VI. Марионетки

Едва юный принц, снова его поблагодарив, пожелал своему секунданту спокойной ночи и с ним распростился, старый почтенный слуга, которого Август видел в фаэтоне, подошел к нему сзади, бесшумно, как кот, и тронул его за рукав. Его госпожа, сказал он, обеспокоена шумом в доме и желала бы знать, что он означает. Сама она стояла и ждала Августа в саду, там, где свет из окна падал на каменную скамейку. Старый слуга занял позицию неподалеку, подле раскидистого вяза.

Августу не хотелось сообщать юной даме о дуэли, но скоро он уведился, что она прекрасно о ней осведомлена благодаря тому, что старик мажордом с хозяином вместе подслушивали под дверью. У Августа же она допытывалась в крайнем волнении, что послужило причиною ссоры. Август почел за благо сразу ей быложить все на случай возможного потом дознанья и, объяснив, что сам он не видит тут никакого повода для смертельной стычки, передал ей весь застольный разговор так, как запомнил. Она слушала молча, стоя прямо и неподвижно, как статуя, только посреди рассказа взяла его за руку и ввела в круг света. Когда же он кончил, она попросила пересказать историю старого принца о наемном убийце и на сей раз перевивала его, стараясь запомнить кой-какие выраженья и цифры.

Когда он всю историю повторил, она поворотилась к окну, и вдруг он с ужасом обнаружил, что лицо ее точно, как в зеркале, воспроизвело выражение лица старого принца в миг, когда его смертельно оскорбили. Она не румянилась, не пудрилась, а потому он увидел ясно, как вся она, ото лва до шеи, залилась краской, будто от натуги или от хмеля. В ослабленном виде, ни физически, ни нравственно не овладая его давящей силой, она повторяла метаморфозу старого Диониса и легко сошла бы за юную вакханку его свиты, а то и за одну из его пантер – так страшно блестели эти огромные глаза.

Она глубоко вздохнула.

– Едва я увидела вас, синьор, – сказала она, – я поняла, что со мной непременно случится что-то хорошее. Будьте же добры, скажите: возможно ли, если оба выстрелят одновременно и точно прицелятся, возможно ли, что две пули разом пробьют их сердца?

Август, признаться, не ожидал от юной леди, поэта и звездочета, подобной свирепости.

Ни о чем таком я не слыхивал, – сказал он. – Но не стану и уверять, что это небозможно. Меня самого страшит исход дуэли, ибо, по странному совпадению, не далее как вчера я слышал, что старый принц стреляет без промаха.

Ов этом все слышали, – сказала она. – Кого не может он запугать иначе, тому грозит пистолетом. Но скажите мне, ради Бога, синьор, – продолжала она, – кто этот юноша, которого принц убьет на заре? Вы мне его не назвали.

Август назвал ей имя. Снова она выпрямилась и застыла.

Джованни Гастоне, – протянула она. – Так вот это кто. Значит, я его видела. В день моего первого причастия, тому пять лет, он тоже был в церкви со своей бабушкой и держал над нею зонтик от кареты до самой паперти, потому что лил проливной дождь.

Пусть они лягут спать, – сказала она, помолчав. – И если это последняя его ночь, пусть он выспится хорошенько. Но ведь нам-то, синьор, нам-то глаз не сомкнуть. И что же нам остается? Мой слуга говорит, в остерии театр марионеток, а зрители-возчики поздно возвращаются из Пизы, вот через час и будут давать пред-ставление. Не пойти ли взглянуть?

У Августа и у самого сна не было ни в одном глазу, и редко когда его так это радовало. Он ощутил странную легкость во всем теле, какой и в детстве не испытывал. В блаженной растерянности, словно золотоискатель, напавший на драгоценный металл, он осознал, что напал в своей жизни на драгоценную жилу. Общество этой девушки было на редкость приятно. И не оттого ли вдобавок, думал он, что она, как и он, облечена в черные длинные панталоны – естественнейшую для человека одежду? «Все дамские шлейфы и буфики настолько призваны подчеркивать эту их женственность, что с ними не больно и беседуешь, – как с офицером в мундире или со святым отцом в сутане, столько же приблизительно толку извлекая из беседы.» И он устремился за нею следом в большой беленький сарай, где был устроен театр и шло уже представление.

Воздух, жаркий и душный, смешанными запахами ударял в ноздри, хоть окно под самым потолком было растворено в ночную небесную синь. Помещение наполовину было заполнено зрителями и смутно освещалось двумя лампами, свисавшими с потолка. Но свечи у самой сцены создавали магический светобой полукруг, в котором одежды маленьких артистов, при дневном свете, быть может, и блеклые, скучные, сверкали зеленью, багрецом и лиловостью, как горсть драгоценных камней. Безмерно вымахавшие тени вторили всем их движениям на грязно-белом экране.

Кукольник осекся на полуслове при появлении знатных гостей, принес им два кресла и бодрузил перед самой сценой. А затем продолжал представление, громко, на разные лады меняя голос соответственно ролям.

Разыгрываемая комедия была классическая «Отмщение Правды» – вещь пленительнейшая в театре марионеток.

Сюжет нехитрый и запомнится каждому. На дом, где собрались все действующие лица, ведьма насылает проклятие, согласно которому всякая в его стенах произносимая ложь немедля оборачивается правдой. И вот корыстная юная дама, с целью подцепить богатого жениха рассыпающаяся в любовных увереньях, влюбляется в него по уши; бахвал неожиданно для себя и впрямь делается героем; ханжи в конце концов становятся истинно добродетельны; старый скряга, твердящий, что у него ни гроша, в самом деле разоряется. Женщины, оставаясь одни, изъясняются стихами, мужчины нет-нет и подпустят весьма крепкое словцо; и только мальчик, единственная чистая душа в этом вертепе, исполняет прелестные песенки под аккомпанемент мандолины за сценой.

Пьеса веселила зрителей, усталые пропыленные лица светились, шутки Монсуса, клоуна, встречались взрывами смеха. Юная дама, признававшаяся, что и сама кропает пьесы, следила за сооружением собрата с сочувствием и любопытством. Кое-какие реплики странно задевали сердце Августа. Слова влюбленного, например, обращенные к подруге, что черствая корка верней насытит, чем самый толстый том поваренной книги, он воспринял как добрый, разумный совет. Вот наивная жертва рассуждает с изготовившимся убийцей о красотах лунной ночи, негодяй же в ответ дивится способности всевышнего заставлять нас восхищаться обстоятельствами, совершенно для нас невыгодными и вовсе даже наоворот. «Бог любит нас, – говорит он, – как мы любим наших собачек: когда он в добром расположении, веселы и мы и виляем хвостиком, а случись ему нахмуриться из-за каких-то небесных распрей, тотчас мы сникаем и толкуем о самоубийстве. Если же он в порыве ангельских чувств решает соорудить лунную светлую ночь, мы радостно трусим за ним по пятам.» Тут Август засмеялся. И подумал, что недурно бы снова, как в детстве, почувствовать себя песиком Господа Бога.

В конце опять появляется ведьма, и на вопрос, что же такое правда, она отвечает: «Правда та, что все мы с вами играем в комедии марионеток. А главное в комедии марионеток, детки мои, – не отступить от идеи автора. Тут – тайна, но, так уж и быть, я вам ее выдам. И в этом главное счастье жизни, которое люди-то ищут совсем в другом. Да, это благословение – играть в комедии марионеток, и, коли я до нее дорвалась, меня из нее не выма-нишь. Но вы-то, мои сотоварищи-актеры, вы не отступайте от идеи автора. Развивайте ее до последнего.» Речь ее вдруг показалась Августу донельзя убедительной. «Да, – подумал он, – будь жизнь моя комедией марионеток и знай я хорошенько свою роль – уж как вы все шло складно и ловко.» Здешний народ, сдавалось ему, и следует этому идеалу. Действительные ужасы, преступления и чудеса принимает он с той же простотою и легкостью, с какой эти маленькие актеры принимают мир фантазии автора. – Севе-рянин, бывитый душевным потрясением из колеи, сразу начинает растерянно запинаться и заикаться, южанин же и в порыве самой раздирающей страсти декларирует гладко, как по писаному, будто жизнь, какие вы коленца ни выкидывала, остается комедией, где все роли заранее распределены, разучены, отрепетированы. И, коли я наконец дорвался до участия в комедии марионеток, меня из нее не выманишь.

Когда пьеса кончилась и куклы раскланивались, Август услышал, что сзади отворилась дверь, побернулся и увидел принца Джованни со слугою. Они вошли и озирались, ища кого-то среди публики. Решив, что они отыскивают его, он встал и двинулся к ним, подальше от шума аплодисментов. Он несколько конфузился оттого, что пошел развлекаться ночью, быть может, последней в жизни его нового знакомца, но Джованни, кажется, это ничуть не удивило, и он справился спокойно, хороша ли пьеса. «Вот незадача, – сказал он потом. – Друг принца, назначенный назавтра его секундантом, занемог, бьется и плачет не переставая. А я, помнится, видел вас вечером с мальчиком, которого, судя по вашему обращению, я счел господином высокого рода, быть может, вашим соотечественником. Так не угодно ль вам его уговорить, чтоб он заменил Артуро, ибо ни мне, ни принцу не хотелось вы откладывать дело.»

Речь принца поставила Августа в затруднение. Он не вправе был выдавать тайну юной дамы и почел за благо оставить Джованни в том заблуждении, что это юный датчанин, предоставленный его заботам. «Но он совсем еще мальчик, – сказал он, – и едва ли способен принять участие в предприятии, столь важном. Однако он и сам здесь, и, если вы благоволите подождать, я с ним переговорю.»

Девушка еще была поглощена происходящим на сцене, когда Август к ней подошел, но тут как раз дали занавес, и все кончилось. Он пересказал ей просьбу принца и предложил сообща найти предлог, чтобы завтра на заре ей уехать подальше от дуэли. Минутку она подумала, потом встала и взглянула на Джованни, который тоже пристально, через всю залу, смотрел на нее.

– Синьор, – произнесла она медленно и твердо. – Я охотно окажу услугу вашему принцу Нино и с радостью буду его секундантом. Семьи наши не ладили, но на то и долг благородства, чтобы забывать старые распри. Скажите же ему, что зовут меня Аниоло делла Шефардесци и я его покорный слуга.

Принц Джованни, видя, что на него смотрят, подошел, Август представил молодых людей друг другу, и те обменялись приветствиями в духе отменной учтивости. Она стояла к сцене спиной, и огни рампы одевали ее нимвом, уподобляя ангелу, в овлике юного щеголя явившемуся на маскарад. Зрители узнавали принца Нино, останавливались на почтительном расстоянии и его разглядывали.

Джованни рассыпался в благодарностях по поводу оказанной ему чести.

– Принц, – отвечала девушка. – Когда уж она состарилась, а он сделался премьер-министром в Египте, жена Потифара добилась у Иосифа аудиенции и попросила высший орден страны «Райскую звезду» для своего зятя. «Я не люблю быть назойливой, – сказала она, – но я так давно не докучала вашему сиятельству просьвами. Надеюсь, на сей-то раз вы не откажете мне.» – «Мадам, – отвечал премьер-министр, – некогда, давным-давно, был я в тюрьме. Оттуда звезд не видно, но мне они снились. Мне снилось, что без моего присмотра они в беспорядке рассыпались по неву, и пастухи со своими овцами не находят пути в горах, и погонщики верблюдов вслепую влуждают по пустыне. Мне и вы однажды снились, мадам, мне снилось, что звезда Альдеваран упала с неба, и я подобрал ее и отдал вам. Вы прикололи ее вулавкой к косынке и сказали: „Премного благодарна, Иосиф.“ Я рад сердечно, что сон мой оказался в руку. Орден, о котором просите вы для своего зятя, уже ему пожалован.»

И на том они расстались.