Детская игра

Ко времени моего возвращения на родину в политике слишком обострился «румынский вопрос», и я втайне надеялся, что скоро предстоит вернуться на Балканы, но – совсем неожиданно – меня вдруг пожелал видеть Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич.

Первые же его слова были расхолаживающими:

– Никаких серьёзных дел за кордоном пока не предвидится, а посему, милейший, поработайте-ка на домашней кухне, чтобы не потерять присущих вам навыков…

Бонч-Бруевич занимал пост начальника штаба Шестой армии, составленной из частей ополчения для охраны подступов к столице со стороны моря и Псковского направления.

– К сожалению, – продолжил Михаил Дмитриевич, – в Питере меня не жалуют, именуя «немцоедом». Причиной тому, что среди подозреваемых в шпионаже я обнаружил немало сановных персон, занимающих высокие придворные должности… Разве вы сами не заметили вражеского засилья в наших верхах?

– Заметил! Мало того, некоторые офицеры и генералы, носившие до войны немецкие фамилии, быстро «русифицировались»: фон Ритты сделались Рытовыми, Ирманы стали Ирмановыми.

– Но говорить об этом опасно, – сказал Бонч-Бруевич. – Стоит коснуться этой темы, как сразу следует нападение доморощенных либералов, обвиняющих меня в великодержавном шовинизме и даже в черносотенстве. Однако мне всё-таки удалось сослать в Сибирь для катания тачек немало остзейских немцев, мечтающих об «аншлюсе» Прибалтики к Германии…

Бонч-Бруевич подтвердил, что функции русской разведки растворились в насущных проблемах контрразведки. Пока что, дабы я не сидел без дела, он просил меня помочь разобраться в результатах хаотической эвакуации промышленности из Риги; при вывозе оборудования заводов выявилось, что самые ценные станки были сброшены из вагонов под насыпь, а кто виноват – не докопаешься. Запасы ценнейших цветных металлов вообще куда-то пропали, будто их никогда и не было.

– Так спешили, что умудрились где-то утопить даже памятник Петру Великому… Латыши держат нашу, русскую, сторону, формирования латышских стрелков показали себя на фронте превосходно, – рассказывал Бонч-Бруевич, – но первую скрипку в рижском концерте играют всё-таки немцы… Впрочем, все это лишь предисловие, а суть дела вам доскажет Батюшин.

Батюшин встретил меня довольно-таки мрачно:

– Тут у меня в арестантской комнате штаба сидит капитан артиллерии Пассек с Двинского плацдарма, которым командует генерал Черемисов. Пассек явился с повинной… сам виноват, дурак! Не желаете выслушать его исповедь?

Пассек, явно страдающий, рассказал нелепую историю. В лифляндском городе Венден (ныне Цесис) имел жительство ротмистр фон Керковиус, дом которого славился гостеприимством. Невзирая на «сухой закон», вин и водок всегда было в изобилии. Офицеры прямо с передовой спешили провести вечер у Керковиуса, где их любезно привечала хозяйка, очень приятная женщина. Конечно, за вином следовали картишки, откровенные разговоры о делах на фронте, иногда в Венден наезжал «отвести душу» и сам генерал Черемисов, у которого ротмистр Керковиус состоял в роли офицера для особых поручений… Пассек рассказывал:

– По-моему, в вино добавляли какой-то дурман, ибо многие из нашей компании не выдерживали, хотя в окопах спирт лакали, как воду. Таких оставляли отсыпаться до утра, а утром они объявлялись должниками в карточном проигрыше. Вестимо, никто не смел возражать, потому что ни бельмеса не помнил. Так случилось и со мною. Я понял, что мне не отыграться, хотя специально навещал Керковиусов в надежде «сорвать карту».

– Сорвали? – спросил я.

– Напротив, ещё более запутался в долгах. Но при этом у меня возникли некоторые подозрения, – признался Пассек.

– Какие? – допрашивал я. – Считайте, что вы попали на приём к врачу-венерологу, перед которым не стоит стесняться.

В глазах Пассека блеснули слёзы.

– Мне стыдно, – сказал он, – даже очень стыдно… Когда все офицеры засыпали мертвецки пьяные, жена Керковиуса – внешне вполне пристойная дама! – проверяла их полевые сумки, даже рылась в офицерских бумажниках.

– Но денег, конечно, не брала?

– Нет. Деньги её не волновали.

– А с каких пор вы знаете ротмистра Керковиуса?

– С начала войны. Ещё с Либавского плацдарма.

– А его жену?

– Она появилась при нём тогда же…

– Какова ваша задолженность? – вмешался Батюшин.

– Страшно сказать. Уже под восемь тысяч рублей, или…

– Что «или»? – вдруг рявкнул Батюшин.

– Или передать план расстановки батарей возле станции Икскуль, где развернулись бои. Понимаю, что я достоин презрения. Что делать – не знаю. Помогите… такой позор…

– Ясно! – пресёк его стенания Батюшин, выкладывая на стол пачки денежных купюр. – Карточный долг – это долг чести, даже дурак понимает: если проиграл – расплачивайся…

* * *

– Поедете в Венден? – спросил Батюшин, когда Пассека снова увели в арестантскую комнату.

– Это же детская игра, – ответил я. – Достаточно одного жандарма, чтобы Керковиусы оказались в Сибири… Впрочем, давайте мне этого несчастного капитана Пассека, поеду вместе с ним, заодно он меня и представит.

– Представит вас командиром Шестнадцатого стрелкового полка, прибывшего на пополнение. Заодно под видом интендантского чиновника с вами поедет военный юрист Шавров.

– Вы думаете, один я не могу разорить это гнездо?

– Нет, а Шавров мастер производить обыски…

Шавров, уже пожилой человек, я и Пассек дневным поездом отъехали в «Ливонскую Швейцарию», где меня нисколько не могли тешить красоты древнего Вендена, зато я заранее переваривал в своём желудке немалую порцию оливкового масла, которое помогло бы мне нейтрализовать винный дурман.

– Не дрожите, будто к вам подключили провода высокого напряжения, – заметил я Пассеку. – Умели грешить, так умейте расплачиваться, если вы офицер и ещё не потеряли чести.

– Извините. Я не знаю, как вести себя.

– С нами? Как можно проще.

– Нет, не с вами, а с мадам Керковиус.

– Проще простого, – надоумил его Шавров. – С самым нахальным видом вручите этой халде деньги, а потом ведите себя как обычно. Коли угодно, так продуйтесь снова на восемь тысяч! Наша контора давно обанкротилась и расходов не считает…

Навстречу нашему поезду медленно ползли длинные составы с оборудованием рижских заводов, в них же ехали горемычные семьи латышских рабочих, не желавших оставаться «под немцем». Просёлочные дороги, ведущие к Двинску, были забиты беженцами и подводами с их имуществом, что очень живо напомнило мне отступление сербов. В Венден поспели к вечеру. Пассек указал дом на Плеттенбергской улице, где царило шумное веселье. Моя полевая сумка не таила в себе ничего секретного, но в нагрудном кармане походного френча лежала диспозиция для моего полка с указанием сроков начала его развёртывания. Среди множества подписей под документом легко угадывалось факсимиле командующего Шестой армией генерала Фан дёр Флита, которое с лёгкостью базарного фокусника подделал сам Батюшин. Изнутри дома Керковиусов слышались вздохи граммофона, нетрезвые голоса банкомётов. Со стороны недалёкого фронта автомобили подкатывали офицеров, ещё грязных после окопов, но желавших в винном и картёжном обалдении забыться от военных невзгод. Шавров присел в уголочке, даже незаметный в тени громадного фикуса, а я проследил, как Пассек вернул долг хозяйке дома, и женщина, хорошо владевшая собой, ничем не выразила огорчения от того, что «птичка» так легко вырвалась из её «когтей».

Я был представлен даме, и тот же Пассек вполне к месту намекнул, что с прибытием моего полка возможны перемены в боевой обстановке у станции Икскуль. При этом я выразительно похлопал себя по нагрудному карману френча:

– Господин капитан Пассек прав – мой полк, составленный из резервистов столичного гарнизона, отступать не станет.

– Желаю успеха, – отозвалась мадам Керковиус.

По расширенным зрачкам красавицы я догадался, что она уже достаточно взбодрила себя хорошею дозой кокаина. Пассек, оглядевшись среди гостей, вслух заметил отсутствие её мужа, и женщина пояснила, что муж вернётся позже – заодно с генералом Черемисовым. Я постоял в сторонке, оценивая общую картину дешёвого и малоприглядного веселья. «Сухой закон» здесь был не в чести, толстая служанка Хильда обносила гостей винами и закусками.

Шавров совсем затерялся в листьях громадного фикуса, только огонёк его папиросы, вспыхивавший в потёмках, будто сигнал мне о его непрестанной бдительности. Я взял с подноса рюмку водки, искоса наблюдая за хозяйкой дома, сидящей на диване с видом прожжённой «львицы». Мне отчасти были знакомы шаблонные повадки немецких шпионок, подготовка которых к роли соблазнительниц была очень схожа с той «школой», что проходили высокооплачиваемые проститутки для фешенебельных борделей. За картёжным столом возникла ссора, я прикрикнул:

– Господа, ведите себя пристойно. Вы здесь не на конской ярмарке, а между нами находится обворожительная женщина…

На диске граммофона сменили пластинку, и комната наполнилась повизгиванием кафешантанной певички:

А я люблю военных!

Военных – дерзновенных…

Керковиус в томной позе перекинула ногу на ногу, покачивая носком туфли, – словно метроном, отбивающий ритм музыки:

– Вы смутили меня, господин полковник… так смотрите! Я пожалуюсь мужу. Он у меня страшный ревнивец…

Легко поднявшись с дивана, она провела меня в отдельную комнату, где возле буфета Хильда перетирала стаканы.

– У меня есть бутылка чудесного вина, – сказала Керковиус, присаживаясь подле меня за низенький столик. – Хильда, проверь двери, чтобы сюда не совались пьяные рожи…

Не знаю, какую роль сыграло оливковое масло, но удар алкоголя с дурманом был столь силён, словно меня по затылку огрели оглоблей. Я еле ворочал языком, решив отдаться во власть событий, и, как последний забулдыга, уронил голову на стол.

Впрочем, сознание не покинуло меня, я слышал:

– Хильда, загороди нас от окна…

Осмотр моей полевой сумки ничего ей не дал, зато из нагрудного кармана с нежным шелестом был извлечён секретный пакет, и Керковиус, уходя, строго наказала Хильде:

– Не отходи от окна, чтобы его не видели с улицы…

Мне оставалось ждать, когда она вернётся. Ожидание затянулось, я и пришёл к выводу, что копировальная фототехника у Керковиусов не самой лучшей берлинской марки. Наконец моя дульцинея вернулась и, вложив пакет с приказом в карман моего френча, была столь заботлива, что даже застегнула на мне пуговицу. Только теперь я оторвал голову от стола.

– Работа вполне профессиональная, – сказал я, – за которую вам, фрау Керковиус, наверное, хорошо платят…

Хильда с криком метнулась к дверям, но они уже были заперты снаружи. Я понял, что Шавров не сидел без дела, однако где же он сам? Молчание затянулось. Керковиус, чтобы выгадать время, нужное для обдумывания обстановки, медленно вытаскивала папиросу из моего раскрытого портсигара.

– Обычное дамское любопытство, – сказала она.

Но в этот момент из потаённой комнаты, где скрывалась подпольная фотолаборатория, вышел торжествующий юрист Шавров, на вытянутой руке он держал ещё мокрую фотокопию секретного приказа, изъятую им из раствора фиксажа.

– Подобное дамское любопытство, – возвестил он, – карается всего лишь восемью годами каторжных работ… Сущая ерунда!

У мадам Керковиус прорезался грубый голос:

– Этот бандитский налёт дорого вам обойдётся… я буду жаловаться Фан дёр Флиту и генералу Черемисову.

С улицы раздался гудок автомобиля, возле дома погасли фары штабной машины, освещавшие Плеттенбургскую улицу.

– Как по заказу! – сказал я. – Кстати прибыл генерал Черемисов с вашим супругом. Велите своей многоопытной служанке, чтобы она не дёргалась, а сидела, держа руки поверх стола.

Шавров открыл дверь в гостиную, где шла игра в карты и царило пьяное веселье офицеров, но сам остался в буфетной, чтобы женщины не вздумали выскочить в окно. Я появился в гостиной как раз в тот момент, когда из сеней входил плотный здоровяк генерал Черемисов, движением плеч скидывая шинель на руки своего адъютанта Керковиуса. Тот принял шинель с плеч генерала, уже отыскивая на вешалке свободный крючок.

Меня даже прознобило. Но… сомнений быть не могло!

Керковиус, сопровождавший Черимисова, был не кто иной, как майор фон Берцио, когда-то схваченный мною на границе в Граево, а потом разоблачивший меня в Кенигсберге.

– Добрый вечер, господа! – басом произнёс Черемисов.

Берцио увидел меня – наши глаза встретились.

Без секунды промедления опытный немецкий агент с размаху набросил на голову Черемисова его шинель, и генерал беспомощно взмахивал руками, силясь освободиться от неё.

В руке Берцио тут же сверкнул револьвер.

– На память… тебе! – выкрикнул он.

Пуля вжикнула под моим локтем, а Берцио исчез в темноте коридора, выводящего в уличный сад. Одним ударом я опрокинул на пол тушу Черемисова и, перепрыгнув через него, болтающего ногами в сапогах со шпорами, выскочил в коридор.

В раскрытых дверях – чёткий силуэт убегавшего Берцио.

– На! На! На! – трижды выкрикнул я, стреляя…

Когда он упал, я ещё постоял над ним, наклонившись, и, помнится, дулом револьвера расправил ему роскошные усы. Сомнений не было – да, передо мною лежал он, именно он. Я вернулся в гостиную, где после серии выстрелов все мигом протрезвели и теперь смотрели на меня с некоторым испугом.

– Господа! – объявил я. – Ваше казино прогорело, советую разъехаться по своим частям. Но прежде я позволю себе составить список присутствующих, отметив звание каждого.

– А это ещё зачем? – стали галдеть офицеры.

– Затем, – пояснил я, – что своим пребыванием в грязном притоне вы нарушили правила благородного поведения, и всем вам предстоит суд офицерской чести. Полковников разжалуют в подполковники, подполковники станут капитанами, капитаны штабс-капитанами, а штабс-капитанам предстоит снова служить поручиками… Господин Пассек, где вы? Идите сюда. Прошу вас к столу, и сразу начинайте составлять список.

Командующий боевым Двинским плацдармом наконец-то выпутался из шинели, которую в ярости разодрал кавалерийскими шпорами. Вскочив на ноги, Черемисов начал орать на меня:

– Это мы ещё посмотрим… морда жандармская! Привыкли трепать честных людей, и даже на фронте лёгких лавров взыскуете? Не выйдет… хамло! Известно ли вам, что я только вчера из Могилёва, где обедал подле его величества?

В дверях появился невозмутимый юрист Шавров:

– Не спорьте. Суд будет справедлив, и, лишившись эполет генерала, вы можете ездить в Могилёв и далее… обедать.

Офицеров переписали, затем по одному выпускали из притона. И каждый из них на пороге дома Керковиусов тщательно обходил труп убитого Керковиуса-Берцио, который глядел на своих вчерашних партнёров пустыми стеклянными глазами, а в раскрытом рту мертвеца ярко поблёскивала золотая коронка.

– Вы, наверное, из «Правоведения»? – спросил я Шаврова.

– Нет окончил Военно-Юридическую академию.

– Почти коллеги! Я ведь в юные годы был «чижик-пыжик», но ни Спасовича, ни Кони из меня не получилось.

– Сожалеете? – усмехнулся Шавров.

– Да как сказать… В компетенцию военного человека тоже ведь входят вопросы милосердия и возмездия. Кстати, очень ли плакала мадам Керковиус, когда услышала мои выстрелы?

– Совсем нет. Сразу понюхала кокаину, после чего глаза у неё стали громадные, как у кошки, завидевшей собаку….

Я позвонил в жандармское управление Вендена:

– Выезжайте на улицу магистра Плеттенберга… Зачем? Чтобы поставить клизму одной очаровательной дамочке.

– Сволочь! – послышался голос мадам Керковиус.

Отвечать на её ругательства я не счёл нужным:

– Берите с собой зимние вещи. Меха и прочее…

– К чему они мне?

– К тому, что Сибирь славится морозами…

Из морга прикатил фургон, и мортусы, закутав покойника в простыни, увезли его в анатомический театр. Вот уж не думал, что именно так закончится эта «детская игра», в которой я рассчитался с фон Берцио за своё былое поражение.