2015-05-30
263
Хольт сама это предложила. Ее осенила внезапная мысль, но она предупредила, что может быть и не права.
— Попробовать стоит, — отозвался Юханссон.
Поэтому сейчас, ранним утром в среду, он заперся с Викландером в своем кабинете. Они отрабатывали тактику. Юханссон, несмотря на вчерашнее, был на удивление бодр.
— Вижу, ты уже поговорил с коллегой Хольт, — сказал Юханссон и кивнул на золотой трезубец на лацкане пиджака Викландера.
— Ветеран береговой охраны, — кивнул Викландер не без гордости.
— Накладные усы тоже смотрелись бы неплохо. — Юханссон пребывал в превосходном настроении: наконец-то ему предстояло заняться чем-то реальным, невзирая на его высокий ранг и сомнительную оперативную форму — после стольких-то лет.
Накануне Хольт вдруг вспомнила соседа Эрикссона, майора, который уже тогда, десять лет назад, показался ей подозрительным.
— У меня сложилось впечатление, будто он что-то скрывает, — сказала она. — Осторожный субъект, даже чересчур осторожный… Глазок в двери — лестничная площадка как на ладони. Поскольку у Эрикссона в тот вечер сильно шумели, я готова поспорить — он смотрел в этот глазок и, вполне возможно, видел преступника… или преступницу. Тогда мы были совершенно уверены, что это мужчина, — пояснила Хольт. — Все были уверены, не только Бекстрём.
|
|
|
— А почему этот сосед ничего не сказал? — спросил Юханссон. — Если, конечно, ему было что сказать.
— Думаю, по нескольким причинам. Во-первых, он терпеть не мог Эрикссона. Во-вторых, он терпеть не может полицию. Этого вполне хватит, чтобы держать язык за зубами. И к тому же промолчать ему было удобнее, — добавила она.
— Что ты хочешь сказать?
— Он все время старался показать, какой он истинный воин старой закалки, еще немного — и продемонстрировал бы нам раны времен финской войны. Во всяком случае, он ими хвастался… Если предположить, что тогда он просто испугался, как и все нормальные люди, не решился вмешаться, то ему вовсе не хотелось в этом признаваться. Проще промолчать.
— Это верно, — кивнул Юханссон. — Однако наиболее вероятно, что он ничего не видел?
— Да. Это наиболее вероятно. Скорее всего, я ошибаюсь.
— Может быть, но попробовать стоит… А почему ты хочешь, чтобы этим занялся именно я? Я такими делами давно не занимался…
Хотя сделаю это с удовольствием, подумал он.
— Потому что ты лучше кого бы то ни было сумеешь подобрать к старику отмычку.
— Тебе кажется, я разделяю его политические взгляды? — сухо спросил Юханссон.
Поосторожнее на поворотах, Хольт.
— Нет. — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Ты выглядишь как человек с твердыми убеждениями.
|
|
|
— Забавно, — хмыкнул он.
И насколько это забавно по шкале от единицы до десяти, как любит говорить его жена?
— Меня он, похоже, вообще не заметил, — продолжила Хольт. — Ну, Ярнебринга трудно не заметить, — слабо улыбнулась она. — Только у меня сложилось впечатление, что Бу показался майору слишком… незамысловатым, что ли… чтобы он принял его всерьез.
— Мне кажется, я начинаю понимать этого типа, — заметил Юханссон.
И вот теперь они сидели в квартире майора на Родмансгатан.
— Полиция безопасности… К тому же чуть не самый высший эшелон, если я правильно понимаю, — сказал майор, кладя визитку Юханссона на письменный стол. — Чему обязан такой честью?
— Дело касается вашего соседа, убитого в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, господин майор Карлгрен, — ответил Юханссон.
— А, это ничтожество, — приветливо отозвался майор. — Почему это вдруг СЭПО им заинтересовалась? Пока он был жив, то вроде бы для вас никакого интереса не представлял.
— Господин майор наверняка отнесется с пониманием… Мы не имеем права вдаваться в детали, — строго произнес Юханссон. — Единственное, что я могу сказать: мы, то есть я и мой коллега Викландер, проверяем кое-какую информацию наших друзей из военной разведки. — Он глазами показал на значок на лацкане Викландера.
Вообще говоря, все так и есть, подумал Юханссон, хотя их загадочные друзья из военной разведки вряд ли предполагали подобный оборот дела.
— Береговая охрана, — с одобрением констатировал майор, кивнув на значок Викландера.
— Да, — так же коротко, по-военному, ответил Викландер, тоже всем видом показывая нежелание вдаваться в детали.
— Я с большим уважением отношусь к военному опыту господина майора, — сказал Юханссон. Он заранее решил не скупиться на комплименты. — Кстати, мой близкий родственник тоже сражался на стороне финнов.
— Как его имя? — спросил майор, внимательно глядя на Юханссона.
— Юханссон. Петрус Юханссон. Состоял в горно-егерской дивизии в чине капрала, погиб под Тольваерви.
— Это ваш отец?
— Дядя, — соврал Юханссон. На самом деле это был двоюродный брат отца, полусумасшедший тип, о котором старшее поколение Юханссонов, если уж выпадал случай, всегда говорило, мягко выражаясь, с большим неодобрением.
— Я знаю о нем, — кивнул майор. — Мы никогда не встречались, но я знаю: капрал Петрус Юханссон пал смертью храбрых. Примите мои соболезнования.
— Спасибо, — поблагодарил Юханссон. Он был неприятно поражен: восьмидесятилетний майор, сочтя капрала его отцом, предположил, следовательно, что он, Ларс Мартин Юханссон, родился не позже 1940 года!
Надо сесть на диету, решил он.
— Но смерть его была не напрасна, — торжественно сказал майор. — События последних лет подтверждают это с особой ясностью.
— Я, безусловно, понимаю, что если даже господин майор тогда, в восемьдесят девятом году, видел кого-то, то мог предпочесть не распространяться по этому поводу, учитывая характер убитого и что сотрудники полиции из «открытого» сектора, проводившие следствие, с точки зрения господина майора обладали весьма ограниченным пониманием вопросов политической безопасности… Думаю, что такая степень откровенности с моей стороны допустима, — сказал Юханссон, решивший напустить туману и дать понять майору, что люди, искавшие преступника, были немногим лучше, чем сам Эрикссон.
— Что вы хотите знать? — коротко спросил майор. Вид у него был такой, словно он только что принял важное решение.
— Я хочу знать, не видели ли вы в тот вечер какого-нибудь мужчину, выходящего из квартиры Эрикссона.
— А с чего вы решили, что это был мужчина?
В эту секунду Юханссон понял, что его тактика принесла успех.
— Что хочет этим сказать господин майор Карлгрен? — спросил он с наигранным удивлением.
|
|
|
— Я хочу сказать, что это был никакой не мужчина. Молодая женщина, лет двадцати пяти, самое большее — тридцати. Хорошо одета… Прижимала к груди портфель или что-то в этом роде… Она была очень возбуждена, хлопнула дверью и сбежала по лестнице — ничего удивительного, если вспомнить обстоятельства.
— Вы можете припомнить, как она выглядела?
— Хорошо она выглядела, — уверенно сказал майор. — Дорогая одежда, роскошные волосы — рыжие… нет, скорее темно-рыжие… Что она могла иметь общего с этой гнидой Эрикссоном? К тому же он был намного старше. Когда мне рассказали, что произошло, я решил, что он хотел ее изнасиловать, а она защищалась… У меня не было ни малейшего желания помогать полиции ее найти. — Он вызывающе посмотрел на Юханссона. — Даже мысли такой не возникло.
Они показали майору фотографии: двенадцать молодых женщин, среди них Хелена Штейн в тридцатилетнем возрасте и три снимка молодых женщин с тем же цветом волос и типом лица, что и Штейн.
— Вот эту я знаю, — хмыкнул майор, ткнув худым, похожим на коготь хищной птицы пальцем на фотографию Иоланты. — Это его польская шалава, она у него прибиралась…
— А еще кого-нибудь вы узнаете?
Майор разложил оставшиеся одиннадцать снимков веером на письменном столе. Он брал их по очереди и внимательно рассматривал. Взяв последнюю фотографию, он отрицательно покачал головой:
— Нет. К сожалению. Я помню только ее темно-рыжие волосы… Возможно, она здесь и есть, ничего другого сказать не могу.
Не всё сразу, философски подумал Юханссон. Впрочем, для него опознание и не имело принципиального значения, поскольку он уже вычислил, как все произошло.
— Большое спасибо за помощь.
— И кто же это? — спросил майор, показывая на снимки. — Кто из них?
— По правде говоря, мы не знаем, — опять соврал Юханссон.
— Надеюсь, она выкрутится, — пожелал незнакомке старик. — Эрикссон был настоящий слизняк.
Вернувшись на службу, Юханссон тут же вызвал к себе Хольт и рассказал о визите к майору.
— Думаю, самое время тебе поговорить с Хеленой Штейн, — сказал он.
|
|
|
— Ты уже отказался от мысли спихнуть это дело на «открытый» сектор?
— Отказался, — убежденно произнес Юханссон, хотя его по-прежнему одолевали сомнения на этот счет. — Будет масса ненужной болтовни. Мы пока просто расспросим ее о контактах с Эрикссоном, не объясняя, почему мы им интересуемся. Если она сдуру начнет отрицать, что была с ним знакома, обратимся к прокурору и станем решать вопрос о задержании.
Интересно будет посмотреть на его физиономию, подумал он.
— А если не начнет?
— У тебя есть предложения?
— Нет.
— Вот видишь, — вставая, сказал Юханссон. Он посмотрел на часы и улыбнулся, чтобы немного разрядить ситуацию. — А теперь извини, мне пора.
— Хелена Штейн, — протянул непосредственный начальник Юханссона, генеральный директор СЭПО, и вдумчиво покивал головой. — Очень интересная женщина.
— Я так понимаю, ты с ней встречался.
— Еще бы! Она работала в Министерстве в одно время со мной, хотя и не под моим руководством. Я встречался с ней много раз, а когда она работала в экспертном совете, чуть ли не ежедневно.
— Я-то никогда не имел такого удовольствия. И что она из себя представляет?
— Одаренная женщина, я бы даже сказал, талантливая, блестящий юрист. А внешность… Знаешь, такой холодноватый стиль. Она компенсирует свои довольно радикальные взгляды блузочкой с завязками, плиссированной юбкой и туфлями на высоком каблуке… Цвета подобраны безупречно. — Произнеся последнюю фразу, генеральный директор почему-то прокашлялся.
— Но она не из тех, на ком женятся, — предположил Юханссон, — если мужик хочет, чтобы в доме были тишь да гладь.
Юханссон в беседах с начальством очень легко входил в роль простецкого парня из народа.
— Это ты так считаешь, — отозвался генеральный. — Я бы сказал, она не только очень умна, но и прекрасно образованна, к тому же всегда готова отстаивать свои взгляды… весьма непримиримо. Женщина, которая не по зубам большинству мужчин… По крайней мере, в нашем поколении.
— То есть простому парню из деревни там делать нечего, — с удовольствием сказал Юханссон.
— Совершенно нечего. — Генеральный внезапно посерьезнел. — Но, насколько я понимаю, у нее появились проблемы.
— Да, — кивнул Юханссон. — Мало этого, вся история малопонятна и запутанна… И в кои-то веки запутали ее не мы.
— Ты сказал «запутанна»?
— Да, — подтвердил Юханссон. — И еще как.
— Тогда не будем торопиться. В твоем обществе мне нечего бояться показаться невеждой, но официально я не могу себе это позволить.
— Речь идет о трех взаимосвязанных проблемах. Первая — участие Штейн в захвате западногерманского посольства двадцать пять лет назад. Вторая — целый ряд странных случайностей в работе с этим делом, и случайности эти начались два года назад, когда ее назначили заместителем министра. И третья касается убийства одного из ее знакомых тех времен — с этим, мне кажется, надо немного подождать…
— Почему?
— Подождать, пока мы узнаем немного больше. Впрочем, это, очевидно, не займет много времени, так что ожидание будет недолгим.
— Западногерманское посольство… — задумчиво проговорил генеральный. — Она в те годы была еще девчонкой. Сколько ей было лет?
— Шестнадцать. Переживала юношеское увлечение радикализмом. К тому же ее просто-напросто использовал и обманул ее бойфренд, человек вдвое старше ее.
— А конкретно? Что она делала?
— Помогала немцам в мелочах. Ничего страшного. Давала взаймы отцовскую машину, которую ее приятель, ныне покойный Стен Веландер, использовал, в частности, для рекогносцировки. У нее даже прав тогда не было… Отец уехал за границу, так что машина была в ее распоряжении… Покупала для них провизию… Что еще?.. Да, немцы пару дней жили на даче родственников ее матери.
— Семья Тишлеров, летняя усадьба на Вермдё, — сказал генеральный, который, оказывается, вовсе не был таким уж невеждой.
— Вот именно. Но она в этом практически не принимала участия, все организовал ее старший двоюродный брат Тео.
— Это все?
— Да, — ответил Юханссон. — Все.
— А она знала, что задумали немцы?
— Нет. Даже не догадывалась. Она считала, что помогает немецким студентам-активистам, которых преследуют на родине, спрятаться от полиции. Ее убедил в этом ее приятель Веландер.
— Короче говоря, мы имеем дело с детским радикализмом в сочетании с детской же безответственностью, — сделал вывод генеральный директор.
— Примерно так.
— И мы совершенно уверены в том, что она делала и чего она не делала?
— Да. Ни малейших сомнений ни по одному из пунктов.
— В таком случае, — поднял глаза к потолку генеральный директор, — речь идет об укрывательстве преступников, и срок давности истек лет примерно… лет пятнадцать назад, скорее, даже двадцать.
— Что-то в этом роде, — согласился Юханссон. — Я в юриспруденции не силен.
— Зато я силен, — улыбнулся генеральный. — Почему два года назад мы опять занялись этим делом?
— Как считает мой предшественник Берг, причин было несколько. Оба активных пособника террористов, Веландер и Эрикссон, давно умерли. Участие Штейн незначительно, срок давности истек, то же касается и Тишлера. Не следует забывать о деятельности всех этих «комиссий правды»…
Захват посольства был очень заметным событием, он и сейчас еще представляет интерес и для прессы, и для политиков. Я, например, не сомневаюсь, что немецкие средства массовой информации имеют свою точку зрения на участие шведов в этой истории: у убитых наверняка еще живы родственники и близкие. Так что решили для общего спокойствия расставить все точки над тем более что никаких драматических открытий не предвиделось.
— А ты не думаешь, что были и какие-то другие причины? Те, что Берг не упоминал?
— Думаю, — ответил Юханссон. — Одна-то причина точно была.
— Какая? — с любопытством спросил генеральный.
— Эрикссон много лет был осведомителем тогдашнего отдела безопасности, причем успешно сочетал эту благородную деятельность с участием в захвате посольства.
— Ну и ну… Это скверно.
— Что ж хорошего… Тут надо было спасать собственный зад, в таких случаях выбирать не приходится.
Юханссон из собственного опыта знал, о чем говорит.
— А Штейн? Ее персональная проверка в связи с назначением на пост замминистра проводилась как раз в то время, когда все участники этого дела были вычищены из баз данных. Есть ли тут какая-то связь?
— Берг говорит, что ее назначение прошло придирчивую юридическую экспертизу.
— Ну да, конечно. — Генеральный причмокнул тонкими губами. — Звучит убедительно, но мне трудно поверить, чтобы Берг не понимал, какие политические последствия могла бы повлечь за собой утечка информации.
— Риск утечки из своего отдела он наверняка расценивал как минимальный, к тому же подстраховался: сообщил нашему общему знакомому, государственному секретарю, курирующему вопросы безопасности, что Штейн, хоть и невольно, была замешана в захвате посольства.
— И как он об этом рассказывал?
— Очень корректно, спокойно и, я бы сказал, миролюбиво.
— И, поскольку ее все-таки назначили на пост, правительство, похоже, не придало этому факту большого значения.
— А вот это неизвестно… Поскольку информация об участии Штейн в захвате посольства была передана госсекретарю устно, думаю, дальше она не пошла.
— Ты так думаешь или точно знаешь?
— Я пришел к такому выводу.
— Любопытно, — произнес генеральный директор. — И у меня мелькнула такая мысль.
— Судя по твоим, и не только твоим, рассказам о Штейн, вряд ли ее назначение прошло без сучка и задоринки.
— Нет, не прошло. Большинство считает, что правительство захотело дать военным щелчок по носу, и, учитывая особенности личности Хелены Штейн, им это удалось. Она расходится с вояками по всем пунктам, ее взгляды на оборонную политику легко сформулировать.
— Ты о чем? — спросил Юханссон.
— Два «н» и одно «р»: нейтралитет, нет — вступлению в НАТО и разоружение.
— Ну, она не одна такая, — заметил Юханссон. Он, собственно, придерживался близкой точки зрения, что, впрочем, учитывая его внешность и страсть к охоте, никому и в голову не приходило.
— Может быть, и не одна, однако среди ее предшественников таких не было. При этом Штейн как оборонный стратег стоит намного выше и своих противников, и единомышленников, что особенно чувствуется, когда речь заходит об оборонной промышленности и торговле военной продукцией.
— В каком смысле?
— Проще всего объяснить на примере, — сказал генеральный. — Скажем так: ее точка зрения вряд ли совместима с тем, что мы экспортируем и импортируем оборонную продукцию не только в страны НАТО или другие западные демократические государства, но продаем ее и менее, мягко говоря, демократическим режимам, уютно разместившимся в черных списках.
— Вот тебе и раз!
— Да-да. СААБ и другие подобные предприятия делают на этом немалые деньги — речь идет как минимум о тридцати миллиардах в год, считая экспорт, импорт плюс гражданский сектор. Мы же продаем не только истребители, подлодки, пушки, мины, взрывчатку и оптические прицелы. Еще и грузовики, вентиляционные системы, электронику, даже упаковку для замороженных продуктов — вся это вроде бы мирная чепуха составляет весомую статью в военной коммерции.
— Тогда это не просто щелчок по носу — назначить Штейн замминистра обороны, — сказал Юханссон. — Это скорее апперкот.
Или как железной трубой по кумполу, да еще со спины, подумал он.
— Штейн — гениальная баба, — заявил генеральный, которого, очевидно, веселила вся эта история. — Она не упускала случая обсудить вопросы, связанные с торговлей оборонной продукцией, с практической и идеологической точек зрения, а главным образом — с правовой. Причем обсуждения затевала на высоком уровне, постоянно предупреждала о моральных, политических, юридических и экономических последствиях того или иного решения.
— Не думаю, чтобы господа фуражкины были в восторге.
— Чего нет, того нет. Они перепугались до смерти… Ладно, давай вернемся к посольству. Если я правильно понял, некоторое время назад кто-то вернул какие-то данные в нашу базу данных о шведских пособниках террористов.
— Да, — подтвердил Юханссон. — Насколько мне известно, мы сделали это по совету наших американских коллег. Конкретно — была восстановлена информация о Веландере и Эрикссоне. Странно, потому что оба давно мертвы. И ни слова о Тишлере и Штейн, хотя они оба живы.
— Почему Берг принял такое решение?
— Как он говорит, тому было несколько причин. С одной стороны, он включил их в регистр просто на всякий случай — мертвым никакие неприятности не грозят. А с другой — и это главное, — ему пообещали еще какие-то сведения, и он не хотел, чтобы важная информация, которая, чем черт не шутит, могла последовать за этой, повисла в воздухе, не будучи привязана к конкретным именам в регистрах. Лично я думаю, что здесь сыграла роль и его болезнь.
— Перестал держать удар? — предположил генеральный директор.
— Может быть, отчасти… К тому же стал излишне осторожным, не решился отказать американцам.
— Но ты считаешь, что за этим стоит что-то еще?
— Да, — твердо сказал Юханссон. — Возможно, у меня начинается профессиональная паранойя, но я уверен, что американцы просто хотели открыть канал, чтобы сливать нам компромат на Штейн — если им понадобится. Мне трудно поверить, что речь шла о ком-то другом, учитывая ее, пусть и ничтожное, участие в инциденте с посольством.
— А что думает по этому поводу Берг?
— Он считает, что я ошибаюсь. Все стратегические предпосылки для таких хитростей исчезли с развалом Советов.
— А что думаешь ты по поводу того, что думает Берг? — не унимался генеральный.
— Что ошибается он. Особенно после того, что ты рассказал мне про Штейн.
— Ну и как, поступила еще какая-нибудь информация? Я имею в виду — на Штейн? Если принять твою теорию, самое время подсуетиться, учитывая ее предстоящее назначение.
— Нет, — признался Юханссон. — Не поступила.
Тихо как в могиле, подумал он.
— И как можно это истолковать? — с интересом спросил генеральный.
— Во-первых, я могу ошибаться. Во-вторых, они там ничего не знают о ее назначении и, попросту говоря, профукали такую возможность. И в-третьих, они могут выжидать наиболее эффектного момента.
— К какой версии склоняешься ты?
— К третьей. Они дадут состояться назначению, выждут, когда и она, и ее покровители наберут достаточную высоту, чтобы больнее было падать, чтобы это была настоящая катастрофа и для нее, и для правительства, а потом познакомят их со своим компроматом. После чего и начнут в мягкой форме высказывать рекомендации: что она — и все мы — должны делать, а чего не должны.
— То есть мы имеем дело с законченными интриганами и негодяями.
— Это, конечно, осложняющий момент… Речь ведь идет о нашем американском друге… Так сказать, передовой пост западной демократии, а передовой пост, как жена Цезаря, выше подозрений.
— Значит, ты с ней никогда не встречался, — неожиданно сменил тему генеральный.
— Со Штейн?
— Да.
— Нет, не встречался.
Хотя, кажется, скоро придется, подумал он.
— А надо бы. Приглядись-ка незаметно к нашему объекту, Хелене Штейн.
Приглядеться незаметно никогда не вредно, подумал Юханссон и сказал вслух:
— Да, наверное, так и следует поступить.
— Я организую тебе встречу, — пообещал генеральный. Похоже, вся эта история доставляла ему удовольствие. — Получишь возможность незаметно приглядеться к госсекретарю Хелене Штейн в логове врага.
Четверг, 6 апреля 2000 года
В четверг, 6 апреля, в шесть часов вечера, комиссары полиции Хольт и Викландер имели беседу с государственным секретарем, заместителем министра обороны Хеленой Штейн. Время и место были заранее оговорены секретарем Юханссона и секретарем Штейн, так что никаких неожиданностей не возникло.
У госсекретаря время было расписано по минутам, но, коль скоро речь шла как-никак о тайной полиции, она выкроила полчаса. Сразу после этого она должна была присутствовать на каком-то приеме и потому предложила встретиться в ее кабинете в здании Министерства обороны на площади Густава-Адольфа.
Секретарша проводила их в личный конференц-зал госсекретаря, спросила, не хотят ли они кофе или воды — они вежливо отказались, — и попросила подождать. Через четверть часа появилась Хелена Штейн, улыбнулась и извинилась за опоздание. Хольт представилась, и ей тут же стало ясно, что Штейн не имеет ни малейшего понятия, ради чего они ее пригласили на беседу.
Что она может подумать? В худшем случае — возникли какие-то проблемы с персональной проверкой. Она к этому готова и без труда ответит на все вопросы. Красивая, в прекрасной форме, хорошо одета, знает себе цену и к тому же очень умна — достаточно поглядеть ей в глаза.
О, черт! — подумала Хольт.
После ритуальных фраз, записанных на диктофон: «беседу проводит комиссар полиции Анна Хольт», «беседа проводится в связи с текущим делом, связанным с вопросами безопасности», она сказала, пытаясь полностью сосредоточиться на оценке реакции Штейн:
— Мы хотели бы поговорить о вашем старом знакомом Челе Йоране Эрикссоне.
— Чель Эрикссон… Я встречалась с ним, наверное, миллион лет назад. Вы имеете в виду Челя Эрикссона, которого… да… эту ужасную историю в конце восьмидесятых? И вы хотите поговорить со мной о Челе Эрикссоне? Признаться, я даже не помню, как он выглядел.
Отлично играешь! — подумала Хольт. Эта десятая доля секунды, когда ты отвела глаза, и потом все эти слова… Ты пыталась выиграть время, чтобы овладеть ситуацией, ты не ожидала этого вопроса. Ясное дело, ты прекрасно помнишь Челя Эрикссона. После посольства и после этого ты наверняка думала о нем сотни раз, часами, днями, неделями… Если учесть, кем был он и кем стала ты, вряд ли эти мысли доставляли тебе удовольствие.
— Мы подняли это дело, — сказала она вслух. — О причинах, к сожалению, я должна умолчать.
— Но почему вы выбрали меня? Я была едва с ним знакома… У меня есть кузен, Теодор Тишлер, не знаю, известен ли он вам… Раньше он был финансистом, владел брокерской фирмой, основанной еще его отцом. Сейчас он живет за границей. Вот Тео был хорошо знаком с Эрикссоном… Впрочем, даже не он, а его близкий друг, некий Стен Веландер — доцент, который потом работал на телевидении. Он, кстати, тоже умер — от рака, пять-шесть лет назад.
— А вы лично встречались с Эрикссоном?
— Разумеется, — сказала Штейн, всем видом показывая, насколько она удивлена вопросом. — Но это было больше двадцати лет назад. В моем революционном детстве… — слегка улыбнулась она, — я встречала сотни людей, у всех были благие устремления, все работали на одну и ту же цель: и Стен, и Тео, и, конечно, Эрикссон. Помню даже, что он как-то был у нас на даче, мне тогда было десять лет, не больше, может быть, девять, но я прекрасно помню, как Тео привез его к нам.
Ну-ну, подумала Хольт, ты, скорее всего, вспомнила про ту фотографию и надеешься, что мы пришли именно из-за нее. Теперь тебе надо переходить в атаку.
— Я надеюсь, вы извините мое удивление, — сказала Штейн, — но, если кто-то утверждает, что Эрикссон принадлежал к числу моих близких знакомых, могу вас уверить, это чистая ложь.
— Нет-нет. — Хольт миролюбиво покачала головой. — Никто этого не утверждает. Мы просто разговариваем со всеми, кто был с ним более или менее знаком.
— Ну, в таком случае это не ко мне, — уверила Штейн с хорошо сбалансированной горячностью. — Я фактически не была знакома с Эрикссоном. Встречала его несколько раз в юности, вот и все. Мне было лет пятнадцать—шестнадцать… Эрикссон в то время, наверное, был вдвое старше меня. Он был ровесник Стена и Тео — с ними он и общался.
Странно, что она так горячо отрицает это знакомство, подумала Хольт.
— Значит, Эрикссон был знакомым Стена Веландера и Теодора Тишлера, — сказала она, решив для себя: надо дать Штейн понять, что худшее позади.
— Вот именно. Я знаю, что они встречались до конца… до смерти Эрикссона. Мы с Тео, естественно, даже обсуждали это кошмарное событие. Тогда только о нем и говорили. Было бы странно, если б мы остались в стороне.
Странно, что ты всячески избегаешь слова «убийство», хотя у тебя за плечами двадцать лет юридического опыта, подумала Хольт.
— Попробуйте вспомнить, — задала она главный вопрос, — когда вы виделись с Эрикссоном в последний раз?
— Я уже сказала. Двадцать пять, а может, и тридцать лет назад. В середине семидесятых.
— Ну что ж, — дружелюбно улыбнулась Хольт, — если учесть, что мы уже говорили с людьми, общавшимися с Эрикссоном незадолго до того, как он был убит, вы вряд ли можете сообщить нам что-то новое.
— Конечно нет, — сказала Штейн. — К тому времени мы не виделись уже лет пятнадцать.
— Тогда мы просим прощения, что отняли у вас время, — извинилась Хольт.
— И это все? — Штейн с трудом скрыла удивление.
— Все, — уверила Хольт.
Могу представить, что сейчас творится у тебя в голове, подумала она. Ты лихорадочно соображаешь, не дала ли где-то промашку.
— Минутку, — вдруг сказала Штейн. — Мне кажется, я что-то припоминаю…
— Слушаю, — выжидательно посмотрела на нее Хольт.
— По-моему, я… то есть я и мой кузен как-то сталкивались с ним и позже…
— Так, — чуть ли не ласково поддержала Хольт.
Вот оно, подумала она и обменялась взглядом с хранящим невозмутимое молчание Викландером.
— Но вот когда это было? — Штейн сделала вид, что изо всех сил пытается вспомнить.
— Семидесятые, восьмидесятые? — подсказала Хольт.
— Определенно восьмидесятые, даже в конце восьмидесятых, потому что я уже работала в адвокатуре. Тео пригласил меня поужинать. Я помогла ему с каким-то юридическим делом, не помню каким, и он позвонил и предложил поужинать. Мы сидели в каком-то итальянском ресторане, по-моему на Эстермальме.
Интересно, насколько близко она решится подобраться к истине, подумала Хольт.
— Значит, в конце восьмидесятых ваш кузен Тео Тишлер пригласил вас поужинать в итальянском ресторане где-то на Эстермальме, и там вы столкнулись со старым другом Тишлера Челем Эрикссоном, — сформулировала Хольт.
У тебя есть шанс, подумала она.
— Не совсем так, — возразила Штейн. — В ресторане мы ни с кем не встретились. После ужина мы решили прогуляться или взять такси и поехать куда-нибудь продолжить… Тео любил пировать. Мы шли, по-моему, по Карлавеген, он сказал, что здесь живет Чель, ну, Чель Эрикссон, и предложил позвонить ему и зайти на пару рюмок. Не могу сказать, что мне было по душе такое предложение, однако деваться было некуда… Странно, что я сразу не вспомнила этот эпизод.
Это уж точно, подумала Хольт, сопровождая дружелюбными кивками чуть не каждую фразу Штейн.
— Значит, вы с вашим кузеном Тео зашли домой к Эрикссону, — снова подвела она итог.
— Да, мы зашли к нему, он предложил вино или еще что-то… Я уже не помню. Я выпила вина, Тео, думаю, пил виски — он всегда пьет виски. — Она слабо улыбнулась и покачала головой, как будто трудности с определением алкогольных привычек ее двоюродного брата составляли в эту минуту главную проблему ее жизни.
— И сколько времени вы провели у Эрикссона?
— Зашли и ушли… Полчаса, самое большее — минут сорок пять.
— Точнее вы не можете вспомнить — конец восьмидесятых, вы сказали?
— Да. Точную дату указать, к сожалению, не могу, — сказала Штейн с внезапной решимостью.
— Осень, зима, весна, лето?
— Только не лето. По-моему, осень или зима. Наверное, зима.
Молодец, подумала Хольт. Близко, но неточно.
— Вы можете спросить у Тео, — предложила Штейн. — Я почти уверена, что он ведет запись всех своих ужинов и званых вечеров. Все отмечает в календаре. Мы с ним не часто делали такие вылазки. В самом деле, поинтересуйтесь у Тео, он наверняка сохраняет все эти календари… Помню, он как-то сказал, что деловой календарь заменяет ему дневники.
Какое это имеет значение? — подумала Хольт. Если все, что она говорит, — правда, то для нас эта правда никакого интереса не представляет.
— Не могли бы вы дать номер его телефона? — спросила она.
Сейчас скажет, что номера у нее с собой нет.
— Я его не помню наизусть. Дома, конечно, есть, но сегодня вечером я не успею вам сообщить. — Штейн демонстративно посмотрела на часы. — Через несколько минут я должна быть на приеме.
— Не думаю, чтобы это понадобилось, — сказала Хольт. — Мы ведь интересуемся Эрикссоном.
Спасибо за помощь и еще раз извините, если причинили вам какие-то затруднения.
— Ничего-ничего… — улыбнулась Штейн. — Просто я несколько удивлена, надеюсь, вы понимаете…
Не удивлена ты, а перепугана до смерти, подумала Хольт, вставая.
— Это она, — сказал Викландер, садясь в машину.
— Да, но она хорошо держится.
— И удержится, если мы не придумаем ничего лучшего.
Этим же вечером и у Ларса Мартина Юханссона был случай понаблюдать за «объектом» — госсекретарем, заместителем министра обороны Хеленой Штейн. Побеседовать с ней, разумеется, ему не удалось, они даже не обменялись ни единым взглядом, но зато у него была прекрасная возможность изучить ее на расстоянии, и этого оказалось достаточно. Хелена Штейн стояла в центре зала под хрустальной люстрой, окруженная мужчинами в его возрасте или постарше. Прекрасно одетые, добившиеся успеха люди… Многие были похожи на фазанов в своих сшитых по фигуре мундирах. В отличие от него им не надо было тянуть вниз манжеты сорочки или оставлять верхнюю пуговицу пиджака незастегнутой в силу физической невозможности ее застегнуть.
Хелена Штейн… В черном платье и черном пиджаке с бархатными лацканами, жемчужное ожерелье в несколько ниток, улыбающаяся и внимательно слушающая, веселая и серьезная — все время начеку. Все время в обществе мужчин, они подходят и уходят, сменяют друг друга — ни малейшего следа жестокой идеологической борьбы, о которой рассказал ему генеральный.
Noblesse oblige, подумал он, положение обязывает.
Эту фразу он вычитал сравнительно недавно, много лет спустя после того, как он изо дня в день протирал засаленное сиденье патрульной машины вместе со своим лучшим другом Бу Ярнебрингом. У него появилось странное ощущение: вот стоит он, прошедший длинный и успешный жизненный путь, и в то же время словно бы смотрит на себя глазами того, молодого Ларса Мартина Юханссона. Noblesse oblige…
В этот вечер он выбрал место у двери в комнату, где помещалась обслуга, и, собственно говоря, только официанты к нему и обращались — с привычными извинениями, хотя извиняться должен был он, потому что мешал им делать свое дело. Кроме них разве что телохранитель посла незаметно кивнул ему из профессиональной солидарности и слегка улыбнулся, давая понять, что он прекрасно знает, кто такой Юханссон. Да и трудно было ошибиться, глядя на его массивную фигуру в черном костюме, «ракушку» в ухе и сложенные на детородном органе массивные руки.
А еще он обменялся парой слов с генеральным директором СЭПО — тот подошел к нему и спросил, нравится ли ему прием. Сам генеральный был очень доволен и выразил сожаление, что упустил из виду заказать для Юханссона официальное приглашение, но раз уж он все равно здесь, то это неважно…
— Здесь сегодня в основном только мы, шведы… Прием задуман как мера по укреплению и развитию контактов между ними и нами. И то, что мы дома у посла, — это тоже жест с их стороны, маленький позитивный нюанс, — объяснил генеральный.
Еще бы! — подумал Юханссон. Сам бы он никогда не впустил подобный сброд к себе в квартиру на Волльмар-Укскулльсгатан и, если б посол США разделял его точку зрения, отнесся бы к этому с полным пониманием.
— Еще бы, — произнес он вслух.
Что еще можно сказать? — подумал он. Полный зал стариков, военных, директоров и дипломатов — воистину сброд, однако как раз этого-то говорить и не следует. Все это очень похоже на репортаж Си-эн-эн с какой-нибудь важной политической встречи в арабском мире — за исключением одежды, разумеется, но это скорее вопрос климатических различий, что совершенно очевидно для такого старого сыщика, как я.
— Хочешь поговорить с ней? — спросил генеральный, незаметно кивнув в сторону Хелены Штейн.
— Нет, — улыбнулся Юханссон. — Я пришел на нее посмотреть — посмотрел. Если будешь говорить с послом, передай ему мою благодарность за возможность поприсутствовать. Надеюсь, я не причинил ему и его супруге никаких затруднений.
— Ровным счетом никаких, — уверил его генеральный директор. — К тому же посол — мой старый приятель, так что нет проблем.
Маленький мирок, подумал Юханссон и, понаблюдав за происходящим еще с часок, отправился домой.
— Хорошо было? — спросила Пиа. Когда ей было любопытно, она напоминала белку.
— Так себе. И люди какие-то странные.
Пятница, 7 апреля 2000 года
— Слушай, поговори, пожалуйста, с Бекстрёмом, — попросил Юханссон Викландера, встретив его в коридоре утром в пятницу. — Я мчу в Розенбад на еженедельный обзор.
— Бекстрём, — повторил Викландер, не скрывая удивления. — Шеф имеет в виду…
— Вот именно, — улыбнулся Юханссон. — Было бы забавно узнать его позицию по вопросу убийства Эрикссона. Все же он руководил следствием. Короче, мне нужна официальная бумага с изложением его мнения.
— А если он спросит, — с сомнением поинтересовался Викландер, — почему мы вдруг проявляем внимание к этому делу?
— Скажи, что мы раскрыли гигантский заговор гомосексуалистов. Или что-нибудь еще, неважно… Главное — угостить его чем-нибудь крепким.
— Понял, — отозвался Викландер.
Оригинальность точки зрения Бекстрёма на убийство Эрикссона превзошла все ожидания Юханссона. Бекстрём не изменился — ни внешне, ни внутренне. Правда, несколько месяцев назад он оставил отдел тяжких уголовных преступлений и служил теперь в комиссии по убийствам, в должности комиссара.
— Значит, ты хочешь знать, что я думаю о деле Эрикссона. — Он тяжело опустил голову.
— Тебе, может быть, интересно зачем? — спросил Викландер.
— Думаю, что и так знаю, — сказал Бекстрём и опустил голову еще ниже. — Догадаться нетрудно: включи телевизор и смотри, что происходит. Даже и не надо работать в вашей конторе.
Вот оно как, подумал Викландер.
— Гомики, гомики, гомики, — вздохнул Бекстрём. — На экране больше никого и нет.
Ну уж, никого… Включи кабельные каналы после полуночи, подумал Викландер. Сам он никогда не смотрел телевизор, но слышал разговоры за кофе на работе.
— Эрикссон, — напомнил он.
— Типичное гомосексуальное убийство, — сказал Бекстрём. — Одно из нескольких. Не знаю, помнишь ли ты, был тогда один сбрендивший фикус, он шастал по городу и мочил таких же, как он, здоровенным ножом… Прямо самурайский меч какой-то. Успел прикончить пятерых голубков. Если я правильно помню, Эрикссон был четвертым.
— Ни одно из этих убийств, кажется, раскрыто не было…
— Поблагодари начальство. Я хотел продолжить следствие, но им не докажешь — хоть кол на голове теши… Я, правда, это дело так не оставил. У меня и сейчас есть кое-что, — произнес Бекстрём загадочно.
— Как я тебя понимаю! — кивнул Викландер.
Бред какой-то, подумал он.
— Они на что угодно способны, — сказал Бекстрём с нажимом. — Они не просто сидят и любуются друг на друга. В общем, приятно слышать, что кто-то начинает понимать, что происходит.
— Да-а, — сочувственно протянул Викландер, доставая диктофон. — Если ты не возражаешь, я хотел бы записать твое мнение и дать кое-кому послушать.
— Всегда готов, — спокойно кивнул Бекстрём.
Интересно, что Юханссон собирается с этим делать, час спустя думал Викландер, прослушивая запись. Может, он хочет направить Бекстрёма на обследование в психушку? Викландер был прирожденным оптимистом, и ему хотелось видеть во всем положительную сторону, даже когда ситуация была для него совершенно непонятна. Наверное, так и есть: Юханссон прочитал материалы бекстрёмовского следствия, его терпение лопнуло, и он решил что-то предпринять.
Юханссон даже не предполагал, каким замысловатым образом коллега Викландер истолковал его намерения относительно коллеги Бекстрёма, поскольку в это самое время сидел среди высокого начальства в Розенбаде на информационных чтениях, устраиваемых СЭПО каждую неделю в Министерстве юстиции. Во времена Берга на этих заседаниях почти всегда присутствовал он сам, но теперь руководство решило установить очередность, так что Юханссону, который терпеть не мог подобного рода посиделки, представительская роль выпадала самое большее пару раз в месяц.
Председательствовал обычно министр юстиции. Рядом с ним сидел ответственный секретарь, который вел очень сжатый и заранее засекреченный протокол. Иногда появлялся государственный секретарь, личный заместитель премьер-министра по вопросам безопасности, и сегодня он как раз присутствовал, что было тут же отмечено не только Юханссоном, но и остальными, поскольку обсуждаемые вопросы никакой особой государственной важности не представляли, — чистейшая рутина, никаких сюрпризов, отчеты по стандартным вопросам, нескончаемым потоком катившиеся из года в год по плавным волнам государственной бюрократии.
Уж не со мной ли он хочет поговорить? — подумал Юханссон.
Он познакомился с заместителем премьера по безопасности лет пятнадцать назад. Юханссону тогда попали в руки кое-какие бумаги, от которых он хотел избавиться как можно быстрее. В то время госсекретарь был личным экспертом премьера и занимался исключительно вопросами безопасности, в частности, курировал тайную полицию.
После убийства премьер-министра он покинул Розенбад. Что он делал в это время, никто толком не знал. Среди приближенных к власти чиновников ходили самые невероятные сплетни, но, как бы там ни было, эту бурю он пережил, поскольку вскоре вновь вынырнул на правительственном горизонте. Сейчас он работал уже с третьим премьером, и дела его шли все лучше и лучше. Премьер номер два ушел добровольно, в расцвете сил, сохранив приличную пенсию, а премьер номер три, его нынешний шеф, просто лучился здоровьем и энергией. Обязанности его оставались прежними, хотя титул — государственный секретарь — звучал куда более солидно, и на эту вывеску, достаточно, впрочем, нейтральную, он всегда мог указать пальцем, если кому-то вздумалось бы поинтересоваться, чем он на самом деле занимается.
«Курирую исследовательские и футурологические вопросы для правительственной канцелярии, — отвечал он, если у кого-то появлялась возможность задать подобный вопрос, и, если спрашивающий не удовлетворялся ответом, скромно добавлял: — В основном футурологические».
Он, похоже, и в самом деле хотел встретиться с Юханссоном, потому что за все время заседания не проронил ни слова, воздержался даже от обычных саркастических замечаний, которыми с удовольствием эпатировал окружающих. Как только совещание закончилось, госсекретарь отвел Юханссона в сторону для конфиденциальной беседы.
— Поднимемся ко мне, — предложил он, — там мы сможем спокойно поговорить. Я не верю всем этим чертовым юристам, — добавил он достаточно громко, чтобы не сомневаться, что эта важная мысль достигнет ушей присутствующих.
— Как дела со Штейн? — спросил госсекретарь. — Надеюсь, никаких проблем?
— Что вы имеете в виду? — ответил вопросом Юханссон с интонацией своего старшего брата, торговца недвижимостью и автомобилями, когда тот предпочитал воздержаться от прямого ответа.
— Я имел в виду ее детские грешки… Ну, западногерманское посольство.
— Ах, это… Я думал, вы с Бергом все выяснили еще два года назад.
— Разумеется. Поэтому я и спросил.
— Я полностью согласен с Бергом по этой части. Как вы знаете, вопрос изучен в деталях. Даже если не учитывать ее тогдашний нежный возраст, все равно Штейн скорее можно назвать жертвой, чем соучастницей преступления. Ее бывший жених, или как там его называть, попросту ее использовал.
— Мы все проживаем несколько жизней, — философски заметил госсекретарь. — Одна жизнь в одно время, другая — в другое.
— Ну, положим, не все, — заметил Юханссон. Он вспомнил своих стариков родителей и всю онгерманландскую родню. Те-то жили одной и той же жизнью во все времена, с чувством подумал он.
— Да-да, конечно… — согласился госсекретарь. Он сегодня был необъяснимо покладист. — Я имел в виду… Да, я выразился недостаточно точно, а вы, как никто другой, имеете право на эту точность. Короче говоря, я имел в виду тип городского жителя, материально независимого интеллектуала… как, например, Хелена Штейн. Или ты сам, подумал Юханссон.
— Ясно, — буркнул он. — В этих кругах люди успевают прожить с десяток жизней.
А что им еще делать? — подумал он.
— Такова жизнь, — вздохнул госсекретарь. — Возьмите, к примеру, министра иностранных дел Германии — я с ним много раз встречался, — совершенно нормальный, более того, даже приятный человек, хотя я и равнодушен ко всей этой гуманистической болтовне, и вдруг выплывает старый снимок: политическая демонстрация времен его революционной юности, и мы, к немалому нашему удивлению, видим, как будущий дипломат колошматит ногами лежащего полицейского. И тут не начнешь рассуждать, кто прав, кто виноват, хотя, может быть… В общем, картинка говорит сама за себя.
Что ты такое завел? — удивился Юханссон.
— Да, я видел этот снимок, — кивнул он. — А что касается Штейн, наши сотрудники особо аккуратны. И вы, и я, и, в первую очередь, она сама должны быть гарантированы от случайных небрежностей. Вы знаете не хуже меня, что, как только берешься за дело со всей тщательностью, на это уходит масса времени. Вот и все, так что я рассчитываю дать вам ответ самое позднее на следующей неделе.
— Вы меня обнадежили, — с удовольствием сказал госсекретарь, полулежа на диванных подушках. — И еще одно…
— Я слушаю.
— Было бы замечательно, если бы мы могли как-нибудь поужинать вместе в моем скромном жилище… Закуска, одно-два горячих блюда, так, что бог пошлет, — улыбнулся он.
— Я наслышан о ваших приемах, — улыбнулся в ответ Юханссон.
— Ничего плохого, надеюсь?
— Только хорошее.
— Ну вот и замечательно. Наши секретари созвонятся и выберут время.
Интересно, что у него на уме, думал Юханссон, возвращаясь в машине на службу. А, не все ли равно! Важно это или не важно — время покажет, не все надо предугадывать, а то станешь дуть на воду, как мой бедняга предшественник.
— Как прошел разговор с этим лопухом Бекстрёмом? — Первым делом Юханссон нашел Викландера.
— Сверх всяких ожиданий, — ответил тот. — А ты знал, что он теперь работает в государственной комиссии по убийствам?
— Это же замечательно! — Юханссон никогда не упускал из виду подобных перемещений. Он знал о назначении Бекстрёма еще до того, как оно состоялось. Этого следовало ожидать: отзывы о Бекстрёме были самые превосходные.
В этих дружных хвалах ничтожеству есть что-то успокаивающее, подумал Юханссон.
— Я попросил остальных собраться после ланча, — предупредил Викландер. Ему по-прежнему были неясны намерения Юханссона, но он решил не ломать себе голову понапрасну.
— Хорошо, — сказал Юханссон, — увидимся после ланча.
Следственная группа заседала всю вторую половину дня. Сначала Хольт толково, как всегда, охарактеризовала ситуацию.
Попытка подтвердить связь между Штейн, Тишлером и Эрикссоном с помощью анализа телефонных переговоров и банковских операций практически ничего не дала: все это уже имелось в старых следственных материалах. Единственное, что удалось добавить, — несколько разговоров между Штейн и Тишлером. Они, по-видимому, поддерживали постоянный контакт. У Штейн к тому же довольно долго был счет в брокерской фирме Тишлера, но она закрыла его несколько лет назад, когда Тишлер окончательно вышел из семейного предприятия.
— Так что я предлагаю разработку этой части закрыть, — сказала Хольт.
— Согласен, — сказал Юханссон.
К тому же это обходится чертовски дорого, подумал он. «Телиа» и другие операторы, когда от них нужна информация, заламывают такие грабительские цены — куда там сорока разбойникам!
Потом они перешли к отпечаткам пальцев Штейн и старому анализу злосчастного полотенца. Рассказ Штейн в какой-то степени объяснил появление ее отпечатков в квартире Эрикссона. Как бы то ни было, пренебречь им было нельзя, хотя и у Хольт, и у Викландера осталось впечатление, что она лгала. То же самое относилось к желудочному содержимому и следам губной помады на полотенце: и то и другое указывало на Штейн, но не исключало и других объяснений, достаточно вероятных, что делало эти доказательства юридически непригодными.
— К тому же майор не смог опознать Штейн на предъявленных снимках, — заключила Хольт.
— Как ты считаешь, есть смысл допросить Тишлера? — спросил Юханссон, заранее зная ответ.
— Только чтобы подтвердить версию Штейн и дать им понять, что нас интересует именно она.
— И на сегодняшний день, если я не ошибаюсь, у нас больше ничего нет, — подвел итог Юханссон.
— Нет. К сожалению, все ниточки на этом обрываются. Вряд ли мы что-то прозевали. На этот раз, — добавила она, слегка улыбнувшись.
— Ну и хорошо, — с неожиданной бодростью заявил Юханссон. — А теперь я хочу, чтобы все закрыли глаза.
Четверо присутствующих обменялись удивленными взглядами, но послушно выполнили просьбу — кроме Мартинес, которая явно подглядывала сквозь ресницы.
— А теперь я хочу, чтобы все, кто на сто процентов уверен, что Челя Йорана Эрикссона убила Хелена Штейн, подняли руку. — Он выждал несколько секунд. — А теперь откройте глаза.
Пять поднятых рук, включая его собственную.
— Руки можно опустить, — дружелюбно сказал Юханссон. — Позавчера я проглядел все материалы экспертизы, протоколы вскрытия плюс, по совету Анны, — улыбнулся он Хольт, — еще кое-какие мелочи. Так что теперь мне примерно ясно, как все произошло. Если кому-то интересно, могу рассказать.
— Мне интересно, — опередила всех Хольт.
Мы тут все как на иголках, подумала она, так что лучше бы он перестал кривляться.
— Ну хорошо, — сказал Юханссон. — Тогда я расскажу, каким образом Хелена Штейн заколола Челя Йорана Эрикссона.
И рассказал. Он показывал старые снимки с места преступления и говорил точно так же, как со своим лучшим другом Бу Ярнебрингом, когда они обсуждали детали следствия. Юханссон говорил почти полчаса, и, хотя он и отмечал сомнение в глазах слушателей — в конце концов, его же не было в эрикссоновской гостиной и он не мог знать, что творится в голове у Штейн или Эрикссона, — он совершенно околдовал свою немногочисленную публику, так что, когда Юханссон замолк, наступила тишина. И рассказ его вовсе не выглядел импровизацией: фотографии были тщательно отобраны и изучены, и интерпретация их выглядела убедительной.
Наконец-то я понимаю, что имел в виду Ярнебринг и другие, подумала Хольт, словно бы в первый раз увидевшая истинного Ларса Мартина Юханссона. Но вслух она это, разумеется, не сказала, а произнесла только:
— Полностью согласна. Так оно и было.
По крайней мере, в главных деталях, оставила она место для критики.
— И эта дамочка выкарабкается. Нет, этого допустить нельзя! — с откровенным полицейским азартом и плохо скрытой яростью высказалась Мартинес.
— Да уж… — произнес Викландер с редким для него жаром, хотя никто не понял, что он имеет в виду: ситуация была явно неоднозначной. — Мрачная картина.
— Наверное, самая мрачная из всех, с которыми я сталкивалась. — В голосе Маттеи угадывались слезы, она была девушкой не только умной, но и очень чувствительной.
Когда Юханссон вновь взял слово, он почему-то обратился именно к ней:
— Еще бы не мрачная! Иногда людей бывает так жалко! Хелену Штейн безусловно жаль. Да, кстати. — Он улыбнулся Маттеи. — Если я правильно понимаю, ты, Лиза, кое-что о ней накопала. Хорошо бы послушать.
Только не роман, подумал он. Мы все-таки на службе.
— Я могла бы написать целый роман о Хелене Штейн, — сказала Маттеи, словно угадав его мысли, — но хочу сосредоточиться только на двух периодах ее жизни. Во-первых, середина семидесятых, когда террористы захватили посольство, и, во-вторых, конец восьмидесятых, когда был убит Чель Йоран Эрикссон.
Что ж, мысль неплохая, подумал Юханссон, только не вздумай и в самом деле писать роман о Штейн, когда закончишь у нас работать, не то я первый прослежу, чтобы у тебя были неприятности.
— Если я правильно понимаю, ты собрала много материалов о Штейн, — повторил он, желая вернуть Маттеи к действительности.
— Материалов можно найти сколько угодно, если знать, где искать, — с энтузиазмом подхватила Маттеи. — В первую очередь о ее политических симпатиях, хотя она никогда и не лезла в первые ряды. Я нашла, например, около сотни ее снимков, опубликованных в самых разных газетах и книжках, то есть в открытых источниках. Самый первый снимок аж на обложке книги, вышедшей в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, там о ней вообще ни слова — ничего удивительного, если вспомнить ее возраст. Название «Новые левые», выпущена издательством «Фишер и K°». На обложке — репортажный снимок с демонстрации перед американским посольством в семьдесят третьем году, Штейн тогда было всего пятнадцать. Она стоит перед оцеплением и машет плакатом… В джинсах и курточке с подплечниками, в то время такие были в моде. Последний снимок — вполне официальный портрет, опубликован два года назад, когда ее назначили государственным секретарем. На ней графитового цвета костюм, темно-синяя блузка и лодочки на высоких каблуках. Между этими фотографиями двадцать пять лет. Это просто невероятно, когда смотришь на все ее фотографии в хронологическом порядке… Если кто хочет, может ознакомиться, я скопировала их на диск. — Обычно бледные щеки Лизы Маттеи покрылись румянцем волнения.
— Что еще? — с интересом спросил Юханссон. Он обожал рассматривать фотографии. За время работы в полиции он провел многие часы, просматривая фотоальбомы, семейные видео и дневники как жертв, так и преступников.
— Еще есть диск с видео — репортажи, интервью… Я скачала их с различных ТВ-каналов. И еще один диск — печатные материалы и ее биография, которую я составила.
Выходные спасены, подумал Юханссон и мысленно потер ладони.
— Очень хорошо. А как насчет середины семидесятых и конца восьмидесятых? — напомнил он.
Осенью 1975 года Хелене Штейн исполнилось семнадцать. Через полгода она должна была окончить школу — на год раньше, чем другие: она была с детства очень способной и пошла учиться, когда ей было шесть. Впоследствии, однако, она ничем не отличалась от одноклассников — те же пубертатные проблемы и конфликты с родителями и учителями.
Ее отец был детским врачом, имел частную практику, мама занималась историей искусств, работала в Северном музее. Хелена выросла на Эстермальме и училась во французской школе. Единственный ребенок в семье. Когда ей было семь, родители разошлись. У обоих были дети в новом браке — так у Хелены появилось четверо сводных братьев и сестер. При разводе родителей Хелена захотела остаться с отцом.
Осенью 1974-го ее отец получил очень почетную должность — его назначили экспертом ЮНИСЕФ, детского фонда ООН, — передал свою практику коллеге, взял с собой новую жену и двоих детей и уехал в Нью-Йорк, где прожил больше года. Хелена осталась одна в квартире на Риддаргатан, причем ее контакты с матерью в связи с отъездом отца не участились. Очевидно, она вполне справлялась и без посторонней помощи.
Той же осенью у нее завязался роман с ближайшим приятелем ее двоюродного брата Тео Тишлера — Стеном Веландером. Ей было шестнадцать, Веландеру двадцать семь, у него были жена и двое детей, и когда он осенью 1975-го развелся, то заодно порвал и с Хеленой Штейн.
В тот период Хелена увлеклась политикой, что часто приводило к конфликтам с матерью и с некоторыми из учителей.
Взгляды ее были типичны для молодых радикалов. Она металась между различными левыми группировками, пока не вступила в Шведскую коммунистическую партию. Так она стала коммунистом. Ее буржуазное окружение особого восторга по этому поводу не испытывало, но все надеялись, что с возрастом это пройдет.
Кроме членства в компартии, она принимала участие в движении против войны во Вьетнаме и даже в борьбе за улучшение условий содержания заключенных.
— Эта борьба за левые идеалы прямо красной нитью проходит по ее жизни, — подвела итог Маттеи.
— Да-а, — протянул Юханссон. — Типичная юная левачка веселых семидесятых.
— Нет, не типичная, — мотнула Маттеи головой. — Шеф ошибается. Впрочем, это распространенный предрассудок.
— Вот как! — улыбнулся Юханссон. Его, казалось, нисколько не задело замечание Маттеи. — Объясни.
— В то время среди молодых радикалов было очень мало детей из хорошо обеспеченных семей, а почему-то принято считать, что левыми идеями баловались выходцы из буржуазии.
— Ты хочешь сказать, Штейн была, напротив, исключением?
— Да. Во всяком случае, ее происхождение делало ее белой вороной среди левых.
— А насколько искренним было ее увлечение политикой?
Если у нее такое уж неподходящее происхождение, подумал он.
— Убеждена, что ее политические взгляды были абсолютно искренними, — сказала Маттеи. — Иначе она не попадала бы в истории.
— Ты имеешь в виду посольство? А может, для нее этот эпизод был просто интересным приключением? В меру опасно, очень романтично… Она же не думала, что все кончится так, как кончилось.
— Не исключено, что отчасти так и было, но есть и другие, не такие приятные для нее обстоятельства.
— А именно?
— Если я все поняла правильно, в гимназии ее довольно сильно травили одноклассники. В первый год на юрфаке в Упсале ее поколотили два студента после праздника стокгольмского землячества, — сообщила Маттеи. — В объяснении для полиции указано, что ссора возникла в результате политической дискуссии, и, если шефу интересно посчитать ее синяки, я вложила в дело копию врачебного осмотра в Академическом госпитале в Упсале. — На ее лице не было ни тени улыбки.
А ты смелая девочка, подумал Юханссон, куда смелее, чем выглядишь.
— Скоты, — сказал он вслух. — А дальше что? Что она делала осенью восемьдесят девятого, когда помогла Эрикссону отправиться на тот свет?
— К этому времени она давно уже была членом Социал-демократической партии. Вступила в семьдесят седьмом и состоит до сих пор. Член женского союза и юридического совета в рамках партии. Представляет левое крыло. Несмотря на внешнюю скромность, ее считают очень значительной фигурой.
— Вот видишь, — довольно сказал Юханссон. Была у него такая слабость — примерять чувства и мысли других людей на себя.
— Извини, шеф, — не поняла Маттеи. — Вижу что?
— Люди постепенно смещаются вправо.
— Да, по мере того как становятся старше. На эту тему написаны сотни диссертаций.
— Приятно слышать, — обрадовался Юханссон.
Всегда приятно слышать, что люди более или менее нормальны, подумал он.
— Но нельзя сказать, что с тех пор, как она подалась в социал-демократы, у нее все шло как по маслу, — продолжила Маттеи.
— А в чем дело? — спросил Юханссон.
Ее и потом поколачивали? — подумал он, но вслух не сказал — это выглядело бы несерьезно.
— Она очень трудолюбива, и сейчас, помимо работы на посту госсекретаря, у нее есть и другие доверительные поручения. Она даже недолго сидела в риксдаге, замещала заболевшего депутата.
— Но в ноябре восемьдесят девятого года она работала адвокатом.
— Да. Штейн окончила юридический факультет в тысяча девятьсот семьдесят девятом году в университете Упсалы. Работала сначала в народном суде, потом проходила практику в адвокатуре до восемьдесят пятого, когда получила звание адвоката. Работала адвокатом до тысяча девятьсот девяносто первого, потом ушла в политику; в правительственной канцелярии — с девяносто четвертого, после возвращения социал-демократов к власти. И все же она, как я уже говорила, белая ворона среди них.
— Почему?
— Отчасти из-за своего происхождения… Шеф сам же говорит, что Штейн аристократка, и об этом ей, конечно, не раз напоминали. Но дело не только в этом.
— А в чем же еще?
— Она белая ворона потому, что она высококлассный юрист, свободно говорит на нескольких языках и среди ее сотрудников невозможно найти ни одного, кто сказал бы о ней хоть одно дурное слово…
— Она замужем? — прервал ее Юханссон. — Дети есть?
— Была замужем за сокурсником несколько лет, пока училась в университете и работала в суде. С восемьдесят первого разведена, детей нет. Еще у нее было несколько связей, более или менее продолжительных, однако, с тех пор как ее назначили госсекретарем, живет одна.
— Ты в этом уверена? — спросил Юханссон, почему-то широко улыбнувшись.
— Да. Последние годы она живет одна.
— Интересно… Я должен спокойно просмотреть все материалы. На что еще ты хотела бы обратить наше внимание?
— Ее назначение на пост госсекретаря в Министерстве обороны, безусловно, представляет интерес.
— Это еще почему?
— У нее сформировавшиеся взгляды на оборону и особенно на экспорт военной продукции. Это стало ясно как день, когда ей поручили курировать внешнюю торговлю. Не думаю, чтобы военные прыгали от радости, когда ее назначили в их министерство.
— Вот оно что. — Юханссон задумался. — Новая Май Бритт Теорин?[36]
— Идеологически — да, очень похоже. И ведь она юридический виртуоз, а это пугает ее противников больше всего. Говорят, она просто неподражаема.
— И несмотря на такие дарования, Штейн получила должность замминистра? — удивился Юханссон.
— Вот именно! Единственное разумное объяснение — правительство или кто-то в правительстве, но на очень высоком уровне, решили щелкнуть военных по носу.
— Значит, ты так ставишь вопрос, — неопределенно высказался Юханссон.
Уж я-то прекрасно понимаю, как именно ты его ставишь, подумал он.
Когда после обычных незначительных вопросов и заключительной болтовни совещание закончилось, Юханссон поблагодарил всех за проделанную работу и пожелал хорошо провести выходные.
— Езжайте по домам и отдыхайте, — сказал он. — В понедельник соберемся и попытаемся наметить план действий.
Вид у него при этом был приветливый, но в достаточной мере начальственный.
Он отвел Хольт в сторону и попросил ее составить резюме по важнейшим пунктам и проследить, чтобы прокуратура получила материал как можно быстрее, самое позднее — на следующий день.
— А потом можешь отдыхать, как и все. У тебя же маленький сын?
— Не такой уж маленький, — пожала плечами Хольт. — Скоро семнадцать.
— И меня он, разумеется, ненавидит, поскольку я вступил с ним в конкурентную борьбу за мамино время.
— Не думаю, — ответила Хольт. — Если бы он знал, чем мы тут занимаемся последнее время, ты стал бы его кумиром.
— Вот как! — Юханссон вспомнил, что и ему давно надо бы позвонить своему собственному сыну, хотя у балбеса уже есть невеста и намечается ребенок. — Но у тебя же есть какой-нибудь мужчина?
Юханссон решил проявить человеческий интерес к делам сотрудников: он должен налаживать дружеские, доверительные отношения с подчиненными, тем более что делать ему все равно нечего.
— Нет. — Хольт слабо улыбнулась. — Я, как и Хелена Штейн, давно живу одна.
— Так пойди в кабак и сними кого-нибудь, — без всякого намека на сентиментальность заявил Юханссон. — Не так уж это трудно.
На ужин к Юханссонам были приглашены лучший друг Ларса Бу Ярнебринг с женой. Вечер прошел, как всегда, очень приятно. Когда гости ушли, Пиа почти тут же уснула, положив голову на правое плечо мужа. Он обнял ее левой рукой.
Интересно, послушалась ли Хольт его совета — снять парня в кабаке? С этой мыслью уснул и он.
Понедельник, 10 апреля 2000 года
В выходные Юханссон занимался самыми разными вещами, главным образом изучал биографию государственного секретаря Хелены Штейн, составленную Лизой Маттеи. Закончив, он понял, что целиком и полностью с ней согласен: если бы Маттеи и в самом деле взялась писать роман и потерпела неудачу, свалить на отсутствие материала ей бы не удалось.
Но ведь и фантазия тоже важна, подумал Юханссон, без фантазии книгу не напишешь, она так и останется журналистской историей, пусть даже интересной… Только фантазия превращает факты в мысли и вдыхает в персонажей жизнь. Что там истина, а что ложь — какая разница? Разве самые великие, вечные истины не стали таковыми исключительно благодаря человеческой фантазии?
Все эти и подобные им рассуждения настолько подняли его настроение, что он решил вознаградить себя еще одним стаканом красного вина на сон грядущий. Жена отправилась к подруге и предупредила, что вернется поздно, так что у него не было никакой необходимости сидеть и ее дож
