Как являются шалые мысли

Когда родилась эта идея, вернее, самая первая, предва­ряющая ее мысль, Александр Александрович Петриченко, мастер спорта СССР международного класса, не сразу по­добрал нужное слово для характеристики этой своей мысли, хотя, как и всякий человек, он, конечно же, имел некото­рый опыт в подборе таких определений. Потом в статье, написанной для журнала «Вокруг света», он назвал свою мысль «в общем-то довольно шалой». Деликатно, надо ска­зать, назвал. С парашютом на «крышу мира»? Не пеш­ком, не снизу вверх, а именно сверху вниз, без всяких под­ходов и штурмов, без всех этих веревок и крючьев, не имея которых так просто сорваться и улететь вниз?.. Именно сорваться! Именно улететь вниз!

Как являются шалые мысли? На этот раз они воз­никли не без помощи эдаких «бедных родственников», по­вадившихся к нему, к Петриченко, с явно корыстной целью — что-либо выклянчить. Что ж, Валентин Божуков и инженер — испытатель вертолетов Валентин Сулоев знали, куда стучаться. И что просить, они тоже знали. От­нюдь не заочное знакомство с парашютами имел и Вик­тор Галкин, в прошлом воин-авиадесантник с двадцатью тремя прыжками на счету... Сначала просили ну хоть ка­кой-нибудь завалящий фал. Ну хоть какие-нибудь старые стропы — сшить страховочные пояса, лямки для облегчен­ных высотных рюкзаков... Затем дошла очередь до пара­шютов. Списанных, разумеется. Лишь бы грузы можно было сбрасывать, чтоб не на себе таскать. На самолете прямо на нужную высоту.

—А если в сторону снесет?

—Ничего, достанем.

—А чего ж сами-то пешком ползаете? Электронный век, такая техника, а вы все как при царе Горохе...

Шалая мысль. Более того, бредовая. Впрочем, почему, собственно, бредовая? Да потому, что едва человек при­землится, он тотчас превращается в пешехода, а в горах — в альпиниста, он тотчас же должен задержаться и на снежном и на ледовом склоне, он должен в строгом взаи­модействии с товарищами спуститься по залитому натеч­ным льдом скальному желобу, не свалив при этом камня на головы идущих внизу...

Но это в лучшем случае. А если получится иначе? Если парашютист не сможет приземлиться в нужную точку, что тогда? На Тушинском аэродроме неточность приземления отразится разве что в протоколах соревнования, не более. Здесь же отклонение в десяток метров может отшвырнуть человека по другую сторону хребта, и, значит, спасатель­ные отряды смогут подойти к нему лишь через несколько дней. Но ведь эти несколько дней как-то надо выдер­жать?

Да и в этом ли вся проблема? Высота точки призем­ления, если прыгать на Памирское фирновое плато, 6100 метров над уровнем моря. Совсем недавно прыжок с такой высоты называли высотным, таким прыжком гор­дились. А тут человек собирается прыгнуть на эту высо­ту! Он, рожденный и осуществляющий право на жизнь при своем «родном» давлении в семьсот шестьдесят мил­лиметров ртутного столба, в считанные мгновения лишает­ся естественной среды обитания и оказывается на кисло­родном пайке, вдвое меньше необходимого. Рыба, выбро­шенная на берег! Ее ощущения можно испытать, покинув самолет на большой высоте без кислородной маски. Но та­кай прыжок длится какие-то минуты. Здесь же прыжок как бы прервется, замрет на шести тысячах, и эти шесть тысяч метров человек может покинуть лишь с той ско­ростью, с какой будет переставлять конечности.

Да, но для всего этого нужно еще и благополучно при­землиться! А как это сделать, если при столь малой плот­ности воздуха посадочная скорость обычного парашюта увеличится почти наполовину? Верный способ остаться без ног. А если откажет основной парашют? Раскрыть запас­ной? Но у запасного скорость встречи с землей еще боль­ше, в условиях высокогорья это все равно, что вообще прыгать без парашюта. Нет, нет, и думать нечего, мысль совершенно бредовая, это абсолютно ясно... Невозможно? Ну что ж! Есть над чем пошевелить мозгами!

Взялись за работу, и к лету 1967 года опытный вариант альпинистского парашюта был готов.

На первой пробе новая модель отказала, и Петричен­ко, который сам испытывал детище своего отдела, пришлось в воздухе резать стропы. Потом он вынужден был и вовсе отсоединиться от перехлестнутого купола и спу­скаться на запасном. Но недостаток был выявлен, и хо­рошо, что это произошло в Тушине, а не на Памире. В конструкцию внесли необходимые изменения, так что все последующие прыжки прошли нормально. Точно в круг. Но это опять-таки в Тушине, а как получится в го­рах? Да и вообще, какие они на самом деле, горы?

Альпинисты «Буревестника», эти повивальные бабки идеи прыжка на Памир, планировали восхождение на пик Коммунизма. Они хотели пройти маршрут с Памирского фирнового плато, со стороны ледника Фортамбек, откуда на высочайшую вершину Советского Союза еще никто не ходил. Загадкой представлялось и само плато. Снеж­ная равнина, вознесенная на высоту шести тысяч метров над уровнем моря, протянулась почти на двенадцать ки­лометров. Правда, в ширину она была значительно уже, от километра до трехсот метров, но так ли это мало для парашютистов, умеющих приземляться в центр двадцати­пятиметрового круга?

Странная это была пара — подвижный как ртуть Виктор Галкин и невозмутимый, немногословный, даже не­подступный на вид Саша Петриченко, лет тридцати, мо­гучего телосложения человек с курчавой шевелюрой и су­ровым боксерским лицом. Галкину было сорок. Художник по профессии, он целиком переключился на тренерскую ра­боту с альпинистами, а в свободные часы — на чтение эко­номической литературы. У Саши Петриченко был другой «пунктик». Ему, конструктору и испытателю парашютов, словно не хватало своих приключений, он охотился за теми, что изготовлялись для читателя за письменным столом Агаты Кристи и Жоржа Сименона. Дома, в Москве, этой продукцией у Саши забит громадный, во всю стену, стел­лаж, но разве можно остановиться? Он и во Фрунзе пы­тался что-либо раздобыть для своей коллекции, проявляя к поискам столько интереса, что, кажется, только затем и приехал.

Странное это было сообщество опытнейших мастеров-высотников, посвятивших альпинизму многие годы, но все еще дискутирующих на тему «Зачем человеку горы», и испытателей-парашютистов, вдруг вырядившихся в альпи­нистские штормкостюмы, людей, которым все стало ясно после первого же знакомства с окрестностями альплагеря «Ала-Арча».

Первого? А разве будут еще? Разве одного недоста­точно, да его хватит на всю жизнь! Неужели альпинисты вот так и ходят? Неужели этим можно заниматься добро­вольно, даже мечтать об этом? Как тяжело дается каж­дая сотня метров набора высоты, в самолете никогда не думалось об этом! Каждый шаг — это усилие. Усилие не только для того, чтобы перешагнуть через камень или лед­никовую трещину, но и через свое «я устал», через свое «я не хочу», через все чаще и чаще наведывающуюся мысль насчет того, «а чего ради?». Нет-нет. Ничего обще­го, они явно противоположны по знаку, альпинизм и па­рашютизм. И если парашютиста все же удалось уговорить взвалить на спину двадцатикилограммовый рюкзак и с ле­дорубом в руке, в мокрой штормовке тащиться сквозь дождь и снег к бог знает где затерявшемуся в тумане Аксайскому ледопаду, то опять-таки это стало возмож­ным только во имя парашютизма, во имя будущего прыжка.

ПЕРВАЯ ПАМИРСКАЯ... ДАЕШЬ ФИРНОВОЕ ПЛАТО!

Свою Памирскую экспедицию альпинисты «Буревестни­ка» называли комплексной. Но не только из-за участия в ней парашютистов, намечались и другие, не менее важ­ные эксперименты, связанные с установкой на больших вы­сотах научной аппаратуры. Так, было задумано смонти­ровать на вершине пика Ленина автоматическую радиоме­теостанцию. Была проделана большая работа, но, к сожа­лению, выброшенная на трех парашютах станция опусти­лась в стороне от заданной точки. Видимо, штурманы еще не имели достаточного опыта расчетов в горах, а вытащить груз наверх альпинистам оказалось не под силу.

Успешно была осуществлена лишь вторая часть про­граммы — альпинистская. Команда взошла на этот попу­лярнейший в стране семитысячник по пяти маршрутам, причем три из них были пройдены впервые. Познакоми­лись с пиком Ленина и парашютисты. В свой акклимати­зационный выход они поднялись до высоты 5500, еще раз продемонстрировав свою, так сказать, веротерпимость, свою готовность вынести любые альпинистские «штучки» ради единственного стоящего дела — прыжка на Памир, кото­рый состоится не в какие-то отдаленные, туманные време­на, а буквально через несколько дней, даже дата изве­стна: 12 августа 1967 года. Они летят на Памир!

Первыми на Памир улетели альпинисты. 9 августа пе­редовая группа под руководством Юрия Бородкина и тре­нера Валентина Божукова погрузилась в вертолет Алексея Панферова, чтобы через полчаса тряской болтанки, ос­тавив под облупленным дюралем днища и грозный вал Заалая и мертвенно-серую пойму Мук-Су, очутиться под самой стеной фирнового плато, на леднике Фортамбек.

В прошлом, 1966 году фрунзенский пилот Панферов и его экипаж освоили, казалось бы, недоступную для вер­толетов площадку на леднике Москвина. Теперь же им предстояло обжить еще более отдаленный альпинистский «аэродром» — поляну «Буревестника». Первооткрыватели всячески расхваливали свою находку. Но согласится ли сесть там Панферов?

Панферов сел. Поляна и в самом деле оказалась на редкость удобной, гостеприимной, что ли, тем более не­ожиданной для столь сурового памирского угла. Было странно глядеть на ласковый оазис зелени, выше и ниже, справа и слева которого были только снег и лед. Здесь была даже не одна поляна, а целый каскад полян, живо­писно разобщенных моренными холмами и уютно прикры­тых ими со стороны ледника. То там, то здесь поблески­вали плоские корытца эдаких декоративных озер, в гу­стой упругой шубе желто-зеленой альпийской травки по­сверкивали извилистые прожилки ручьев, весело пересви­стывались у своих нор непуганые сурки, а за моренным валом, за осязаемо глубоким пространством невидимого с поляны ледника высился циклопический крепостной фронт скальных башен и стен, увенчанных, как куличи, высо­кими папахами слоеного фирна. Прямо напротив поляны этот фронт был пробит ступенчатой брешью Трамплин­ного ледника, заваленной вдребезги разбитыми пластами фирна, рушащимися с верхних сбросов, то зеленоватых, то бледно-матовых и просвечивающих насквозь. Эти верхние сбросы означали кромку фирнового плато. Она сверкала на солнце, и от всего этого трудно было отвести взгляд. Впечатление усиливалось еще и потому, что гигантский амфитеатр протянувшейся на несколько километров стены открывался взгляду с высоты нависшей над Фортамбеком террасы, открывался сразу, как с наблюдательной вышки, расчетливо выдвинутой в середину дуги. Воистину ни с чем не сравнимое зрелище! Оно вызывало восторг, а гул­кие перекаты эха, рождаемого обвалами с Трамплинного ледника, лишь подчеркивали масштабы и первозданность окружающего мира.

Площадка, облюбованная под «аэродром», особой работы не требовала. Надо было убрать лишь несколько крупных валунов, а пока предстояло сделать самое перво­очередное, вот и все. Ребята разбили базовый лагерь, пере­ночевали, а на следующий день, 10 августа, пересекли лед­ник Фортамбек и начали подъем по ребру «Буревестника». Прошли осыпной контрфорс. Его снежно-ледовый участок. Вышли на лед. Затем на скалы. И снова на снег, и снова на скалы, пока снежный контрфорс не вывел их на пла­то, а вернее, на небольшой «пичок», названный впослед­ствии пиком Парашютистов. Они вышли к нему с двумя ночевками 12 августа. В то самое утро, на которое была назначена выброска десанта, перед людьми наконец от­крылись белые пространства фирнового плато, всхолмлен­ные, иссеченные трещинами настолько внушительными, что вглядываться в их сумрачные глубины ни у кого осо­бенного желания не было.

ВНИМАНИЕ, ВНИЗУ ПЛОЩАДКА!

Как все же бесцеремонно расправляется авиация со временем и пространством! Еще несколько лет назад для того, чтобы достичь подножия хребта Петра Первого, экспедициям требовался месяц тяжелейшей работы с ка­раваном и вьюками, с переправами через бешеные потоки Мук-Су, с утомительным блужданием среди сераков и тре­щин ледовых полей! Эти так называемые «подходы» тре­бовали таких сил, что, когда люди оказывались у цели пу­тешествия, им эта цель подчас оказывалась уже не по пле­чу... Теперь же у парашютистов еще и пот не высох на лбу, а впереди над пестрой, сиренево-белой зыбью Па­мира замаячил голубоватый остренький парус, похожий еще то ли на язычок газового пламени, то ли на острие синеватой стали, — пик Коммунизма. Полчаса на дорогу! За это время в Москве в лучшем случае можно добрать­ся от станции метро «Щелковская» до станции «Площадь Революции». Надо же было догадаться влезть в пуховые костюмы там, в Фергане, где раскалившийся на солнце самолет был похож на муфельную печь, а высотная одеж­да на нечто из арсенала святой инквизиции для изощрен­ных пыток теплом!

Но вот похолодало. Двинулись в стороны створки гру­зового люка. Ударило в глаза яростное великолепие по­лыхающих на солнце снега и льда, жгучей синевы неба и оледенелого камня, спиртовой чистоты воздуха, горных далей, морозной крепости высоты. Приехали. Вот он, Па­мир. Внимание, внизу площадка!

Они познакомились с ней еще накануне, во время ре­когносцировочного облета. Было странно смотреть, как в раме разверзшегося люка, среди устрашающих сбросов, среди хаоса сумеречных скальных и ледовых стен, остро заструганных черно-белых гребней, всех этих бездн и кру­тизн вдруг выплыла неправильно-удлиненная плоскость, похожая на тихую заводь, такую неожиданную среди это­го вертикально издробленного мира. С севера плато сре­залось полуторакилометровой пропастью в сторону ледни­ка Вальтера. С запада столь же внушительным сбросом в сторону ледника Фортамбек. На востоке плато замы­калось склонами пика Коммунизма. Гигантская пирамида, для которой плато служило как бы пьедесталом, напоми­нала отсюда крутой скат заснеженной черепичной крыши. И эта крыша, конечно же, встала бы на пути самолета, если делать заход для десантирования вдоль плато. Значит, надо идти поперек. В таком случае вершина останется в стороне. Но тогда узкая полоска плато промелькнет внизу еще быстрее, за какие-нибудь три-четыре секунды. Как попасть на нее с высоты 7200 метров, покинув борт само­лета, крейсерская скорость которого 600-700 километров в час?

Впрочем, решение этой задачи больше зависело от эки­пажа корабля, нежели от парашютистов. И командир Вла­димир Казанков со штурманом Борисом Самутенко про­вели настоящую исследовательскую работу, тщательно от­сняв все плато и проведя множество «пристрелок». И вот площадка. Но почему нет никаких знаков? Где альпини­сты? Какой прекрасный, редкостный для высокогорья день! Неужели придется его упустить.

Сеанс радиосвязи. На борту самолета Галкин, где-то внизу, на плато, Божуков. Да, альпинисты вышли на пла­то. Но вышла только передовая группа, и, значит, вся ра­бота по подготовке к встрече парашютистов еще впереди. Ведь мало подняться самим, нужно освоить маршрут для спуска людей, которые еще неизвестно как будут себя чув­ствовать. Разумеется, их готовили. Был альплагерь, были выходы «на снег», «на лед», «на скалы», однако всего этого достаточно разве что для учебного восхождения. Парашю­тистов же предстояло спускать по ребру «Буревестника», а этот наилегчайший путь с плато с учетом высоты вполне соответствовал маршруту высшей категории трудности. И еще одно обстоятельство — на высоте 6000 предстоит пройти около 10 километров, только потом начнется спуск к Фортамбеку. Значит, помощь может понадобиться уже на плато. Не менее двадцати человек должна насчитывать группа встречи, а этим людям нужно еще подняться. Сло­вом, Божуков просит перенести прыжок на четырнадцатое. Парашютисты разочарованы, но Галкин соглашается с Бо-жуковым. Итак, на четырнадцатое.

Гаснет сигнальный плафон, медленно закрываются створки. И все-таки работа продолжается; еще один заход на плато, еще сеанс радиосвязи. Начинается выброска грузов. Вниз летят контейнеры с продуктами, двухслойная палатка, бочка с бензином, кислородный баллон. Теперь на плато хоть зимуй, столько всего набросано, на все слу­чаи жизни. «Бомбометание» прошло довольно точно, толь­ко один груз отклонился в сторону, угодив в склон пика Куйбышева. Но и этот контейнер, покатившись вниз, в кон­це концов очутился на площадке. Во время этой вынуж­денной «транспортировки» упаковка лопнула, и памирский фирн оказался изрядно нашпигованным московским пе­ченьем. В ход пошли старые анекдоты:

—У вас есть изюм?

—Есть батоны с изюмом.

—Выковырните, пожалуйста, два килограмма...

Самолет улетел. Ребята поставили палатку, подняли флаг, а из обломков контейнеров и прочей тары выложили посреди площадки пристрелочный круг. В центре круга расстелили оранжевый крест. К шести вечера 13 августа, набрав за день более тысячи метров высоты, группы Вя­чеслава Глухова и Валентина Иванова вышли к площад­ке у пика Парашютистов.

«МЫ СОВЕРШИЛИ ПРЫЖОК НА ПАМИР!»

Вечером накануне прыжка парашютисты сходили в кино. Как и было обещано, им показали художественный фильм про альпинистов «Вертикаль». Песни понравились, альпинистско-киношные страсти не очень. Но два часа за этим занятием все же прошло. Ну а что делать дальше? Куда себя деть, если все мысли только о прыжке, а думать о нем уже невмоготу?

Вечером приказали себе спать. Ведь неизвестно, когда теперь вернутся они к нормальному человеческому бы­тию и как пройдет первая в их жизни ночь на «Крыше мира».

Утром заставили себя плотно позавтракать. Опять-таки про запас, ведь неизвестно, когда снова придется сесть за стол, а через час вылет. А еще через полчаса они окажутся над плато, О, теперь у них есть опыт. Весь костюм — плавки и... подтриконенные ботинки. Все осталь­ное будет надето по мере набора высоты. Вид, конечно, дикий, тем более в кабине громадного транспортного са­молета. Бортмеханик ворчит. Трикони, вот с чего он не сводит глаз. Имей он право, он запретил бы принимать на борт пассажиров в такой обуви, эдак и от машины ни­чего не останется!

Одеваться начали на пяти тысячах, поостыв от свире­пого аэродромного пекла. И только облачились в свои комплексные альпинистско-парашютные туалеты, как вспыхнул сигнальный плафон, поползли в стороны створ­ки люка, и в лица, слепя глаза, полыхнул неистовый свет сверкающих на солнце поднебесных снегов. Но вот глаза привыкли, вот узнали заснеженную черепицу пика Ком­мунизма, вот закачалось на гребнях гор белое блюдце пла­то, помеченное оранжевой искоркой креста. Крест! Все в порядке, крест! И рядом искорки поменьше, оранжевые, синие, желтые — это палатки, альпинисты в пуховых ко­стюмах, можно прыгать.

Первый пристрелочный улетел в пропасть к югу от площадки.

Второй, брошенный с поправкой, приземлился метрах в трехстах от центра круга.

Третий заход. К пристрелочному парашюту цепляется аккуратный тючок с фруктами. Точно в цель! Теперь оче­редь за испытателями. Решающий заход!

«Площадки не видно, — вспоминал потом в своих за­писках Саша Петриченко, — она далеко впереди, до нее еще девять километров. Из-под обреза люка выплывают все новые пропасти...

—Пошел!

—Бессонов... Прокопов... Севостьянов... Чижик... Томарович... Я...

Удар!»

Этот контраст всегда ошеломлял: рев двигателей, рас­крытая, гулко резонирующая кабина, удар о встречный поток воздуха и... безмолвие. Особое безмолвие высокого неба, в котором мгновенно гаснет гул только что покину­того самолета. Но и эта особая тишина высотного прыж­ка была здесь необычной. Внизу сияли горы. Высочай­шие горы страны. Еще никто не видел их вот так, у себя под ногами, покачиваясь над ними как на детских качелях. Какая стеклянная и гулкая пустота! Какая чистота воз­духа, настоянного на фирновых полях и ультрафиолете совсем близкого солнца! Какая белизна снегов, которую так ярко и весело подчеркивают шесть шелковых сине-красных куполов, карнавальными фонариками опускающих­ся навстречу спешащим к ним людям!

«Минута полета... Это глупо, но мне хочется крик­нуть:

— Ну как там у вас, ребята? Взяла наша! — Жаль, что на лице кислородная маска.

Но пора думать о земле, она приближается. Сбрасываю запасной парашют, он больше не нужен. Отсоединяю контейнер... Земля!!!

Мы совершили прыжок на Памир!»

Это обилие в общем-то не свойственных для Петри­ченко восклицательных знаков само по себе передает то состояние восторга, которое нахлынуло на парашютистов, едва их ноги коснулись фирнового плато. Строго говоря, приземление оказалось не из самых точных — метрах в 150 от центра круга. Для плато такая приблизительность сошла благополучно, ну а если бы пришлось прыгать на вершину?.. Впрочем, об этом ли сейчас думать?

—Ого! Да здесь в футбол гонять можно!

—Давайте в футбол! — кричит Володя Бессонов, раз­махивая руками и подпрыгивая.

Шум. Смех. Откуда-то появилось сухое вино.

—Мужики, это дело нужно вспрыснуть! Слушайте, а говорили — кислородное голодание, психика подавлен­ная... Давайте в футбол!

Минута, другая, третья... И на авансцене событий сре­ди обнимающихся, целующихся, шумно фотографирующих­ся на фоне «побежденного Памира» появляется озабочен­ный «док».

«ДОК» ШИНДЯЙКИН

Врач экспедиции Алексей Павлович Шиндяйкин, он же «док», он же Шиндя, он же научный работник, зани­мающийся проблемой «местного охлаждения желудка при остром панкреатите», поднялся на плато только что в группе Иванова. Чувствовал себя Шиндяйкин неважно. В горы он смог выехать с опозданием и попал на Памир прямиком из Москвы. Что и говорить, такая резкая сме­на «среды обитания» не могла пройти бесследно, и млад­ший научный сотрудник Института скорой помощи имени Склифосовского мог теперь получать фактический материал о горной болезни из самых что ни на есть пер­вых рук.

Правда, под пиком Ленина Шиндяйкин побывать успел. Даже была попытка «сбегать» на вершину. Однако появи­лись больные, их надо было сопровождать вниз, так что все последующие дни, вплоть до перебазировки на Фортамбек, Шиндяйкин провел на Луковой поляне, в Ачик-Таше, с завистью выслушивая рассказы тех, кому посчастливи­лось быть на самом верху.

Памир Шиндяйкин видел и раньше. В 1966 году, в экспедиции Овчинникова. Он был на склонах пика Евге­нии Корженевской, установив личный рекорд высоты — 6300 метров. Рекорд! Меньше всего он думал тогда о ре­корде. В двойке с альпинистом Димой Дубининым он «рванул» туда за 17 часов прямо из лагеря на 4000, и иначе было нельзя. Они знали, что где-то наверху, на сложном маршруте заболел и вот уже сутки лежал без со­знания товарищ по команде, кандидат в мастера спорта Юра Скурлатов. Судя по всему, у него было воспаление легких. Он вышел на штурм с легкой простудой и на 7000 почувствовал себя плохо. Пока была возможность, команда спускала его своими силами, а с 6300 Кирилл Кузьмин и Юра Бородкин вынуждены были отправиться за спасательным отрядом. Успеет ли только этот спаса­тельный отряд? Ведь высота расправляется с больным че­ловеком в считанные часы!

Едва ли кому из врачей приходилось спешить на такой вот вызов, впервые в жизни оказавшись на пятисотметро­вой скальной стене. Тем не менее врач Шиндяйкин марку своего знаменитого института не уронил. Он оказал Скурлатову всю необходимую помощь и тут же слег сам, хо­тя, собственно, лежать было негде, можно было только висеть. Резкие головные боли, рвота, да и что иное можно было ожидать после столь стремительного марш-броска на высоте свыше шести тысяч метров?

Но и тогда, год назад, Шиндяйкин отнюдь не был но­вичком в горах, поскольку первое знакомство с ними со­стоялось еще в 1960 году. Будучи студентом медицинского института, он увлекался лыжами и по совету товарищей решил в качестве дополнительной тренировки съездить в альпинистский лагерь «Домбай». Тут произошел неболь­шой курьез. Врач лагеря обнаружил у Шиндяйкина повы­шенное давление, учащенный пульс и на восхождение не пустил. Более верный способ заинтриговать Шиндяйки­на альпинизмом, наверное, трудно было бы и придумать... Не пускают? Так вот он будет ходить в горы! И каждое лето. И не только в качестве врача, но и как равноправ­ный член экспедиции, год за годом прибавляя в свою книжку альпиниста кавказские, тянь-шаньские, памирские вершины, ни в чем, кажется, не собираясь уступать тем, кого он должен был «обеспечивать медицинским обслужи­ванием».

В базовых лагерях сидеть не любил. Если что и при­миряло его с таким времяпрепровождением, так это либо больные, либо футбол, в котором альпинисты увидели один из способов активной акклиматизации. В футбол Шиндяйкин играл свирепо, в духе канадского профессио­нального хоккея. Среднего роста, самой, казалось бы, обыкновенной комплекции, он преображался, едва на им­провизированном футбольном поле появлялся кожаный мяч. К воротам противника, обозначенным красными газовыми баллонами, Шиндяйкин устремлялся с агрессивностью но­сорога, и те, кто знал за ним эту «слабость», предпочита­ли сами уступить ему и мяч и поле, не без оснований по­лагая, что ноги для альпиниста все-таки дороже. Даже если тебя «подкует» сам врач.

На фирновое плато Шиндяйкин поднимался с группой Валентина Иванова. Даже после того, как накануне здесь прошли четверки Юрия Бородкина и Валентина Божукова, ребро «Буревестника» не стало простым — очень сы­пучие гребешки, где не вбить ни скального, ни ледового крюка, очень крутые снежные и оледенелые взлеты, то и дело переходящие в стенные участки. Расслабился Шин­дяйкин уже на плато, когда все технические трудности остались позади, а теперь надо было только топтать и топтать снег. Да и не расслабился, просто развезло. Никогда не думал, что на шести тысячах может быть такая жара, такая духота, это среди вечных-то снегов! Ну и день! Ни ветерка. Ни облачка. Только темно-синее небо, слепящий, жарко искрящийся снег и солнце, сфокусиро­ванное в вогнутых зеркалах фирновых полей и оттого, кажется, прожигающее насквозь через пуховку и все прочие одежды.

Но вот решающая минута. И все позабыто. Недомога­ние, жара — какое это имеет значение! Самолет. Он под­ходит со стороны Гандо, из-за пика Крошка. И шесть цветных куполов! Защелкали затворы фотоаппаратов. Еще бы, разве можно упустить такую возможность — ку­пола над Памиром!

Ребята спешат к парашютистам. Видно, как те избав­ляются от запасных парашютов — это позволяло сни­зить скорость приземления. Объятия. Смех. Но Шиндяйкин уже не просто один из встречающих, человек, которо­му повезло стать свидетелем редкостного зрелища, теперь он прежде всего врач, ему предстоит увидеть и проследить в чистом, классическом виде горную болезнь от начала и до конца. Ему предстоит бороться с нею!

Типичная эйфория. Все возбуждены, у всех восторжен­но-приподнятое настроение.

— Как себя чувствуете?

— Отлично!

Да и в самом деле давление у всех нормальное, толь­ко слегка частит пульс. Особенно возбужден Володя Бес­сонов. Это подозрительно. Во время акклиматизационных выходов он поднимался до 5500 и чувствовал себя неваж­но... Хорошее самочувствие у самого старшего из шестер­ки, тридцатичетырехлетнего Вячеслава Томаровича. Но ведь он вовсе не был на акклиматизационных выходах, как это объяснить? Слава восхищен горами, громадой пика Коммунизма, бесконечностью горных далей, откры­вающихся взгляду с высоко вознесенного над миром трамплина фирнового плато. Мир прекрасен! И непонят­на та суровость, с которой Овчинников забросил далеко в снег злополучную бутылку сухого вина: все так здорово!

Первым почувствовал недомогание Володя Прокопов. И очень скоро. Ребята еще фотографировались, еще верте­ли во все стороны головами, а он слег.

Сам собою отпал вопрос о футболе. Валяется в снегу забытая всеми бутылка какого-то редкостного сухого ви­на. Альпинисты торопят. Так не хочется уходить, совершенно непонятно, зачем надо куда-то спешить, когда тол­ком даже не успели сфотографироваться? Не хочется ухо­дить? Да нет, просто тяжело подняться. Откуда такая слабость, такая сонливость? Пока идешь вниз, ноги еще несут, но чуть начинается очередной подъем, пусть са­мый небольшой и пологий, ноги отказывают, воздуха нет, как их осилить, бесконечные волны фирнового плато?