Почему мы делаем это

Анорексия и булимия недоступна для понимания людям, которые нормально относятся к еде и к своему телу. В отличие от нас, пораженных болезнью и знающих ее слишком хорошо. Мы часто слышали от тех, кто нас любит, почему мы поступаем таким образом. Почему, черт побери, мы не едим, когда любой дурак видит, что мы слишком худые, когда даже весы доказывают, что мы слишком худые? Мы что, разлюбили еду? Как мы можем быть такими радостными и энергичными, когда выглядим ходячими скелетами? Или, по мере того, как нам становится хуже, неужели нам нравится падать в обморок на улице? Что есть такого приятного в вызывании рвоты? Почему не остановится до того, как зубной дантист выдергивать нам зубы? Неужели спазмы и диарея – это весело? Почему мы влезаем в долги, чтобы купить еду для своих пищевых срывов? Почему мы идем на преступление, воруя еду и слабительные, когда сидим на мели? Нам наплевать на своих детей? Как мы можем подавать такой ужасный пример насилия над собой своим дочерям? Как можно, будучи такой умной, поступать с собой так глупо? Как мы можем быть столь эгоцентричны? Мы просто ищем внимания?

Сердце сжималось, когда мы слышали такие вопросы, ведь мы каждый день в течение многих лет спрашивали себя о том же. Мы анализировали, размышляли и пытались понять, почему мы действовали таким образом. Большинство из нас искали профессиональной помощи для содействия самоанализу. Зачастую мы находили вполне убедительные объяснения и были уверены, что вот сейчас мы точно изменимся.

Но мы не менялись. Несмотря на понимание того, как наши доминирующие матери контролировали еду, или как наши сверстники дразнили нас за полноту в препубертантном периоде, или как мы чувствовали бессилие и страх, когда пьяный отец бил посуду и ломал кости в соседней комнате, мы все же продолжали выживать на листьях салата и считать граммы жира или с жадностью поглощать сладости, украденные у своих детей в Хэллоуин, и выблевывать их в ближайшем туалете.

Или, возможно, мы не могли отыскать какого-либо разумного объяснения своему поведению. Мы могли быть выходцами из чудесных безопасных домов, где нас любили безусловно, вели себя с нами уважительно и оказывали всяческую поддержку в развитии нашей независимости и способности принимать решения, по мере того, как мы взрослели. Нас учили ценить себя за то, кем мы являемся, а не за то, как выглядит наше тело. В этих случаях наше пищевое поведение становилось еще более тяжким грузом в нашем сознании. Как могли мы иметь наглость страдать от расстройства пищевого поведения, если даже мы не могли найти причину, вызвавшую его?