2015-06-10
386
С описанными в предыдущей главе реминисценциями я впервые столкнулся,
работая с пациентами, страдавшими эпилепсией и мигренями. Гораздо чаще,
однако, они возникали у моих постэнцефалитных пациентов, возбуждаемых
препаратом L-дофа. В результате я даже назвал L-дофу чем-то вроде "личной
машины времени".
В случае одной пациентки действие этого препарата оказалось настолько
сильным и необычным, что в июне 1970 года я даже написал об этом письмо в
редакцию журнала "Ланцет", которое привожу ниже. В этом письме реминисценция
интерпретируется в строгом джексоновском смысле, как конвульсивная вспышка
воспоминаний о далеком прошлом. Позже, анализируя случай этой пациентки
(Розы Р.) в книге "Пробуждения", я отошел от идеи реминисценции и истолковал
то, что с ней происходило, с точки зрения "остановки времени" ("Неужели, --
писал я, -- она так и не вышла из 1926 года?")*.
* Именно в таком контексте описывает Гарольд Пинтер свою героиню Дебору
в пьесе "Что-то вроде Аляски". (<i>Прим. автора</i>)
|
|
|
Итак, вот мое письмо в редакцию журнала "Ланцет":
<i>Одним из самых поразительных эффектов приема L-дофы у некоторых
постэнцефалитных пациентов является повторное появление симптомов и форм
поведения, характерных для гораздо более ранних стадий болезни, но затем
исчезнувших. В этой связи уже отмечалось обострение и рецидив респираторных
и окулогирных кризов**, повторяющихся гиперкинезов и тиков. Кроме всего
вышеупомянутого, наблюдалась реактивация латентных примитивных симптомов,
таких как миоклонус, булимия, полидипсия, сатириаз***, центральные боли,
эмоциональная возбудимость и т. д. На более высоких функциональных уровнях
происходило возвращение сложных, эмоционально заряженных моральных оценок,
интеллектуальных схем, снов и воспоминаний. Все забытое, подавленное,
"дремлющее" в неподвижной, застойной глубине постэнцефалитной комы выходило
на поверхность.</i>
** Окулогирный -- глазодвигательный; окулогирный криз -- спазматическое
закатывание глаз.
*** Миоклонус -- непроизвольное подергивание мышц; булимия -- нарушение
пищевого поведения, характеризующееся в основном повторяющимися приступами
обжорства; полидипсия -- аномально повышенная жажда и потребление жидкости;
сатириаз -- гиперсексуальность у мужчин.
<i>Необычайно яркий пример непроизвольных реминисценций, вызванных приемом
L-дофы, наблюдался у пациентки 63 лет с прогрессирующим постэнцефалитическим
паркинсонизмом. Острую стадию болезни эта женщина пережила в
восемнадцатилетнем возрасте и после этого в течение двадцати четырех лет
|
|
|
содержалась в различных медицинских учреждениях. Все это время она
находилась в состоянии почти непрерывного окулогирного транса. В начале
курса L-дофы ее паркинсонизм и окулогирное оцепенение полностью исчезли, и к
ней вернулась нормальная речь и способность двигаться. Но вскоре вслед за
этой фазой у нее -- как и у некоторых других пациентов -- наступил период
психомоторного и либидинозного возбуждения. Это возбужденное состояние
сопровождалось приступами ностальгии, радостным отождествлением со своим
юношеским "Я", а также неконтролируемыми приливами давних сексуальных
воспоминаний. Пациентка попросила магнитофон и за несколько дней записала на
пленку бесчисленное множество неприличных песенок, сальных анекдотов и
лимериков; все это воспроизводилось ею по памяти из разговоров на вечеринках
и сборников непристойных карикатур, из атмосферы бурлесков и ночных клубов
начала двадцатых годов. Эти почти концертные выступления оживлялись
постоянными аллюзиями на события того времени, устаревшими оборотами речи,
интонациями и маньеризмами; она удивительно хорошо передавала дух той
далекой поры, времени джаза и свободных нравов.</i>
<i>Сама пациентка была поражена сильнее всех. "Потрясающе, -- говорила
она. -- Я сорок лет ни о чем таком и не помышляла. В жизни бы не подумала,
что это во мне сидит. А теперь вертится и вертится в голове без конца". Ее
нарастающее возбуждение заставило нас уменьшить дозу, и в результате,
оставаясь в ясном сознании, она немедленно вновь "забыла" все свои ранние
воспоминания и больше не могла вспомнить ни строчки из записанных ею песен.</i>
<i>Непроизвольные реминисценции, обычно ассоциирующиеся с ощущением deja
vu и джексоновским "удвоением сознания", характерны для припадков мигрени и
эпилепсии, для гипнотических и психотических состояний, а также, в менее
резкой форме, для реакций на мощное мнемоническое действие некоторых слов,
звуков, эпизодов и особенно запахов. Зютт описывает внезапное пробуждение
памяти у пациента во время окулогирного криза, когда, по словам этого
человека, "тысячи воспоминаний вдруг затопили сознание". Пенфилд и Перо,
раздражая эпилептогенные точки в коре головного мозга пациентов, вызывали
одинаковые повторяющиеся воспоминания; на основании своих наблюдений они
высказали предположение, что естественные или искусственно спровоцированные
эпилептические разряды в мозгу пробуждают "ископаемые слои памяти".</i>
<i>Судя по всему, описываемая нами пациентка, как и любой человек, хранит
в памяти практически бесконечное количество "дремлющих" отпечатков, которые
в определенных условиях, особенно во время сильного возбуждения, могут
"пробудиться". Такого рода следы навсегда впечатаны в мозг и скорее всего
сохраняются на уровне подкорки, гораздо ниже уровня сознания. Там они могут
существовать практически бессрочно в состоянии пассивного ожидания,
вызванном либо отсутствием раздражителей, либо подсознательной блокировкой.
Эффект снятия блокировки может быть точно таким же, как и эффект прямого
возбуждения; эти два процесса способны вызывать и усиливать друг друга.</i>
<i>В случае нашей пациентки мы все же считаем не вполне правомерным
говорить о простом подавлении памяти в ходе болезни с последующим
высвобождением ее под влиянием L-дофы. L-дофа, искусственная стимуляция коры
головного мозга электрическими импульсами, мигрени, эпилепсии, кризы и т. п.
-- все это в основном внешние возбудители реминисценций; наплывы же
ностальгии, связанные с преклонным возрастом и иногда с алкогольным
опьянением, по своей природе кажутся нам ближе к снятию подсознательных
|
|
|
блокировок и вскрытию архаических слоев памяти. Все эти состояния
высвобождают воспоминания; все они заключают в себе возможность снова
ощутить и пережить далекое прошлое.</i>
17 Путешествие в Индию
* Название этой истории повторяет название главы из поэмы Уолта Уитмена
"Листья травы", а также романа британского писателя Е. М. Фостера.
Бхагаванди П., девятнадцатилетняя девушка индийского происхождения со
злокачественной опухолью в мозгу, поступила в наш госпиталь для неизлечимых
больных в 1978 году. Опухоль (астроцитому) впервые обнаружили, когда
пациентке было семь лет, но на тот момент она была еще не так злокачественна
и четко локализована, что позволило ее удалить. Полностью восстановившись
после болезни и операции, Бхагаванди смогла вернуться к нормальному образу
жизни.
Отсрочка приговора длилась десять лет, и все это время девушка
старалась жить как можно полнее, с благодарностью принимая каждое мгновенье
и ясно сознавая (она была редкой умницей), что в мозгу у нее тикает "адская
машинка".
В семнадцать лет болезнь вернулась, но на этот раз опухоль оказалась
гораздо обширнее и злокачественнее, и удалить ее было невозможно. Ее рост
потребовал декомпрессии мозга*, и после этой операции, со слабостью,
онемением левой стороны тела, судорогами и другими осложнениями больная
поступила к нам.
* Операция для снижения повышенного внутричерепного давления.
Вначале Бхагаванди была на удивление жизнерадостна. Она полностью
принимала судьбу и при этом тянулась к людям, участвовала в повседневных
делах и старалась радоваться и жить, пока возможно. Но по мере того как
опухоль увеличивалась, затрагивая височную долю, и эффективность
декомпрессии снижалась (для предотвращения отека мозга ей прописали
стероиды), судороги случались чаще и чаще -- и приобретали все более
странный характер. Изначально это были конвульсии типа <i>grand mal*,</i> но затем
к ним добавились припадки совершенно другого рода, при которых Бхагаванди не
|
|
|
теряла сознания, но выглядела и чувствовала себя сонной. В такие моменты
энцефалограмма фиксировала в височных долях ее мозга разрядовую активность,
которая, как установил Хьюлингс Джексон, может вызывать сновидные
(онейроидные) состояния и непроизвольные реминисценции.
* Grand mal -- большой судорожный припадок, случающийся обычно при
эпилепсиях.
Вскоре сонливость Бхагаванди стала более выраженной, и в ней появилась
зрительная составляющая. Больная видела Индию -- ландшафты, деревни, дома,
сады -- и мгновенно узнавала любимые места своего детства.
-- Тебя это не тревожит? -- спросил я. -- Можно назначить другие
лекарства.
-- Нет, -- ответила она с умиротворенной улыбкой. -- Мне нравятся эти
сны -- они переносят меня домой.
Время от времени в снах появлялись люди, обычно родственники или соседи
из ее деревушки. Иногда люди говорили, пели и танцевали. Несколько раз она
бывала в церкви и на кладбище, но чаще оказывалась на равнинах, в лугах и на
рисовых полях неподалеку от деревни. Милые ее сердцу покатые холмы уходили
вдаль до самого горизонта.
Что это было? Сначала мы думали, что причиной видений являлись
эпилептические разряды в височных долях, однако затем возникли некоторые
сомнения. Согласно давнему предположению Хьюлингса Джексона, позже
подтвержденному Пенфилдом при помощи экспериментов со стимуляцией коры при
операциях на открытом мозге*, эпилептические разряды всегда приводят к
одинаковым результатам. Обычно пациент слышит или видит одну и ту же песню
или сцену, которая повторяется всякий раз при наступлении припадка и связана
с фиксированной точкой в коре головного мозга. Сны же Бхагаванди не
повторялись -- перед ней разворачивались все новые панорамы и уходящие к
горизонту ландшафты. Галлюцинации, вызванные токсикозом в результате приема
больших доз стероидов? Мы отнюдь не исключали и такой возможности, но
снизить дозу стероидов не могли, поскольку в этом случае пациентка скоро
впала бы в кому и через несколько дней умерла. Кроме того, мы хорошо знали,
что так называемый стероидный психоз сопровождается обычно возбуждением и
беспорядочностью мышления, тогда как Бхагаванди сохраняла полное спокойствие
и ясность ума. Возможно, она видела сны во фрейдовском смысле --
сны-фантазии; возможно также, что у Бхагаванди началось нечто вроде "сонного
безумия" (онейрофрении), которым иногда сопровождается шизофрения.
Уверенности у нас не было. Речь, без сомнения, шла о фантазматических
явлениях, но все фантазмы явно порождались памятью. Они бесконфликтно
сосуществовали с нормальным сознанием и восприятием окружающего (Хьюлингс
Джексон в свое время говорил об "удвоении сознания") и, по всей видимости,
не несли в себе никакого избыточного эмоционального заряда. Сны Бхагаванди
больше походили на произведения живописи или симфонические поэмы: в них
присутствовали спокойные, то печальные, то радостные воспоминания -- встречи
с любимым, тщательно сберегаемым детством.
* См. главу 15 настоящей книги. (<i>Прим. автора</i>)
Время шло, и день за днем, неделя за неделей видения и сны приходили
все чаще и становились все таинственнее и глубже. Теперь они уже занимали
большую часть дня. Мы наблюдали, как Бхагаванди погружалась в восторженный
транс; невидящие глаза ее иногда закрывались, иногда оставались открытыми;
на лице блуждала слабая загадочная улыбка. Когда сестры подходили к ней с
вопросами, она тут же отзывалась, дружелюбно и здраво, но даже самые
трезвомыслящие сотрудники госпиталя чувствовали, что она находится в другом
мире, и тревожить ее не стоит. Я разделял это чувство и, несмотря на
профессиональный интерес, о снах не заговаривал. Только однажды я спросил:
-- Бхагаванди, что с тобой происходит?
-- Я умираю, -- ответила она. -- Я на пути домой -- туда, откуда
пришла. Это можно назвать возвращением.
Прошла еще неделя, и Бхагаванди перестала отзываться на внешние
события, полностью погрузившись в мир сновидений. Глаза ее уже не
открывались, но лицо светилось все той же слабой, счастливой улыбкой. "Она
возвращается, -- говорили все вокруг. -- Еще немного, и она будет дома!"
Через три дня она умерла -- но, может быть, лучше сказать, что она наконец
добралась до Индии.
18. Собачья радость
Стивен Д., двадцати двух лет, студент-медик, наркоман (кокаин, PCP,
амфетамины). Однажды ночью -- яркий сон: он -- собака в бесконечно богатом,
"говорящем" мире запахов. <i>("Счастливый дух воды, отважный запах камня")</i>.
Проснувшись, обнаруживает себя именно в этом мире ("Словно все вокруг раньше
было черно-белым -- и вдруг стало цветным").
У него и в самом деле обострилось цветное зрение ("Десятки оттенков
коричневого там, где раньше был один. Мои книги в кожаных переплетах --
каждая стала своего особого цвета, не спутаешь, а ведь были все
одинаковые"). Усилилось также образное восприятие и зрительная память
("Никогда не умел рисовать, ничего не мог представить в уме. Теперь --
словно волшебный фонарь в голове. Воображаемый объект проецирую на бумагу
как на экран и просто обрисовываю контуры. Вдруг научился делать точные
анатомические рисунки"). Но главное -- запахи, которые изменили весь мир
("Мне снилось, что я собака, -- обонятельный сон, -- и я проснулся в
пахучем, душистом мире. Все другие чувства, пусть обостренные, ничто перед
чутьем"). Он дрожал, почти высунув язык; в нем проснулось странное чувство
возвращения в полузабытый, давно оставленный мир*.
* Сходные состояния -- странная сентиментальность, ностальгия,
реминисценции и <i>deja vu</i>, связанные с обонятельными галлюцинациями, --
характерны для так называемых судорог крючковидного отростка, формы
эпилепсии височной доли, впервые описанной Хьюлингсом Джексоном около века
назад. Состояния, возникающие при таких припадках, обычно ни на что не
похожи, но иногда наблюдается общее усиление обоняния, гиперосмия.
Крючковидный отросток, являющийся частью древнего "обонятельного мозга",
функционально связан со всей лимбической системой -- сегодня ученые все
больше склоняются к мнению, что она играет ключевую роль в выработке и
регулировке эмоционального "тона". Возбуждение лимбической системы приводит
к повышению эмоциональности и обострению чувств. Эта тема исчерпывающе
подробно исследована Дэвидом Бэром (1979). (<i>Прим. автора</i>)
-- Я забежал в парфюмерную лавку, -- продолжал он свой рассказ. --
Никогда раньше запахов не различал, а тут мгновенно узнавал все. Каждый из
них уникален, в каждом -- свой характер, своя история, целая вселенная.
Оказалось, что он чуял всех своих знакомых:
-- В клинике я обнюхивал все по-собачьи, и стоило мне потянуть носом
воздух, как я не глядя узнавал два десятка пациентов, находившихся в
помещении. У каждого -- своя обонятельная физиономия, свое составленное из
запахов лицо, гораздо более живое, волнующее, дурманящее, чем обычные
видимые лица.
Ему удавалось, как собаке, учуять даже эмоции -- страх, удовлетворение,
сексуальное возбуждение... Всякая улица, всякий магазин обладали своим
ароматом -- по запахам он мог вслепую безошибочно ориентироваться в
Нью-Йорке. Его постоянно тянуло все трогать и обнюхивать ("Только на ощупь и
на нюх вещи по-настоящему реальны"), но на людях приходилось сдерживаться.
Эротические запахи кружили ему голову, но не более, чем все остальные --
например, ароматы еды. Обонятельное наслаждение ощущалось так же остро, как
и отвращение, однако не в удовольствиях было дело. Он открывал новую
эстетику, новую систему ценностей, новый смысл.
-- Это был мир бесконечной конкретности, мир непосредственно данного,
-- продолжал он. -- Я с головой погружался в океан реальности.
Он всегда ценил в себе интеллект и был склонен к умозрительным
рассуждениям, -- теперь же любая мысль и категория казались ему слишком
вычурными и надуманными по сравнению с неотразимой непосредственностью
ощущений.
Через три недели все внезапно прошло. Ушли запахи, все чувства
вернулись к норме. Со смесью облегчения и горечи Стивен возвратился в старый
невзрачный мир выцветших переживаний, умозрений, абстракций.
-- Я опять такой, как раньше, -- сказал он. -- Это хорошо, конечно, но
есть ощущение огромной утраты. Теперь понятно, чем мы жертвуем во имя
цивилизации, от чего нужно отказаться, чтобы стать человеком. И все-таки это
древнее, примитивное нам тоже необходимо.
С тех пор прошло шестнадцать лет. Студенческие годы, наркотики -- в
далеком прошлом. Ничего похожего на этот эпизод не повторилось. Д. стал
процветающим врачом-терапевтом, живет и работает в Нью-Йорке. Мы друзья и
коллеги. Он ни о чем не жалеет, но иногда с тоской вспоминает о случившемся.
-- Эти запахи, этот благоуханный край! -- восклицает он. -- Какие
ароматы, какая могучая жизнь! Словно путешествие в другой мир, мир чистых
восприятий, огромный, одушевленный, самодостаточный. Эх, если б только можно
было время от времени пробираться туда и снова превращаться в собаку!
Фрейд неоднократно подчеркивал, что слабое обоняние человека является
результатом роста и воспитания: когда ребенок начинает ходить и минует
примитивный этап прегенитального сексуального развития, чутье подавляется.
Это подтверждается тем, что особое, часто патологическое усиление обоняния
наблюдается иногда при парафилии*, фетишизме и сходных извращениях и
регрессиях**. Однако растормаживание, случившееся со Стивеном, было гораздо
более общего типа. Оно, конечно, привело к перевозбуждению (скорее всего
из-за вызванного наркотиками избытка дофамина в мозгу), но не имело особого
отношения ни к сексуальности, ни к регрессии. Подобное чрезмерное усиление
обоняния иногда наступает при других типах связанного с дофамином
перевозбуждения -- например, у некоторых постэнцефалитных пациентов на
L-дофе и у больных с синдромом Туретта.
* Парафилия -- искажение направленности полового влечения и форм его
реализации.
** Это подробно описано А. Бриллом в 1932 году и противопоставлено
общей силе, яркости и глубине мира запахов у макросоматических животных
(таких как собаки), "дикарей" и детей. (<i>Прим. автора</i>)
Случай Стивена указывает, помимо прочего, на всеобщий характер
торможения даже на самых элементарных уровнях восприятия. Согласно идеям и
терминологии Хеда, для возникновения сложных неэмоциональных и абстрактных
"эпикритических" способностей необходимо подавить способности
"протопатические" -- примитивные и связанные с восприятием эмоций.
Необходимость в тако м подавлении не следует ни сводить к чисто фрейдовскому
механизму, ни воспевать, как это делал Блейк. Скорее всего, как предполагает
Хед, нам нужно обуздать обоняние, просто чтобы быть людьми, а не
собаками ***. С другой стороны, случай Стивена и вместе с ним стихотворение
Честертона**** "Песня Квудля" наводят на мысль, что время от времени неплохо
все же побыть собакой:
*** В журнале "Listener" за 1970 год Джонатан Миллер критикует Хеда в
статье, озаглавленной "Собака под кожей" ("The Dog Beneath the Skin").
(<i>Прим. автора</i>)
**** Гилберт Кийт Честертон (1874--1936) -- английский писатель и поэт.
<i>Греховным детям Евы,</i>
<i>Им в жизни не учуять</i>
<i>Счастливый дух воды,</i>
<i>Отважный запах камня.</i>
Постскриптум
Недавно мне пришлось столкнуться с противоположным случаем. У
глубокого, одаренного человека после травмы головы оказался серьезно
поврежден обонятельный тракт (обе его части пролегают в передних черепных
ямках и в силу своей длины крайне уязвимы). В результате пациент полностью
лишился способности воспринимать запахи.
Последствия этой потери оказались для него настоящим бедствием.
-- Обоняние? -- говорил он. -- Да я никогда и не думал о нем. Никто
ведь не думает. Но стоит его потерять -- и будто слепнешь. Вкус жизни
уходит. Мы редко задумываемся, как много во "вкусе" запаха. Человек чует
других людей, чует книги, город, весну... Этот фон большей частью не
осознается, но он совершенно необходим. Весь мой мир внезапно оскудел...
Он тяжело переживал утрату, тосковал по ушедшим ароматам. Его снедало
желание вспомнить потерянный мир запахов, на который он никогда не обращал
внимания; он вдруг понял, какую огромную роль играл этот мир в его жизни. И
вот через несколько месяцев, к его восторгу и изумлению, "мертвый" кофе
вдруг стал оживать. Он осторожно потянул давно заброшенную трубку, и на него
слегка повеяло забытым родным ароматом.
Вне себя от невозможной надежды (невропатологи не обещали
восстановления обоняния), он помчался к доктору, но после тщательных,
"дважды слепых" испытаний* тот с сожалением заключил, что нет никаких следов
восстановления.
* Дважды слепым называется такой тест, в котором во избежание
необъективности предмет испытания (запах, цвет, лекарственный препарат и т.
д.) неизвестен ни испытуемому, ни проводящему тест.
-- Полная аносмия, -- сказал он. -- Любопытно, что вам все же кажется,
будто вы чувствуете запах кофе и табака...
Тут важно заметить, что у пациента был поврежден только обонятельный
тракт, а кора головного мозга не пострадала. Судя по всему, у него
исключительно сильно развилась обонятельная образность, и в результате
возникло нечто вроде контролируемого галлюциноза. Теперь он пьет кофе и
курит трубку (раньше эти действия были тесно связаны с запахом) -- и
инстинктивно вызывает образы нужных ароматов, являющиеся ему с такой силой,
что в первый момент он уверен в их реальности.
Эта способность, частью осознаваемая, частью бессознательная,
распространилась и на другие ситуации. Он начал, к примеру, улавливать запах
весны -- точнее, обонятельный образ весны у него настолько усилился, что он
почти убедил себя (и полностью убедил окружающих), будто действительно
ощущает весенний запах.
Известно, что подобная компенсация часто приходит на помощь слепым и
глухим (вспоминаются оглохший Бетховен и ослепший Прескотт*), но я не знаю,
насколько широко такие явления распространены при аносмии.
* Вильям Хиклинг Прескотт (1796--1859) -- американский историк, почти
полностью ослепший в результате несчастного случая в студенческие годы. В
американской культуре -- образ слепого гения, усматривающего во мраке живые
картины истории.
19. Убийство
Дональд убил свою подружку, находясь в состоянии наркотического
опьянения под действием фенциклидина (PCP). По всем признакам, память его не
сохранила никаких следов содеянного, и ни гипноз, ни амитал натрия не смогли
ее восстановить. В результате суд заключил, что имеет место не подавление
воспоминаний, а амнезия органического характера -- полное затмение памяти,
хорошо известное из литературы по фенциклидину.
Всплывшие в ходе судебно-медицинской экспертизы подробности оказались
настолько жуткими, что их было решено не оглашать в ходе открытых заседаний.
Они обсуждались в кабинете судьи и остались неизвестны ни публике, ни самому
Дональду. Эксперты сравнивали их с актами насилия, иногда совершаемыми в
ходе припадков при височной или психомоторной эпилепсии. В подобных случаях
никакой памяти о содеянном не сохраняется и, скорее всего, нет даже
преступного намерения. Поэтому человека не признают ответственным за
совершенное насилие, и в вину оно ему не вменяется. Тем не менее таких людей
в интересах как их собственной, так и общественной безопасности обычно
заключают в лечебно-исправительные учреждения.
Беднягу Дональда ждала именно такая участь. Несмотря на то, что его
нельзя было с уверенностью признать ни невменяемым, ни преступником, он
провел четыре года в психиатрической лечебнице закрытого типа. Лишение
свободы он принял с чувством облегчения: с одной стороны, он нуждался в
наказании, с другой -- признавал явную необходимость обезопасить и себя, и
общество. "Я не гожусь для жизни среди людей", -- горестно объяснял он.
Больница не только защищала общество от Дональда, но и оберегала его самого
от внезапной потери контроля над собой, давая ему некоторое внутреннее
спокойствие.
Дональда всегда интересовали растения, и это его полезное увлечение, по
счастью, вполне далекое от опасной зоны человеческого общежития, всемерно
поощрялось персоналом. Он взял под свою опеку садовый участок при лечебнице
и разбил там множество разнообразных цветников и огородов. Казалось, он
достиг состояния какогото сурового равновесия, в котором некогда бурный мир
его страстей сменился странным покоем. Одни находили у Дональда признаки
шизофрении, другие, напротив, считали его нормальным, но все соглашались,
что он обрел устойчивую основу.
На пятый год его стали по выходным отпускать из лечебницы. В прошлом
заядлый велосипедист, он вернулся к своему давнему увлечению, что послужило
отправной точкой второго акта его странной драмы. Однажды, когда он по
обыкновению стремительно мчался вниз с крутого холма, наперерез ему внезапно
вывернул автомобиль. Пытаясь избежать столкновения, Дональд потерял
управление, его выбросило вперед и ударило головой об асфальт.
Травма головы была почти смертельной -- обширные двусторонние
субдуральные гематомы (их тут же удалили и провели дренаж), а также тяжелый
ушиб обеих лобных долей. Почти две недели Дональд находился в коме, но затем
стал постепенно приходить в себя. И вот тут начались кошмары.
Возвращение сознания было ужасно. В лихорадочном полубреду Дональд
метался и бился, вскрикивая время от времени "Нет! Нет! О, Боже!" Вместе с
сознанием постепенно возвращалась невыносимая память. Неврологические
проблемы и сами по себе были очень серьезны -- онемение и слабость всей
левой части тела, судороги, выраженные нарушения функции лобных долей, -- но
одновременно с ними возникло нечто новое. <i>Полностью забытое убийство,
зверское деяние встало перед ним с живой, почти галлюцинаторной яркостью.</i>
Дональд находился во власти непроизвольной реминисценции, воспоминания
душили его: он <i>видел</i> убийство, он снова и снова совершал его. Что это было
-- кошмар, безумие? Или же приступ сверхпамяти -- истинное, достоверное,
зловеще-отчетливое воспроизведение реального события?
Его подвергли настойчивым расспросам, тщательно избегая каких бы то ни
было намеков и подсказок, и вскоре стало очевидно, что имела место
настоящая, хотя и неконтролируемая реминисценция. <i >Он знал все детали
убийства, все скрытые от публики в ходе разбирательства подробности.</i> То, что
ранее казалось навсегда забытым и утраченным и не поддавалось ни гипнозу, ни
амиталу натрия, теперь вернулось и проникло в сознание. Более того, память
работала непроизвольно и была совершенно невыносима. Находясь в отделении
нейрохирургии, Дональд дважды пытался покончить с собой, и его пришлось
связывать и держать на больших дозах транквилизаторов.
Что же с ним происходило? Возможность внезапной психотической фантазии
исключалась -- его воспоминания в деталях соответствовали действительности.
Но даже если это был психоз -- почему сейчас, почему так внезапно, после
травмы головы? Память Дональда, без сомнения, работала в психотическом
режиме; его воспоминания были перенасыщены психической энергией до такой
степени, что толкали его к самоубийству. Но каков <i>нормальный</i> эмоциональный
баланс в этом случае?
Как должен чувствовать себя человек, внезапно переходящий от полной
амнезии к отчетливому сознанию не какого-то эдипова комплекса или смутной
вины, а зверского убийства?
У нас возникло подозрение, что при сотрясении лобных долей нарушился
механизм подавления памяти и что теперь Дональд переживал взрывоподобное
извержение вытесненных воспоминаний. Никто из нас ни о чем подобном раньше
не слышал. Хорошо известны случаи общего возбуждения и снятия запретов при
синдромах лобной доли: человек становится импульсивен, остроумен,
разговорчив, пересыпает речь сальностями и анекдотами -- сквозь личность
проступает беспечное, вульгарное и свободное инстинктивное начало. Однако с
Дональдом происходило не это. Не было ни импульсивности, ни непристойностей,
ни вольности в словах или действиях. Его личность, темперамент и здравый
смысл оставались без изменений. Мы имели дело с насильственным вторжением в
сознание воспоминаний о конкретном убийстве, а также с навязчивой и
мучительной реакцией на них.
Присутствовал ли здесь какой-либо возбудитель или раздражитель
эпилептического толка? Особенно любопытными в этом отношении оказались
энцефалограммы. Воспользовавшись специальными носоглоточными электродами, мы
установили, что кроме больших эпилептических судорог (<i>grand mal</i>) имела место
непрерывная глубокая эпилептическая активность в обеих височных долях,
распространявшаяся, как мы предполагали, на крючковидный отросток, амигдалу
и лимбические структуры* -- на все отвечающие за эмоции компоненты мозга.
* Подтвердить это предположение можно было лишь при помощи вживленных в
мозг электродов. (<i>Прим. автора</i>)
Пенфилд и Перо в свое время опубликовали отчет о "периодических
реминисценциях" и "чувственных галлюцинациях", наблюдавшихся у некоторых
пациентов с такого рода активностью в височных долях*. Однако в описанных
ими случаях пациент обычно играл роль пассивного наблюдателя, лишь слыша
музыку и присутствуя при событиях, но не принимая в них активного участия**.
Никто из нас никогда не слышал, чтобы пациент заново проигрывал и полностью
переживал <i>деяние</i>. С Дональдом же происходило именно это. Нам так и не
удалось прийти ни к какому определенному заключению.
* См. журнал "Мозг" ("Brain"), 1963. С. 596--697. (<i>Прим. автора</i>)
** Это, следует заметить, происходило не всегда. В одном особенно
тревожном случае Пенфилд наблюдал, как двенадцатилетняя девочка вновь и
вновь переживала сцену, в ходе которой она в ужасе убегала от убийцы,
гнавшегося за ней с мешком, полным извивающихся змей. Эта "чувственная
галлюцинация" была точным воспроизведением реального эпизода, случившегося
за пять лет до эксперимента. (<i>Прим. автора</i>)
Остается рассказать конец этой истории. Молодость, везение, время,
процесс естественного выздоровления, а также сохранившиеся после травмы
функциональные ресурсы и терапия луриевского типа, помогающая другим
участкам мозга взять на себя нарушенные функции лобных долей, -- все это
вместе привело к замечательному улучшению. Сейчас лобные доли Дональда
функционируют почти нормально. В последние несколько лет появились новые
антиконвульсанты, которые позволили снизить уровень патологической
активности в височных долях (и здесь, судя по всему, тоже сыграл свою роль
процесс естественного выздоровления). Наконец, опытным и внимательным
психотерапевтам удалось смягчить карающий напор совести Дональда. Частично
отведя обвинения суперэго, они помогли более разумным и спокойным
компонентам его личности взять бразды правления.
Но главное -- Дональд вернулся к садоводству.
-- В саду на меня нисходит покой, -- говорит он. -- Среди растений я
забываю о борьбе -- у них нет самолюбия, и они не могут ни оскорбить, ни
обидеть.
Прав был Фрейд, утверждая, что лучшее лекарство -- это труд и любовь!
Дональд не забыл об убийстве, ничего не вытеснил из сознания (можно ли в его
случае вообще говорить о вытеснении?), однако надрыв прошел, и на его месте
возникло физическое и моральное равновесие.
Но что сказать об утраченной и вновь обретенной памяти? Какова причина
амнезии -- и последующего взрыва в сознании? Сначала полное затмение, а
затем, внезапно, вспышки чудовищных воспоминаний, -- в чем истинный сюжет
этой причудливой неврологической драмы? Все это и по сей день остается
загадкой.
20. Видения Хильдегарды
Религиозная литература всех времен полна рассказов о "видениях", в
которых возвышенные, невыразимые словами переживания сопровождаются сияющими
зрительными образами*. В подавляющем большинстве случаев нельзя точно
сказать, чем вызвано видение -- истерическим или психотическим экстазом,
действием наркотика или алкоголя, последствиями эпилепсии или мигрени.
Уникальное исключение представляет случай Хильдегарды Бингенской
(1098--1180), мистического склада монахини, необычайно одаренной литературно
и интеллектуально. С раннего детства и вплоть до самой смерти ей непрерывно
являлись видения; она оставила выразительные описания своего мистического
опыта, а также многочисленные рисунки. До нас дошли два ее рукописных
сборника -- "Scivias" ("Познай пути Господни") и "Liber divinorum operum"
("Книга Господних трудов").
* Вильям Джеймс называет это явление псевдофотоэстезией (photism).
(<i>Прим. автора</i>)
Детальный анализ описаний и рисунков Хильдегарды не оставляет сомнений
относительно природы ее видений: они связаны с мигренью и иллюстрируют
различные типы зрительной ауры, о которых я упоминал вначале. В вышедшем в
1958 году подробном исследовании о Хильдегарде Сингер перечисляет их
наиболее характерные черты:
<i>Во всех видениях выделяется светящаяся точка или группа точек. Точки
мерцают и движутся, обычно волнообразно, и чаще всего воспринимаются как
звезды или горящие глаза (рис. Б). В достаточно большом числе случаев
центральный источник света, более яркий, нежели все остальные, окружен
колеблющимися концентрическими кругами (рис. А); часто появляются отчетливые
образы крепост ных стен -- иногда они как бы высвечиваются на фоне
окрашенных участков зрительного поля, исходя из центральной области (рис. В
и Г). Зачастую свет создает ощущение работы, кипения, брожения -- это
описывают и многие другие мистики...</i>
Разновидности вызываемых мигренью галлюцинаций, возникавших в видениях
Хильдегарды. На рис. А фон составляют мерцающие звезды среди волнообразных
концентрических кругов. На рис. Б дождь из сверкающих звезд (фосфены)
гаснет, пройдя через все поле зрения, -- положительная и отрицательная
скотомы следуют одна за другой. На рис. В и Г Хильдегарда изображает
типичные для мигреней линии крепостных стен, исходящие из центральной точки;
в оригинале рукописи точка эта цветная и ярко блестит.
<i>"</i>Видение Града Господня". Из рукописи, озаглавленной "Scivias",
написанной в Бингене около 1180 года. Изображение представляет собой
составную реконструкцию, сделанную на основе нескольких вызванных мигренью
видений.
Сама Хильдегарда пишет:
<i>Видения являлись мне не во сне, не в мечтах, не в безумии, не скрытно и
тайно; они представлялись не глазам тела, не ушам плоти. Будучи в здравом
уме и твердой памяти, я созерцала их духовным взором, слышала внутренним
слухом; они сотворялись открыто и явно, по воле Божией.</i>
Одно из таких видений -- падающие в океан и гаснущие там звезды <i>(рис.
Б)</i> -- означает для Хильдегарды "падение Ангелов":
<i>Я узрела огромную звезду, сияющую и бесконечно прекрасную, и вокруг нее
множество падающих звезд; все вместе они двигались на юг... И вдруг все
звезды исчезли, сгорели дотла, обратились в черные угли... растворились в
бездне и стали невидимы.</i>
Такова аллегорическая интерпретация Хильдегарды. Наша буквальная
интерпретация заключается в том, что через ее зрительное поле прошел дождь
фосфенов (световых пятен), закончившийся отрицательной скотомой (слепой
зоной).
Видения крепостных стен -- "Zelus Dei" <i>(рис. В)</i> и "Sedens Lucidus"
<i>(рис. Г)</i> -- несколько иного рода. Фигуры образованы линиями, исходящими из
сияющей точки, в оригинале цветной и ярко блестящей. Эти два фрагмента
объединяются в составную картину (первый рисунок), которую Хильдегарда
толкует как одно из строений Града Господня.
Все ауры Хильдегарды сопровождаются душевным восторгом, причем
эмоциональный подъем максимален в тех редких случаях, когда на фоне свечения
возникает вторая область света:
<i>Зримый мною свет не протяжен в пространстве. Нельзя установить ни его
длины, ни ширины, ни вышины, и все же он сияет ярче солнца. Я называю его
"облаком живого света". И как солнце, луна и звезды отражаются в воде, так
все писания, слова, добродетели и труды человеческие светятся в нем предо
мной... Иногда внутри этого света я узреваю еще один и именую его Живым
Светом... И когда я смотрю на него, все скорби и страдания уходят из памяти,
и я уже не старая женщина, а вновь простая девица.</i>
Восторг и сияние, наделенные глубоким теологическим и философским
смыслом, сыграли в жизни Хильдегарды решающую роль, направив ее по пути
святости и мистицизма. Здесь мы встречаемся с ярким примером того, как
физиологический процесс, столь заурядный, бессмысленный или страшный для
подавляющего большинства, в особенном, избранном сознании может стать
основой откровения. Хильдегарду можно сравнить разве что с Достоевским,
который также приписывал глубочайшее значение своим эпилептическим аурам:
<i>Есть секунды, их всего зараз приходит пять или шесть, и вы вдруг
чувствуете присутствие вечной гармонии, совершенно достигнутой. <...>
Всего страшнее, что так ужасно ясно и такая радость. Если более пяти секунд
-- то душа не выдержит и должна исчезнуть. В эти пять секунд я проживаю
жизнь и за них отдам всю мою жизнь, потому что стоит*.</i>
* Слова Кириллова из третьей части "Бесов".
