноя «Об основаниях и максимах с анализом законов Англии» содержит небольшую главку с показательным названием «Вольности» (Liberties), в которой можно прочесть: «Вольность – это королевская привилегия, переданная в руки подданного. Все вольности исходят от короны, и, следовательно, они отменяются, если при выморочности, конфискации или тому подобному, их опять возвращают короне, ибо стоящий выше (greater) забирает у того, кто находится под ним». Эти «вольности», или привилегии, корона должна предоставлять специальными документами (by special words). Любой, подчеркивает юрист, может пользоваться заброшенным парком, участком, заблудившимся животным, отбившейся скотиной, останками кораблекрушений и держанием по предписанию или без разрешения суда, но не каждый имеет то, что оспаривается по иску, не каждый получает имущество преступников, беглецов или поставленных вне закона (One may have a park, a leet, waif, stray, wreck of sea, and tenura placitorum, by prescription, and without allowance in eyre; but not cognisance of plea, nor cattala felonum, vel fugitivorum aut utlagatorum). Изымается привилегия тогда, когда ею пользуются не по назначению (например, торгуют не тем товаром, на который получена лицензия) либо тогда, когда не пользуются вовсе[137]. Очевидно, что истолкование юриста сугубо средневековое. Ибо под «свободами» он подразумевает вольности, права и привилегии, которые подданные получают от короля.

Более широкое толкование оставил Эд. Кок. Вот как он определяет слово «libertates» в комментариях к Великой Хартии Вольностей. По его мнению, это слово имеет три значения. Во-первых, оно указывает на тождественность «libertates» английским законам (it signifieth the laws of the realme, in which respect this chapter is called, charta libertatum). Во-вторых, латинское «libertates» переводится английским «свободы» (freedoms) - «свободы, которые имеют подданные Англии». Эти свободы незыблемы. Они стоят выше привилегий отдельных лиц и сообществ. Например, если сообщество портных предпишет своим членам под угрозой штрафа сдать половину готового платья для того, чтобы одеть в него работающих на сообщество рабочих, то «это предписание будет противоречить праву, поскольку оно противоречит свободе подданного, ибо каждый подданный имеет право (freedome) отдавать свою одежду тому, кому он пожелает». В-третьих, «liberties» означают пожалования и привилегии, которые подданный имеет в качестве королевского дара, как-то добро, имущество и подобное этому преступников и поставленных вне закона; либо которые получает посредством предписания, как-то останки кораблекрушения, заблудившиеся животное, отбившуюся скотину и тому подобное». Свободе подданного и Великой хартии, здесь же продолжает Эд. Кок, противоречат монопольные патенты, которые выдавала корона, и которые отдавали рынок отдельным привилегированным компаниям и купцам.[138]

На наш взгляд, в раннестюартовскую эпоху идея свободы находилась на том этапе формирования и становления, когда она, оперевшись на право, начала отделяться от средневековых представлений о даруемых королем подданным и поэтому зависимых от его воли вольностям и привилегиям. Заметим также, что в предреволюционной Англии проблема «вольностей и прав» подданных наиболее отчетливо звучит как антиномия, или дихотомия, королевской власти. Например, в «Апологии палаты общин» можно прочесть следующее: «Прерогативы королей легко могут расширяться и на самом деле расширяются с каждым днем; привилегии же подданных по большей части находятся в одном и том же неизменном положении. Эти привилегии при большой предусмотрительности и заботе могут быть сохранены, но если они когда-либо утрачиваются, то восстанавливаются с большими трудностями».[139] Корона нередко пыталась распорядиться частью имущества подданных как своей собственностью. Поэтому существование проблемы соотношения и противоречия власти и свободы отчетливо осознавалось современниками. Это была та историческая дихотомия, которая, как заметил бы Эрих Фромм, уничтожается в результате деятельности самих людей.[140] Не наша задача судить о том, сколько исторического времени требуется для этого. Как известно, англичанам не хватило семнадцатого века для ее разрешения.

Среди всех составляющих либеральной мысли две нам представляются наиболее важными - это идея о незыблемости личной свободы и идея о незыблемости собственности. Сегодня есть согласие в том, что собственность и свобода должны быть защищены законом и могут отчуждаться только посредством установленных процедур. Но в первой половине XVII в. вокруг этих двух идей велись наиболее интенсивные дискуссии в судах и парламенте.

Петиция палаты общин 1610 г. прямо говорила, что для подданных «нет ничего более дорогого и ценного, чем быть ведомыми и руководимыми определенным законом, который отдает как голове, так и членам то, что по праву им принадлежит… Из этого корня выросло бесспорное право народа нашего королевства не подвергаться какому-либо наказанию, которое налагалось бы на жизнь, земли, личность или имущество иначе, как с согласия общего права страны или статутов, принятых с общего согласия всего парламента. Несмотря на это, очевидно, что в последние годы много чаще, чем в предыдущее время, издавались прокламации, которые распространялись не только на свободу, но также и на имущество, наследство, источники доходов людей; некоторые из прокламаций стремились изменить отдельные положения закона и заменить их новыми».[141]

В 1557 г. юрист Уильям Стэнфорд допускал наличие у короля права на беспричинный арест подданного.[142] Человек может быть лишен жизни только в соответствии с законом, но одного подозрения в организации заговора достаточно королю для ареста человека, писал Уолтэр Рэли.[143] Томас Хэдли, выступая в парламенте 1610 г., признавал, что там, где заходит речь о «государственных проблемах», там король может заключить подданного в тюрьму, не объявляя причины.[144] Постоянный оппонент королевской власти Эд. Кок в парламенте 1621 г. соглашался, что, по меньшей мере, два члена Тайного совета могут на законных основаниях принять решение о заключении подданного в тюрьму без объявления причины.[145] Все они под законными основаниями понимали общее право Англии.

Старший современник Эд. Кока, антикварий Уильям Лэмбард, полагал, что привилегию беспричинно заключать в тюрьму английские монархи приобрели со времен прихода в Англию нормандов. Она принадлежит короне по праву завоевания и является частью абсолютной власти.[146] В 1613 г. Тайный Совет в одном из своих актов заявил, что право беспричинного ареста есть «часть абсолютной власти» короля. [147]

Однако позже стали раздаваться другие речи. В парламенте 1621 г. Эдвард Элфорд заявил, что признание за королем права заключать в подданных в тюрьму без объяснения причин, с неопределенной ссылкой «на проблемы государства» (matters of state), просто превращает свободных в вилланов.[148] Тогда же в палату был поддан законопроект, который предполагал возможность беспричинного ареста, только в том случае, если инициатива исходит от шести членов Тайного совета.[149] В 1624 г. в парламент был подан аналогичный билль, который предлагал ограничить время беспричинного ареста десятью днями.[150]

В 1627 г. правительство без предъявления обвинения и «беспричинно», как говорили его оппоненты, заключило в тюрьмы более сотни человек, отказавшихся платить «принудительный заем». Недовольство, вызванное этим актом, затем вылилось в суде, где рассматривалось так называемое дело «пяти рыцарей», и еще позже в парламенте 1628 г., принявшем «Петицию о праве».[151] Адвокаты подсудимых и депутаты парламента неоднократно заявляли, что практика заключения подданных в тюрьму «без объявления причины» не может считаться законной, она противоречит праву страны и превращает подданных в вилланов (крепостных). Это положение вошло в заключительный вариант Петиции о праве, подписанный Карлом I. Таким образом, казалось бы, практика беспричинных арестов окончательно была признана незаконной. Однако, королевская власть по-прежнему ее использовала. Так случилось в 1636 г., когда Генри Бэртон заявил, что, противореча Петиции о праве, его арестовали без объявления причины. В 1637 г. аналогичные обвинения в адрес королевской власти звучали в ходе судебного разбирательства дела Джона Гемпдона, отказавшегося выплачивать «корабельные деньги». [152]

К началу XVII в. общим было мнение, что Бог, как творец всего сущего, является полным владельцем, распорядителем и собственником всего им созданного. Далее, одни полагали, что люди после акта божественной креации сообща владели и пользовались его творениями. Собственность и появление представлений «о моем и твоем» явились следствием греха первых людей. Грех и сопровождающая его алчность стали причиной распада человеческих общностей, возникновения государства и власти, и, наконец, стремления определить и защитить собственность.[153] «Когда действовало естественное право, - писал генеральный атторней Ирландии Джон Дэвис,- все вещи были общими, все люди равными, не было ни Моего, ни Твоего, не было ни короля, ни подданного; затем установилось право народов, которое ограничило естественное право, ввело собственность, породило классификацию вещей, создало королей и правителей, уничтожило равенство между людьми. Собственность вызвала к жизни сделки, торговлю и транспорт, которые не могут осуществляться без короля или магистрата. Поэтому первая и главная причина появления королей состояла в поддержании собственности, сделок, транспорта и коммерции среди людей».[154] У известного елизаветинского и раннестюартовского поэта и богослова Джона Донна можно прочесть: «У Природы есть Закон… Множество обязанностей наложено на нас сим Законом, но они не предусмотрены изначально в естественном праве; так, наши законы собственности основаны на естественном праве, гласящем: «Каждому – свое», - но изначально естественное право не знало «Моего и твоего» - все владели всем; повиновение властям подтверждается естественным правом, но ведь поначалу не было ни властей, ни судей».[155] За появлением права народов последовало возникновение дефиниций, механизмов, процедур по защите, отчуждению и передаче собственности. «Если владение и собственность, - говорит Уильям Фулбэк,- выделились в праве народов, то способы их приобретения были описаны в цивильном и общем праве».[156]

Другие, напротив, считали, что чувством собственности человек обладает изначально. Так думали Джон Селден и Джордж Селтерн. Последний писал: «Я не могу согласится с мнением Грациана, что все вещи по праву природы были общими. Я полагаю, что чувство собственности установлено Всемогущем Господом изначально. Это отражено в естественном праве, в других законах, в значениях слов, которые дают человеку право владения и собственности над всеми вещами».[157]

Обратимся теперь к парламентской и судебной практике. В 1606 г. в суде Казначейства разбиралось дело купца Джона Бейта, который отказался платить введенные короной, но сомнительные с точки зрения права пошлины (impositions).[158] Судьи встали на сторону королевской власти, заявив, что «богатство короля - в общественном богатстве его подданных. По своему желанию король может взять бревно из леса подданного, но только так, как это определено в лесном праве. Для собственных нужд он может брать продовольствие у поставщика, но изыматься оно должно по разумной цене и без злоупотреблений». Порты принадлежат королю, и он может благодаря этому вводить новые пошлины.[159]

Депутаты парламента 1610 г. высказывали принципиально иные точки зрения. Джеймс Уайтлок за практикой взимания импозиций увидел стремление короны распоряжаться собственностью подданных по своему усмотрению и превратить свободных англичан в слуг. Вопрос состоит не в том, говорил он, обращаясь к коммонерам, «чтобы определить, что мы имеем, а в том, имеем ли мы хоть что-нибудь или не имеем ничего. Если у короля есть право распоряжаться нашей собственностью (to alter the property) без нашего согласия, то мы только слуги его воли. Если нашей собственностью распоряжается король и парламент, тогда мы имеем собственность и являемся слугами нашей воли; ибо то, что делается в парламенте, делается по нашей воле и по нашему согласию».[160] Вторя ему, Николас Фуллер называл право подданного распоряжаться своей собственностью абсолютным. «По законам Англии, - продолжал он,- подданные обладают таким правом собственности на землю и движимость, что без их согласия король не может получить какую-либо долю»[161]. «В нашем королевстве Англия, – заявил Томас Хэдли, - законы королевства являются наследием не только короля, но и подданных, которые король не должен ни отменить, ни упразднить. Соответственно, из этого следует, что король не может изменить право собственности на земли или движимое имущество кого-либо из своих свободных подданных без их согласия… Из Великой хартии вольностей Англии явствует, что право не только защищает нашу жизнь и личность от абсолютной власти и прерогативы короля, но также защищает наши земли и имущество». [162]

В 1614 г., не получив субсидий от «Гнилого парламента», корона приступила к сбору «добровольных дарений» (беневоленсов). В ходе сбора некто Оливер Сент-Джон, житель городка Мальборо, графство Уилтшир, написал мэру города, а затем опубликовал специальное письмо против беневоленсов. В ходе судебного разбирательство он говорил, что «беневоленсы противоречат праву, разуму и религии», и что по Великой Хартии Вольностей «ни один свободный человек не может быть обездолен иначе, как по законам страны».[163]

В 1626 г. королевская власть прибегла к сбору «принудительного займа» против которого выступили «пять рыцарей». Парламентарии, обсуждая в 1628 г., принудительный заем высказывались резко негативно в адрес власти. По мнению Френсиса Сеймора, «последний сбор денег проти­воречит акту парламента».[164] Джон Элиот заявлял: «Право дает каждому то, что у него есть. Должны охраняться права любого рода... Древнее право Англии, Великая Хартия и другие статуты говорят: подданный не может быть обременен займами, поборами или беневоленсами. Но мы чувствуем их бремя. Разве это не про­тиворечит праву? Где право? Где «мое и твое»? Все подпало под произвол верховной власти».[165] Эд.Кок напоминал остальным членам палаты: «Король не мо­жет принуждать кого-либо к займу... Займы против воли поддан­ного есть деяния, противоречащие разуму и вольностям страны».[166] Дадли Диггс сказал: «Бесспорным и фундаментальным по­ложением нашего древнего общего закона Англии является то, что подданный обладает подлинным правом собственности над своей движимостью и владениями, которое охраняется как святое. Наше «мое и твое» является нянькой производства (industry) и ма­терью отваги, без которых не может быть правосудия и его глав­ной задачи - защиты «моего и твоего». Недавно это бесспорное прирожденное право свободных подданных подверглось очень тяже­лому нападению и ущемлению». [167]

Большинством голосов палата общин приняла резолюцию, которая гласила: «что каждый сво­бодный человек имеет древнее и несомненное право на полное распоряжение своим движимым и недвижимым имуществом, и что никакой налог, платеж, заем, дарение или иное не может быть введено или наложено королем или его министром без общего сог­ласия, выраженного актом парламента».[168]

В 1634 г. королевская власть реанимировала старый налог, именуемый «корабельными деньгами», который, противореча традиции, стала взимать ни только с прибрежных графств, но по всей территории королевства. В Бэкингемшире возникло довольно широкое движение против его выплаты. Первым в списке отказников значилось имя Джона Гемпдона, что затем привлекло его на скамью подсудимых и сделало одним из самых известных персонажей английской истории. В процессе суда адвокат Гемпдона Оливер Сент-Джон говорил, что виллан не имеет права распоряжаться ни собой, ни собственностью – землей и имуществом – без воли лорда, который может обложить виллана любым налогом. Но «фригольдеры, лучшие люди королевства, всегда имели абсолютное право на первое, и на второе».[169] «Право собственности принадлежит подданному, без него он теряет все права».[170] Полемика по поводу «корабельных денег» продолжилась в Коротком парламенте 1640 г. Большинство парламентариев согласились с мнением, высказанном спикером Джоном Гленвиллом: «Говоря по совести, «корабельные деньги» – незаконны».[171]

Итак. Приведенный материал судебных тяжб и парламентских дискуссий позволяет говорить о том, что в предреволюционной Англии сформировались достаточно определенные политико-правовые представления о незыблемом праве подданных на собственность и на личную свободу. Существующая правовая система, несмотря на усилия со стороны правительства и королевской власти, предлагала подданным процедуры защиты этих прав. Процедуры эти довольно часто оказывались неэффективными. Королевская власть, действующая с позиции силы, отправляющая в отставку строптивых судей, отдающая под стражу слишком резких в своей критике и слишком последовательных в своих аргументах парламентариев, выходила формальной победительницей из судебных состязаний. Вместе с тем многие юристы и парламентарии фактически утверждали, что королевская власть нарушает сложившиеся законы и традиции, посягает на права и вольности подданных, распоряжается их собственностью как своей. По мнению многих юристов и коммонеров, поведение короны в собственной стране близко к поведению завоевателей, превращающих свободных подданных в крепостных вилланов и рабов. Традиционную формулу о том, что король не может быть неправым, они понимали так, что король не может быть неправым, если действует в рамках права. Бросается в глаза, что в своих аргументах оппоненты короны гораздо чаще обращаются к законодательству, ссылаются на старинные статуты и прецеденты. Они, как кажется сегодня, излишне технологичны в своих доводах.