Среда, 19 марта — Сан-Франциско

В это утро я взял напрокат машину и поехал в Мюир-Бич, к дому Сэма Кина, где мы с Трейей впервые поселились вместе после свадьбы (мы сняли у него дом; сегодня там никто не живет). Я час или, быть может, два сидел на крыльце. Это по-прежнему со мной. Она еще здесь. Печаль осязаема, как часть туманной атмосферы над пляжем, затрудняющей дыхание.

Примерно две недели после ее смерти я пребывал в том же состоянии красоты и благодати, в котором она ушла. Было только сияющее осознание без субъекта или объекта, но все возникало точно так, как должно, прекрасно. Я уверен, мы тогда были вместе. И затем, как это обычно бывает, вернулось самозамыкание, и я снова, по большей части, был Кеном.

Я смотрел поверх пляжа; сцены нашей совместной жизни возникали из облаков и проплывали передо мной. Я всегда много думаю о нашей с Трейей жизни вместе в этом доме. У нас было несколько месяцев до того, как рак нанес свой удар; это была единственная свободная от рака зона во всей нашей совместной жизни. Так что именно здесь я видел ее целиком и полностью, поразительно прекрасную — сияние, проникавшее до самых глубин и захватывавшее душу, говорившее слишком нежные слова, чтобы их повторять. Именно здесь мы танцевали и плакали, занимались любовью и смеялись, держались друг за друга, словно за саму жизнь. И именно здесь эти ужасные слова — «У Терри рак» — были впервые сказаны по телефону мне, семье и друзьям в ту первую страшную, отвратительную ночь.

Но я больше не думаю о ней так много, поскольку она часть того, что думает. Она течет в моей крови и бьется в моем сердце; она — часть меня, всегда, так что мне не нужно зрительно представлять ее, чтобы вспомнить. Она по эту сторону моей кожи, но по ту, не вдали от меня. Мы с Трейей вместе росли и вместе умирали. Мы всегда были двумя сторонами одного и того же человека. И я думаю, так будет всегда.