Кабинет Петра Ивановича. Он работает за столом. Вбегает радостный, взволнованный Александр.
АЛЕКСАНДР: Здравствуйте, дядюшка!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Здравствуй, Александр! Что это тебя давно не видно?.. Да что с тобой? У тебя такое праздничное лицо! Асессора, что ли, тебе дали или крест?
Александр мотнул головой.
Ну, деньги?
АЛЕКСАНДР: Нет.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так что же ты таким полководцем смотришь?
АЛЕКСАНДР: Вы ничего не замечаете в моем лице?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что-то глуповатое... Постой-ка... Ты влюблен? Так, что ли, угадал?.. Так и есть! Как это я сразу не догадался! Так вот отчего ты стал ленив...
АЛЕКСАНДР: Я не ленив — я молод.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Следовательно — глуп.
АЛЕКСАНДР: В Наденьку Любецкую.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я не спрашивал... В кого бы ни было — все одна дурь... В какую Любецкую? Это что с бородавкой?
АЛЕКСАНДР: Какая бородавка?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: У самого носа. Ты все еще не разглядел?
АЛЕКСАНДР: Вы все смешиваете. Это, кажется, у матери есть бородавка около носа.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, все равно.
|
|
АЛЕКСАНДР: Все равно! Наденька! Неужели вы не заметили ее? Видеть однажды — и не заметить!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что ж в ней особенного? Чего ж тут замечать? Ведь бородавки, ты говоришь, у ней нет?..
АЛЕКСАНДР: Далась вам эта бородавка!.. Можно ли сказать, что она похожа на этих светских чопорных марионеток? В разговоре с ней вы не услышите пошлых общих мест... Ужели корсет вечно будет подавлять и вздох любви, и вопль растерзанного сердца? Неужели не даст простора чувству?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Перед мужем потом все обнаружится. Есть дуры, что прежде времени раскрывают то, что следовало бы прятать да подавлять, но зато после слезы да слезы... Не расчет!
АЛЕКСАНДР: И тут расчет, дядюшка?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Как и везде, мой милый.
АЛЕКСАНДР: По-вашему, и чувством надо управлять, как паром: то выпустил, то остановил, открыл клапан, закрыл...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, этот клапан недаром природа дала человеку. Это рассудок. А ты вот не всегда им пользуешься — жаль!
АЛЕКСАНДР: Нет, дядюшка, грустно слушать вас... Все не так! Жизнь прекрасна! (С размаху обнял Петра Ивановича.)
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Александр! Закрой клапан! весь пар выпустил! смотри, что наделал! в одну секунду ровно две глупости: перемял прическу и закапал письмо... Посмотри, ради бога, на себя в зеркало: ну, может ли быть глупее физиономии! А неглуп!
АЛЕКСАНДР (смеется). Я счастлив!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, что я теперь стану делать с письмом?.
АЛЕКСАНДР: Я соскоблю и незаметно будет. (Бросается к столу, толкнул его, со стола упала статуэтка и разбилась.)
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Третья глупость, Александр! А это пятьдесят рублей стоит.
АЛЕКСАНДР: Я заплачу, я заплачу!..
|
|
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Заплачу! Это четвертая глупость... Тебе, я вижу, хочется рассказать о своем счастье. Ну, нечего делать! (Сел в кресло.) Рассказывай, да поскорее.
АЛЕКСАНДР: Нет, дядюшка, эти вещи не рассказываются...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да ведь хочешь рассказать, вижу. А впрочем... постой, я сам расскажу.
АЛЕКСАНДР: Забавно!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Очень забавно!.. Слушай же. Ты вчера виделся со своей красавицей наедине...
АЛЕКСАНДР (опешив). Вы подсылали смотреть за мной?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Как же, я содержу для тебя шпионов на жалованьи...
АЛЕКСАНДР: Почему же вы знаете?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Сиди-сиди, ради бога, не подходи к столу, что-нибудь разобьешь... У тебя на лице все написано, я отсюда буду читать... Ну, у вас было объяснение. Вы оба, как водится, были очень глупы... Дело началось с пустяков, когда вы остались одни, с какого-нибудь узора...
АЛЕКСАНДР: Вот и не угадали! Мы были в саду..
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, с цветка, что ли, может быть, еще с желтого... Ты спросил — нравится ли ей этот цветок? Она отвечала — да. Почему — дескать? Так — сказала она. И замолчали оба, потому что хотели сказать совсем другое. Потом взглянули друг на друга, улыбнулись и покраснели.
АЛЕКСАНДР: Ах, дядюшка, дядюшка, что вы!..
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Потом ты начал говорить о том, что только теперь узнал цену жизни, когда увидал ее... как ее? Марья, что ли?
АЛЕКСАНДР: Наденька...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: А руками-то, я думаю, как работал! Не переломил ли вишню или, пожалуй, целую яблоню.
АЛЕКСАНДР: Дядюшка! вы подслушивали нас!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, я там за кустом сидел.
АЛЕКСАНДР: Почему же вы все это знаете?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: С Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Все это было, было... И глупо!
АЛЕКСАНДР: Сколько раз я давал себе слово таить перед вами, что происходит в сердце!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Зачем же не сдержал? Вот пришел — помешал мне...
АЛЕКСАНДР: Нет, пусть я буду вечно глуп в ваших глазах, но я не могу существовать с вашими понятиями о жизни, о людях!.. Тогда мне вообще не надо жизни, я не хочу ее при таких условиях! слышите ли, я не хочу!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Слышу, да что ж мне делать? ведь не могу же я тебя лишить ее... Я предчувствую, что ты еще много кое-чего перебьешь у меня. Но это все еще ничего: любовь любовью, никто не мешает тебе, не нами заведено заниматься особенно прилежно в твои лета, однако ж не до такой степени, чтобы бросать дело...
АЛЕКСАНДР: Но моя работа — это какая-то бюрократическая машина, которая работает непрерывно, без отдыха, как будто нет людей, одни колеса и пружины... А мое литературное занятие — переводы: «Получение патоки из картофеля», «Извлечения из немецких экономистов»...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Полно, никаких ты извлечений не делаешь... Ох, эта мне любовь в двадцать лет!
АЛЕКСАНДР: Какая же, дядюшка, вам надобна? в сорок?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я не знаю, какова любовь в сорок лет, а в сорок два...
АЛЕКСАНДР: Как ваша?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Пожалуй, моя.
АЛЕКСАНДР: То есть никакая.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ты почему знаешь?
АЛЕКСАНДР: Будто вы можете любить?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Почему же нет? разве я не человек? Только я люблю разумно.
АЛЕКСАНДР: Разумная любовь! хороша любовь, которая помнит себя!
ПЕТР ИВАНОВИЧ (перебивая, резко). Дикая, животная не помнит, а разумная должна помнить. В противном случае это не любовь....
АЛЕКСАНДР: А что же?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так, гнусность, как ты говоришь.
АЛЕКСАНДР: Вы... любите? (Смеется.) Кого же, дядюшка?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Тебе хочется знать?
АЛЕКСАНДР: Хотелось бы.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Свою невесту.
АЛЕКСАНДР: Не... невесту! (Подходит к дяде.)
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не близко, не близко, Александр, закрой клапан!
АЛЕКСАНДР: Стало быть, вы женитесь?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Стало быть.
АЛЕКСАНДР: И ни слова мне! Не поделились со мной...
|
|
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я вообще избегаю дележа, а в женитьбе и подавно.
АЛЕКСАНДР: И вы так спокойны... так адски холодно рассуждаете о любви!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Адски холодно — это ново! В аду, говорят, жарко.
АЛЕКСАНДР: Знаете что, дядюшка?., может быть... нет, не могу таиться перед вами... И я, может быть, женюсь!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Закрой клапан, Александр!
АЛЕКСАНДР: Шутите, шутите, дядюшка!
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Тебе жениться!
АЛЕКСАНДР: А что же?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: В твои лета!
АЛЕКСАНДР: Мне двадцать три года.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Пора! В эти лета женятся только мужики, когда им нужна работница в доме.
АЛЕКСАНДР: Но если я влюблен в девушку...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я тебе никак не советую жениться на женщине, в которую ты влюблен.
АЛЕКСАНДР: Это новое, я никогда не слыхал...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Мало ли ты чего не слыхал!
АЛЕКСАНДР: Я думал все, что супружества без любви не должно быть.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Супружество супружеством, а любовь любовью. Надо искать, выбирать...
АЛЕКСАНДР: Выбирать?..
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, выбирать. Поэтому-то я и не советую жениться, когда влюбишься. Ведь любовь пройдет — это уж пошлая истина.
АЛЕКСАНДР: Это самая грубая ложь и клевета.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Любовь пройдет, повторяю я, и тогда женщина, которая казалась тебе идеалом совершенства, может быть, покажется очень несовершенною, а делать будет нечего. Любовь заслонит от тебя недостаток качеств, нужных для жены.
АЛЕКСАНДР: Так вы женитесь по расчету?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: С расчетом... А тебе теперь вовсе не следует жениться. Ну, скажи-ка, зачем ты женишься?
АЛЕКСАНДР: Как зачем? Наденька — жена моя? (Закрыл от счастья лицо руками.)
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну что — видишь, и сам не знаешь.
АЛЕКСАНДР: Дух замирает от одной мысли... Но она говорит, что надо ждать год, что мы молоды, надо испытать себя...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Это она предложила? Сколько же ей лет?
АЛЕКСАНДР: Восемнадцать.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: А тебе двадцать три. Ну, брат, она в двадцать три раза умнее тебя. Через год! до тех пор она еще надует тебя!
АЛЕКСАНДР: Дядюшка, с кем вы жили всю жизнь?..
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Жил с людьми, любил женщин.
|
|
АЛЕКСАНДР: Она обманет! Женщина, которая воплощение искренности и чистоты...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: А все-таки женщина и, вероятно, обманет.
АЛЕКСАНДР: Вы после этого скажете, что и я надую?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не исключено.
АЛЕКСАНДР: Кто же я в ваших глазах?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Человек.
АЛЕКСАНДР: Не все одинаковы.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Знаю, знаю! Порядочный человек не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет. Природа вечно любить не позволила.
АЛЕКСАНДР: Я счастлив теперь и благодарю Бога. А о том, что будет впереди, и знать не хочу.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Первая половина твоей фразы так умна, что хоть бы не влюбленному ее сказать. А вторая, извини, никуда не годится. «Не хочу знать, что будет».
АЛЕКСАНДР: А по-вашему, как же, дядюшка? Настанет миг блаженства, надо взять увеличительное стекло, да и рассматривать?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, уменьшительное, чтоб с радости не одуреть...
АЛЕКСАНДР: Или придет минута грусти, так ее рассматривать в ваше уменьшительное стекло?
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, грусть — в увеличительное. Легче перенесть, когда вообразишь неприятность вдвое больше, нежели она есть... Да что с тобою толковать, ведь ты в бреду.. Аи! скоро час. Ни слова больше, Александр, уходи... и слушать не стану. Завтра обедай у меня, кое-кто будет.
АЛЕКСАНДР: Завтра, дядюшка, я...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что?
АЛЕКСАНДР:...зван на дачу.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Верно, кЛюбецким?
АЛЕКСАНДР: Да.
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так! Ну, как хочешь. Помни о деле, Александр.Я скажу редактору, чем ты занимаешься...
АЛЕКСАНДР: Я непременно докончу извлечения из немецких экономистов...
ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да ты прежде начни их...
АЛЕКСАНДР (смеется и, раскрыв широко руки, идет к дядюшке, чтоб его обнять). Дядюшка!
ПЕТР ИВАНОВИЧ (отбегая за стол). Уходи, уходи, несчастный! Не будет из тебя толку, не будет!
Александр ушел.
А позавидовать можно! Нет, глупо! (Садится, пишет. Через мгновение опомнился, разорвал, что написал. Снова пишет.) Тьфу! С толку сбил!