Как турки в средние века относились к гагаузам, завоевывая Балканы и Северное Причерноморье?

Как к родным. Я читал у Василевского, как печенеги встречали своих сродников по ту сторону Боспора, они стали немедленно брататься, выяснять общие родственные связи...

Так вот, я-то охотно согласился съездить в Турцию, тем более что это оплачивалось. Но у меня не было никаких технических возможностей для поездки. Работа у Русецкого по договору висела на соплях. Фактически я находился в должности безработного. Мне никто заграничного паспорта не даст. Для этого надо ехать в Москву и оббивать всевозможные пороги. А я даже социально для этого не пригоден. Кроме того, эти процедуры требовали больших денег. А у меня не было даже маленьких. Поэтому я воспринял приглашение, как лестное, но в то же время – как совершенно нереальное. И меня оно не очень занимало. Больше меня беспокоила пробуксовка моей перезащиты в Петербурге. За два месяца до гагаузского конгресса я подал работу на защиту. Питерцы тут же стали холоднее и попросили больше ее археологизировать. Прошло довольно жесткое заседания сектора, где было сказано, что это работа не по археологии, а по всемирной истории. На кон была поставлена моя ученая карьера. Сложность заключалась в том, что все зависело исключительно от моей оперативности. Если уж ты взялся за это дело и стал на эту дорожку, то необходимо ему уделять приоритетное внимание. Здесь важен Sturm und Drang, не сбиваться с темпа, как на дистанции. Если начнешь буксовать, рассыплется ситуация. Тем более, что в Питере я ощутил вялое сопротивление. Но… одного уговоришь, другого, и дело пойдет...

Первое обсуждение диссертации прошло в конце марта. Они мне напхали такое количество замечаний, что я решил, что буду переделывать работу довольно долго. На заседании сектора все утверждали, что работа хорошая, но надо переделать, увеличить в полтора раза, сделать более археологизированной. Надо ее привести в соответствующий аттестационный порядок. Тем более, диссертация в свое время вызвала неодобрение на московском совете. И Массон ничего не мог сделать. Первый оппонент Заднепровский к диссертации очень скользко относился. Он заявил, что это не археология, а поверхностные рассуждения. Я вышел после этого заседания несколько подавленный. Ко мне подходит Коробкова, спрашивает: «Как дела на секторе?». Я говорю, что плохи дела, надо переделывать работу. Она говорит: «Естественно. И когда вы переделаете?» «Не знаю. Они сделали столько замечаний, что раньше осени, боюсь, технически не успею». Она на меня посмотрела и говорит: «Андрей, не тяните. Ситуация уйдет. Немедленно, чтоб через два месяца была готова работа. Я вам так советую». И ушла.

Я улетел в Одессу. Чисто технически увеличил диссертацию на сто пятьдесят страниц. Пропахал две недели. На работу мне ходить не надо было. Вернее, некуда. Все перепечатал и привел в соответствующий вид. Из трехсот пятидесяти страниц сделал пятьсот. И к гагаузскому конгрессу все было готово. Я позвонил Массону, попросив назначить срок предзащиты. Массон немедленно назначил на июнь.

Единственное что меня напрягало, это охлаждение отношений с Русецким. Меня должны были вот-вот уволить, и жить становилось совсем не на что. В этом психологическом состоянии я вернулся из Чадыр-Лунги. Приглашение на конгресс в Турцию, разумеется, всерьез не воспринял. Мой турок, видимо, не отдавал себе отчета, в каких условиях мы жили. Получить загранпаспорт невыездному человеку, который сидит под шапкой ГБ, не имеет постоянной работы и социального статуса, защищается слева и отвергнут всей своей профессиональной средой – практически невозможно. Поэтому я не уповал на эти приглашения, решив попытаться стать доктором по замыслу своей матери. Это дело представлялось приоритетным.