Человек-птица — символ освобожденной человеческой души

«Вечные боги сотворили твое удивительное тело, - примерно так звучит грубый прозаический перевод этих строк, — в заботах своих об этой опаленной зноем земле, на которую бросаешь ты свою благословенную тень. Подобно скалистому острову воздвигли они тебя посреди широкого плато, чьи пески ты удерживаешь. Этот сосед, данный пирамидам богами, — не таков, как Сфинкс Эдипа из Фив, человекоубийца; этот — священный почитатель богини Латоны, благого Осириса страж, величественный предводитель страны Египта, царь небожителей, достигающих самого Солнца, равный Вулкану».

Возможно, самой значительной потерей, понесенной Сфинксом от людского варварства, стала утрата его знаменитой улыбки — той доброй, непостижимой и непроницаемой улыбки, некогда приводившей в изумление многие поколения людей. Еще семьсот лет тому назад процесс разрушения был гораздо менее заметен, и Абдул-Латиф — багдадский врач, философ и путешественник — смог оставить в своих обстоятельных и аккуратных дневниках следующую запись об огромной голове, увиденной им на расстоянии полета стрелы от пирамид: «Ее лицо красиво, а рот имеет благостное выражение». Сия похвала, исходящая от человека, чей труд «О человеческом теле» на протяжении нескольких столетий считался классическим среди арабских народов, безусловно заслуживает внимания. «Один ученый человек спросил меня, что более всего привлекло мое внимание в Египте и что из увиденного вызвало во мне самое сильное восхищение», — продолжает далее Абдул-Латиф, чье египетское путешествие началось незадолго до прихода 1200 года н.э.; и в качестве ответа он вынужден был назвать именно Сфинкса. К сожалению, сейчас справедливость его похвал уже невозможно проверить! Отстрелен нос, отвалилась массивная борода, безнадежно искалечен рот и даже прическа заметно повреждена по краям. Некогда «благостному» рту придано теперь довольно кислое — полупечальное, полупрезрительное — выражение.

Но даже если древний Сфинкс и не улыбается более, он все же остается на своем извечном месте, откуда, невзирая на досадные шрамы и повреждения, продолжает невозмутимо наблюдать за равнодушной сменой эонов.

И еще это странное создание, сочетающее в себе силу льва, разум человека и духовное спокойствие бога, безмолвно учит вечной истине, утверждающей необходимость самоконтроля, благодаря которому человек может преодолеть свою животную природу и подчинить ее себе. Может ли кто-нибудь, глядя на это огромное каменное тело с лапами и когтями хищника, но головой и лицом благородного человеческого существа, не извлечь для себя хотя бы один простой урок? Кто, задумавшись над символическим значением возвышающейся над его прической коб-ры-урея — символа власти фараона — не догадается, что это знак не только царской власти Сфинкса, но, прежде всего, власти над самим собой? Так этот немой каменный проповедник беседует со всяким, имеющим уши, чтобы слышать.

На то, что Сфинкс олицетворяет нечто божественное, указывают иероглифические надписи на стенах верхнеегипетских храмов — таких как храм в Эдфу, где бог изображен превращающимся во льва с головой человека, чтобы одолеть Сета — египетского Сатану. И на то, что Сфинкс прячет в себе некий архитектурный секрет, какую-то тайну, скрытую в камне, тоже указывает один любопытный факт. Во всех уголках Египта в древности были установлены уменьшенные копии Сфинкса, коим была поручена охрана посвященных им храмов. Там же, где вход в храм не защищал Сфинкс, на его воротах изображали льва, который также должен был выполнять обязанности охранителя. Даже ключи от храмов делались в форме львов. И лишь у Сфинкса из Гизе, похоже, нет собственного храма. Так называемый Храм Сфинкса — напоминающее крепость сооружение из колонн, сложенных из красноватых квадратных камней и массивных плоских стен — вовсе не имеет к Сфинксу никакого отношения, что было ясно и убедительно доказано последними раскопками профессора Селима Хасана. Теперь уже точно установлено, что это храм пирамиды Хафра (Второй пирамиды), и с ней его соединяет наклонная мощеная дорожка, ныне уже полностью раскопанная. И к тому же это странное святилище стоит впереди, а не позади Сфинкса.

Тот маленький открытый храм, который Кавийя обнаружил как раз напротив Сфинкса, между его передними лапами, сейчас уже почти полностью разрушился, но известно, что построен он был намного позже, чем сама статуя. Его составляли три стелы четырнадцати футов в высоту. Они служили чем-то вроде стен без крыши, но две из них сейчас почти исчезли под воздействием времени и неумеренно жадных человеческих рук. Даже жертвенный алтарь, некогда стоявший у входа в этот храм, а сейчас оказавшийся как раз «в лапах» у Сфинкса, установлен римлянами, хотя он и сделан из куска красного гранита, взятого из расположенного неподалеку гораздо более древнего храма Хафра.

Так где же искать настоящий храм Сфинкса?

Я немного приподнял голову, чтобы взглянуть за спину статуи. И увидел как раз позади нее сияющее в лучах раннего утра и достигающее чуть ли не центра небосвода своей усеченной вершиной самое высокое в мире сооружение, самую большую каменную тайну планеты, самое главное как для древних греков, так и для нас чудо света, загадку, не дававшую покоя ни древнему, ни нынешнему человечеству, неизменную спутницу Сфинкса. Великую пирамиду!

Оба они были построены во времена атлантов, и оба служат теперь постоянным напоминанием о загадочном континенте, молчаливым наследием расы, исчезнувшей столь же таинственно, как и ее прародина. Оба свидетельствуют перед преемниками атлантов о славе погибшей цивилизации.

А Солнце тем временем снова вышло навстречу Сфинксу, поддерживая тем самым порядок, заведенный бессчетное множество лет назад. Небо очень быстро проходило ту череду преобразований, которую предписывает ему египетский рассвет: горизонт перекрасился из розового цвета в цвет гелиотропа, из гелиотропа — в фиолетовый, а из фиолетового — в красный, чтобы обрести затем ту безоблачную, насыщенную бело-голубую окраску, которая обычно свойственна беспредельному египетскому небу. Теперь я знаю, что Сфинкс не только Страж Пустыни, но и символ Священной Четверки Молчаливых Стражей нашего Мира, Четырех Богов, творящих волю Высшего Божества, таинственных Хранителей Человечества и его судьбы. Люди, создавшие Сфинкса, знали о существовании этих возвышенных Существ, но мы, бедное современное человечество, уже полностью позабыли о них.

Немного утомленный своим ночным бдением, я решил попрощаться с титанической головой, возвышавшейся над песками. Ее хладнокровие, дух совершенного самообладания и аура духовного покоя отчасти передались и мне, вызвав у меня ощущение возвышенной отрешенности от мира, которое, впрочем, я вряд ли смогу передать словами. Этот погруженный в беспрерывные размышления Сфинкс стар настолько, что помнит даже детство мира: он видел, как достигали расцвета цивилизации и как они постепенно приходили в упадок, увядая, подобно цветам; видел беснующиеся толпы захватчиков — некоторые из них приходили, чтобы сразу же уйти, а некоторые — чтобы остаться. Все это время он неподвижно лежал на своем месте, абсолютно спокойный и чуждый всем человеческим страстям. И мне показалось, что некоторая толика этого совершенного бесстрастия ко всем превратностям судьбы все же успела под покровом ночи впитаться мне под кожу. Оказывается, Сфинкс способен освобождать человека от тревожных мыслей о будущем и снимать тяжесть с его души; а прошлое он превращает в живую киноленту, предназначенную для одинокого, отрешенного от окружающего мира зрителя.

Под прозрачным темно-синим небом я в последний раз взглянул на широкий лоб, глубоко запавшие глаза, большие округлые щеки и пышную, массивную прическу Сфинкса — имитирующий настоящие волосы полотняный парик с горизонтальными складками (одна широкая складка между двумя узкими). Появившиеся на его щеках светлые розовые полосы напомнили мне о тех древних временах, когда статую покрывали отполированным известняком и окрашивали затем в монотонно-красный цвет.

В распростертом львином теле, олицетворяющем силу могучего зверя и разум человека, угадывалось и еще что-то: не звериное и не человеческое, но нечто превосходящее и то, и другое, нечто божественное! Хотя ни единого слова не было произнесено между нами, само присутствие Сфинкса оказывало на меня благотворное духовное воздействие. И хотя я сам не дерзнул ничего прошептать в его огромные, но невосприимчивые к мирской суете уши, я чувствовал, что он прекрасно меня понимает. Да, в этом каменном существе было заключено нечто сверхъестественное, проникшее в наш двадцатый век подобно порождению неведомого мира. Но эти тяжелые плотные губы твердо хранят свои атлантические секреты. И чем ярче свет дня озарял облик Сфинкса, тем больший мрак окутывал хранимые им тайны.

Я высвободил из песка затекшие ноги и неспеша поднялся, обратив к бесстрастному лику Сфинкса свое краткое прощальное слово. И в его устремленном на восток взоре, всегда с нетерпением ожидающем появления первых лучей Солнца, я вновь увидел оптимистический символ нашего непременного воскресения, столь же несомненного, как и наступление нового рассвета.

«Ты принадлежишь не только изменчивому времени, но и Вечности, — прошептал, наконец, Сфинкс, прервав свое молчание, — ты вечен, ибо состоишь не только из бренной плоти. Душа не может умереть и не может быть убита. Окутанная саваном, ждет она в твоем сердце, как и я ждал окончания песчаного плена в твоем мире. Познай себя, о смертный! Ибо в тебе, как и в каждом человеке, живет Единое — то, что приходит и стоит у черты, свидетельствуя, что Бог ЕСТЬ!»