Пик Коммунизма

Улетая, Чижик подарил Балинскому свои пуховые брю­ки: на память. Сдружились они за прожитые вместе дни, а теперь неизвестно, когда увидятся: у одного в небо тропинка протоптана, у другого — в горы... Высотные ко­стюмы шились для парашютистов по специальному заказу, и шелк был для них покрепче, и пух погуще, так что по­дарок Балинский получил царский. После трагедии на 7100 мечтать о прыжках на Памирское плато не прихо­дилось, но альпинистская часть программы, включая сюда и отдых в Фергане, осталась без изменения. Надо было только дождаться Галкина, вылетевшего в Москву в связи с событиями на пике Ленина.

В первый же день отдыха неприятный разговор с Ва­лей Сулоевым. Валентин сказал, что весь «пух» являет­ся экспедиционным имуществом, и он, Сулоев, будучи ответственным за снаряжение, не позволит разбазаривать его направо-налево, кому попало. Слова эти Толю задели, он вспылил.

— Ну что ж, — стараясь быть спокойным, сказал Сулоев, — можешь не ехать в Дараут-Курган. В вертолет ты не сядешь. Во всяком случае, до возвращения Галкина...

Толя уехал в Дараут-Курган. И несколько дней про­маялся у взлетной площадки, глядя, как садится и взле­тает вертолет, как группа за группой покидает пыльную, плоскую, чертовски надоевшую долину Чон-Алая. Улетел Кочетов. Улетел Стрельцов. Они всячески выражали свое сочувствие, свою надежду, что там, на Фортамбеке, все-та­ки встретятся и будут вместе.

Надежд на такой исход у самого Толи было мало. Слабовато сходил на пик Ленина. Не смог принять участия в спасательных работах. Вдобавок получил несколько сер­дитых замечаний от Галкина по поводу «выражений», а это было и вовсе ни к чему. Словом, встречи с Тимофеи­чем он и ждал и опасался, тем более что неприятностей Галкину хватало и без какого-то там Балинского, своих забот по горло!

Прилетел Галкин. Слушал нетерпеливо, хотя Толя и не собирался пускаться в длительные объяснения.

— Лезь в вертолет. «Пух» вернешь. Бог с ним, Толя, с «пухом», чтоб разговоров не было...

За три дня поднялся на плато. По всему ребру «Бу­ревестника» были навешены перила — память о прошло­годнем десанте. Перила, казалось, были оставлены только вчера, и ими можно было пользоваться, хотя и с оглядкой. Толя шел хорошо, чувствуя силу, испытывая спокойную уверенность в том, что давняя мечта выкурить с товари­щами по сигарете на высочайшей вершине страны наконец-таки близка к осуществлению. На плато обнялись с Кочетовым и Стрельцовым, с Толей Тустукбаевым. Ребя­та провели на 6100 уже два дня, встречали грузы, сбро­шенные с вертолета Панферова, и теперь рвались на восхождение — сколько можно сидеть! Договорились с Галкиным, что пойдут вместе. Лишь Толе Тустукбаеву было приказано идти в связке с «доком» Шиндяйкиным, что само по себе было чревато самыми неожиданными ситуациями.

18 августа двинулись к вершине. Вверх вел могучий снежный гребень с удобными для ночевок увалами, и только предупреждающее потрескивание наста напоминало о том, что надо быть настороже, что каждый шаг должен быть и обдуман и точен. Ночь на двадцатое переспали на заметном и снизу предплечье вершины — снежном купо­ле 6900. Так надежно все себя чувствовали, так уверенно набирали высоту, что двадцатого рюкзаки и палатку реши­ли с собой не брать. Пятьсот метров по вертикали! Нет, маршрут был не настолько сложен, чтобы не успеть сде­лать эту работу за день. Они успеют.

Успели. Острое лезвие вершинного гребня тускло от­ливало льдом, отполированным вьюгами до глянца. Видимость была неважной, на веревку, не больше, и оттого казалось, что этот ледовый нож вонзен прямо в небо. По самому лезвию идти не рискнули, шли чуть правее и ниже, где лед сменялся фирном и где торчала гряда скал. Передние связки скрылись в тумане, тем неожидан­ней было наткнуться на них, вдруг обнаружив, что даль­ше идти некуда — вершина! Кошки заскрежетали по вы­таявшей из льда каменной дресве. Стрельцов, едва переведя дух, застучал айсбайлем, отбивая плитки темно-зеленого сланца с золотистыми кубиками пирита. Да, это тот самый сланец с пиритом, самый обыкновенный, самый знаменитый и дорогой; в тех домах, где он есть, его не отдадут за самые настоящие драгоценности, да никто и не осмелится попросить... За этим камнем нужно идти самому. Только тогда появится в нем смысл...

Оставлены на вершине записки и вымпелы. Оставлена титановая капсула с посланием молодежи будущего. На спуске осторожничали, очень уж не хотелось, чтобы столь радостный день, один, можно сказать, из счастли­вейших дней жизни, был бы омрачен какой-нибудь нелепи­цей. Надо просто внимательно все делать, очень внима­тельно! Сумерки сгущались, вскоре стало темно, но скалы кончились, вершинная стена и острый гребень остались позади, они ступили на перемычку, на снежный купол, а тут и вовсе можно свободно ходить, лишь бы не проско­чить мимо палатки. Вот и палатка. Приехали! Они шумно полезли в палатку, а там лежал Валентин Сулоев. Больной.

«ДОК», ИМЕЙ СОВЕСТЬ!

В те дни над Памирским плато работало сразу не­сколько групп. Одна из них должна была взойти на безымянную вершину 6700, которую намечалось назвать пиком 50-летия ВЛКСМ, группы Виктора Максимова и Виктора Галкина шли на пик Коммунизма, и, наконец, основная команда экспедиции, куда входили и Кирилл Кузьмин, и Валентин Божуков, и Валентин Сулоев, долж­на была совершить заявленный на первенство СССР тра­верс пиков Коммунизма и Корженевской — маршрут громадный, длительный и заведомо «золотой». Словом, народу было наверху много, и «док» Шиндяйкин думал об этом не без тревоги вообще и по причине личной заин­тересованности в особенности.

«Док» Шиндяйкин шел на пик Коммунизма. Шел как участник, как счастливчик, которому была подарена воз­можность побывать на втором семитысячнике за лето. Он выпросил-таки для себя это разрешение и теперь мечтал только об одном — лишь бы никто нигде не за­болел. Он боялся этого больше самой вершины, ее высо­ты и снегов, ее стен и непогоды — лишь бы только он никому не понадобился, ну хотя бы в эти два-три дня!

Они приближались к 6300, когда со склонов пика 50-летия ВЛКСМ донеслись приглушенные расстоянием настойчивые крики. Остановились. Прислушались. Шин­дяйкин чертыхнулся и от огорчения сел в снег. Врача! Звали врача! Нет, он так и знал, что ему не дадут дойти до вершины! Так и знал!

«Док» был еще больше раздосадован и угнетен, когда выяснилось, что если он и может кого-то упрекнуть за прерванное восхождение, то прежде всего самого себя. Ведь это он, Шиндяйкин, выпустил Шалатуркина на маршрут, именно он сам! А ведь знал, что парень весной перенес воспаление легких. И все-таки выпустил. Почему?

Ребята вынудили. Очень им не хватало в группе одно­го человека, Шалатуркин упросил... Подумаешь, когда это было, сейчас-то он здоров! И потом, это ведь не семиты-сячник, это всего лишь 6700, «док», имей совесть!

Сопровождать врача пришлось Толе Тустукбаеву. И перед ним тоже Шиндяйкин был повинен — такой вер­шины человека лишил ни за что ни про что... Спустились на плато, Пересекли его из края в край. Пошли на гре­бень пика 50-летия ВЛКСМ.

— Док, Шалый закипает, — сказали ребята, когда Шиндяйкин и Тустукбаев подошли к бедствующей группе. Что и говорить, подошли вовремя. Отек легких. Сердеч­но-легочная недостаточность. Нет, надо зарубить себе раз и навсегда: человек, перенесший воспаление легких, на высотное восхождение не идет, его кандидатура отме­тается безжалостно, без всяких разговоров!

Очень сложная «спасаловка». Иногда состояние Шала­туркина казалось почти безнадежным. Особенно ночью. Такие больные тяжело переносят горизонтальное поло­жение, и «док» на ночь усаживался с ним рядом спина к спине. Неудержимо клонило в сон, Шиндяйкин то и дело валился на бок и тотчас просыпался от хрипа — это «закипал Шалый». А ребята и вовсе не могли дежурить, настолько выматывались за день — тащить-то больного приходилось на себе! Нет, хватит, теперь Шиндяйкин учен, никаких поблажек, никаких «будь человеком»! Нель­зя быть добреньким, покладистым, своим в доску, теперь он будет педантом и сухарем, буквоедом и «железобето­ном», будет, он обещает, пусть только в этот раз все обой­дется, пусть Шалый вернется домой живым!

21 августа они доставили Шалатуркина в базовый лагерь. Для него все кончилось благополучно, но, если б не этот случай, 20 августа Шиндяйкин был бы на верши­не пика Коммунизма. Он оказался бы там очень кстати,
врач Шиндяйкин, и кто знает, как тогда бы все поверну­лось...