Семнадцать

Мне 17 лет и меня трахает соседка, живущая этажом выше. Я ранее не упоминал о том, что старый дом, в котором я жил состоял из трех этажей. Мы жили на втором в небольшой, но стараниями моей матери довольно уютной трехкомнатной квартирке в третьем, последнем подъезде. Дом наш, как я уже сказал, был старым, старым как и все в нем, люди, краска на стенах подъездов, потолочная штукатурка, и ерзающие под ногами старые, деревянные половицы. Соседи наши, были довольно миролюбивыми и спокойными, по вечерам, очевидно за ужином, тихо слушающие Бетховена. Но был один человек, являющий собой некое исключение из правил. Это была немолодая женщина по имени Люси. Эдакая стареющая на глазах девица, судя по внешнему её виду, обилию косметики и хамоватым манерам. Она жила этажом выше в однокомнатной квартире, отличный вид на дверь которой, открывался снизу, с лестничной клетки, если стоять спиной к нашей двери. Она жила одна, но если верить подслушанным мною разговорам соседей, то одиночество её было, лишь умышленным уединением перед очередной шумной и бурной вечеринкой где-то в гостях, куда она довольно часто ходила. Люси, как я называл её про себя, была не вполне красивой женщиной с ярко выраженными, женскими формами. Эдакая пампушка, чья полнота, являвшаяся предметом постоянного обсуждения чопорных, пожилых соседок, по моему мнению очень даже шла ей, потому как именно благодаря ей, женственность её получала явное свое подтверждение. Не смотря на то, что она абсолютно не была красивой, хотя, что такое красота, когда у каждого она своя, Люси была для меня самой притягательной женщиной на свете. Моим любимым занятием было, подобно извращенцу, смотреть вверх, на то, как она спускается вниз по лестнице. Я видел её, довольно, симпатичные, голые ноги, её не дорогое, но такое возбуждающее нижнее бельё, которое она к тому же не всегда одевала, её потрёпанные временем и образом жизни, рыхлые ягодицы. Сердце в груди замирало от переполнявшего меня желания, и я всякий раз чувствовал уже такой знакомый и приятный позыв в области паха. Я мечтал о ней! Я грезил ей, но как всегда молчал, бросая на неё лишь робкие взгляды и ограничиваясь одним лишь, - «Добрый день, тётя Люси». Но однажды я не выдержал. Наверное, потому что больше не мог сдерживаться или потому что огромное возбуждение моё чуть было, не свело меня с ума. Желая её, я не мог не знать её более или менее чёткого распорядка дня, а именно день, когда она спускается в подвальное помещение для стирки белья. Пятница. Я выждал момент, когда она спустится вниз, затем последовал за ней. Ещё на первом этаже коридора, я услышал её моложавый, игривый голосок, напевающий какую-то песню. Я уже видел её упругий зад и то, как колышется её платье под мощным потоком воздуха, исходящий от вентилятора. Сейчас она была, наверное, самым прекрасным и самым желанным существом на этой планете. Самим символом страсти и вожделения. И я, желавший её более всего на свете, на миг залюбовался ею. Моя страсть превратилась в некое философское рассуждение, словно я снова пытался найти оправдание своему бездействию, боясь снова быть отвергнутым, осмеянным и непонятым. Я вдруг понял, что боюсь её крика и, наверное, ещё больше я боялся её недоумевающего взгляда, который заставил бы мне осознать, насколько я ничтожен. Но произошло то, о чём я уже, наверное, и не мечтал вовсе. Она вдруг повернулась ко мне лицом, и в её взгляде я прочитал полное понимание моих сомнений и мыслей. Я понял, что она обо всём знает, и меня снова обуял разрушительный страх. Ещё мгновенье и я выбежал бы из этого пропитанного прохладой помещения, проклиная и тут же снова оправдывая себя. Но её глаза не позволили мне уйти. Медленной и, возможно именно в том момент, показавшейся мне столь соблазнительной походкой, она подошла ко мне. Её губы молчали, но её глаза говорили со мной, поддерживая и помогая мне расслабиться. Она подошла ко мне в плотную, прижавшись своей упругой, крупной грудью и страстно поцеловала меня. По всему моему телу пронеслась нервная дрожь, приятная и в то же время странная и мой опущенный сомнениями член, мгновенно вскочил. Я боялся коснуться её своим возбуждённым жезлом, всё ещё опасаясь выдать себя, быть осмеянным, ибо я не верил ей, как не верил, наверное, никому в этом мире. Но она, по-видимому, догадавшись о моих тайных страхах, пристально посмотрела на меня и, опустившись предо мной на колени, расстегнула ширинку. Она ласкала меня губами. По моему телу вновь пронеслась уже знакомая дрожь. Моё тело отдавалось ей, но мой разум не был ещё свободен. Мой собственный организм не принадлежал мне, поглощенный призраками собственных комплексов. Моё тело радовалось жизни, а мой мозг рыдал от непонятных, необоснованных мыслей, словно не желая позволить мне такое, ожидаемое мной расслабление. Я довольно грубо и сильно сжал её волосы в руках и непонятно для самого себя, услышал её страстный стон. Она поднялась с колен, и села на одну из стиральных машин, широко раздвинув ноги, завлекая меня туда, в её, сулящую удовольствие, глубину. Я выдержал мгновенье, любуясь ею, её стройными ногами в таких возбуждающих меня, чёрных чулках. Я подошёл к ней и нежно погладил её ноги, бёдра, талию и грудь. Потом страсть поборола во мне нежность, и я вошёл в неё. Мне вспомнились вдруг все мои дерзкие сны и мечты и я подгоняемый своим неудержимым возбуждением, начал мощно и грубо бить в неё. Она громко стонала, пытаясь зажать рот руками, но всё же очевидно не отдавая себе отчёт. Её лицо исказилось, глаза запали, а тело тряслось, словно в бешеной лихорадке. Она, что-то выкрикивала, но я не мог точно разобрать, что именно. Я быстро кончил и мы, обессиленные скатились по корпусу стиральной машины на белый плиточный пол. Она тяжело дышала, а я, почти сразу же придя в себя, залюбовался ею. Сейчас она казалась мне красивей, чем раньше. Сейчас моя фантазия делал её ещё прекрасней. Сейчас я даже любил её. Я не знал, что нужно говорить в таких случаях и как вести себя. Да и стоило ли мне вообще, что-либо говорить или делать? Но мои чувства переполняли меня, превращаясь в слова.

- Я люблю вас, - сказал я, погладив её черные, рассыпавшиеся по полу волосы.

Она недоумённо посмотрела на меня, и мне вдруг стало, как-то не по себе.

- О, мальчик, прибереги эти слова для более молодой и достойной, - усмехнулась она, вдруг придя в себя, и поправив собравшееся на талии платье, - поверь мне, ты ещё многим женщинам сможешь сказать это! Но мой тебе совет, никогда не делай этого, пока точно в этом не уверен! Так-то!

Она достала из кармана какой-то непонятного цвета лоскут и вытерла им промежность. После чего, достав из того же кармана, и закурив, пристально посмотрела на меня.

- А ты ничего, кобелёчек! – усмехнулась она, - прямо, как твой отец. И член длинный и трахаешься классно. Сверстницы, небось, сами трахаться приходят?

Она говорила всё это, а я молча уставился в пол. Мой разум одновременно жаждал её слов и ненавидел их. Мой взгляд умолял её замолчать. Мне вдруг стала странной природа моего желания этой женщины. Ни капли нежности в словах. Ни капли ласки, столь необходимой женщине, и, по моему мнению, неразделимой с ней! На мгновение мне даже стало жаль её. Я мысленно представил, с какими негодяями сводила её жизнь. Что сделало её такой? Отец?!

- Ну, что, кобелёнок! Ещё хочешь? – спросила она вдруг, столь же естественно, как будто в этом вопросе не было ничего особенного, - если да, то помоги мне дотащить вещи наверх. К тому же у меня дома удобней.

Я был шокирован. Мои глаза, смотревшие на неё, не выражали ничего, кроме какого-то немого вопроса, сожаления.

- Ну, что? Ты идёшь? – столь же спокойно переспросила она, - а то у меня опять течёт! Да, ладно тебе ломаться, я ведь не слепая! Я же вижу, как ты на меня смотришь! Пойдём, милый!

Противоречивые чувства переполняли меня и я, понимая, что не могу справиться с ними, выбежал вон из помещения. Я слышал её громкий заливной смех позади себя, который, казалось, преследовал меня, бежал за мной. На какое-то мгновение, я почувствовал, что способен сейчас убить её. Удавить и уничтожить! А ведь она, быть может, сказала мне всего лишь правду?! Я не знал, то ли смеяться, оттого что стал, наконец, мужчиной, благодаря женщине, которую так давно желал, то ли плакать, оттого что потерял что-то, подарил это что-то кому-то, кому это вовсе не было нужно. Не было нужно в том качестве, в котором я мог это предложить. О, я глупец, искал любовь, а думал, что ищу лишь секс! Хотя, возможно, и не любовь, а просто какую-то недостающую мне нежность. Мне было тяжело на душе, от её, не пощадивших меня слов. Я чувствовал себя виноватым, хотя отлично понимал, что здесь нет чьей-либо вины. Мне просто было не по себе. Наверное, я просто не умею расслабляться и радоваться жизни?! Радоваться тому, что просто оттрахал её. Просто оттрахал. Так просто…

Хотя мои переживания, скорее всего не шли ни в какое сравнение со страданиями других обитателей планеты Земля. Джордж Чимески попал в тюрьму за сексуальные домогательства на работе; Ричард Доннер мучался недержанием; трубач-самоучка Альберто Миральди выбросился из окна второго этажа и на горе соседей остался жив, а Сара Гольденштадт была с ног до головы обрызгана проезжавшим автобусом с довольными и жизнерадостными японскими туристами. Одним словом мир куда-то катился, независимо от того поспевали мы за ним или нет! И нашего мнения по этому поводу никто не спрашивал!

Пит

Любопытство по поводу причины успеха Пита у женщин, съедало меня настолько, что я уже не мог сдерживаться. Он был на два года старше меня и жил один. Его родители то ли погибли, то ли бросили его в один прекрасный момент, то ли он бросил их. Я знаю лишь, что эта тема никогда и никем не поднималась, ее, словно не было вовсе. Мы иногда тусовались вместе с Питом. Он был весёлым парнем, отшучивавшимся на любые вопросы относительно его личной жизнь и его жизни вообще. Эдакий человек-загадка. Но он явно симпатизировал мне и всячески выделял в тусовках, поэтому, когда в его квартире раздался звонок и он, открыв дверь, увидел на пороге меня, то не был удивлён этому. Его скорее смутило выражение моего лица. Он был одет в домашний халат, семейные трусы и какие-то огромные, мягкие тапочки.

- Здорово, дружище! Что-нибудь случилось? – сказал он, довольно приветливо, но при этом как-то озираясь назад вглубь своей квартиры.

Я сразу же догадался, что у него гость или точнее гостья, поэтому сказал:

- Вижу, что я не во время. Прости, Пит.

После чего развернулся и пошёл.

- Джон! – окрикнул он меня, но я продолжал идти.

Моя зависть в этот момент превратилась в некое депрессивное чувство, которое могло в любой момент вылиться в порыв страшной, разрушительной агрессии. Оно было сравнимо с отчаянием оттого, что он, этот парень, будто бы украл у меня нечто, принадлежащее мне по праву. Как будто он трахал мою девушку, там, в глубине своей квартиры. Как будто он, не ведая того, что творит, убил во мне частичку собственного достоинства. Все эти мысли перемешались в моей голове и тем самым не могли вылиться, ни в какое иное действие, как просто уйти, хотя признаться в этот момент я был готов убить его или её или себя самого, я точно не знал кого, и потому, на всякий случай, предпочёл уйти. Хотя, впрочем, я мог с полной уверенностью сказать, что, конечно же, не решусь на убийство, ведь никто не виноват в произошедшем. Лишь я пришедший не во время.

Я чуть было не плакал от огорчения, когда он вдруг догнал меня.

- Джон! – произнёс он раздосадовано, - ну, друган, я же вижу, что что-то стряслось! Ну, хочешь, я выгоню её, и мы поговорим! Бабы – это для меня не столь важно, ты же знаешь, чувак!

Не помню, что произошло дальше, но я почему-то сидел в кресле у него в гостиной. Я слышал, как он грубо прогоняет её, а она молчаливо повинуется ему. Он вдруг снова рядом со мной, сидит в кресле и улыбается.

Ну, что? – участливо спрашивает он, - у тебя проблемы? Деньги нужны или ещё что? Я дам. Девчонка какая-нибудь от тебя залетела или что? Или не знаешь, кого из двух баб выбрать? Что стряслось?

Я просто сидел, тупо уставившись на него. Меня с одной стороны радовало, с другой стороны смешило его желание помочь мне. Здесь рядом с ним мне становилось ещё хуже, потому что он даже не понимал меня, он даже не мог предположить, что у меня возникли проблемы не с количеством или качеством женщин, а с самим их отсутствием в моей жизни! Мне вдруг захотелось исчезнуть из этой душившей меня комнаты, где каждый предмет смотрел на меня, как на полного идиота, недоумевая от непонимания. Я помню только, что оказался на улице, идущий в неизвестном направлении. В моей памяти зафиксировались какие-то несвязные фразы типа: «Прости, Пит, у меня всё ОК.» и «Зря ты её выгнал, у меня просто плохое настроение и всё!».

Мне 18 лет и я впервые отвергнут девушкой, которую люблю. Какую нежность способен предложить человек, никогда не видевший её или знавший её лишь урывками, мятыми, но глубоко осевшими в больном сознании? Всю нежность мира или же напротив никакой нежности вовсе?! Мир кажется чем-то нереальным, потому что ты не живёшь им, ты лишь питаешься его обломками, собирая их трясущимися руками, желая выделить из них единственное необходимое, то, чего в них, возможно, вовсе и нет! Витания в своих, непонятного цвета и содержания, облаках, которые необходимы тебе, чтобы не умереть, живя хотя бы ими одними. Невнятные мечтания, потому что все они непозволительная роскошь, ибо живёшь сегодняшними чувствами, стараясь уберечь свою и без того искалеченную душу от новых страданий. О, Мелисса! Если бы я знал, как мне правильно вести себя с тобой?! Что говорить, что делать?! Всё это бесконечная тайна для меня. Может ли тело, столь страстно желающее тебя, причинить тебе обиду?! Может ли разум, любящий и обоготворяющий, расстроить тебя?! Может ли душа, познавшая боль и разочарованье, заставить перенести подобное?! Я робок и, возможно, потому не любим. Я не решителен и потому легко отвергаем, ведь я сам ещё не знаю, чего хочу, а чего нет! Я знаю это ровно настолько, насколько я этого и не знаю! Я словно говно в проруби, мотаюсь из стороны в сторону, иду посередине дороги, вместо того, чтобы выбрать себе сторону, по которой идти, определиться! Быть может, я вовсе и не был отвергнут ею, но моя робость и страх быть таковым, ответили мне за неё, и я снова нашел себе оправдание, убивающее и одновременно успокаивающее меня.

Не знаю почему, но мои ноги снова привели меня к Питу. Мы снова сидели в его гостиной.

- Понимаешь, Джон, - начал он, после того, как я в сжатом стеснением виде, изложил ему суть своей проблемы, - мне кажется, ты ставишь не на тех баб. И я отлично понимаю тебя! Мне, как и тебе нравятся ноги от ушей, задницы в коротких юбках, огромные, измалёванные глаза, пухлые, рабочие губы, высокие каблуки, блядские, похотливые голоса. Но всё перечисленное не для тебя, Джон! Пойми это!

Я глубоко вздохнул.

- Но, не к сожалению, а быть может к счастью, Джонни, - продолжил он, - Ты интересный собеседник, ты совершенно не глуп, довольно симпатичен, но не для них, понимаешь? Их гораздо больше увлекают тупые анекдоты, лазанье у них под юбкой, безвкусные кофточки, дебильные, широкоплечие парни, желательно с деньгами и машиной, способные по поводу или без оного дать любому в своём радиусе по мозгам. Это восхищает их! А что можешь предложить им ты? Да, какие-нибудь пять минут, они способны выслушивать твои впечатления о прочитанной книге, но после, их, как по часикам, начинает тошнить. Тошнить оттого, что их мозг не способен справиться со столь сложной информацией. Нет, твоя женщина не такая! Она не носит высокие каблуки, красится умеренно или не красится вовсе, одевается строго, но при этом стильно, вместо блядских завитушек на голове, она носит простую, банальную заколку! В её гардеробе ты не найдёшь слишком коротких мини юбок, чрезмерно откровенных топиков и кофточек. На её книжной полке, вряд ли будет лежать бульварная пресса, это, скорее всего, будут классические произведения, исчитанные ею вдоль и поперёк. Её характер сложен. Она чертовски принципиальна, очень образована, безгранично феминистически настроена, непомерно горда, но при всём этом робка и не всегда уверена в себе, даже тогда, когда весь её настрой и облик будет уверять тебя в обратном. Она способна настоящий поступок, как маниакальный, так и героический, что в принципе почти всегда одно и тоже. Но самое главное, она способна по достоинству оценить тебя, твои мысли и слова, потому что превыше всего ценит в мужчине его величество интеллект. Вот портрет твоей женщины. Такая женщина настоящий трофей! Она недоступна для очень многих. Называется – фиг раскрутишь!

- Зачем мне такая заучка! – обиделся я, - с которой придётся всё время держаться на высоте. Мне хочется такую бабу, как у тебя! Оттрахал, когда захотел и до свидания!

- Ну, браток, извини! – развёл он руками, - для таких баб у тебя слишком большой головной мозг и умные глаза!

- Вот чёрт! – выругался я.

- Дурак ты, Джон! – покачал головой Пит, - ничего ты не понимаешь в этой жизни! Ни в бабах, ни в себе самом!

- Ну, ведь ты тоже не дебил! – возразил я ему, - не широкоплечий, не дерущийся?! И к тому же у тебя, ведь нет машины?

- Я самец, - спокойно ответил он, - бабы это за версту чувствуют. От меня так и разит мускусом. А от тебя пахнет книжной пылью. Я никогда не стану тобой, а вот у тебя есть шанс стать мной! Вот в этом и разница. Только не надо использовать этот шанс, не советую, рискуешь запутаться в себе. У тебя твоя сила, у меня моя! Поверь мне, это я должен тебе завидовать. Твои бабы настолько искусны в постели, что моим тёлкам и не снилось. Я сам не пробовал, но знающие люди говорят.

Мне почему-то вдруг вспомнился секс с тётей Люси.

- Когда ты умён, - продолжал Пит, - ты можешь быть кем угодно, а когда глуп, то у тебя есть твоя чёткая и ограниченная роль. Рамки, с которыми ты вынужден мириться. Опуститься, гораздо более легко, чем подняться. А ты сейчас почти на самом верху, надо только вытряхнуть кашу из головы и стать, наконец, самим собой. Запомни это! Стань самим собой!

Этот разговор долго ещё не покидал мои мысли. Я был согласен, почти со всем, что сказал мне Пит, но рвение к «доступным» бабам, казалось мне столь сладким, что я с трудом сдерживал свои бушующие эмоции. В конце концов трусливый разум одержал верх над моими похотливыми инстинктами и я пустил свою личную жизнь на самотёк. Я не верил в чувства женщины, которая соблазнена мною, потому что это я жаждал быть с ней, но не она. Я ждал, пока женщина, по-настоящему полюбившая меня, сама выйдет из тени на тусклый свет моих печальных глаз.

Я был одинок, поэтому у меня была масса времени для того, чтобы придаваться воспоминаниям и размышлениям. Я много думал о судьбах людей, которые я, возможно по скромности собственного опыта, ассоциировал с судьбой моих родителей. Я видел в ней много боли и страданий, заставлявших меня переживать, но всё же, подобно извращенцу, я вновь и вновь погружался в эту интересующую меня тему. Я не считал, что трачу зря своё время, ведь если заняться подсчётами, то за всю нашу жизнь, мы, наверное, около месяца, теряем время, дожидаясь, пока, например, вскипит чайник. И я уже не говорю об общественном транспорте, который, опаздывая, отнимает у нас драгоценные минуты жизни.

Я много думал над отношениями родителей, над моим отношением к ним. В моей матери я видел красивую, сексуальную женщину, но, совершенно, убитую ударами жизни, она словно и не жила уже, отдавшись потоку, который плавно нёс её к старости. Я видел, что, не смотря на гулянки и пьянство отца, она всё же искренне нежно и трепетно любит его. О, как она заботилась о нём, выхаживая после очередного запоя. И в те редкие минуты, когда он был нежен с ней, она словно расцветала. Она преображалась. Она была счастлива. Я снова видел огонь в её, на глазах молодевших, глазах. Иногда мне казалось, что именно благодаря этим коротким минутам, она вообще жила до сих пор, возможно, утешая себя надеждой о переменах, или быть может, просто ожидая их, как некое, незаслуженное ею, счастье. Я много думал об этом и в моей больной голове начал зарождаться план, моя теория борьбы с собственными переживаниями, которые всё больше и больше поглощали меня, едва позволяя дышать. Я снова и снова придумывал всё новые и новые идеи освобождения себя самого от комплексов и страхов. Я пробовал их ежедневно на совершенно случайных людях, но мир словно любил меня таким, каким я был, постоянно обламывая и погружая меня в глубочайшую депрессию, из которой я, жаждущий жить, всё же умудрялся выкарабкиваться для того, чтобы снова погрузиться в эту бездну бесконечных раздумий и расчётов, которые не приводили меня ни к чему. Вскоре, я даже перестал замечать, что уже не способен жить без мыслей о моём плане. Я превратился в борца, навеки заточённого в стенах своего маленького мира, изнурительно качающего мускулы для того, чтобы, однажды, разрушив стены, вырваться на свет Божий. Иногда по ночам мне снилось, что стена между мною и остальным миром рушится, и я выхожу на свет, тогда я просыпался в бодром настроении и снова собирался с мыслями. Моя жизнь превратилась в игру. В один большой ребус, над которым я неустанно бился. Я словно загнал себя глубоко внутрь себя самого и наблюдал за своим поведением, выражением лица, реакцией, желая исправить её, оптимизировать для того, чтобы я нормально реагировал на этот мир, а он на меня. Я занимался самолечением, самоанализом. Я редактировал своё тело и душу. Тогда уже, я возненавидел мир вокруг себя, наивно полагая, что влюблён в него всем своим существом.

Так продолжалось несколько лет, и однажды я с горечью заметил, что те люди, которые, не ведая того, окружали меня, перестали быть для меня значимыми. Вещи, которые некогда были свойственны мне, интересовали меня, стали мне чуждыми и незнакомыми. Я перестал бороться за некогда столь необходимое мне внимание людей. И я понял, что снова вернулся к самому фундаменту дома, который, как я считал, уже возведён. Хотя, возможно, это была моя победа над собой. Но, что она принесла мне? Одиночество?! То с чего я начал и было одиночеством. Или не было? Но однажды я вдруг почувствовал некую доселе неведомую мне силу, которая исходила изнутри меня. Я говорил себе, что способен прожить в одиночестве. Я гордился этим и плакал. Я снова чувствовал себя маленьким мальчиком, сидящим в углу кухни и наблюдавшим за тем, как отец избивает мать, не имея смелости вмешаться и помочь. Я снова был тем самым мальчиком, жизнь которого была отделена от жизни остального мира, потому что я боялся соединить их. Я боялся ответственности, я боялся трудностей, я боялся проявить себя, опасаясь быть осмеянным, поруганным и оскорблённым. Я боялся этого, потому что превыше всего на свете любил себя самого и страшился создать ситуацию, которая могла бы мне навредить. Но сейчас я чувствовал нечто новое внутри себя. Некое холодное спокойствие, которое не позволяло мне волноваться, не допускало, чтобы я нервничал, не давало мне снова уходить от трудностей, а напротив заставляло бороться с ними. Те люди, которых я некогда опасался, не вызывали во мне более ничего, кроме скептической усмешки. Женщины перестали быть чем-то недосягаемым, они стали обыкновенными людьми, которые не страшили меня более. Я подчинил себе мир, хотя, наверное, он ничего об этом и не подозревал. Я был его серым кардиналом, который подобно сильным мира сего диктовал свои условия всевнемлющей толпе, которая даже не догадывалась о том, что ещё недавно, я стоял на коленях подобно многим из них. Но на моей, метавшейся из стороны в сторону душе лежала тень, преследующая меня с самого моего детства и снова и снова вгоняющая меня в депрессию, словно не желая позволить мне измениться и адаптироваться к этому миру, словно не желая дать мне жить. И я ещё не победил, пока она существует… Но, пожалуй, стоит обо всём по подробней.

Я любил ездить в метро, то, погружаясь в собственные мысли то, наблюдая за людьми, за их отношениями или же, наоборот, за их отсутствием. Я не раз видел, как что-то тёплое, страстное и новое зарождалось или наоборот рушилось внутри этого маленького вагончика, мчащегося на всей скорости, где-то в недрах земли. Чьи-то полные нежной любви и трепетной ласки взгляды или же напротив, лица, выражавшие злобу и ненависть. Вскоре я научился отличать настроение людей, которые сидели, стояли, одним словом ехали вместе со мной, их волнения или напротив, их радости. Ещё несколько десятков метров надо мной, на поверхности земли, летела жизнь, летела бешеным темпом, казалось, сметая всё на своём пути, серая, невзрачная и бессердечная. Здесь же, в метро, где-то между остановками, она словно замирала, останавливалась, но продолжалась, обретя некоторую, пусть призрачную и неразборчивую, но всё же красочность и порой даже определённость и законченность. Здесь, где, как кажется, нет места иным чувствам кроме желания куда-то успеть и скорее снова наверх, на землю, где, с первого взгляда может показаться, нет времени на любовь или ненависть, я нашёл всё это. Среди толпы спешащих людей, всегда найдётся неравнодушная парочка, не всегда объединённая любовью, но всё же их чувства переполняют их. Здесь, где два пристальных и страстных взгляда встречаются, только для того, чтобы снова расстаться и навсегда забыть друг друга, так и не узнав, здесь, в таких местах зарождается новое начало или же напротив кладётся новый конец. Оно в этом парне, который, возможно невольно, а может быть, просто забывшись, от некого переполняющего его приятного чувства, улыбается, устремив свой взгляд в понятном одному ему направлении. Оно в этой девушке, которая не может скрыть своих слёз, обиженная или оскорблённая, быть может, по причине, а быть может и без оной. Оно в этом малыше, который боязливо, но трепетно прижимается к ноге своей матери, держась за неё, боясь упасть. Оно в том пожилом мужчине, который с серьёзным видом читая газету, что-то бормочет себе под нос. Оно в молоденькой парочке, которая, забыв обо всех, целуется, лаская друг друга. Оно во взрослой семейной паре, которая громко из-за чего-то ругается. Оно во взглядах двух молодых людей, незнакомых друг другу, но явно желающих познакомиться. Оно в сумасшедшем взгляде пацана, который щиплет хорошенькую незнакомку, по воле переполненного вагона, прижатую к нему. Оно и во мне, наблюдающем за всем этим, иногда с улыбкой, а иногда с переживанием, но никогда с равнодушием. И что говорить, любовь, как и ненависть, живёт на каждом нашем шагу, даже на самой грязной помойке мира, есть нечто прекрасное, что заслуживает выжить среди всеобщего презрения и отвращения. Ведь помойка, это всего лишь символ загрязнённости, символ сборища отбросов. Но сколько гадости в жизни, может сделать, например, банка из-под «пепси»? И идёт ли зло, причинённое ею, хоть в какое-то сравнение с поступками нашего, ежедневно, убивающего друг друга социума, который, по-моему, и является настоящим мусором Земли. Мы залезли в недра земли для того, чтобы сделать свою жизнь удобной посредствам её богатств и впоследствии засрать их и выбросить на помойку, назвав ненужным хламом. Поковыряйте пальцем у себя в заднице, а потом отрубите его и выбросьте на помойку, как нечто ненужное, и вы, наконец, услышите плач Земли. Но впрочем, наверное, всё, что я сейчас говорю – ерунда. Да и к чему удивляться тому, что мы совершаем ошибки, что нас укачивает, тому, что мы страдаем от мигрени, несварения желудка и других не менее неприятных вещей, ведь Земля, на которой мы живём, кружится. Давайте даже геморрой спишем на это!

Когда ты болен, когда ты замкнут внутри себя, ты можешь лишь мечтать о сцене, о карьере великого актёра, о полном зале аплодирующих зрителей, ибо ты не рождён для всего этого. С самого твоего рождения ты словно обречён на зависть, жалкую и всепоглощающую, которая будет грызть тебя изнутри, заставляя выдумывать всё новые и с каждым разом всё более извращённые причины, якобы оправдывающие твоею беспомощность, лень и застенчивость. Ты напоминаешь человека, который постоянно ищет себе оправдания, как импотент, ежедневно пытающийся списать свою несостоятельность на некий стресс, полученный на работе или ещё где-нибудь, вместо того, чтобы бороться со своей болезнью. Боящийся боли, да испытает её! Боящийся драки, да исцелится через неё! Боящийся, да взглянет в лицо кошмара! Лучшее лекарство от стресса, постепенное к нему привыкание, когда он уже становится нормой или привычкой, пусть вредной, но родной и потому незаметной…

Мне 21 год и я еду в метро. Передо мной сидят двое парней, примерно, моего возраста. Им явно нечем заняться. Они громко и смачно «прославляют» Соединённые штаты Америки. Кроме нас с ними в вагоне никого нет. Они не пристают ко мне, но я не знаю, хорошо ли это в моей ситуации. Я смотрю в глаза одного из них, более крикливого. Я не строю ему гримасы, я просто смотрю, смеясь, когда его слова смешат меня, хмурясь, когда я с ними не согласен, потому что хочу этого. Он вдруг замечает мой взгляд и задаёт мне грубый вопрос, почему я смотрю на него. Я боюсь его, мой глаз дергается, моё тело изнутри наполняется чем-то тёплым, предвкушая недоброе, но я переборов свой страх, отвечаю ему в том же духе. Он оскорбляет меня, и я оскорбляю его в ответ. Он явно удивлён моему хамству, но их двое, поэтому он смелее меня. Он подходит ко мне и толкает меня в плечо. В его взгляде ясно читается желание подавить меня, запугать, унизить и уничтожить, но я не позволяю ему сделать этого и толкаю его в ответ. Он ударяет меня, и я ударяю его. Его друг спешит ему на помощь, и вдвоём они избивают меня. Они бьют меня жестоко и бессердечно. Они бьют меня так, как будто я сделал нечто ужасное, например, убил их братьев и сестёр или родителей, изувечив их окровавленные тела, и надругавшись над ними. Мне очень больно и я падаю на пол. Но и это не останавливает их и я, обессилив от боли, теряю сознание. Я просыпаюсь в больнице. Передо мной стоит медсестра, она интересуется моим самочувствием и сообщает, что у меня обнаружено сотрясение мозга, перелом четырёх рёбер и повреждение коленного сустава. У меня кружится голова и мне больно дышать, но я всё же выдавливаю некое подобие улыбки из своих рассечённых обидчиками губ. Я чувствую, как маленькая часть моего страха, с воплями досады покидает моё тело, вылетая через окно. Ярко светит жаркое солнце, но воздух ещё наполнен весенней прохладой. Моё тело терзается в муках, а душа празднует свой маленький, но всё же праздник.

Я снова в метро. У меня в руках какая-то книга, но она совершенно не интересует меня. Моё внимание всецело поглощает парочка средних лет. Симпатичные люди с проблемами. Она пышногрудая, короткостриженная брюнетка, с нарочито надменным взглядом, накинутым на добрые и искренние, голубые глаза. Он среднего роста, густоволосый блондин, вынужденно спрятавший свои, ещё горящие страстным огнём, глаза, за заметно старящими его большими очками. Они вроде бы и не вместе вовсе. Они просто стоят рядом, совершенно, не замечая друг друга. Мне жаль их. Ещё одна полуразрушенная семья. Семья, которая только жрёт вместе и смотрит долбанный телек. Ни капли интереса друг к другу, лишь одна большая и потому уже незаметная привычка, не вызывающая никакого интереса. О, это страшное слово – привычка! И у них нет ничего общего, кроме кольца на безымянном пальце. У каждого свои интересы, друзья, амбиции, хобби. Не знаю почему, но, смотря на них, мне очень захотелось помочь им, но я не знал как. Я вдруг почувствовал, как моё тело сотрясается в нервных судорогах. Внезапно мне стало не по себе, словно кто-то наблюдал за мной в тот момент, когда я хотел побыть в полном одиночестве. Этот чёртов псих внутри меня, снова пытался руководить мной. Тогда я, не осознавая того, что делаю, встал и подошёл к ним. Мне было больно, поэтому я начал громко, почти крича, и прямо, почти нецензурной бранью, говорить с ними.

- Как твоё имя? – обратился я, несвойственно для себя на «ты», к совершенно изумлённому мужчине.

Он был ошарашен внезапностью произошедшего, поэтому, возможно, неожиданно, даже для самого себя, ответил:

- Майкл.

- Отлично! Как зовут твою прекрасную спутницу, Майкл?

- Джина, - трусовато ответил он.

- Громче! Я почти не слышу тебя, Майкл!

- Джина.

- Какого хрена ты заперся в своей комнате и бросил борьбу, когда бой ещё не окончен? Я всё ещё не слышу тебя, Майкл?! – продолжал я.

- Джина! – изумившись, казалось, собственной наглости, выкрикнул Майкл.

В моём голосе звучит сила, ибо я силён.

- Какого хрена, ты ослеп, Майкл?! – не унимался я.

- Я не совсем… - заблеял он.

- Какого хрена ты уставился в этот долбаный журнал, Майкл, когда твоя красавица жена здесь, рядом с тобой и жаждет твоего пристального внимания?

По лицу мужчины я понял, что он совершенно потерял контроль за ситуацией, поэтому я переключился на его жену.

- Сколько лет твоему спутнику, Джина?

Женщина, растерявшись, попеременно смотрела то на меня, то на него.

- Я не слышу тебя, Джина?! Ответь мне, почему ты сдалась, когда жизнь ещё не окончена? Ответь мне, сколько лет твоему мужу?

- Сорок два, - еле слышно произнесла она.

Мои вопли уже давно привлекли пристальное внимание остальных пассажиров. Но энергетика, исходящая от меня, не позволила никому из них сдвинуться с места, чтобы вмешаться. Все просто безмолвно наблюдали за происходящим, казалось, боясь дышать.

- Я не слышу тебя, Джина! Сколько лет твоему Майклу? – продолжал я.

- Сорок два! – почти крикнула она.

Их голоса в момент внезапного, возбуждённого крика, звучали столь сексуально, что я чуть было не улыбнулся. Я видел, что от его глаз не укрылось то, как эротично вздымается её упругая грудь, когда она возбуждённо дышит. Как он боится за неё и одновременно желает её, видя, как прекрасны её, испуганные глаза и губы. Я видел, как она вцепляется в его руку своей, словно она, последняя её надежда. Я видел, как кротко и умоляюще, она смотрит на него, желая, чтобы он покончил со всей этой, неприятной для неё, ситуацией. И Господь свидетель, я дал бы ему изувечить меня в драке, если бы это спасло их чувства.

- Вы, что издеваетесь надо мною или мне это просто кажется? – спросил я, несколько успокоившись, - Вы посмотрите друг на друга? От вас же так и разит любовью! Так, что же вы стоите тогда? Что же вы стоите и сонливо смотрите каждый в свою сторону? Посмотри, Майкл, - произнёс я, на сей раз, спокойно и умиротворённо улыбаясь: - посмотри, Майкл, как она прекрасна! Как она прекрасна, твоя Джина!

Я видел, как он посмотрел на неё. И в его взгляде я прочёл нечто новое, чего не видел раньше. Он любовался ей.

- Посмотри, Джина, - сказал я, немного настаивая, но, продолжая улыбаться: - посмотри на своего Майкла! Боже мой, вы же счастливы, потому что имеете друг друга! Поймите это и оцените! Посмотри, как он смотрит на тебя, Джина, и прочти любовь в его глазах! Поверь, она там есть! Вы, счастливы, потому что нашли друг друга в этом воюющем мире! Вы вместе живые и здоровые, вот счастье ваше! Любите друг друга, цените, потому что красивы и молоды! Любите до вашего самого последнего дня!

В моём голосе было столько боли и искренности, что мои слова задели даже меня самого, но я понимал, что, возможно, мой душевный порыв был бесполезен. Что, быть может, я выглядел глупо, но я не мог поступить по-другому, потому что мой разум требовал от меня вмешаться! Он требовал от меня безрассудства. Тогда я повернулся к ним спиной и снова вернулся на своё место. Я боялся посмотреть на них, потому что снова, как всегда, я боялся осуждения и непонимания. Но, всё же решившись на это, я к своему изумлению увидел, что оба они не смотрят на меня. Они смотрят друг на друга и улыбаются, будто снова обретя нечто потерянное и утраченное. Они были прекрасны, и я улыбнулся сквозь слёзы! И изнутри моей души рвался вопль: «Любите друг друга! Любите всегда, потому что это счастье!». Сидящая рядом со мной старушка, вдруг похлопала меня по ладони. Я посмотрел на неё.

- Ты всё правильно сказал, - сказала она, одобрительно и, одновременно, поучительно кивая, - любовь есть! И она счастье!

И я вдруг заметил, что что-то изменилось в самой атмосфере этого пыльного и душного вагона, как будто взошло солнце, здесь, глубоко под землёй, куда даже самые пронырливые из детей небесного светила не способны были проникнуть, внезапно засветил яркий, словно божественный свет. Возможно, он лишь причудился мне, но всё же эта короткая иллюзия, этот мгновенный обман зрения, был столь прекрасен и явен, что, хоть на секунду, заставил меня поверить в свою истинность.

Я вышел на следующей остановке и быстрым уверенным шагом направился к эскалатору, когда меня вдруг остановил молодой человек, схватив за рукав рубашки. Я обернулся. На вид ему не было ещё и двадцати.

- Простите, - неуверенно начал он, - вы там кино, что ли скрытой камерой снимали?

- С чего ты взял? – удивлённо спросил я.

- Ну, вы там говорили про все эти вещи. Про любовь и всё такое. Это же выдумка?! Любви, ведь нет? – неуверенно спросил он, уставившись на меня, - Или есть?!

Я осмотрел его с ног до головы. Серый, слегка поношенный и местами измятый, костюм. Карие, водянистые, совсем ещё юные глаза, смотрели на меня так, будто я был самим Папой Римским или каким-нибудь авторитетным мудрецом и философом. Заметно приоткрытый рот с явно выдававшимися вперёд верхними резцами. Отроческий пушок на подбородке. Откуда он мог знать о любви? Как он мог судить? Хотя таких, как он женщины не жалуют своим вниманием. Разочарованность? Нет, скорее просто скоропалительный вывод о первых неудачных отношениях. Или всё же разочарованность? На столько? Или что-то ещё?

- Ты, ещё слишком молод, чтобы судить! – твёрдо произнёс я, - Не спеши! Потерпи и она сама придёт к тебе! Она сама тебя найдёт!

Сказав это, я продолжил идти туда куда шёл. Я понимал, что только что произнёс слова, в которые сам никогда не верил. Или всё же верил?

Я не знал, что произошло, но однажды мой телефон зазвонил и приятный женский голосок, произнёс:

- Добрый день! Я могу поговорить с мистером Лоули?

- Да, это я. А кто это?

- Я секретарь мистера Ван Хорна!

- Кого? – спросил я.

- Мистера Ван Хорна. Хотя простите, он просил называть себя в разговоре с вами Майклом. Он сказал, что вы поймёте.

Тут меня осенило. Майкл, тот самый, что был в метро.

- Ах, Майкл! Ну, да! А, что хочет от меня мистер, как вы сказали его фамилия?

- Ван Хорн! Майкл Ван Хорн, - с некоторой долей гордости произнесла секретарша, - Он просил меня договориться с вами о встрече на любое удобное для вас время и место! Сам же он предлагает вам на рассмотрение ближайший понедельник в десять часов утра, в его рабочем кабинете.

- А, где работает, мистер Ван Хорн? – полюбопытствовал я.

- Мистер Ван Хорн, является президентом фирмы «Эклипс».

- Боже, - чуть было не воскликнул я, - это же крутая фирма! А в слух сказал:

- Так вы говорите ближайший понедельник? Десять часов утра? В кабинете мистера Ван Хорна?

- Да!

- А зачем я понадобился мистеру Ван Хорну? – недоверчиво спросил я.

- Это вы узнаете от него лично!

- Ла-адно, - протянул я, - я приеду в понедельник в десять часов.

- Отлично, - сказала секретарша, - куда за вами прислать лимузин?

- Лимузин?! – подумал я, - ущипните меня, ребята!

- П-пожалуй, - промямлил я.

- Назовите, пожалуйста, адрес? – переспросила девушка.

- Я буду ждать на перекрёстке Митчелл стрит и Роуди авеню в девять тридцать.

- Девять тридцать, - продиктовала сама себе секретарша, - отлично, мистер Лоули! Приятного вам дня!

- Спасибо, - ответил я, ещё не совсем пришедший в себя.

Богатей Майкл Ван Хорн в метро? Хм, откуда он узнал моё имя? Откуда он узнал мой телефон? Неужели даже меня, одинокого и замкнутого человека, так просто найти? И чего ему от меня надо? Все эти вопросы пронеслись через мою и без того обременённую голову. Но я понимал, что если бы он желал мне зла то, давно бы совершил его, имея мои координаты. Поэтому, когда наступило утро понедельника, я сел в ослепительно белый лимузин, который привёз меня к высотному, офисному зданию фирмы «Эклипс». Когда я вышел из машины, на меня буквально накинулась женщина лет тридцати восьми, одетая во всё серое. Очевидно, помощница мистера Ван Хорна.

- Мистер Лоули?! – то ли поинтересовалась, то ли утверждала она, - скорее! Мистер Ван Хорн уже ждёт вас! – скомандовала она, когда я утвердительно кивнул, и вцепившись своими стальными пальцами в мою руку, потащила за собой к лифту через огромный холл. Лишь тогда, когда мы, наконец, оказались в лифте, я сумел разглядеть её внешность. Длинные обесцвеченные волосы, были аккуратно прибраны в красивую, никогда не выходящую из моды причёску. Серый льняной пиджак, такая же юбка, чёрные туфли на шпильке. Она не была ни красивой, ни страшной, только какой-то бесконечно холодной, судя по, неподвижным синим глазам. Мне почему-то представилось, как она, внезапно, превращается в нежную и чуткую женщину при появлении начальника. Улыбочки, красивые слова, уместный смех. Одним словом, карьеристка. Я улыбнулся. По непонятной причине, мне вдруг захотелось получше разглядеть достоинства и недостатки её, тщательно скрываемой под этим офисным костюмом, фигуры. Я стоял рядом с ней, поэтому мне пришлось немного податься назад, чтобы разглядеть её зад. Ух, ярко выраженная попка, очевидно явная, но усиленно скрываемая талия, тонкая нежная щейка, изящные плечики. А, она ничего, - подумал я. Тут лифт достиг желаемого этажа.

- Следуйте, пожалуйста, за мной, мистер Лоули! – холодно произнесла она.

Когда мы оказались в коридоре. Волнение вдруг охватило меня, и снова вспомнил о том, что скоро окажусь с глазу на глаз с Майклом и совершенно не имею представления о том, что он от меня хочет. Мы повернули направо и оказались в просторной приёмной, где за большим столом восседала секретарша. Она с любопытством оглядела меня. Наверное, она связывалась со мной по телефону, - подумал я.

Миновав приёмную, мы сказались в кабинете Майкла. Это было большое, расставленное в стиле «хай тек», помещение, которое, казалось, даже пахла красотой и дороговизной. В середине комнаты стоял огромный стол, за которым сидел президент фирмы «Эклипс». Я с трудом узнал в нём того робкого человека, которого видел недавно в метро. Он был одет в очень хорошо сидящий на нём тёмно серый костюм, его волосы были аккуратно зачёсаны назад, а глаза горели адским огнём предвкушения. Когда я вошёл, то он почти сразу же вскочил на ноги, и дружелюбно улыбаясь, бросился ко мне.

- Доброе утро, Джон! – воскликнул он, - спасибо, Кэтрин, ты свободна!

- Доброе утро, сэр, - почему-то робко ответил я.

- С этого момента просто Майкл! – поправил он, - я настаиваю! Да и потом, ты уже называл меня так!

Он подмигнул мне, и мне почему-то стало стыдно за свой недавний поступок.

- Простите, сэр, - еле слышно произнёс я, - если бы я знал кто вы, я бы никогда…

- Вот, именно! – перебил он меня, - если бы ты знал кто я, то никогда бы не подошёл ко мне. Это судьба, я имею в виду то, что мы с тобой встретились! Поэтому впредь только Майкл, идёт?!

- Идёт, сэр! То есть, Майкл.

- Отлично! Садись, - и он указал мне на два больших, обшитых чёрной кожей, кресла в углу.

Мы оба опустились в них, после чего, выдержав небольшую паузу и скрестив пальцы у подбородка, он начал:

- Я знаю, Джон, что у тебя накопились ко мне некоторые вопросы. И для того, чтобы атмосфера была совсем доверительной, я готов на них ответить. Задавай.

- Ну, во-первых, как вы - президент крупной фирмы и, безусловно, состоятельный человек, оказались в метро?

Он улыбнулся, потом сделался серьёзным.

- Странно, не правда ли? Прямо, как в арабских сказках?! Дело в том, что я и моя жена очень любим друг друга. Но любовь и страсть – это далеко не одно и тоже. Любовь – это больше желание заботиться, а страсть, хм, страсть, это нечто совсем другое. Это первобытное и всепоглощающее, бешенное чувство внутри тебя, которое, к сожалению, со временем гаснет.

Я не мог уловить связь, но продолжал молча слушать. Он сделал небольшую паузу для глубокого вдоха, после чего, продолжил:

- Проблем в плане физического здоровья у нас нет. С этим всё в порядке. Но мы перестали хотеть друг друга. Мы перепробовали все способы. Мы обращались ко всем известным специалистам, но все их советы были тщетны. И вот мы встречаем тебя.

Он на минуту замолчал и потёр подбородок. Затем, словно сосредоточившись, прищурился и продолжил:

- Знаешь, я по натуре человек смелый, решительный, только будучи таким, можно построить подобную империю, - сказал он, осматриваясь по сторонам, - но в той ситуации, когда ты подошёл к нам, я, возможно, впервые в своей жизни, испугался. Я испугался за жизнь моей Джины, за свою жизнь. Я владею восточными единоборствами, поэтому легко мог обезопасить себя и жену, но… почему-то растерялся. И тогда я, возможно, впервые, почувствовал, как Джина дорога мне, как я боюсь потерять её. Знаешь, когда теряешь что-либо или находишься на грани этого, лишь тогда ты вдруг начинаешь ценить это, любоваться этим. Любоваться с новой силой. Но когда я снова посмотрел на тебя, то мой страх будто улетучился. Я вдруг почувствовал боль в твоём голосе, искреннюю боль. В этот момент, ты словно стал членом нашей семьи, сопереживающим с нами, и всё это смешалось с первым произведённым тобой эффектом страха. Ты был, как никогда уверен и совершенно не уверен в себе одновременно, это делало твои слова столь искренними, что в них нельзя было не поверить. Тогда я доверился тебе, твоим словам, и посмотрел на жену. Я смотрел на неё и любовался, и в моей голове зазвучала музыка. Нежная и трогательная. Честное слово, я слышал звуки музыки. Это были твои слова. И никого вокруг, кроме неё. Мир словно перестал существовать. Только она, моя Джина, такая прекрасная, что мне хотелось рыдать от переполняющей меня нежности. Я обнял её и сказал, что люблю больше своей жизни, больше всего на свете! О, Господи, как я люблю её!

Он говорил, а я любовался им. Его искренностью, его любовью, его красотой, ведь он был прекрасен в этот момент, ибо человек искренне говорящий о своих нежных чувствах, не может быть некрасив. На какой-то момент, я почувствовал, что завидую ему. Он вдруг, как-то странно улыбнулся.

- Джон, мы занимались этим три раза за ночь! В нашем-то возрасте! И теперь мы снова делаем это каждый день! Я никогда не хотел жену, так как сейчас! Мы счастливы! И знаешь, между нами говоря, я вчера отодрал её на столе! Да, прямо здесь, в моём кабинете, как в молодости!

Я смотрел на него, а он рассказывал мне всё это, хихикая, как мальчишка. Богатый и солидный человек, не позволивший себе потерять искренность и мальчишеский задор. Мы все равны перед реалиями жизни. В наших слабостях, горестях и радостях. Сейчас я гордился им и завидовал ему. Я ещё не понимал, что ему нужно от меня, но даже, если бы он сейчас магическим путём исчез, этот разговор и тогда не прошёл бы зря для нас обоих. Он вдруг сделался серьёзным, и сказал:

- Ты знаешь, как важен секс в браке?! С него начинаются многие семейные, духовные, психологические проблемы человека, личности. Ты знаешь, сколько пар подобно нам страдают такими вещами?! И все они жаждут одного – исцеления? Исцеления, которое дал нам ты! Заставив, снова почувствовать важность друг друга через страх потерять. И украсив всё это нежностью и обаянием, которое так и лилось из тебя! Ты заразил нас вирусом страсти! Вирусом, о котором мечтают все люди, единожды познавшие его. Потому что все, и богатые, и бедные, хотят одного – траха! Траха, от которого у тебя горит головка на члене, а у твоей жены не сходятся вместе ноги! Страсть, которая даёт тебе все жизненные стимулы, без которых ты не можешь творить, создавать, работать и просто нормально существовать! Потому что, то животное начало, что ты так усердно прячешь под своим дорогим костюмом, должно систематически вылезать изнутри тебя и удовлетворять свои прихоти, иначе ты живой труп, размазня! А ты не можешь позволить себе этого, живя в этом мире, потому что тебя заклюют, съедят, только и ждущие твоего минимального расслабления, враги! А ты должен излучать успех, даже тогда, когда ты по уши в дерьме! Даже тогда, когда оно уже затекает тебе в глотку и не даёт дышать, ты должен улыбаться, мать твою, потому что иначе не выжить!

Он говорил так громко и убедительно, что мне даже стало не по себе. В процессе его монолога, я то воодушевлялся, то снова падал духом, боясь, к чему он приведёт. Он встал с кресла и, подойдя к окну, сказал:

- Я хочу купить у тебя твой талант! Твоё умение видеть и понимать людей! Твоё умение говорить с ними! Говорить вроде бы обычные вещи, которые произносимые тобой, превращаются в волшебное заклинание, которое способно излечить! Я хочу купить твоё умение излечивать! Я хочу, чтобы ты выступал перед аудиторией, таких же больных людей, каким был я. Я буду платить тебе большие деньги, я возьму на себя всю организацию выступлений и всего, что с этим связано. Моё единственное условие заключается в том, что я буду контролировать то, перед кем тебе выступать, а перед кем нет! Ты будешь писать свои речи сам, я не буду вмешиваться в сам процесс. Творчество – это твоё, обеспечение, организация и помощь – моё!

Он выдержал паузу, ожидая мой ответ, но его не последовало, и он продолжил:

- Ты можешь подумать, но мне бы хотелось, что бы ты ответил прямо сейчас, хотя это и не должно тебя волновать. У тебя есть вопросы? Может быть свои, иные условия?

Я не смог никак отреагировать на его слова, но я не имел право и не реагировать на них. Меня переполнили вдруг чувства непонятной радости и странного нервозного смятения. Радости, потому что человек только что произнесший всё это, заставил меня почувствовать себя нужным, важным, необходимым. Смятения, потому что его слова внесли неразбериху в мои мысли. Более того, его слова возлагали на меня огромную ответственность, ведь теперь надо было что-то делать: отвечать, двигаться, принимать на себя эту чёртову ответственность. Ответственность, которую я так хотел и, которую столь страшно боялся. В нашей жизни нами движут две вещи: разум и безумие. Если ты психопат, ты всегда разумен. Ты всё взвешиваешь, измеряешь, прежде чем сделать что-либо, потому что боишься последствий. Ты то внезапно счастлив, то снова несчастлив, потому что ты человек-парадокс! Ты то смел до героизма, то труслив до омерзения. Но всё же чаще боишься. Боишься последствий! Пусть даже чьего-то неосторожного высказывания, реплики. Ты боишься чужой реакции и в тоже самое время только и делаешь, что ждёшь её. Ты боишься того, что тебе придётся говорить с кем-то, смотреть на кого-то, как-то реагировать, отвечать за свои слова и действия или бездействия. Ты живёшь в своей комнате, которую запираешь на ключ. Поэтому, отвечая Майклу «да», я, быть может, впервые в своей жизни решился взять на себя ответственность, ведь кто бы что бы не говорил, я всё ещё жил в своей запертой изнутри комнате. И говоря ему «да», я руководствовался безумием, ибо он разбудил во мне обольщённого эгоиста, который не отвечает «нет». Именно в такие моменты мир прекрасен в своём несовершенстве. Именно в такие моменты в тебе возгорается вспышка альтруизма, которая заставляет тебя поднять фантик от жвачки, который ты бросил мимо мусорного ведра. И я был готов на всё, лишь бы Майкл продолжал нуждаться во мне. Ибо, когда ты психопат, ты можешь общаться лишь с теми, кто восхищён тобой, поэтому я, совершенно не зная, что буду делать дальше, боялся разочаровать его или дать хотя бы минимальную возможность усомниться в своей, пусть даже ложной гениальности. Поэтому я принял аванс его доверия…

Когда ты психопат, ты не получаешь премию «Оскар». Её получают те, кто играет тебя, абсолютно не имея никакого представления о том, что это и как. Когда ты психопат, твои собственные амбиции не имеют никакого значения, потому что тебе ни за что не выковырять их у себя из задницы. Ты боишься всего, даже того, что совершенно тебе не угрожает. Ты словно живёшь понарошку. И забудь о жизни на всю катушку! Но я стоял здесь, на сцене, перед двумя десятками «больных», мечтавших вылечиться и видящих во мне свою последнюю надежду, совершенно не зная того, что я не знаю, что делать, что говорить, ведь я сам, подобно им, болен. Когда ты психопат, тебе всё время кажется, что на тебя давят, кричат. Тебе кажется, что весь мир ненавидит тебя и мечтает убить, свести с ума, уничтожить и растоптать. Когда ты психопат у тебя есть две формы общения, ты либо говоришь почти шёпотом, так что тебя не слышно, чего ты, возможно, и добиваешься, либо кричишь, бешено выкатив глаза, то ли от страха, то ли ещё от чего-то. Ты болен и люди окружающие тебя понимают это и сторонятся тебя, не зная, что ты безобиднее мухи. Так и я, то кричал на них, сидящих в зале, обвиняя или уверяя в чём-то, то почти шептал, восхваляя и жалея за что-то.

- Тот страшный мир вокруг вас, который вы наблюдаете каждый день, и который всё чаще ужасает вас своими корыстолюбием и жестокостью – всего лишь декорации, забудьте о том какой он, потому как вы короли его и никто не имеет права заставлять вас подстраиваться под него, навязывать вам свои правила. Ваши близкие, люди которые всегда рядом с вами – вот истинный смысл существования. Ваша женщина – королева. Она жаждет вашей любви, потому что умрёт без неё. Сначала она начнут медленно гаснуть, увядать, подобно цветку лишённому заботливого и любящего садовода, а потом просто погибнет. Неужели вы ждёте этого? Неужели вы ждёте этого, когда ваша гордость не позволяет вам сделать первый шаг, когда вы в ссоре или тогда, когда для проявления ваших нежных к ней чувств вам необходимо лишь обнять её, обнять и сказать несколько ласковых слов, которые она быть может будет помнить всю свою жизнь. И неужели это столь тяжело, чтобы быть сделанным вами? Вами – королями мира сего! Подарите ей любовь, ведь она ждёт от вас только этого. Она хочет, чтобы вы любили её. Любили до изнеможения. Она мечтает о смерти в ваших объятьях в одну секунду вместе с вами! И поверьте мне на её лице будет счастливая и умиротворённая улыбка счастья! И всё это в ваших руках! И не надо говорить мне о том, что люди бывают не сексуальными и не красивыми, всё это глупости! Даже в куче мусора, есть своя красота! И кто не согласен с этим – пусть покинет этот зал, потому что вам не вылечиться никогда, потому как неизлечимы! Так как любой недостаток во внешности компенсируется иными качествами, которые достойны любви и истинного восхищения!

Я говорил о том, в чём сам не был уверен, но им это нравилось, и я продолжал:

- Не верьте, когда вам говорят, что вы страшны и уродливы! Это ложь! Не позволяйте замкнуть себя, запереть себя внутри тёмной комнаты, потому что вы и только вы решаете! Остальные, это всего лишь фон, специально созданный для испытания вас! Пройдите испытание! Проживите жизнь, любя её, потому что она жертва, а не вы! И вы истинные её хозяева! Испытайте счастье, потому что оно реально! Оно сидит рядом с вами, или ждёт вас дома, оно спит рядом с вами в вашей постели или готовит вам обед! И вы даже не понимаете, насколько счастливы, потому что мнимое несчастье ваше, унынием растеклось по вашим глазам! Прозрейте, наконец!

Я говорил столь убедительно для самого себя, что мне даже начало это нравиться:

- Кричите, когда вам этого хочется; плачьте, когда вы хотите этого; будьте честны с самими собой, так как мир требует от вас честности по отношению к нему! Начните с себя! И вы последнее дерьмо, если вас расстроит или напряжёт то, что у вас проблемы, ибо вы победители! Несите свои лавры достойно! Не обвиняйте никого в своих неудачах, потому что всё это заслужено вами самими! Преодолейте трудности ваши!

Я говорил и краем глаза смотрел на лицо Майкла. Он улыбался, очевидно, довольный молчаливым одобрением зала, и я был счастлив, как никогда.

- Восхититесь неидеальным, потому что оно прекрасно! Забудьте слова «привычка» и «надоело», потому что их нет! Посмотрите на своих жён и мужей новыми глазами! Идеализируйте их, потому что никто кроме них не поможет вам в этом изуродованном мире! Плачьте от нежности, которая переполняет вас, когда вы смотрите на них! Дайте им то, что они хотят, и вы сами получите то, чего хотите! Вспоминайте им добро их, а не зло, потому что его больше и вы это знаете! Успокойтесь, когда вам тяжело и трудно! Почувствуйте, что мир вдруг остановился и дал вам передышку, и вздохните полной грудью, спокойно! Но знайте, что не он дал вам её, а вы сами, захотев, взяли её, потому что вы решаете, когда стоять, а когда идти!

Я не ждал оваций, когда закончил выступление. Я просто чувствовал, что мне вдруг стало душно, а по залу раздался опьяняющий мускусный запах, перемешавшийся с несвойственным аристократии запахом пота. Я улыбнулся, глядя на ошеломлённых слушателей, и молча покинул зал. Когда я уже выходил из помещения, Майкл догнал меня.

- Ты, куда? – изумился он, - всё прошло отлично! О наверняка захотят пообщаться с тобой!

- Я не хочу общения! – возразил я, - пусть загадочность станет моей визитной карточкой! Это моё условие!

Он не пытался возразить мне. Он просто улыбнулся, и сказал:

- Хорошо! Ты, молодец! Отдохни! Я позвоню тебе завтра!

- После завтра, - возразил я, - меня ждут долгие часы душевного подъёма и падений!

Когда ты психопат, с тобой тяжело. Тебя трудно понять. Ты непредсказуем, потому что ты и сам не знаешь, чего тебе захочется в следующую секунду. Я был горд собой за то, что решился на это выступление. За то, что сумел завладеть разумами сильных мира сего. За то, что переборов свой собственный страх, сделал это. И я ненавидел себя за то, что лгал. За то, что лгал им за деньги. Я не лечил их, я лечился сам. Я лечился сам, за их деньги. Я лечился сам, используя их доверие. Используя их! Впервые в жизни я круто имел кого-то. И не кого-то, а почти всю элиту штата!

Когда я пришёл домой, я упал в кровать, но мой возбуждённый разум, долго не давал мне заснуть, заставляя меня снова и снова возвращаться туда, в этот зал, смотреть в лица этих людей, чувствовать этот мускусный запах, анализировать свои слова и жестикуляцию. Был ли я прав говоря им то, в чём не был уверен, говоря им то, о чём не знал?!

Когда ты психопат, у тебя нет совести, потому что ты не можешь её себе позволить. Совесть, означает ответственность, а психопат, больше всего на свете боится её.

Через месяц выступлений моё имя, точнее псевдоним Джим Андерс, который я взял, стал широко известен, почти на весь штат, а чуть позже и на всю Америку. Я не буду говорить вам о том, что мои выступления вызвали огромный резонанс в обществе, которое разделилось на две части. Одна отчаянно ненавидела меня, другая столь же отчаянно обожала. Церковь уже была готова объявить меня антихристом. А «люди с проблемами» чуть ли не мессией. Я же продолжал врать! Репортёры осаждали любое место, где бы я ни появлялся, но я никогда не давал никаких интервью и почти никогда не появлялся на публике.

Я был богат и прекрасен, потому что, наконец, начал кричать! Я ликовал, потому что чувствовал, как ещё одна часть урода внутри меня, с воплями негодования растворяется.

Говорили, что после многих из моих выступлений, из туалетов офисов, раздаются странные, характерные звуки и стоны. И я ликовал ещё больше, потому что мир наконец-то начал заниматься делом.

Но с появление больших денег в моей жизни, сама жизнь не изменилась. Изменилась лишь стоимость еды и напитков, люди же вокруг меня не в пример моему питанию, стали дешеветь, потому что обрели цену.

Нас с Майклом часто приглашали на различные приёмы. Мы редко кого осчастливливали своим посещением, но однажды Майкл позвонил мне, и сказал:

- Сегодня крутой приём во Флориде. Я знаю о твоём отношении к этому, но мне бы хотелось, чтобы мы вместе посетили это место?!

Я сразу же заподозрил неладное. Дело в том, что с началом нашей, как мы её называли «программы», статус Майкла в обществе серьёзно вырос в деловых и политических кругах. Его и раньше любили и ненавидели, но теперь его стали любить и ненавидеть ещё больше. Это льстило ему. Он был человеком больших амбиций. И когда ему предложили баллотироваться в сенат, это настолько прельстило ему, что он не мог более ни о чём другом думать: ни о программе, ни о работе. Не знаю почему, но я согласился.

Естественно нас ожидали. Шикарные, дорогие машины, шампанское, люди улыбающиеся так, будто любят нас больше всего на свете, всё это уже стало для меня обычным и скучным. Прибыв на приём, нас с Майклом пригласили в кабинет известного на всю страну политика, на закрытое совещание. Я знал, к чему это приведёт, но всё же доверился неизбежному.

- Садитесь поудобнее, господа, - предложил нам политикан.

Кроме него в кабинете был ещё его помощник, некий Шмидт. Скользкая, как мне показалось, личность. Эдакий молодой карьерный гений, который пройдёт по трупам, не замочив своих холёных, дорогих туфель. Мы с Майклом удобно устроились в двух огромных креслах.

- Что-нибудь выпить? – предложил нам Шмидт.

Я отказался, а Майкл попросил «Виски».

- Может быть вам тоже, мистер Андерс, - обратился Шмидт ко мне.

В его улыбке было что-то настолько наигранное, что меня чуть было не вырвало. Я снова отказался и попросил сразу перейти к сути дела.

- Мистер Андерс, Мистер Ван Хорн, нельзя отрицать вашу огромную популярность, - осторожно и «политически» издалека, начал политикан, - Вы оба великие люди, которые навсегда вписали свои имена в историю Америки. Я искренне восхищаюсь вами! Я уважаю вас и уважаю ваше мнение!

Мне не понравилось то, как он начал, но по его словам и тону, я понял, насколько популярен. Я явно чувствовал подвох. Он выдержал небольшую паузу, пристально и сердобольно, посмотрев мне в глаза.

- Все мы знаем, что Америка переживает сложный период. Политический застой. Что-то необходимо менять?!

Он снова сделал паузу, и я уловил на себе пристальный взгляд Майкла. Я понял, что всё это представление разыгрывается только для меня одного. Тогда я впервые осознал, что Майкл обманывает меня, но продолжил слушать.

- Господа, вы что-нибудь слышали о новой программе, которую мы с моим помощником разработали и при удачных обстоятельствах, хотим воплотить в жизнь?!

- Что вы имеете в виду под удачными обстоятельствами? – спросил я.

Он явно был готов к любым моим вопросам, поэтому, улыбнувшись, пояснил:

- Для реализации любой национальной программы необходимы люди на самом верху. Люди, которые бы поддержали или помогли пролоббировать тот или иной вопрос.

Он пристально посмотрел на меня, очевидно ожидая увидеть в моих глазах заинтересованность. Политики всегда думают, что одно только общение с ними, для нас, для «простых смертных», огромная честь. А то, что они делятся с нами своими «великими» планами, вообще должно повергнуть нас в священный трепет. Но он не прочёл этого в моём, возможно, не способном по достоинству оценить всю оказанную мне честь, взгляде. Мне было наплевать, но он всё же, продолжил:

- Так вот, таких людей у нас на данный момент нет! Поэтому, заручившись поддержкой некоторых влиятельных политиков, я решил балатироваться в Президенты нашей великой страны!

- Ура, - чуть было не крикнул я, но по понятным причинам, промолчал.

- Но! – сказал он, снова выдержав, уже начавшую мне надоедать, политическую паузу, - мне будет необходима поддержка! Поддержка людей, которые имеют не только политический вес, но и имеют определённый авторитет в обществе. Народный авторитет и уважение. Некая звезда, которая заставит идти за собой, держа за яйца, истекающее слюной общество.

Он снова пристально посмотрел на меня. Моё лицо снова не выражало ни понимания, ни сочувствия. Я вдруг почувствовал уже такой знакомый мне запах пота, который исходил от «будущего кандидата в Президенты», и лёгкая, еле заметная ухмылка появилась на моём лице. Я не мог сейчас реагировать на его слова, потому что мне необходимо было услышать от него, как можно больше. Но я так же находился в удобном положении, потому что имел право молчать, то ли не понимая его, то ли недопонимая. Я чувствовал на себе пристальные взгляды Майкла и молодого жопализа. Все ждали меня, потому что я решал, я был королём сит