В один из последних дней осады Константинополя, когда царь Мурзуфл уже бежал, толпа молодых аристократов и их людей собралась в храме св. Софии и провозгласила царем молодого Феодора Ласкаря, зятя царя Алексея Ангела. Был и другой кандидат — Феодор Дука, но жребий пал на Ласкаря. Он [Ф. Дука] пытался организовать сопротивление, выстроил даже царских телохранителей с их секирами на площади у Софии, но приближение франков обратило всех в бегство. Бежал и Ласкарь с женою Анною и тремя дочерьми, переправившись на азиатский берег.
В этих известиях, записанных никейскими историками, есть, по-видимому, доля легенды, составленной для оправдания прав первого никейского царя. Как мы ни привыкли к дворцовым переворотам и роли в них военной аристократии в конце XII в. наряду с чернью, акт кучки молодежи и самое необычное метание жребия могут быть оправданы анархией последних дней, нр при существовании законного царя Алексея, тестя Ласкаря, они не создавали для последнего никаких законных прав; тем более что о помазании патриархом на царство не могло быть речи. Происхождение власти Ласкаря было такое же, как у всех многочисленных архонтов, утвердивших на развалинах империи свою политическую власть. Но потребности непокоренного народа, могущественная поддержка духовенства и уцелевших патриотов, личные достоинства Ласкаря и, наконец, счастье не замедлили сделать из молодого аристократа народного царя греков Вифинии и Мизии. Духовенство и старые патриоты сосредоточили на нем свои упования, сам Ла-скарь проникся ими, и уже через два-три года в его стане шла речь об объединении всех греков и изгнании латинян из древней столицы. Мечты были шире и впереди действительности, но идеалы воспитали политическое возрождение.
|
|
На первых порах Ласкарь являлся непризнанным претендентом, имевшим за собою кучку знатных военных и небольшую конную дружину. Страна была к нему равнодушна. В ней имели значение, во-первых, укрепленные старые города, которые во времена анархии при Ангелах вели самостоятельную политику. Первым из них в Вифинии была богатая Никея с ее римскими укреплениями. Там были живы воспоминания о резне, которую учинил Андроник Комнин за поддержку возмутившихся аристократов. Поэтому горожане не впустили к себе Ласкаря, насилу приютили его жену и дочерей. К голосу старых городов, бывших в то же время и церковными митрополиями, и главными рынками, прислушивалось деревенское население, собранное, как и теперь, в больших неукрепленных селах. Их население было в социальном отношении пестрое, хотя менее, чем в городах. Рядом с часто богатыми жителями-домохозяевами, занятыми своим земледелием и торговлею, жило духовенство и служилые люди, обыкновенно из самих жителей села, часто и соседние землевладельцы-архонты, и здесь же ютилось обедневшее и зависимое большинство населения различных категорий. Села жили местной жизнью, и для них важнее всего была безопасность имущества. Гостеприимством они и ныне не отличаются, каково же было их отношение к политическому претенденту с его вооруженными людьми? Населенные пункты были редки, и дороги между ними обыкновенно являлись горными тропами, по которым трудно проехать всаднику; часто приходилось дружине конных, одетых в тяжелые латы воинов, прорубать себе дорогу через буйную растительность южных холмов. Такая жизнь предстояла Ласкарю, и блестящий молодой царедворец от нее не отступил.
|
|
«Знайте все вы, — писал впоследствии Никита Хониат от лица Ласкаря для прочтения в его стане в торжественном силенции, — знайте труды мои и бессонные ночи, переезды из одних мест в другие, козни и злые умыслы кое-кого, неоднократные поездки к соседним жителям и соглашения, потоки пота на потоках Геллеспонта (намек на сопротивление Пиги); все пришлось вынести и совершить моему царству не из личной корысти — не настолько я честолюбив, сколько люблю родину, — но чтобы выгнать из восточных городов западную проклятую рать, безвозбранно вторгшуюся в Ромэйскую державу, истреблявшую ее и опустошавшую, как туча саранчи; чтобы отразить наступающее латинское войско, которое всегда захватывает ближайшее, как гангрена. С таким намерением и убеждением мое царство странствовало вперед и назад подобно прибою». «Ты объезжаешь восточные города, — обращается Хониат к Ласкарю в другом слове, относящемся к году вторжения Калоянна во Фракию, — ты вступаешь в переговоры с жителями; ты указываешь им, каким они подвергнутся несчастиям, если не будут повиноваться тебе немедленно, одних бранишь, других упрекаешь; то ты говоришь в открытом собрании перед народом, то принимаешь у себя видных лиц и созываешь их на обед, будучи весьма выдержанного характера и умея разнообразно высказать свой взгляд, так что ты возродил уже угасший дух ромэев, так как большинство взирало на латинское копье, как на небесные знамения... ты часто выносил даже проклятия, а иногда, пригрозив палкою, протягивал жезл примирения, и, превозмогши вражду, тыутверждал дружбу, не из личной выгоды, но неся верховное начальство, спасительное для всех городов, не для того, чтобы надеть порфиру и обуться в пурпурную обувь, но чтобы изгнать смертоносного варвара и помочь родине...» Походы и схватки закалили дружину Ласкаря. «В наших рядах, — продолжает Хониат похвалу, — иные не любили и вида вражеского шлема и на деле Арея были негоднеемуравьев... ты же их изменил, из трусов сделал бойцами, из легковооруженных — гоплитами, из домоседов — живущими в палатках, непривычных к коням научил ездить и на арабских и (знаменитых издревле) виотийских...»
Ласкарю приходилось вновь создавать единую национальную власть. Состояние Малой Азии было хаотическим уже при Ангелах. Авторитет византийского правительства почти не существовал даже в тех прибрежных областях, которые еще не были захвачены турками. Последние прочно утвердились на плоскогорьях полуострова и неуклонно, разбойническими набегами пробивались к Эгейскому морю. В Троаде при приближении латинян подняли голову многочисленные армяне, всегда ненавидевшие греков. Целый ряд земельных магнатов не признавали над собою власти константинопольского правительства и, утвердившись в старых укрепленных городах, воскресили древнюю тиранию благодаря своему богатству и наемной челяди. При плохих сообщениях и отсутствии безопасности властели заменили правительство. Так, в черноморском Самсуне правил Феодор II Гавра, которого предки — по-видимому, из армянских таронских князей — уже при Комнинах были полунезависимыми государями в Трапезунте и, сохраняя византийские титулы, воевали не только с мусульманами и грузинами, но и с византийскими войсками. На Родосе утверждается критский архонт Лев Гавала, носивший титул кесаря, имевший свой флот и чеканивший свою монету, а в 1240 г. ему наследует брат Иоанн. Самыми крупными местными государями, не стремившимися утвердиться в Константинополе, были трапезунтские Комнины, наполовину грузины, во главе своих греков и лазов даже пережившие несколькими годами взятие турками Константинополя. Богатая приморская Атталия в Памфилии, ныне Адалия, подчинялась огреченному левантинцу Альдобрандино, может быть, из пизанских купцов, известных в Константинополе. Не менее богатая Филадельфия и область реки Ерма признавали власть Феодора Манкафы, называвшего себя царем и чеканившего монету. Он был изгнан из своих владений за 15 лет до латинского взятия, но появился снова. Плодородную долину Меандра опустошал Михаил Маврозоми (которого он приютил во время изгнания, после ухода из Константинополя), выдавший дочь за султана Гиас ад-дина Кейхозрева, и во главе турок грабил греков, как это делал ранее его Михаил Ангел, впоследствии первый эпирский деспот. Бывший царский удельный округ Сампсон, возле Милета (его отнюдь нельзя смешивать с Самсуном, древним Амисом на Черном море), был захвачен архонтом Саввой. По словам Акрополита, повсеместно бывшие в различных местах начальники или просто выдающиеся (по богатству и знатности) лица присвоили себе подчиненные им области как свои владения, или по собственной инициативе, или приглашенные жителями для защиты страны.
|
|
Первые шаги Ласкаря в области внутреннего управления и организации обороны против латинян нам недостаточно известны, и даже неясно, при каких условиях он овладел независимой Никеей. По-видимому, он опирался на архонтов из партии Ангелов, и бегство законного царя Алексея на Запад сделало Ласкаря признанным главою сторонников последней царской династии. Потому признала его и Никея. Еще более возвысила Ласкаря его роль национального вождя в борьбе с франками. Подробности последней достаточно ясны из латинских и греческих источников.
|
|
Колыбелью царства Ласкаря была не Северная Ви-финия с ее городами Никомидией и Никеей — они были близки к столице и отданы Балдуином в лен своим.круп-нейшим вассалам, — но Южная Вифиния и Мизия, области, прилегавшие к неприступному лесистому Олимпу; на его предгорьях жили многочисленные монахи, хранители древних традиций православного царства; в этой области лежали богатые земли св. Софии. В одном из прибрежных монастырей (св. Аверкия в Куршумлу) сохранилось надгробие сподвижника Ласкаря, знатного Андроника Контостефана (умершего в 1209 г.), из семьи, игравшей видную роль при никейском дворе. Со стороны Константинополя область Олимпа и самая Никея отделены непроходимыми горами и лесными дебрями, там легко заградить и узкую римско-византийскую дорогу. Франки и не шли далее Никомидийского залива, но переправлялись через море и Геллеспонт, нападая на греков со стороны Троады. Там в г. Пиги (ныне Бига, на р. Гранике) процветала фактория венецианских купцов, вывозивших хлеб и кожи с плодородного плоскогорья Мизии, как ныне Пандерма вывозит хлеб в Марсель. На этих купцов работали греческие крестьяне, как ныне турецкие.
Пока Ласкарь, переезжая с места на место, организовывал оборону, правительство Балдуина упустило момент раздавить его в самом начале. Рыцари были заняты дележом добычи и устройством своих ленов во Фракии. Они не подумали вступить в соглашение с сельджукским султаном, хотя изгнанный братом Рукн ад-дином Гиас ад-дин Кейхозрев проживал у Алексея Трапезунтского и затем у франков в Константинополе и даже был готов креститься. Он тщетно добивался поддержки у франков, пока смерть брата не позволила ему занять престол без их содействия. По Сельджукской хронике (Сельджук-наме), Гиас ад-дин проживал у царя в Константинополе в большом почете, но после поединка с франком должен был уехать к Маврозоми на некий остров, где его известили о смерти брата.
Рыцари глубоко презирали греков, которые не могли устоять против них в открытом поле. Балдуин смотрел на Малую Азию как на свой удел, который он завоюет, когда захочет, и для большей легкости он раздавал вассалам крупнейшие отдаленные города. Он не только отдал Никомидию и Никею своим знатным вассалам, Адрамиттий — брату Генриху, но и приезжим сирийским баронам он рассудил отдать незавоеванные владения Манкафы и Альдобрандино, побудив тем Манкафу вступить в союз с Ласкарем.
Осенью 1204 г. франки выступили в Азию тремя небольшими отрядами. Один из них, Макария, занял Никомидию. Другой был послан графом Блуа для завоевания его лена Никеи. Стоявшие во главе его Петр Брашейль и Пайен Орлеанский, оба известные герои, не пошли сушей на Никею, но предпочли избрать базою упомянутую венецианскую колонию Пиги возле Дарданелл. Брат императора Генрих переправился через Дарданеллы и, пройдя через Троаду, занял Адрамиттий. Таким образом Пиги с Пандермою, которую Брашейль немедленно занял, и Адрамиттий составили первый фронт латинян против Ласкаря, отрезав его от Троады и от моря. Ласкарь опирался на Олимп, между противниками лежала Мизия.
Брашейль перешел в наступление. По плоскогорью Мизии, минуя нависший над морем лесистый хребет Кара-дага, он вторгся в плодородную долину Риндака. Целью его была крепость Лопадий на переправе через судоходный Риндак, протекающий через Аполлониадское озеро. В Лопадии скрещиваются водные и сухопутные сообщения богатейшей области (ныне Михалич и Суссурлу). Древний мост сохранился и поныне. Местность была издревле заселена и богата. На озере стоит еще акрополь Аполлониады с ее башнями Траяна и остатками большого римского города и даже храма Аполлона на островке. Население Мизии рослое, красивое, среди мусульман нередок античный греческий тип, знакомый по вазам.
Ласкарь находился в глубине Мизии и, не желая допустить утрату Лопадия, ударил на франков во фланг; на равнине под крепостью Пиманинон (сохранились ее живописные руины у озера Майнос, на противоположном берегу которого живут русские казаки-староверы) состоялось первое крупное сражение Ласкаря, в котором многочисленные греки были разбиты сотней рыцарей. Панцирные всадники Ласкаря на их некрупных, частью арабских конях не могли выдержать тяжелого сомкнутого строя рыцарей, испытанных в бою сподвижников Бра-шейля, а легкая пехота в открытом поле не шла в расчет. Ласкарь скрылся в лесах, а крепость Пиманинон сдалась франкам. Им был теперь открыт путь в Лопадий и даже на Бруссу. По дороге население многочисленных сел встречало франков с крестами и евангелиями. Победители щадили покорный им народ, хотя, прибавляет Хониат, служить им плохо: язык их непонятен, их ум расположен к корысти, глаз — к распутству, чрево ненасытное, нрав сердитый и суровый и рука схватывается за меч по всякому поводу. Сдался Милетополь (Михалич), Лопадий и расположенная на озере живописная Полихна (Аполлониада). Франки дошли до Прусы (Бруссы), но оказалось, что брать города труднее, чем разбить архонтов в открытом поле. Расположенная у подошвы Олимпа Брусса имеет неприступный акрополь. Жители старого большого города не только франкам не сдались, но делали против них вылазки, и франки отступили. Это ободрило народ, разобравший, что дело идет не о борьбе между архонтами и претендентами, но о подчинении чуждому, иноверному врагу. Война принимает народный характер, присоединившиеся к франкам греки покидают их; рыцарей тревожат с тыла и вовлекают в засады, в которых погиб и один баннерет (барон со своим знаменем); но Брашейль, уклонившись от засады, пробился к берегу. Скоро он опять появился в Лопадий.
Генрих со своей стороны разбил Манкафу, с которым был брат Ласкаря. Греки думали уже, что все потеряно и в М. Азии; народ стал платить франкам подати в занятых ими областях. Дело Ласкаря казалось проигранным.
Спасла его катастрофа франков во Фракии. Нет известий о соглашении Калоянна с Ласкарем для 1205 г., но вторжение болгар, гибель войска Балдуина и плен самого императора заставили франков поспешно очистить М. Азию. Осталась за ними лишь латинская колония Пиги. Конец 1205 и 1206 г. положили начало царству Ласкаря, тогда как во Фракии греки, наоборот, встали на сторону франков под впечатлением ужасов нашествия влахов и болгар.
По уходе латинян греческий претендент Ласкарь остался вершителем судеб Вифинии и Мизии, «властителем ромэйских восточных областей», как он назван в заглавии составленного Хониатом официального «силенция». Очередь была за старыми городами, как Никея и Брусса, подчиниться Ласкарю. Законный царь Алексей скитался на Западе и был лично ненавистен всем, кто его знал. Популярность Ласкаря возросла. Он не только показал себя вождем дружины, энергичным и неутомимым воином, воодушевлявшим других, но он соблюдал, как указывает Хониат, строго обычаи царя и полководца, чтил святыню Церкви. При его дворе или в его лагере провозглашались суровые идеалы служения народу постом и молитвою; настоящим же постником, поясняет Хониат от лица Ласкаря, является тот, кто обуздывает свой дух, не обижает и не оскорбляет ближнего, а, наоборот, насыщает голодного, дает кров бесприютному, одевает не имеющего рубахи.
Самосохранение требовало признать Ласкаря немедленно, объединиться под его знаменем. Со стороны севера угрожал Вифинии полководец партии Комнинов, брат трапезунтского царя Давид, с его золотою молодежью и войсками из чуждых лазов и грузин; со стороны суши всегда угрожали сельджуки, хищные массы, пробивавшиеся к морю, и теперь у них был новый султан Кейхозрев, знакомый с греческой культурой, зять Маврозоми; со стороны франков, несомненно, следовало ожидать энергичного наступления при новом императоре Генрихе.
При таких условиях граждане Никеи не замедлили признать власть Ласкаря. В этом событии должны были участвовать духовенство и эмигрировавшие в Никею архонты. Признание претендента Никеей имело решающее значение для основания греческого царства. Никея Ласкаря не замедлила привлечь к себе оставшихся в столице патриотов, как, напр., Николая Месарита. Эмиграция духовенства и ученых сделала Никею духовным центром независимых греков. Здесь они имели многочисленные храмы и монастыри, нетронутые церковные ризницы и книжные богатства, часть которых была перевезена в Константинополь с восстановлением древнего царства Палеологом. Сохранилось похвальное слово Никее, составленное в конце XIII в. Феодором Метохитом. Он описывает мощные римские стены, окружавшие Никею, с их высокими многочисленными башнями, периволом (второй внешней стеной) и илистым рвом; громадный город с рядами пристроенных друг к другу высоких разукрашенных домов, многочисленные бани, больницы и богадельни, часть которых, впрочем, выстроена позднее никейскими царями. Ласкарь еще не имел в Никее ее философской и богословской академии, хранительницы православного просвещения в XIII в., но его встретили подготовившие эту академию деятели, ученые монахи, спасшиеся из Константинополя; существовал также тот монастырь, в котором была устроена школа. Метохит его не называет, но мы узнаем по его описанию обитель Иакинфа, храм которой в честь Успения Божьей Матери сохранил свои мозаики. Церкви были рассеяны по всему городу, из них назван Метохитом храм мученика Трифона, особо чтимого в Мизии и Вифинии; он «являлся» ежегодно на весеннем празднике горожан Никеи; были в городе подворья вифинских монастырей, по крайней мере известен один, приютивший Н [иколая] Месарита. В развалинах находилась, по-видимому, уже в XIII в., судя по отсутствию описания у Метохита, главная святыня — св. София, митрополия, в которой заседали Вселенские Соборы; однако она еще в XIV в. могла быть приспособлена султаном Орханом под мечеть.
Постройкам и древнему культурному значению Никеи соответствовали природные богатства ее окрестностей: рыба, овощи, хлеб и скот поступали на рынок в изобилии. Теперь Ласкарь имел под рукою значительные материальные средства, и из «властителя восточных областей» хозяин Никеи не замедлил стать «царем восточных ромэйских городов».
Остановка была за патриархом. Он был нужен для помазания на царство и был вообще необходим при царском дворе для церемоний и для управления, церковного и гражданского. Старый патриарх Иоанн Каматир жил во Фракии, в г. Дидимотихе, и отказался переехать в Никею, вероятно, потому, что был родственником супруги законного царя Алексея. Отказался приехать и знаменитый митрополит Афинский Михаил Акоминат. Собравшееся в Никее духовенство избрало патриархом Михаила Авториана, который через несколько дней, в марте 1206 г., помазал Ласкаря на царство, через два года по взятии Константинополя франками. Новому царю было 30 лет.
Является вопрос, каким титулом был коронован Ласкарь? Как могли его сделать самодержцем всех ромэев при жизни царя Алексея, тогда как нужно было избегать всякого ложного шага, опасного для слабого еще царства, которое рассчитывало прежде всего на идейную поддержку патриотов-легитимистов? Исход был найден, по-видимому, в том, что Ласкарь был венчан на царство восточных греков. Так его называет в своем письме митрополит Акоминат, так он назван в заглавии официальной речи Хониата: «кир Ласкарь Феодор, царствующий над восточными ромэйскими городами, когда латиняне владели Константинополем и Иоанн болгарский (мисийский) опустошал западные ромэйские области». Из пяти ктиторских надписей Ласкаря на крепостных стенах лишь на одной никейской он назван «самодержцем ромэев», и она может относиться к концу его царствования. На другой никейской и на брусской он именуется «нашим господином» и «нашим царем», на ираклийской просто самодержцем, на обломке третьей никейской — по-видимому, без титула при имени. В ада-лийской надписи 1216 г. не сохранилось ни имени, ни титула царя. Титул царя восточных ромэев соответствовал бы фактическому положению дел, но с точки зрения византийского государственного права он мог лишь означать временное состояние впредь до изгнания франков из Константинополя и объединения греков. Эти цели должны быть поставлены с самого начала для осуществления идеи византийского царства. Но и до того в управлении Ласкарь стал царем над всеми, на кого распространялась его державная власть, и с момента венчания его слово получило силу, освященную религией. С этой точки зрения интересно проследить ход мыслей Н [икиты] Хониата в его придворном «силенции».
За труды Ласкаря на пользу нации (γενος) Бог возвысил его на царство ромэйских городов на Востоке, и теперь на нем покоится десница Господа. Никто не смеет ослушаться помазанника. Перед ним великая цель. Если столица сожжена за грехи народа, то Бог оставил семя — царство Ласкаря. Божеству желательно, чтобы подданные без принуждения повиновались царям, ибо и в природе существует необходимый порядок. За справедливым и послушным царством обеспечена помощь Божия. «Если мы будем соблюдать такой порядок в управлении, — пишет Хониат, — то сможем сказать: «восстань и ввергнись в море» горе сей, племени италов (франков), у которого каменное сердце и гордость выше холмов и гор, которое, переправившись по морю, вторглось в нашу землю и широко разинуло на нее свою пасть; и снова возвратим себе родные земли, которых мы лишились, — древнее, исконное наше обиталище, рай и град Господа сил у Геллеспонта, град Бога нашего, знаменитая и желанная для всех народов, исконная утеха вселенной. И сподоби, Христе... нас, проведших четыредесятницу, воспеть тебе воскресную песнь и в будущем победные на врагов гимны; если же удастся Ласкарю, как новому Моисею, отпраздновать и вход свой в град, из которого был изгнан, то это будет чудо из чудес Твоих. Тогда и прочая паства, услыша голос царя, соберется воедино в одну овчарню, не будучи доселе от двора сего, и будет едино стадо и един пастырь...»[18]
Вскоре по венчании на царство Ласкарь заключил перемирие с Генрихом, которому было не до Азии, и отправился на юг собирать греческие земли. Он выгнал из Филадельфии Манкафу, из округа Сампсона — архонта Савву; затем он напал на Маврозоми, владевшего долиною Меандра под покровительством своего зятя султана Кейхозрева. Ласкарь разбил его турецкий отряд, но ссориться с Кей-хозревом было опасно, и Ласкарь предпочел оставить Маврозоми верхнюю часть долины с городами Хонами и Ла-одикеей. Царство Ласкаря в короткое время увеличилось чрезвычайно, охватив почти все «восточные ромэйские города». Ему было подвластно сверх Вифинии и Мизии все богатое побережье Эгейского моря до Меандра с городами Смирной, Филадельфией, Ефесом и многими меньшими; его царство доходило до Галатии и Каппадокии, внутри полуострова со стороны Икония оно доходило до Филоми-лия, крепости во Фригии. На части земель Ласкаря существовали в древности такие царства, как Прусия и Аттала, но в XIII в. страна была разорена и население немногочисленно. Тем не менее в руках Ласкаря оказались значительные средства, обогащавшие прежде местных архонтов. Утвердив на местах поколебленную государственную власть, Ласкарь мог теперь располагать достаточными суммами для возобновления крепостей: на башнях Никеи, в Прусе и Ираклии Понтийской, которой он овладел несколько позже, впрочем, эти надписи могут относиться и к концу его царствования. У него является свой флот. Бывший корсар итальянцев Стирион поступил к нему на службу со своими кораблями, как прежде служил константинопольским царям. Опаснейшим врагом с греческой стороны был для Ласкаря представитель партии Комнинов, молодой Давид, «царский потомок», как он называл себя на своей печати, или «отрок с Понта», как его именовал никейский писатель Хониат. Его имя звучало громче, чем имя Ласкаря, и с ним также была византийская знатная молодежь. Через несколько месяцев по взятии Константинополя Давид вторгся из Пафлагонии с войсками из грузин и лазов и дошел до Никомидии, приводя население под руку своего брата Алексея Трапезунтского; но Ласкарь, тогда еще не венчанный на царство, наказал его немедленно. Стороною, прорубая дорогу в лесной чаще, сам впереди с топором в руке, спуская на горных стремнинах коней на веревках, Ласкарь напал на авангард Давида внезапно, разбил и захватил в плен его начальника, знатного Синадина. Давид был отогнан до самой Ираклии Понтийской. Неуспех «отроков с Понта» объясняется не только военными талантами Ласкаря, но и союзом последнего с турками. Последние под Амисом (Самсуном) задержали войска Алексея Трапезунтского, и Давид не мог получить помощи от брата. Коалиции Ласкаря с турками была противопоставлена другая. В1206 г., заключив союз с франками, Давид выступил опять и захватил Прусиаду (в Сев. Вифинии, ныне Ускюб). Ласкарь опять прогнал Давида в Ираклию и взял бы ее тогда же, если бы не франки, которые заняли у него в тылу Нико-мидию; Ласкарь должен был отступить окольными путями, теряя людей при переправе через разлившиеся зимою горные потоки. Давид мог бы успокоиться, но вместо того он в третий раз (1207) напал на владения Ласкаря, опустошил область Прусиады, изгоняя ставших на сторону Ласкаря крестьян. Получив от франков помощь людьми и провиантом, он дошел до Никомидии. Ласкарь послал против латинского отряда своего полководца Андроника Гида, который при местечке Трахее истребил франкский отряд в 300 человек; сам Ласкарь ударил на Давида и гнал его до Синопа. Вся область к западу от р. Галиса с городами Ираклией и Амастридой досталась победителю. Давид более не беспокоил Ласкаря, ему пришлось отбиваться от турок, решивших взять Синоп. Крепость была ими взята в 1214 г., и Давид пал при ее защите[19].
Помощь франков Давиду была нарушением перемирия Генриха с Ласкарем, но и латиняне жаловались на грабежи никейского адмирала. Впрочем, между энергичным устроителем империи Генрихом и новым греческим царем в Никее, франками не признанным в таком звании, не могло быть прочного мира. В конце 1206 г. Генрих отправил в Пиги Петра Брашейля с братом своим Евстахием, двумя другими баронами и с 140 лучшими рыцарями. Брашейль занял бывший в руинах Кизик, назначенный ему в лен, укрепил его со стороны перешейка двумя фортами и начал грабить владения Ласкаря. Произошел ряд стычек с переменным успехом. С другой стороны Тьерри де Лос занял свой лен Никомидию, укрепил ее акрополь и соседний «монастырь» св. Софии, откуда нападал на область Никеи, отстоявшую всего на один день пути. Макарий Сен-Менегу выстроил на берегу Никомидийского залива замок Харакс (ныне Херекс), развалины которого существуют и поныне. Гильом де Сане овладел Киосом, у которого вливаются в море воды Никейского озера. Латиняне оцепили Ласкаря со стороны моря и собирались утвердиться прочно, как во Фракии и Пелопоннисе. Царство Ласкаря оказалось в тисках между франками и турками (сельджуками), пробивавшимися и к Черному морю (у Синопа), и к Эгейскому (у Атталии, которую и взяли (1207), одолев Альдобрандино). Ласкарь не мог держаться один и завязал или возобновил сношения с Калоянном Болгарским, разорителем греческой Фракии, который, вероятно, и по собственной инициативе обложил Адрианополь. Это заставило императора Генриха отозвать из Малой Азии большую часть своих сил, оставив в Кизике достаточный гарнизон, а в Киосе — всего 40 рыцарей под начальством Макария Сен-Менегу. Немедленно Ласкарь отрядил часть войска наблюдать за Кизиком, а с главными силами обложил Киос. У него были и стенобитные машины, и флот. Рыцари защищались как герои, но, сражаясь врукопашную вследствие неисправности городских стен, все были переранены и погибли бы, если бы сам Генрих не явился к ним на помощь на итальянских купеческих судах. Латинский флот заставил греческий выброситься на берег, где Ласкарь его сжег и затем отступил от Киоса. Но Генрих предпочел увести своих рыцарей из полуразрушенной крепости, и Ласкарь, несмотря на поражение, добился своей цели. Уже через месяц он осаждал Кизик, и у него опять явился флот с соседнего острова Мармары (Проконнис), сохранившего независимость от франков. Встревоженные латиняне опять отправились выручать своих на венецианских судах. Адмирал Ласкаря Стирион спасся бегством в Дарданеллы, и венецианцы безуспешно за ним гнались. Сам Ласкарь также отступил в глубь страны. И на суше и на море греки не могли еще держаться против латинян, тем не менее начали иметь успех, опираясь на родную страну и имея энергичного царя. Неутомимый Ласкарь напал на Никомидию, и опять его отразил Генрих. Но по уходе императора и благодаря перебежчику франку Ласкарь захватил в плен самого барона Никомидии Тьерри, вышедшего за провиантом. Пленные рыцари были отведены в Никею. Это был крупный козырь в руках греков, так как латиняне, особенно сам Генрих, считали позором не выручить своих во что бы то ни стало. И когда Генрих явился перед Никомидией, нещадно разоряя греческих крестьян за их верность никейскому царю, Лас-карь мог предложить Генриху перемирие на самых выгодных для себя условиях. За своих пленных франки отдали и Никомидию, и даже Кизик, лен храброго Брашейля. Перемирие было заключено на два года (1207). Невероятно, чтобы третий поход против Давида и истребление франкского отряда имели место после этого перемирия, а не до него; наоборот, возможно, что после перемирия Бра-шейль, действуя самостоятельно, захватил Пиги при помощи некоего славянина Барина (из села Вари).
Но Ласкарь хотел вступить в ряды признанных Европой государей. Первым шагом для этого было, по примеру Калоянна, обращение к папе Иннокентию. Сохранился лишь ответ папы. Послание Ласкаря было длинное и содержало перечисление всех злых дел латинян в Константинополе. Вероятно, оно было составлено духовными советниками никейского царя и материал этого послания был заимствован из обличительной литературы. В письме Ласкаря была и другая часть. Не довольствуясь разорением Константинополя, жаловался он папе, франки нарушают перемирие и упорно не хотят согласия между христианами. Обращаясь к посредничеству папы, Ласкарь просил прислать легата, который устроил бы прочный мир на тех условиях, чтобы море было признано естественной границей между владениями франков и греков, другими словами — чтобы вся азиатская Романия была признана за Лас-карем. За то он обещался содействовать крестовому походу против измаилитов, а в противном случае он угрожал вступить в союз с чужеродными язычниками влахами, т. е. с Борилом. Не видно из ответа Иннокентия, требовал ли Ласкарь признания за ним царского достоинства. Во всяком случае, папа на такую точку зрения не встал и обращается к никейскому царю как к «знатному мужу Феодору Ласкарю». Он даже советовал «его знатности» смириться и пред лицом возлюбленного во Христе сына, константинопольского императора Генриха, принести ему ленную присягу на верность и службу. Некогда Иеремия советовал евреям покориться неверному Навуходоносору: тем скорее Ласкарь должен подчиниться католическому и верному Церкви государю, которому дал империю Всевышний, в неисповедимых путях своих передающий царства и изменяющий времена. Латинских насилий папа не извиняет и перемену направления крестового похода приписывает интригам царевича Алексея Ангела, но греки потеряли царство за грехи, за то, что разодрали ризу Христа — Церковь. На этих условиях подчинения Генриху Иннокентий готов дать инструкции своему легату, и Ласкарю надлежит выслать своих уполномоченных в Константинополь.
Ласкарь был далек от согласия последовать советам Иннокентия. Казалось, ему не было настоятельной нужды вступать в союз с Борилом, добившись ухода франков из Никомидии и Кизика. Перед ним открывалось благополучное царствование над всеми греками Малой Азии, кроме Трапезунта. Многочисленные и отборные франкские наемники находились в рядах его панцирной конницы, и даже сам Брашейль, захватив самостоятельно Пиги, был готов служить Ласкарю против Генриха, заставившего Брашейля отказаться от лена Кизика, который защищался им так храбро. В позднейшем (1212) письме Генриха на Запад находится указание на замышлявшийся Ласкарем и Бра-шейлем поход против Константинополя. Но их дружба не была прочной, и в следующем году Генрих сообщил папе, что Ласкарь захватил Брашейля и греки содрали кожу с прославленного витязя.
Время перемирия было для Ласкаря затишьем перед большою бурею, в которой он едва не погиб и спасся с большими потерями. Его новое, столь обширное царство должно было испытать натиск сильных врагов: турок и Генриха после объединения им под своею властью европейской Романии. Болгары при слабом Бориле не могли выручить Ласкаря в критическую минуту.
Султан Кейхозрев на первых порах не воевал с Ласки рем и даже величал царицу Анну своей сестрою, так как во дни своего изгнания был усыновлен ее отцом царем Алексеем. Кейхозрев был знаком с греческой культурой и усиленно пробивался к морю. В этом стремлении он встретился с новой сильной державой Ласкаря и стал относиться к ней подозрительно. Впрочем, и Ласкарь задержал Кейхозрева и его сыновей, когда он ехал занять престол. Обычных подарков, которые у турок назывались данью (харадж), он не давал, по крайней мере регулярно. Предлог к разрыву дал ему блуждавший старый царь Алексей. Он тайком пробрался из Эпира к султану и умолял своего нареченного сына помочь ему как законному царю против узурпатора Ласкаря; он не постеснялся стать орудием турок против национального царства своего зятя, надежды греков. Кейхозрев был рад случаю подчинить своему влиянию земли Ласкаря с их гаванями, потребовал от никей-ского царя отречения в пользу Алексея (1210) и вторгся в долину Меандра, обложив г. Антиохию во главе 20-тысячного войска. Ласкарь поспешил к Антиохии усиленными переходами, имея с собою 800 франкских наемников и своих греков, всего до 2000 всадников, надеясь напасть на султана врасплох. В кровопролитной битве франкская дружина, лучшая часть сил Ласкаря, была перебита окружившими ее турками; сам султан подскакал к Ласкарю и палицею сбил его с коня и велел уже людям схватить его. Лично храбрый Ласкарь подсек ноги коню Кейхозрева и, отрубив голову упавшему султану, поднял ее на копье. По турецким источникам, убил султана не Ласкарь, но один из франков, состоявших у него на службе (1). Турки обратились в бегство и просили мира. Атталия уступлена была Ласкарю. В ореоле героя Ласкарь вернулся в Никею, и весть о его подвиге разнеслась по всему греческому миру. Хониат составил пышную речь, и его брат, изгнанный митрополит Афинский, прислал с острова Кеос поздравительное письмо; и тот и другой ожидали похода на Константинополь. Старый Алексей был привезен в Никею и пострижен в монастыре Иакинфа, где и окончил свою грешную жизнь. Его, кажется, ослепили. Родственник его Мануил также был привезен в Никею; в одной из церквей цела его эпитафия.
Удача Ласкаря лишь ускорила наступление Генриха. Ему следовало предупредить всеобщее восстание греков. Из Никеи были разосланы во все области воззвания, которыми никейский царь приглашал на помощь в предстоящем походе для освобождения Константинополя от «собак латинян». С другой стороны, выгоднее было напасть на Ласкаря, пока он не оправился от понесенных потерь в битве с турками. Генрих заявил, что Ласкарь не победил в ней, но был разбит, намекая на гибель латинских наемников Ласкаря. Ведь и в собственном войске Генриха наемники составляли уже главную силу. Оба противника хотели предупредить друг друга, и оба располагали такими силами, каких не имели прежде. Ласкарь напал на Пиги, латинскую базу в Мизии, но Генрих разбил его в первом же сражении, и греки были загнаны в горы, понеся большие потери. Войско Генриха беспрепятственно опустошало Мизию, греки не шли дальше мелких засад. Население было в отчаянии, не зная, как спастись от разорения и гибели. Теперь франки уже не щадили крестьян. Ласкарь собрал все силы, девяносто конных и пеших полков, из коих восемь состояли из новых латинских наемников. Они шли к щедрому Ласкарю, невзирая на папские проклятия. Осенью 1211 г. произошла решительная битва на р. Риндаке (Луперке— латинский источник), т. е. около Лопадия: Генрих шел путем Брашейля в первую большую кампанию франков против Ласкаря. Никейский царь был разбит наголову и на этот раз, хотя у него, по словам Генриха, в одном полку было больше людей, чем во всем войске Генриха. Судя по описаниям битвы, сражались латиняне против латинян, а греки стояли на лесистых холмах.
Битва на Риндаке казалась катастрофой для Никейского царства. Ласкарь нигде не показывался, по словам Генриха в его письме на Запад. Но еще раз обнаружилось, что судьба национальных государств решается не битвами на открытом поле, но силою народного сопротивления. Франки покорили крестьянское население до турецких пределов и заставили платить им подати, но о взятии ими не только Никеи, но и других укрепленных старых городов не слышно. Как только франки уходили, власть Ласка-ря восстанавливалась, а гарнизонов Генрих оставлять не мог по неимению людей. Через два года Генрих прошел Мизию до Нимфея (недалеко от Смирны), но повсюду заставал села, покинутые жителями. Война стала народной. При защите крепостей франки встречали ожесточенное сопротивление. Генрих взял Лентианы и Пиманинон. Обе крепости находились в Мизии недалеко друг от друга, первая — ближе к Кизику и к Лопадию. В Лентиане греки держались 40 дней, ели кожу щитов и седел. Генрих поступил с храбрыми врагами так же мягко и осторожно, как с ломбардскими баронами в Фессалии. Брата царя Феодора, Константина Ласкаря, а также царского зятя Андроника Палеолога и главного начальника Дермоканта он отправил к никейскому царю. Всех прочих сдавшихся ему служилых людей он, по словам Акрополита, распределил по полкам под начальством соплеменных им командиров. Во главе всех покорных греков он поставил Георгия Феофи-лопула и вверил им охрану восточных пределов. Генрих таким образом принял на свою службу местных греческих архонтов, военную и владетельную аристократию, организовав ее, как акритов, для защиты границ, и отдал им страну, крестьянство. Так же, как во Фракии, Генрих имел в виду создать баронии второго разряда, греческой национальности. В областях старых больших городов и крупных свободных сел такая полуфеодальная организация не имела бы успеха, и эти земли остались за Ласкарем; но и в покоренных франкским оружием областях аристократия изжила свой век и уже при Комнинах и Ангелах была ненавистна народу. При встрече с национальным правительством преемника Ласкаря, популярным среди крестьянства, горожан и духовенства, организация Генриха не устояла.
Чувствуя недостаточность своих сил, Генрих заключил с никейским царем прочный договор, по которому границей их владений были реки Риндак и впадающий в него Макест, далее хребет Кимина (между нын. Балакессером и Адрамиттием на Эгейском море). Самый хребет с пунктом Каламоном на римской дороге в Иконий, по которой Фридрих Барбарусса шел от Геллеспонта, должен оставаться незаселенной нейтральной полосою. Другими словами, за латинянами оставалась Троада и Мизия, а за Ласкарем — область больших старых городов от Адрамиттия, Пергама и Смирны до Лопадия, Бруссы, Никем и Ираклии на севере, а также все не занятые турками области к востоку от этих городов.
Договором Генриха с Ласкарем было признано франками самостоятельное от Романии Никейское царство. Натиск латинян был остановлен, точнее, сам остановился по недостатку сил. Впоследствии наступают уже греки.
С турками-сельджуками у Ласкаря продолжались столкновения из-за Атталии (Адалин), важного приморского города, бывшего владения дината Альдобрандино. В 1207 г. Атталия была взята Гиас ад-дином Кейхозревом после двухмесячной осады, причем жители были перебиты и церкви обращены в мечети; но после катастрофы под Ан-тиохией на Меандре (1210) она перешла в руки Ласкаря. В 1215 г. она была вновь завоевана турками при сыне Кейхозрева I султане Изз ад-дине Кейкавусе, а в 1216 г. она опять была в руках Ласкаря, оставившего на городских стенах ктиторскую надпись. При следующем султане Кейкубаде Атталия перешла опять к туркам. Сведения «Сельджук-наме» об отношениях Кейхозрева и его преемника к Ласкарю полны интереса и содержат ценные дополнения (пребывание Кейхозрева у Маврозоми и в Никее, перевезение его праха в Конию), но не всегда достоверны, как хвастливая легенда.
Но важно, что в «Сельджук-наме», источнике современном и носящем характер официальной хроники иконийских султанов, нет известия о таком событии, как пленение царя Ласкаря туркменами Кейкавуса в 1214— 1215 гг., отпустившего убийцу отца за выкуп и земельные уступки. Это известие находится в хронике Абульфеды, в греческих источниках о подобном факте не упоминается. Вероятно, предположение Фалльмерайера, что Абульфеда смешал Ласкаря с Алексеем Трапезунтским, действительно попавшим в плен к Кейкавусу.
Кризис, наступивший в Латинской империи со смертью Генриха, оживил надежды никейского двора на изгнание франков из Константинополя. Возникли брачные проекты. Первая супруга Ласкаря, царица Анна, умерла, оставив трех дочерей, из коих старшая выдана была за венгерского короля Белу, младшая — за французского барона де Кайе, а средняя была за Андроником Палеологом и, овдовев, была выдана за знатного сподвижника царя Феодора, Иоанна Дуку Ватаци. Затем Ласкарь просил руки дочери армянского короля Левона II, но тот обманул Ласкаря, прислав ему вместо дочери племянницу Филиппу, и даже требовал, чтобы царь до брака не вступал с нею в сожительство (по этому поводу было дошедшее до нас синодальное постановление); так как вслед за тем Левой выдал свою родную дочь за иерусалимского латинского короля Иоанна Бриеня, то оскорбленный Ласкарь отослал Филиппу обратно (1215), а прижитого от нее сына не признал наследником престола. В 1218 г. состоялся брак Ласкаря с Марией, сестрой константинопольского императора Роберта де Куртенэ. Этот брак имел очевидное политическое значение. Ласкарь желал усилить еще более родственные связи с латинской династией в Константинополе браком своей младшей дочери Евдокии с императором Робертом, на сестре которого был сам женат, и, несмотря на все противодействия духовенства такому нарушению канонов, осуществил бы свой план, если бы ему не помешала смерть.
Не только путем фамильных связей Ласкарь добывал себе права на константинопольский престол. У него был определенный план воспользоваться слабостью империи для открытого нападения. Имея в виду те же политические обстоятельства, венецианцы заключили договоры с своими соперниками генуэзцами и в 1219 г. — с иконийским султаном Ала ад-дином Кейкубадом и с Ласкарем; оба договора были временные и были подписаны не дожем, но подеста в Константинополе Тьеполо. Ласкарь назван в договоре полным царским титулом: «Феодор во Христе Боге верный (т. е. православный) царь и самодержец ромэев и присно Август Комнин Ласкарь». Венецианцы получали право беспошлинной торговли не только в гаванях, но и внутри Никейского царства; а греческие купцы, прибывавшие в Константинополь и подвластные Венеции земли Романии, были обязаны платить коммеркий (таможенную пошлину). Следовали обычные в венецианских договорах постановления, охранявшие товары и имущество потерпевших крушение и умерших купцов. Сверх того Ласкарь обещал не посылать свой флот в воды Константинополя и не вербовать солдат в венецианских владениях; ни одна из договаривавшихся держав не должна подделывать монеты другой, золотые (иперпиры, манослаты) и медные (stamina).
Обеспечив себя несколько с венецианской стороны, Ласкарь замыслил захватить Константинополь врасплох, пользуясь отсутствием императора Роберта. Подобный захват он замышлял и при Генрихе. Но регент, старый крестоносец Конон де Бетюн, предупредил Ласкаря, выслав в Малую Азию отряд. До войны дело не дошло, так как Роберт приехал и франки вернулись в столицу. Вместо того был заключен мирный договор с разменом пленных (1221) при деятельном посредничестве Марии, супруги Ласкаря и сестры Роберта. В следующем, 1222 г. Ласкарь умер и был погребен в никейском монастыре Иакинфа, рядом с царицей Анной. Наследовал царю Феодору, по его воле, зять Иоанн Дука Ватаци, муж царской дочери Ирины. Феодор Ласкарь был прежде всего воин, представитель греческой служилой аристократии, но из него вышел народный царь. В походах он провел, кажется, не меньше времени, чем в Никее. Смелость и неутомимость вместе с преданностью национальному делу были коренными чертами его характера с юности. Часты были его военные неудачи, неоднократно его царство было на краю гибели, но нельзя это ставить ему в вину одному: он делал, что мог, из своего материала, закалил свои полки, лично подавая пример и заботясь об обороне, нанимал латинян, имел флот и машины, возобновлял крепости и, главное, не падал духом. С другой стороны, нельзя ставить ему одному в заслугу устроение нового царства: его окружали такие опытные в делах патриоты, как Хониат, за ним была поддержка духовенства, в него уверовали, видя его энергию, горожане и крестьянство. Храбрый и щедрый, жизнерадостный и даже женолюбивый, этот смуглый, небольшого роста человек сумел приобрести популярность и заставил верить в себя. Церемониал и царские обычаи он соблюдал свято, но не терпел богословских споров.
Его историческое значение переросло его личность: он явился даже в глазах современников «Божьим семенем», «родоначальником нации», «новым Моисеем»; возвращение Константинополя его двору казалось достижимым. Плоды трудов Ласкаря пожали его преемники, прежде всего ближайший царь Иоанн Ватаци.
По смерти Феодора Ласкаря за неимением прямого наследника (малолетний сын от армянки был устранен самим отцом) и несмотря на наличность взрослых братьев, Алексея и Исаака, престол перешел — и, по-видимому, беспрепятственно — к зятю Ласкаря, протовестиарию Иоанну Дуке Ватаци, родом из фракийских архонтов из Дидимотиха (Димотики), внуку прославленного в боях губернатора фемы Фракисийской в М. Азии. В сказании, составленном в XIV в., Ватаци называется Иоанном Фракийцем. При занятии им престола большую роль сыграла его супруга Ирина, унаследовавшая энергию и честолюбие ее отца Феодора Ласкаря. Без замедления Ватаци был помазан на царство патриархом Мануилом.
Продолжительное, свыше 30 лет (1222 — 1254), правление Ватаци доставило Никейскому царству большое благополучие и силу. По природе он был расчетлив, обладал упорством и осторожностью, особенно в военных делах, — качествами самыми необходимыми для укрепления юных государств. Хозяином он был превосходным, накопил большие богатства, вел постоянные войны при помощи наемников, и притом не разорил народ, но облегчил его судьбу, обеспечив порядок и безопасность и защищая от произвола властелей. По отношению к Церкви царь Иоанн мог быть и был весьма щедрым. В памяти народа и Церкви он остался с ореолом святого царя, отца и устроителя государства. Сохранилась даже посвященная его памяти церковная служба с кратким житием, изобилующим, впрочем, историческими неточностями. Святостью жизни Ватаци, однако, не отличался. Его главными достоинствами были, как сказано, цепкое упорство, система и осторожность. Приближенный к нему Акрополит дает своему государю следующую характеристику: «Он умел искусно находить способы сохранить свое, чем дорожил, и в то же время справиться с враждебным ему, чтобы этими двумя способами соблюсти свои интересы». Хотя Ватаци отнюдь не любил подвергать себя и свое государство риску сражений и прежде всего имел в виду культурные задачи и успехи своей страны, он должен был вести войну и лично быть в походах в течение всего своего долгого правления. Умело пользуясь политическими обстоятельствами и силами своего народа, он достиг крупных успехов и смог избегнуть крупных катастроф.
В отношении к аристократам, служилой и земельной знати, царь Иоанн был или же стал подозрителен и суров. В этих кругах его не любили и могли предпочитать двор Комнинов Дук. Характерен выше приведенный отзыв Македонского архиепископа Хоматиана. На первых же порах царю Ватаци пришлось столкнуться с заговором аристократов. Во главе стоял знатный богач Андроник Нестонг, метивший в цари, соучастниками были его брат и несколько вельмож никейского двора, между ними начальник гвардии. Царя предполагалось изменнически убить. Заговор был раскрыт во время похода против франков. Сжегши только что отстроенный флот, дабы он не достался франкам, Ватаци быстро вернулся и схватил заговорщиков. Только двоих царь ослепил и изувечил, остальные отделались заключением; самого же претендента Нестонга, который приходился ему родственником, Ватаци посадил в крепость и сам доставил ему случай бежать к туркам. После этих событий Ватаци, по известию Акрополита, стал осмотрительнее и не придерживался прежней свободы в обращении, окружил себя стражей и телохранителями, дежурившими день и ночь. Особенно повлияла на него, по словам Акрополита, жена его, царица Ирина, мужественная по характеру и со всеми обращавшаяся по-царски.
Обойденные братья Ласкаря, севастократоры Алексей и Исаак, убежали к франкам, неудачно попытавшись захватить с собой племянницу Евдокию, дочь царя Феодора и невесту латинского императора Роберта. Севастократоры были не одни, но стояли, по-видимому, во главе той служилой аристократии, которая предпочитала стать полулатинскими вольными баронами и ненавидела дисциплину национального государства, двора Ватаци. Столкновение разыгралось в той же части Мизии и Троады, которая была организована императором Генрихом как автономная окраина под управлением греческих архонтов. Сюда явились оба Ласкаря с франкским отрядом. Они не рассчитали своих сил, и дело Генриха погибло в одном сражении под Пиманиноном, у храма Михаила Архангела (1224). Оба Ласкаря попали в плен к царю Иоанну, лично командовавпте-му своими войсками. Вслед за тем были взяты все крепости франков в Малой Азии, частью после упорного сопротивления и с применением осадных машин, частью без сопротивления. Важнейшими из них были Пиманинон и Лентиана. Схваченных архонтов царь Иоанн казнил, обоих Ласкарей ослепил. Восстание ласкаридов и их партии было подавлено круто, раз навсегда; и франко-греческая, организованная Генрихом, окраина превратилась в рядовую провинцию Никейского царства.
Битва при Пиманиноне означала конец господства франков в Малой Азии. Одновременно войска императора Роберта были разбиты западными греками под Сересом. Флот царя Иоанна Ватаци завладел ближайшими к малоазиатскому побережью большими и богатыми островами Самосом, Хиосом, Митиленою (Лесбосом) и другими, принадлежавшими к доле латинского императора по разделу. Ватаци отнял у князя наксосского Санудо о. Аморгос и передал его Гизи; добился номинального подчинения родосского кесаря Льва Гавалы. Появившись в Дарданеллах, флот Ватаци стал грабить венецианские колонии на северном берегу пролива; без сопротивления он овладел Галлиполи, Мадитом (ныне Маидос), Систем. В 1225 г. Ватаци, занятый вышеупомянутым заговором Нестонга, заключил с Робертом мир, по которому получил Пиги (н[ыне] Бига), последнюю опору франков к югу от Мраморного моря, старую венецианскую факторию по торговле хлебом и скотом, и завладел территорией, прославленной подвигами императора Генриха Фландрского и барона Петра Брашейля. Область Никомидии Ватаци подтвердил за Латинской империей и возобновил помолвку императора Роберта с Евдокией, дочерью царя Ласкаря.
События влекли Ватаци на север, за Дарданеллы. Адрианополь призвал его войска (1224), и небольшой никейский отряд под начальством Ней и Камицы занял крепость Адрианополя, но вскоре сдал ее без боя Феодору Комнинодуке.
В продолжение нескольких лет Ватаци, остановленный этой неудачей, не предпринимал походов на север. Его удерживали силы царя Феодора, находившегося в апогее могущества. В своей новой резиденции Нимфее возле Смирны Ватаци был занят церковными и хозяйственными делами. К этому времени относится полемика Никейской патриархии с эпирским духовенством и переговоры с папской курией. Около 1231 г. никейский двор посещен Саввой Сербским проездом из Иерусалима на Афон. Он был принят с большими почестями царем Иоанном и царицей Ириной, помнившей дружбу ее отца Ласкаря с Сербским архипастырем. Савва получил в дар драгоценный крест с частицею Животворящего Древа, церковную утварь, облачения, богатые дары и все нужное для путешествия на Афон вплоть до царского корабля. Выше было изложено, что в последние годы царствования Феодора Ласкаря и при патриархе Мануиле Сарантине Харитопуле в 8-й индикат (1219—1220) Савва добился признания Сербской Церкви автокефальной, а для себя — права ставить епископов не только в нынешней Сербии, но и Боснии и Южной Венгрии. Этот акт Никейской патриархии был направлен против главы западного греческого духовенства архиепископа Охридского, «всея Болгарии».
После катастрофы Феодора под Клскотницей могущество болгарского царя Асеня удерживало осторожного Ватаци от походов во Фракию, родину царя Иоанна.
Предварительно последний искал обеспечить свой тьш, свою власть в Архипелаге. Родосом и ближайшими островами при Феодоре Ласкаре правил вполне самостоятельно, как вотчиною, кесарь Лев Гавала, из знатного критского рода. Около 1225 г. Гавала должен был признать номинальную власть никейского царя. При Ватаци наступило решительное столкновение. Официальные никейские историки, как Акрополит, считали Гавалу изменником. Более беспристрастный ученый Влеммид, который при проезде ко святым Местам был ласково удержан Гавалою в одном из родосских монастырей, наоборот, подчеркивает, что кесарь Гавала не подал повода к разрыву. Причина проста: Родос лежит на торговых путях в Сирию, Египет, на Кипр и на Крит, и обладание им было заманчиво. Сам Ватаци лично выступил против Гавалы во главе всего флота и большого войска, но потерпел неудачу. Вернувшись на материк, он снарядил вторую экспедицию под начальством Андроника Палеолога, но и тот был отбит при попытке взять столицу Гавалы. Палеолог за то разграбил весь остров, кроме крепости Родоса, увез с собою и Влеммида.
Гавала не замедлил вступить в союз с венецианцами (1234), которые боялись за свой Крит. Кесарь признал при этом вассальную зависимость от дожа Тьеполо, в знак чего он обязался посылать ежегодно ризу на престол св. Марка в Венеции. Договор был выгоден для обеих сторон, обеспечивая не только взаимную помощь в случае нападения Ватаци на Родос или на Крит, но также и свободу торговли и личные привилегии купцов в гаванях обеих договорившихся сторон. Ватаци здесь ничего не мог поделать. Лев Га-вала продолжал править Родосом как самостоятельный государь и чеканил монету, как и его брат Иоанн и их потомки. Для борьбы с Венецией Ватаци был слаб, несмотря на попытки завязать дружбу с ее вековечными соперниками генуэзцами. Ватаци пытался перенести войну на венецианский Крит, воспользовавшись восстанием местных архонтов, и послал флот из 33 судов. Помогавший венецианцам наксосский князь Санудо поспешил оставить остров, и греки завоевали Ретимно, Милопотамо, Кастельнуово; но прибытие сильного венецианского флота заставило их искать мира, и греческий флот погиб от бури на возвратном пути.
Ватаци обратился в другую сторону. Положение Латинской империи после 1224 г. становилось безнадежнее с каждым годом. Император Роберт за свое беспутство был опозорен своими баронами и умер в Греции (1228). Престол был занят малолетним Балдуином II, и к активной политике Латинская империя была, казалось, не способна. Крайне стесненная территориально, Латинская империя обеднела. С севера ей угрожал Феодор Комнинодука, а после 1230 г. — Асень Болгарский; со стороны Азии франки еще располагали областью Никомидии, но в Дарданеллах хозяевами уже стали греки. Прибывший в 1231 г. Иоанн Бриень, новый император-соправитель и старый прославленный герой, лишь в 1233 г. собрался отнимать у Ватаци прежние латинские владения и высадился в той гавани Лампсака ('Оλκος), которая служила для Ватаци морской базою. Силы никейского царя были истощены неудачными походами на Родос, и Ватаци отступил в Сигрианские леса, где на морском берегу стояла обитель Феофана Исповедника (на полпути между нынешними гаванями Пандермой и Мудонией). Бриень наступал, придерживаясь берега Мраморного моря, дошел до Кизика, свернул в глубь материка и осадил бывшую венецианскую факторию Пиги. Ватаци держался в лесистых горах, собрав скот и хлеб в недоступных местах. Греческий гарнизон Пиги защищался храбро, но измена открыла франкам доступ внутрь крепости. Однако Бриень там удержаться не был в состоянии, так как Ватаци, будучи хозяином страны, прекратил подвоз провианта, и франки ни с чем вернулись в Константинополь.
С другой стороны, неудачи Ватаци под Родосом и на Крите, гибель его флота утвердили венецианское господство на море, и без того решительное. Теперь венецианцы угрожали греческим приобретениям на Дарданеллах, опять заняли Галлиполи и, обеспечив торговый путь в Константинополь, поддерживали правительство Латинской империи. Приезд Бриеня оживил баронов, и, хотя первый поход в Троаду был малоуспешным, следовало ожидать дальнейших шагов.
Прибытие в 1231 г. в Константинополь знаменитого старого рыцаря Бриеня в качестве императора-соправителя встревожило царя Ватаци. Ему было известно горячее участие курии в кандидатуре Бриеня. Одновременно и са-лоникский деспот Мануил признал Римскую Церковь своей матерью, желая сохранить свои владения от Ватаци под покровительством апостольского престола. Мануил даже принес ленную присягу Вилльгардуэну Ахейскому. В водах Архипелага никейским силам угрожали венецианцы и ро-досский деспот Гавала. Союз греков с Асенем Болгарским еще только намечался.
При таких условиях Ватаци пошатнулся на своем историческом и национальном пути, усомнился в возможности бороться с Западом или, вернее, уберечь от Запада свою веру и свои предания. Он предложил своему верному патриарху Герману обратиться к папе с предложением вступить в переговоры о церковной унии (1232). Длинное письмо было послано с проезжими францисканцами. Это первое обращение главы православия к «святейшему» папе написано в крайне почтительных и дружелюбных выражениях, как бы от имени идеалов церковного единства, но в то же время содержит горькие жалобы на новшества в церковном учении, на несоблюдение канонов, на уклонение от старинных обычаев. Все это привело к продолжительным и опустошительным войнам, к закрытию церквей. Во многих местах запрещена греческая служба, а на Кипре для греков наступило время мученичества. Патриарх разумеет требование латинян Кипра о подчинении их Церкви православного духовенства во главе с архиепископом Неофитом, о заключении и сожжении 13 кипрских монахов за отказ допустить опресноки на литургии (2). Папа должен найти утраченную драхму — церковное единство, — и греки искренно готовы в том ему помочь. И греки и латиняне уверены в своей правоте. Никто не видит изъяна на своем лице без помощи зеркала. Таковым являются для греков Писание, апостольские каноны, святоотеческие писания. Одновременно патриарх писал и кардиналам:
«Много великих народов мыслят с нами заодно, а все греки согласны с нами во всем. Первые (из православных) занимающие первую часть Востока эфиопы, потом сирийцы и другие, еще их повнушительнее, — ивиры (грузины), лазы, аланы, готфы, хазары, и множество сверх числа русских, и великопобедный народ болгар».
Замечательно в письмах Германа, что он не называет себя и своих ни ромэями, ни православными, но греками (Гραικοι), следуя, может быть; словоупотреблению в посланиях курии. Церковь стала национальной.
Папа так ему и отвечает, как «патриарху греков (Graecorum)». Константинопольским или вселенским папа, конечно, признать его не мог. Но все-таки титул признает Германа главою национальной Греческой Церкви, а не Восточной, или Ромэйской.
Папа ответил Герману в общем следующее. Все церковные дела разрешаются в последней инстанции папой, ибо Церковь не может быть ни многоглавой, ни безглавой. Петр получил первенство над всеми апостолами, в том числе и над Павлом, который похоронен ведь в Риме. За нарушение церковного единства Греческая Церковь осуждена на служение светской власти и на упадок: вера ваша не развита и охладела любовь; священнический сан у вас находится в небрежении. Латинская же Церковь, не находя на себе изъяна в зеркале Писания, стала для всех всем и воздвигла стену против еретиков для охраны церковной свободы.
С такими любезностями были отправлены в Никею два доминиканца и два францисканца. Вслед за ними было послано второе письмо папы: Христова Церковь получила духовный и светский меч, из коих второй отдан в руки светской власти для действия по указаниям Церкви. По вопросу об опресноках разница лишь та, что греки поспешили вместе с Иоанном ко Гробу Христа и убедились в разложении тела до момента воскресения и потому употребляют прокисший хлеб; а латиняне пришли с Петром ко Гробу позже, убедились в воскресении и потому чтут в опресноках нетленное начало.
Нунции приехали в Никею в самом начале 1234 г., были встречены с честью и имели семь собеседований во дворце и в патриархии. Спор начался с Filioque. Греки настаивали на неизменности Никейского символа. Спор в течение пяти первых заседаний обострился до того, что присутствовавший царь снял с обсуждения поданное латинянами письменное заявление. На седьмом заседании перешли к опреснокам. Патриарх Герман, видя заранее бесплодность прений (в коих, по словам Влеммида, ипат философов Карик не имел успеха), предложил созвать Собор восточных патриархов, чтобы оставить латинян в меньшинстве. Нунции ответили, что папа прислал их к нему одному, и уехали в Константинополь. На прощанье они заявили царю, что если греки в догмате согласятся с Римом, то папа не потребует петь на службе Filioque; и если греки будут послушны Римскому престолу, как было до схизмы, то церковный мир будет нерушимым. Патриарх же, покорный матери-Церкви, встретит более милости, чем может ожидать, т. е., вероятно, намекалось на Константинополь и святую Софию.
На Пасху нунции опять были приглашены, на этот раз в царскую резиденцию Нимфей возле Смирны. Туда уже приехал и Антиохийский патриарх. Герман опять начал с Filioque, а нунции желали предварительно разрешить обрядово-литургический вопрос об опресноках как более легкий и ближе ведущий к единению масс на почве обряда. А тут еще один из греческих архиереев поставил новый вопрос: не разумел ли папа в своем втором письме, что от Петра и от Иоанна идут два различных предания? Латиняне на это рассердились и начали обвинять греков в ереси: греки-де обмывают алтарь, на котором служил латинский священник, и не поминают папу на литургии. В ответ греки указали на осквернение крестоносцами святынь в Константинополе, анафеме же папу они не подвергают. И сам патриарх сказал: «Папа первый меня исключил из своих диптихов», на что получил в ответ: «Твоего имени никогда в них не стояло, а о предшественниках сам смотри, кто тому виною». Кончилось тем, что греки составили акт о недопустимости опресноков, а латиняне тоже написали акт о том, что не признающие Filioque суть сыны погибели. Царь пытался спасти положение путем компромисса: греки-де должны допустить опресноки, а латиняне — отказаться от Filioque; но компромиссы, обычные в делах политики, неприменимы в делах веры. Латиняне формулировали оба спорных вопроса и потребовали категорического ответа. Получив отрицательный, они объявили греков еретиками и покинули Собор. Греки же кричали им вслед: «Сами вы еретики!» Когда нунции отказались вернуться, несмотря на просьбу посланцев царя и патриарха, у них отобрали проводников и караван, и нунции, оставив багаж, пошли в Константинополь пешком; обыскав их вещи, греки взяли свои письменные уступки обратно. Последним письменным заявлением греков было полное отрицание Filioque.
Затеянная из политических видов уния не состоялась, и противоречия лишь обострились. Скоро отпала и политическая потребность в переговорах с папой.
При таких условиях Ватаци стал искать союза с Асенем Болгарским, хозяином Фракии. По обычаю того времени нужно было скрепить союз браком. Ватаци предложил женить своего 11-летнего наследника Феодора на 9-летней дочери Асеня и заключить союз против франков, нарушив мир между болгарами и франками. Предложение было охотно принято Асенем, влияние которого в Константинополе было утрачено с приездом Бриеня. Ватаци переправился через пролив и осадил Галлиполи, занятое венецианским гарнизоном (1234). Сюда же прибыл Асень с женой и дочерью, и помолвка состоялась; затем невеста с матерью была отвезена в Лампсак, где патриарх в присутствии царицы Ирины совершил бракосочетание. Договор между Ватаци и Асенем знаменовал союз между болгарским и греческим элементами против пришлых латинян и должен был привести к изгнанию последних. Неоднократно с