Предисловие публикатора

Однажды на конференции, посвященной вопросам синхронии, во время короткого перерыва ко мне приблизился некий господин. Он легким щелчком сбросил невесть как залетевшую на его отутюженный костюм, пылинку, изящно подправил золотую оправу очков и заговорил.

- Я давно испытывал желание с вами познакомиться, ибо прочитанное в ваших книгах, для меня оказалось столь близким и интересным, что невольно зародилось желание встретиться с автором.

Я вежливо кивнул. Он обозначил свою признательность ответным кивком и продолжил.

- Вместе с тем, мотивы моего стремления обусловлены не только праздным любопытством. – Незнакомец чуть понизил голос и слегка наклонился к моему уху. – Позвольте перейти прямо к делу?

Я опять кивнул, ощущая некоторую растерянность и, находя манеры причудливого господина несколько странными.

- Так вот, - перешел тот, чуть ли не на шепот, - книги книгами… - в короткой паузе он задержал дыхание… - а бывают вещи и потаинственней книг. Да-с.

Я неприметно заглянул в его глаза. – Спокоен ли он душой? – Но мой жест мгновенно был перехвачен, а намерение, как будто прочитано.

- Вы напрасно проявляете беспокойство по поводу моего состояния. Не буду отрицать его определенной волнительности, но в моей адекватности можете не сомневаться.

На секунду, смутившись, я, поправляя мое неловкое положение, с чуть преувеличенной быстротой задал вопрос.

- Что же бывает потаинственней книг?

- Рукописи. – Коротко и скоро ответил он.

- Рукописи?!

- Именно! – Не без торжественности и, увеличивая интонацию, провозгласил респектабельный незнакомец, стряхивая с лацкана пиджака, на сей раз несуществующую пылинку.

- И что же в них таинственного?

- Как что? Сам факт их существования. Как, по-вашему, откуда они берутся?

- Полагаю, из-под пера автора.

- М-да… -с. – Задумчиво откликнулся визави и качнулся на сияющих мысах лакированных ботинок. – Вы сами прекрасно понимаете, что отделались дежурной фразой. – И, признаться, попал в точку. Я ответил, скорее формально, поддерживая разговор, нежели, проявляя заинтересованность в его вопросе. С другой стороны, позвольте, а где же еще берутся, как производятся эти самые рукописи? Вкладываешь в руку пишущий инструмент и слева направо начинаешь водить им по бумаге, сочетая буквы одну с другой. И упорствуешь так, пока, вдруг не обнаружишь перед собой груду исписанных листов.

Он снова уловил мои мысли.

- Так-то оно так. – Спружинил на мысочках. – С позволения сказать, вы и водите. – Ладонью чиркнул по седой волне. – Ну, а кто же водит вами? – Ноготком подправил платочек, элегантным клинышком пробившийся из нагрудного кармана. – Точнее сказать, кто верхо-водит, пока вы водите?

- Эк, вы куда замахнули. – Имитируя старомодную интонацию, в тон собеседнику парировал я.

- Гм… - Чуть нахмурился он. – Может быть, и замахнул. – Затем брови ослабил, подушечками большого и указательного пальцев погладил щеголеватую бородку. – Впрочем, это я так, философически. Причина же моего интереса, равно как и удивления обусловлена событием следующего характера. – В упор открытым взором глянул на меня. – Что вы скажете на то, если, вдруг, совершенно случайно, разбираясь в своих бумагах, вы обнаруживаете совершенно незнакомую рукопись? Полинялую, выцветшую, в такой вот одряхлевшей картонной папочке с потрепанными тесемочками? Открываете первый лист. Почерк явно не ваш, и вам совершенно не знаком. Вы силитесь припомнить, откуда взялась эта папка и начинаете понимать, что вам никто ее не приносил, не оставлял у вас, не забывал ее. И уж, тем более, не подкидывал. Некому, да и не зачем.

Я пожал плечами.

- Мало ли случайностей на свете? Что-то теряем, что-то находим…

- И, - продолжал он, не обращая внимания на мою реплику, - в числе действующих лиц вы узнаете себя самого, вплоть до совпадения имени. Вы продолжаете читать, увлекаясь, все больше и больше и к концу повествования подходите со странным ощущением – бред какой-то. Сплошная фантасмагория, не имеющая к вашей действительной жизни никакого отношения. Все написанное, кроме вашего имени и портрета – один вымысел. Начинаете вести расследование среди друзей и знакомых, не подшутил ли кто, но вскоре убеждаетесь в нелепости собственной затеи. И, в конце концов, вовсе оставляете свое предприятие, и рукопись забывается как-то сама собой, заваленная ворохом более важных и насущных дел. А потом с вами начинает все это, вдруг, происходить. Точь-в-точь, как написано. Точно по написанному. Вот здесь-то диву и даешься. М-да.

С этими словами мой собеседник звонко щелкнул замочком кожаного портфеля Cartier, выпростал оттуда папку и протянул ее мне.

- Почитайте на досуге. Полагаю, вас данный случай заинтересует. – Глубоко вздохнул и откланялся, направляясь в сторону буфета, тихо приговаривая под нос: «и откуда только рукописи берутся»?

Вскоре ко мне подошел мой недавний знакомый по конференции и коллега, Иван Перелетный, автор любопытной монографии «Психотерапевтический И-цзин», которого я не приметил, будучи вниманием сосредоточен на своеобразном господине, и выказал бурное удивление:

- Вот это да! Ты знаком с самим…

Однако в тот же миг его окликнул один профессор. Иван быстро перебил себя:

- Извини. Это – мой научный руководитель. Я вскоре вернусь.

И молниеносно исчез из моего поля зрения.

Вскоре он, между тем, не возвратился. Заинтригованный желанием узнать, с кем же я, по его мнению, знаком, я сам отправился на его поиски, но, к сожалению, безрезультатные. Впрочем, одна дама, из тех, кто знает все и про всех, сообщила, что Иван вместе с профессором срочно отбыли в лабораторию. Тогда мне пришла в голову мысль разыскать своего загадочного собеседника, к тому же я вспомнил, что даже не узнал его имени. Но его, словно и след простыл. А всеведущая дама на мое описание ответила:

- Да мало ли здесь таких, которые с бородками, лакированными башмаками, при элегантных костюмах и кожаных портфелях?

Перерыв же подходил к концу. Некий бравый голос объявил о продолжении заседания. Участники, продолжая между собой оживленно обсуждать животрепещущие темы, поспешили в зал. Через несколько минут я остался в холле один, сжимая под мышкой изрядно потрепанную канцелярскую папку, среди внушительного натиска сияющего модерна выглядевшую жалким и неприкаянным анахронизмом.

Я начал испытывать похожее чувство и решил отправиться домой, в тишину уютных стен, где вдали от внезапно ставшего таким отчужденным, общества, можно вслушаться в шепот неведомых страниц.

Я заварил доброго чаю с мятой, устроился в глубоком кресле, набил трубку любимым вечерним табаком Dunhill My mixture и извлек на свет ночника безымянную рукопись, в заголовке которой чернильным карандашом было выведено: «Повесть о злобных детишках. Комментарий к изощренной игре».

Тяжелым куском ваты об окно ударился ветер, и мне показалось, что листы, исписанные бегущими буковками, слегка зашевелились. Впрочем, это могло быть случайным совпадением.

Весь остальной текст был написан также от руки и, по всей видимости, все тем же карандашом. Я отважно продирался сквозь частокол колючих каракулей, к своему удовольствию отмечая, что мне удается без особого труда разобраться в капризах замысловатого почерка. Однако в некоторых местах бумага вытерлась настолько, что кроме сизых разводов на сетке целлюлозных капилляров обнаружить ничего не удалось, не смотря на все мои добросовестные усилия.

Поэтому при последующем перепечатывании я эти невнятные фрагменты, с растворившимися во времени буквами, традиционно заменил многоточием, забранным в скобки, таким вот манером – (…).

Что же касается правописания и стилистики, то, само собой, я оставил их без изменений, проявляя уважение к воле повествователя.