Ваня Морозов

— Кто здесь Тоха? А, это вы, Балинский? К вам. Только на минуту. И вообще Яшар Газиевич сказал, что если эти хождения не прекратятся...

Интересно, что будет, если хождения не прекратятся? А ведь они не прекратятся, только начались. Еще не все знают, что Балинский спину сломал, но ведь узнают! А прийти есть кому, шесть лет на стройке, назнакомился. Бушман как-то подсчитывал — человек шестьсот прошли
через курсы скалолазов. А готовили кто? Володя Аксенов да они с Элей. Есть крестники. Успевай, нянечка, дверь открывать.

Нянечка отступает в сторону, в дверях появляется Мо­розов. Ваня хмур, озабочен, то и дело приглаживает жест­кий ежик рыжеватых волос. Ему явно не по себе. Он все еще считает себя виновным в случившемся, а когда Ваня волнуется, его прибалтийский акцент становится заметней. Он из Риги. Работал монтажником на рижских строй­ках, занимался альпинизмом. Когда в газетах замелька­ли названия Нурека, Ингури, Нарына, решил ехать. Куда? Конечно, в Киргизию. Тянь-Шань! Этим все сказано. Ведь там Хан-Тенгри! Пик Победы! Мраморная стена!..

Ваня приехал в Нарын. И тут только обнаружил, что город Нарын и ударная комсомольская стройка на Нарыне далеко не одно и то же. Именно далеко — километров восемьсот, если ехать машиной вкруговую через Рыбачье и Фрунзе, огибая чуть ли не весь Тянь-Шань. В Нарыне строили другую станцию, совсем небольшую по сравнению с Токтогульской, хотя тоже среди гор, в диком, сумрачном каньоне реки Ат-Баши. А вокруг было, раздолье Внут­реннего Тянь-Шаня, не тронутое ни альпинистами, ни ту­ристами, населенное чабанами, геологами да охотниками — ходить да ходить!

Так рижанин Морозов попал на строительство Атбашинской ГЭС, известной разве что в Киргизии, да и то не всем. Он навешивал трапы, чтобы люди могли под­няться в труднодоступные места створа, обирал скалы от ненадежных камней, а в свободные дни отправлялся в горы, благо они вставали сразу за крайними бараками. Едино­мышленников не было. Хотя основное население поселка и составляли так называемые «вольнохожденцы», ни­какой романтической тяги к вольному хождению по окрестностям они не проявляли. «Дались эти горы! Век бы их не видеть».

И Ваня ходил один. Пока, наслышавшись о Кара-Куле, не затосковал. Он все чаще стал думать о переезде, но уволиться было трудно, почти невозможно. Просьбы о переводе в Кара-Куль воспринимались как дезертирство с трудного участка. Перебраться удалось только через год, да и то со скандалом. Воспользовался командировкой. И когда увидел Токтогульский створ, стену левого бере­га, задания, которые выполняют скалолазы участка освое­ния склонов, в Ат-Баши не вернулся. Ладно, он согласен ходить в дезертирах, если только по таким спецзаданиям.

С Балинским познакомился просто. Даже не вспомнить как. Тем более что Балинский не из тех счастливых лю­дей, которые очаровывают с первого взгляда. Не всем нравится он и со второго. Что ж, Морозов приехал не ра­ди каких-то симпатий, главное, створ, скалолазание, вер­шины. А этим Толя как раз и занимался. Уже через не­сколько восхождений Морозов установил следующую за­кономерность, определившую отношение к товарищу раз и навсегда. Он разный, Балинский. И те, кто знает его по поселку, они не знают его. Но чем выше гора, чем труднее приходится людям, тем спокойнее, мягче, деликатнее ста­новится Толя. Ни суеты, ни крика, только собранность и чуткое желание прийти на помощь, готовность выйти вперед, взять на себя самое трудное и тут выложиться до конца, сделав даже невозможное.

Как-то раз Ваня заметил, что Балинский не пьет на маршруте холодную воду.

— Простыть боишься? — спросил Морозов.

— Боюсь, — ответил Балинский, — я заболею, а кто-то должен будет со мной возиться, сойти с маршрута. Со­весть надо иметь...

Ваня уходит, а Балинский смотрит ему вслед. И зави­дует ему. И теряется в догадках, откуда у этого человека такая сила воли, такое настырное желание добиться свое­го? Он, Балинский, так не может. Не хватает его на все. После работы, едва доберется домой, едва умоется и по­ужинает, глядишь, надо бежать на занятия, садиться за книгу, а сил на это нет. Едва ли он сам поступил бы в вечерний строительный техникум, ребята заставили. Но как выдержать? Он засыпает над книгой, засыпает на за­нятиях. Конечно, все «вечерники» работают, но ведь ра­бота работе рознь!

Ну а Иван? Он тоже работает на створе. Вместе, в одной связке спустились они прошлой осенью по пятисот­метровой стене левого берега. Вместе наводили перепра­ву через Нарын в районе шестнадцатой площадки. Вместе занимались разведкой неустойчивых массивов, ходили на съемку с геологами. А что значит выйти по спецзаданию с геологами? А это значит, что надо доставить в задан­ную точку группу специалистов со всем необходимым им инструментом. А эта точка — вертикальная плоскость известняковой плиты, отшлифованной до глянца камнепа­дами и водой. А под нею двести метров высоты, и камень, выпущенный из разжатых пальцев, падает прямо в На­рын, даже не коснувшись скалы.

Вспомнить только, как с Ваней Морозовым бродили однажды по самой хребтовине гор Исфанджайлоо, как, ликуя, шли по плавным увалам вознесенных над миром и еще не стравленных отарами альпийских лугов, мимо зеле­ных, словно затаившихся в этих лугах озер, выдававших себя разве что снеговыми отражениями далеких вершин и многобашенных облаков. Вспомнить, как перевалили в Кен-Коль, как метров шестьсот с отчаянной скоростью глиссировали по оставшемуся с зимы снежному желобу, как со всего маху, без всяких переходов врезались в раз­ливанное море цветов, таких разных, чистых, безымянных и ничуть не гнетущих друг друга, какие бывают только на альпийских лугах, таких вот высоких и отдаленных, как Исфанджайлоо!

А как забыть холодную ночевку на Баубаш-Ата? Поч­ти у самой вершины? Как всю ночь пришлось ворочать камни, бросать их вниз, чтобы согреться? Иногда каза­лось, что камни летят прямо в светящиеся рои желтых искорок, мерцающих в черных омутах ночных долин. Но камнепады затихали тут же, у подножия, а ночные огни казались далекими мирами, до которых бог знает сколько световых лет. Трудно поверить самому себе, что ты бывал в этих галактиках, знаешь их по названиям, жил в них, а то и живешь сейчас, хотя бы вон в той, чье зарево едва-едва проступает из-за могучей спины хребта Исфанджай­лоо. Там Кара-Куль. Здесь, по эту сторону гребня Баубаш-Аты, млечный путь Ферганской долины с созвездия­ми Майли-Сая и Таш-Кумыра, с пылающими туманно­стями Джалал-Абада и Оша. Как пожалеть об этой холодной ночевке? Как счесть ее за досадную оплош­ность и неудобство? Мало ли их было, вполне комфортабельных и благополучных ночлегов, остались ли они в па­мяти?

С ним, Ваней Морозовым, били они «наклонку» к про­клятому всеми изыскателями и проектировщиками сорок шестому массиву. Все очень сомневались в его устойчиво­сти, и тогда понадобилась разведочная штольня метров на пятьдесят от третьего яруса. А ведь выше третьего яруса вода в трубах не поднималась, и, значит, все сто погон­ных метров штольни надо было бурить всухую. То есть вся пыль твоя.

Штольня разведочная и к строителям, а тем более к скалолазам-монтажникам прямого отношения несмела. Но изыскатели испытывали острую нехватку людей, и со­седи пришли за помощью.

—Ну, братцы, кто смелый?

Взялись Балинский и Морозов. Вызвались прежде всего потому, что никто из них никогда не был проход­чиком, не был взрывником. Не были? Значит, надо по­пробовать.

И еще одно подстегнуло. Чья-то фраза. Дескать, кому надо, тот пусть и делает. А настоящий скалолаз под зем­лю не полезет, если себя уважает. Каждому свое!

Ладно, значит, они не настоящие. Били вдвоем. Два долгих зимних месяца, неизвестно от чего больше стра­дая: то ли от пыли, то ли от холода, нестерпимого на гу­дящем сквозняке створа. Освоили перфораторы. Балин­ский получил пятый разряд по ведению взрывных работ. Сами забуривали, сами рвали, качали породу скреперной лебедкой, делая все так, как будто только этим всю жизнь и занимались...

А Иван учится... И где, в политехническом! Пишет курсовые, ездит во Фрунзе на сессии, переходит с курса на курс. Патрулирует по вечерам с дружинниками. Ходит на тренировки. Бегает кроссы, да так, что приходится да­же усмирять его, попридерживать. Чего доброго, так и сердце запороть недолго. Откуда в людях такая настырность?