Глава 16. Трава была ярко-зеленого цвета, небо – голубое, без единого облачка

Трава была ярко-зеленого цвета, небо – голубое, без единого облачка. Веселое щебетание птиц сопровождало Давину на ее пути в Египетский дом.

Искусно подстриженные кусты были высажены в виде лабиринта, удивлявшего и восхищавшего Давину. Деревья в лесу Эмброуза были старыми с огромными корявыми стволами и роскошными кронами.

Этот день почему-то напомнил Давине ее детство: беспечные прогулки по Эдинбургу за руку с отцом, рассказывавшим историю этого древнего города. Иногда Давине хотелось быть одной из тех людей, которые жили в те далекие времена и приезжали сюда, чтобы увидеть королевский двор. Она мечтала очутиться среди этих восхищенных посетителей, а не просто читать обо всем в книгах.

Над ней кружили пчелы, и она боялась, что они могут ее ужалить. Но они улетели: вокруг было много цветущих кустарников, где они могли собирать нектар.

Сады были просто великолепны. Зеленые резные листья и изящные, похожие на звездочки цветки крассулы чудесно гармонировали с ярко-желтыми примулами и темно-лиловыми колокольчиками, низко склонившимися на изогнутых стеблях. Вокруг этого великолепия были высажены бордюром розовые и белые флоксы.

Покойная графиня Лорн часто писала в своих дневниках об этом саде, и было ясно, что она проводила здесь многие часы, размышляя о том, что она оставит своему сыну в наследство.

Жизнь графини послужила Давине уроком. У нее не будет такой судьбы, как у Джулианы Росс, решила она. Было что-то трагическое в ее неразделенной любви к мужу. Любви, которую Эйдан так и не заметил.

А что будет с ее собственным браком? Пока что он не сулил ничего хорошего. Особенно если вспомнить наглую усмешку миссис Мюррей, выходившей прошлой ночью из спальни Маршалла.

Давина не собиралась терпеть такое поведение Маршалла. Теплый утренний ветерок трепал волосы Давины. Вообще-то ее любимым временем года была зима. Возможно, потому, что с самого детства она была очарована сказками о зиме и помнила легенду о колдунье, которая символизировала стужу и могла превращать людей в камень.

Весну, как правило, предпочитали изображать в виде юной девушки с цветами в волосах, а зиму – как злую старуху с уродливым лицом и бледной кожей. Но из этих двух времен года для Давины зима тем не менее была более привлекательной.

Зимой природа кажется мертвой, но на самом деле она в ожидании. Для того, кто внимателен, везде заметны признаки жизни: там, где подтаивает снег, сразу же пробивается зеленая травка, и лед взламывают отчаянные первоцветы. Закат зимой всегда более эффектен, словно природе, понимающей, как скучен ландшафт, нужны краски, чтобы оживить его. Все цвета радуги – голубые, алые, зеленые – сливаются воедино, щедро окрашивая небо, а закат не спешит покидать землю, будто посылая людям свой прощальный привет.

Но сейчас было лето, и она не обращала внимания на рассвет, потому что торопилась в Египетский дом.

Она немного задержалась перед входом во двор, надеясь, что Маршалл увидит ее из окна своего кабинета. Но гам ли он? Или предпочитает прятаться от нее?

Она вошла в дом. На этот раз она не удивилась, что дверь не заперта. Кто посмеет нарушить священное одиночество Дьявола из Эмброуза? Никто, кроме его жены.

Она простояла с минуту в окружении всех этих несметных сокровищ прошлого. Вез всякого труда она могла представить себя в Древнем Египте. Какой была бы ее жизнь в те времена? Вышла бы замуж за богатого и знатного человека? Или довольствовалась бы положением служанки? Осудило бы ее общество Египта за ее любопытство? Или она сама признала бы это общество недостойным своего внимания? Может, и в Египте ее поведение посчитали бы скандальным?

Она положила руку на каменную ступню какого-то фараона и удивилась своей храбрости. В Древнем Египте это, без сомнения, было бы достаточным поводом, чтобы убить ее. Это был вызов, бравада, хотя это была лишь статуя.

– Маршалл?

Он не появился. Возможно, он ждет, что она уйдет. Что ж, в таком случае ждать ему придется долго.

Она походила среди древностей и остановилась возле застекленной витрины с масками. Одна из них была выполнена из кованого серебра. Другая была сделана из гипса и расписана красками, не поблекшими за много веков.

Остановившись внизу лестницы, она снова окликнула Маршалла. Он не отозвался, и она, поднявшись наверх, вошла в его кабинет. Все было так же, как вчера, только в углу комнаты появился маленький саркофаг из керамики, размером не больше ребенка. На его крышке были видны остатки тростниковой циновки. Давина осторожно обошла саркофаг. У нее не было абсолютно никакого желания заглянуть внутрь. Что, если она обнаружит завернутое в ткань тело ребенка?

Точно так же она поступила, наткнувшись на еще одно, видимо, ценное, приобретение Эйдана Росса – открытый саркофаг, демонстрирующий мумию. Она даже постаралась вообще не смотреть в ту сторону и притвориться, что ей все показалось. Эти трофеи не столько пугали ее, сколько вызывали отвращение.

Разве современный человек вправе нарушать покой египтянина, почившего с миром на родине?!

Другое дело, когда Эйдан привозил домой мебель, статуи и артефакты.

Она уселась за письменный стол Маршалла. Нащупав в кармане платья очки, она нацепила их на нос и достала из ящика вчерашний папирус.

Потом она вынула из пенала с письменными принадлежностями перо и начала тщательно копировать символы с папируса на восковую дощечку, обнаружив, что это отличный способ изучить иероглифы.

Она была настолько поглощена своим занятием, что не слышала, как подошел Маршалл.

– Вам известно, что у вас такие длинные ресницы, что они упираются в стекла очков?

Она положила перо и подняла на него глаза.

– Из ваших уст это прозвучало как упрек, – сказала она.

Он не ответил, а лишь наклонился через стол и поцеловал ее в нос. Она заморгала, а потом сосредоточилась на лежавшем перед ней папирусе.

– Вы обратили внимание, с каким изяществом нарисованы эти цветы лотоса? В них столько великолепия! Все эти лепестки выполнены в одинаковой манере, но каждый из них выглядит уникальным.

Он обогнул письменный стол и сел на стул рядом. Ей, наверное, надо было бы освободить его стул, но в данную минуту она не чувствовала себя особенно доброжелательной. Или слишком вежливой.

Ведь существовала проблема миссис Мюррей.

– Вам известно, что египтяне использовали навоз крокодилов, чтобы предотвратить рождение нежелательных детей?

– Нет. – Он был явно поражен.

– А знаете, что римский император Калигула украл доспехи Александра Великого из его гробницы?

– Нет.

Другого слова он не собирается произносить?

– Он приказал построить из лодок мост через Неаполитанский залив и ездил по нему взад-вперед на коне. На нем были те самые доспехи, и он, несомненно, воображал, что он более велик, чем Александр.

– А вам, Давина, известно, что вы используете свои знания в качестве щита? Когда вы огорчены, вы начинаете перечислять самые невероятные факты. Думаю, мне придется заглянуть в библиотеку вашего отца.

– От нее ничего не осталось, – сообщила она, осторожно снимая очки. – О! Книги остались, но комнаты нет. То есть я хочу сказать, что нет дома. Он был продан вскоре после смерти отца. Не было никакого смысла оставлять его себе. Теперь я об этом жалею. Всегда должно быть место, которое ты можешь называть своим домом, место, где хранятся твои воспоминания.

Она оглядела кабинет.

– Не такое, как это. Здесь живут воспоминания чужих людей, а не ваши. Здесь нет ничего, что напомнило бы вам об улыбке вашей матери, о ваших первых достижениях, о чем-то таком, что сделало вас счастливым или чем вы гордитесь.

– Вы всегда настроены так философски?

– Полагаю, что и вы поступаете так же. – Она внимательно на него посмотрела. – Но вы не любите делиться своими мыслями. Или намеренно исчезаете надолго, чтобы никогда не было возможности поделиться ими.

Он ничего не ответил, но откинулся на спинку стула и молча смотрел на нее.

В первый раз за все время она заметила, что он выглядит усталым. Глаза покраснели, на лице появились морщины, которых не было несколько дней назад.

– Что выделали прошлой ночью? – спросила она. – Кроме того, что избегали меня?

Ответа снова не последовало.

– Вы всегда пребываете в мрачном настроении, Маршалл, но сегодня – особенно. Выражение вашего лица заставляет меня думать, что ваши мысли не очень-то приятны.

– Придется следить за выражением лица.

– На вашем месте я не стала бы этого делать. Продолжайте исчезать. У вас это очень хорошо получается. А еще лучше – прятаться.

Она улыбнулась, но знала, что в ее словах звучало осуждение.

– Возможно, мне следует думать, что вы бросаете мне вызов. Наверное, я должна себя спросить: как мне сегодня ублажить Маршалла? Как заставить его улыбнуться?

– Я ценю ваши усилия, Давина, но, поверьте, в них нет необходимости.

– О! Я это уже поняла, Маршалл. – Она опять улыбнулась. – Однако признаюсь: я очень часто о вас думаю.

Зачем она это ему сказала? Но ведь он был ее мужем.

– Я могу предложить вам большое число тем, на которых вам лучше сосредоточиться, чем на моей персоне, Давина.

Она покачала головой, словно отметая его слова.

– Чепуха, – сказала она беспечно. – Я молодая жена, а женам положено думать только о своих мужьях. Во всяком случае, хотя бы короткое время. Я не сомневаюсь, что со временем я стану уделять больше внимания украшению Эмброуза или стану экспертом в составлении ежедневных меню. А возможно, как ваша мать, займусь садом.

Ее ответ его развеселил.

– А может быть, я не найду ничего более привлекательного, чем ваш кабинет. – Она подперла подбородок кулаком в ожидании хоть какой-либо реплики с его стороны.

Его реакция тотчас же последовала.

– Я могу показать вам ожерелье, принадлежавшее царице Двадцать второй династии, – сказал он с такой же неискренней улыбкой, с какой она смотрела на него.

Какие они вежливые и как раздражены друг другом. Во всяком случае, так ощущает это она. А он, возможно, считает это нормальным и обычным.

– Все, что угодно, лишь бы отвлечь мое внимание от вас? – спросила она, и улыбка исчезла с ее лица.

Он направился к противоположной стене комнаты и открыл шкафчик, который она до этого не замечала.

Когда он подошел, в его руках была золотая цепь, украшенная драгоценными камнями.

Он положил ожерелье на стол перед ней, словно это был подарок. Возможно, так оно и было.

– Эмброуз произвел на меня громадное впечатление, – сказала она, глядя на ожерелье. – И коллекция вашего отца тоже. Вы, очевидно, баснословно богаты.

Давина расправила ожерелье так, чтобы звенья цепи лежали ровно. В центре был драгоценный камень, вероятно, лазурит, в виде жука скарабея, оправленный золотом.

– Но я променяла бы любое богатство на брак, подобный тому, в каком жили мои родители.

Он по-прежнему молчал. Неужели ее искренность лишила его речи? Или она его напугала? Она взяла в руки ожерелье.

– Я думал о том, чтобы подарить вам всю коллекцию. Не все древности, – поправился он в ответ на ее недоуменный взгляд, – а драгоценности царицы. Мне показалось это уместным.

– Как можно владеть сокровищами, которым несколько тысяч лет? Они не могут принадлежать одному человеку. Это так же, как если бы ему одному принадлежали земля и небо.

Он не ответил, а лишь разгладил пальцем ожерелье на столе.

Она неожиданно схватила его руку, а когда он хотел вырваться, крепко ее сжала. Они оба знали, что он сильнее, но он позволил ей держать его руку.

Она осторожно отогнула один за другим его пальцы и увидела в середине ладони глубокий шрам круглой формы, но с неровными краями, будто он был ранен не один, а несколько раз. От этого шрама в разные стороны расходились похожие шрамы, но не такие глубокие.

– Расскажите мне об этом, – тихо попросила она. Она была удивлена, что до сих пор не замечала этого шрама. Но у него была странная привычка держать руки сжатыми в кулаки. Конечно, когда они занимались любовью, он их разжал, но в тот момент она не обращала на них внимания. – Это произошло в Китае?

– Да.

– Каким образом?

– Не важно.

– А сейчас все еще болит?

– Редко. – Он осторожно высвободил руку. – Не слишком сильно. Терпимо.

– В отличие от многих вы считаете терпимыми многие обстоятельства, Маршалл. Вы всегда были таким стоиком?

Его улыбка удивила ее.

– Я не считаю себя стоиком, Давина. Но не афиширую своих увечий, понимая, что они – цена за то, что я все-таки выжил.

Он отказывался считать себя героем, а свои действия оценивал самым суровым образом. Подобная скромность должна была бы считаться достоинством, но Маршалл доводил ее до крайности, отказываясь признавать, что в его поведении в Китае было что-то выдающееся или честное и благородное. Ведь его взяли в плен, и его миссия провалилась.

– Вы всегда так сурово все оцениваете? Мой отец называл это «соль и перец».

– Соль и перец? – не понял он.

– Это было его любимое выражение. Он говорил, что не все в мире либо черное, как перец, либо белое, как соль, что жизнь – это соль и перец вперемежку. Даже в самые лучшие времена к радости примешивается печаль, а в худшие бывают и счастливые моменты.

– Ваш отец никогда не был в Китае.

– Вам не надоело все время ездить по свету? Вы не жалели о том, что находитесь на службе у ее величества королевы? Что вы все еще дипломат?

Он посмотрел на свои руки и сжал их в кулаки.

– Я вряд ли являюсь примером успешного дипломата.

– Соль и перец, – напомнила она.

Он кивнул, но это был его единственный ответ.

В его взгляде сквозило нечто такое, чего она никак не могла понять. Осторожность? В первый раз ей пришло в голову, что, возможно, он никогда не расскажет всей правды о своем прошлом. Наверное, боль настолько велика, страдания так невыносимы, что он никогда и ни с кем с ними не поделится.

– Вы прелюбодействовали с ней?

– С кем? – не понял он.

Она нахмурилась.

– С миссис Мюррей. Вы прелюбодействовали с ней прошлой ночью?

– Прелюбодействовал?

– Ну да. Совокуплялись. Как это называется, Маршалл? В библиотеке моего отца не было книг на эту тему.

– И слава Богу.

Она встала.

– Миссис Мюррей по этой причине была прошлой ночью в вашей комнате?

Улыбка вновь появилась на его лице.

– Я не прелюбодействовал прошлой ночью с миссис Мюррей. Если она была в моей комнате, то только для того, чтобы что-то принести или унести, а не потому, что я одержим похотью.

– Но это было, – сказала она. Овладевшее ею подозрение было настолько сильным, что она направилась к двери, собираясь уйти. – Было. Один раз все же был, не так ли?

Он отвел взгляд, и как раз в тот момент, когда она решила, что он не ответит, он кивнул.

– Это было очень давно, Давина. Я тогда еще не был графом, а она не была моей экономкой.

Она крепко сжала кулаками шелк юбки, а потом заставила себя расслабиться.

– В то время мы оба нуждались в утешении, – добавил он. – Теперь это уже не имеет значения. Вы моя жена.

– Очень странная жена. Одной рукой вы меня отталкиваете, а другой прижимаете к себе. Это одно из правил нашего брака?

Он не ответил.

– Разве я не должна ничего к вам чувствовать, Маршалл? Абсолютно ничего?

– Так было бы легче.

– Легче для кого? Для вас или для меня?

– Вы знали с самого начала, Давина, что наш брак не будет обычным. Если вас не предупредили об этом до нашей свадьбы, я считал своим долгом сообщить об этом после.

– Да, вы предупредили.

Это она по своей глупости решила, что между ними может что-то произойти.

– Все же я нарушила правила, Маршалл.

Ничего больше не объясняя, она просто повернулась и вышла из комнаты.

Давина оставалась в своей комнате целую неделю. Из кухни ей приносили на подносе еду. Она ничем не занималась – только читала и спала.

Никогда в жизни ей не было так скучно. И она никогда не была так подавлена.

Маршалл ни разу никого к ней не прислал, чтобы справиться о ее здоровье. Ни разу не постучался к ней в дверь. Ни разу не прислал записки.

Она могла бы быть гостьей, о которой он забыл, а она все еще живет в его доме.

Через три дня у нее кончился запас книг, которые она привезла из дома. Ночью она спустилась в огромную библиотеку Эмброуза за новыми книгами. Маршалла она там не встретила. Нигде также не было видно вездесущей миссис Мюррей. Давина вернулась в свою комнату с охапкой книг. Некоторые из них были посвящены Египту.

В конце недели она достала из шкафчика последнюю тетрадь дневника Джулианы. Всю неделю она думала о том, что ей больше не следует их читать, особенно последнюю запись. Ведь она знала, каков будет конец.

Открыв последнюю тетрадь, она увидела, что записи сделаны другим почерком. И она стала читать – печальная история Джулианы все же очень ее захватила.

«Я весь день сидела у окна, наблюдая за тем, как рабочие возводят обелиск Эйдана. Он вернулся и, думаю, был шокирован сходством своей жены с одной из его древних мумий. Думаю, однако, что мумия более облечена плотью, чем я. Я больше похожа на скелет.

Мне пришлось заставить очаровательную девушку, которую наняли для меня в Эдинбурге, написать предыдущий абзац. Лианну рекомендовала мне одна из моих знакомых, и девушка согласилась помогать мне в тех случаях, когда я уже не могу делать что-либо сама. Сомневаюсь, что она знала, когда приехала в Эмброуз, что ей придется быть моим духовником.

Лианна очень красивая девушка, с длинными светлыми волосами и веселым характером.

Я начала считать сначала месяцы и недели, потом дни, которые мне остались. Наверное, настанет время, когда я начну отсчитывать минуты. Тиканье часов на каминной полке будет звучать для меня как барабанная дробь. Это будет знаком того, что я скоро покину этот мир.

Меня уже не очень заботит, является ли место моего назначения раем или адом. Я просто хочу уйти. Время настало. Роль Джулианы Росс сыграна до конца.

Если я и сожалею о чем-то, так только о том, что я не была ближе к людям и они не знают, как я к ним относилась. Но большинство тех, кого я в своей жизни любила, уже ушли, и, возможно, мне представится возможность пообщаться с ними опять.

Я всем сердцем буду скучать по Маршаллу. Мой сын всегда был заботливым и внимательным, а еще он гораздо лучше умеет скрывать свои чувства, чем его отец. На лице Маршалла не было того ужаса, когда он увидел меня несколько недель тому назад. Никакого отвращения, только любовь и сострадание. За это я еще больше его обожаю.

Гэрроу постоянно меня навещает, и за последние месяцы мы стали с ним ближе. Он снабжает меня своими чудодейственными китайскими травами и порошками, и я больше не сомневаюсь в их эффективности. Мне уже довольно долго удается жить почти без боли. Время от времени у меня бывают сны, в которых я встречаюсь со своими родителями и друзьями детства, но я этому даже рада. За это я всегда буду благодарна Гэрроу.

Нам свойственно вспоминать людей по тому, как они умирали, а не по тому, как они жили. Я надеюсь, что люди увидят мои сады и восхитятся их красотой. Я надеюсь, что они не станут задаваться вопросом, была ли я храброй перед концом. Я надеюсь, что, когда настанет время, я буду спать, а смерть будет всего лишь частью моего сна…»

На этом записи заканчивались.