Песнь четвертая

Первый уступ Предчистилища – Нерадивые

Когда одну из наших сил душевных^[567]

Боль или радость поглотит сполна,

То, отрешась от прочих чувств вседневных,

Душа лишь этой силе отдана;

И тем опровержимо заблужденье,^[568]

Что в нас душа пылает не одна.

Поэтому, как только слух иль зренье

К чему-либо всю душу обратит,

Забудется и времени теченье;

За ним одна из наших сил следит,

А душу привлекла к себе другая;

И эта связана, а та парит.^[569]

Дивясь Манфреду и ему внимая,

Я в этом убедился без труда,

Затем что солнце было выше края

На добрых пятьдесят долей,^[570] когда

Все эти души, там, где было надо,

Вскричали дружно: «Вам теперь сюда».

Подчас крестьянин в изгороди сада

Пошире щель заложит шипняком,

Когда темнеют гроздья винограда,

Чем оказался ход, куда вдвоем

Мой вождь и я за ним проникли с воли,

Оставив тех идти своим путем.

К Сан-Лео всходят и нисходят к Ноли,

И пеший след к Бисмантове ведет;^[571]

А эту кручу крылья побороли, –

Я разумею окрыленный взлет

Великой жажды, вслед вождю, который

Дарил мне свет и чаянье высот.

Путь шел в утесе, тяжкий и нескорый;

Мы подымались между сжатых скал,

Для ног и рук ища себе опоры.

Когда мы вышли, как на плоский вал,

На верхний край стремнины оголенной:

«Куда идти, учитель?» – я сказал.

И он: «Иди стезею неуклонной

Все в гору вслед за мной, покуда нам

Не встретится водитель умудренный».

К вершине было не взнестись очам,

А склон был много круче полуоси,

Секущей четверть круга пополам.

Устав, я начал, медля на откосе:

«О мой отец, постой и оглянись,

Ведь я один останусь на утесе!»

А он: «Мой сын, дотуда дотянись!»

И указал мне на уступ над нами,

Который кругом опоясал высь.

И я, подстегнутый его словами,

Напрягся, чтобы взлезть хоть как-нибудь,

Пока на кромку не ступил ногами.

И здесь мы оба сели отдохнуть,

Лицом к востоку; путник ослабелый

С отрадой смотрит на пройденный путь.

Я глянул вниз, на берег опустелый,

Затем на небо, и не верил глаз,

Что солнце слева посылает стрелы.

Поэт заметил, как меня потряс

Нежданный вид, что колесница света

Загородила Аквилон^[572] от нас.

«Будь Диоскуры, – молвил он на это, –

В соседстве с зеркалом, светящим так,

Что все кругом в его лучи одето,

Ты видел бы, что рдяный Зодиак

Еще тесней вблизи Медведиц кружит,

Пока он держит свой старинный шаг.^[573]

Причину же твой разум обнаружит,

Когда себе представит, что Сион^[574]

Горе, где мы, противоточьем служит;

И там, и здесь – отдельный небосклон,

Но горизонт один; и та дорога,

Где несчастливый правил Фаэтон,^[575]

Должна лежать вдоль звездного чертога

Здесь – с этой стороны, а там – с другой,

Когда ты в этом разберешься строго».

«Впервые, – я сказал, – учитель мой,

Я вижу с ясностью столь совершенной

Казавшееся мне покрытым тьмой, –

Что средний круг вращателя вселенной,^[576]

Или экватор, как его зовут,

Между зимой и солнцем неизменный,

По сказанной причине виден тут

К полночи, а еврейскому народу

Был виден к югу. Но, когда не в труд,

Поведай, сколько нам осталось ходу;

Так высока скалистая стена,

Что выше зренья всходит к небосводу».

И он: «Гора так мудро сложена,

Что поначалу подыматься трудно;

Чем дальше вверх, тем мягче крутизна.

Поэтому, когда легко и чудно

Твои шаги начнут тебя нести,

Как по теченью нас уносит судно,

Тогда ты будешь у конца пути.

Там схлынут и усталость, и забота.

Вот все, о чем я властен речь вести».

Чуть он умолк, вблизи промолвил кто-то:

«Пока дойдешь, не раз, да и не два,

Почувствуешь, что и присесть охота».

Мы, обернувшись на его слова,

Увидели левей валун огромный,

Который не заметили сперва.

Мы подошли; за ним в тени укромной

Расположились люди;^[577] вид их был,

Как у людей, объятых ленью томной.

Один сидел как бы совсем без сил:

Руками он обвил свои колени

И голову меж ними уронил.

И я сказал при виде этой тени:

«Мой милый господин, он так ленив,

Как могут быть родные братья лени».

Он обернулся и, глаза скосив,

Поверх бедра взглянул на нас устало;

Потом сказал: «Лезь, если так ретив!»

Тут я узнал его; хотя дышала

Еще с трудом взволнованная грудь,

Мне это подойти не помешало.

Тогда он поднял голову чуть-чуть,

Сказав: «Ты разобрал, как мир устроен,

Что солнце влево может повернуть?»

Поистине улыбки был достоин

Его ленивый вид и вялый слог.

Я начал так: «Белаква,^[578] я спокоен

За твой удел; но что тебе за прок

Сидеть вот тут? Ты ждешь еще народа

Иль просто впал в обычный свой порок?»

И он мне: «Брат, что толку от похода?

Меня не пустит к мытарствам сейчас

Господня птица, что сидит у входа,

Пока вокруг меня не меньше раз,

Чем в жизни, эта твердь свой круг опишет,

Затем что поздний вздох мне душу спас;

И лишь сердца, где милость божья дышит,

Могли бы мне молитвами помочь.

В других – что пользы? Небо их не слышит».

А между тем мой спутник, идя прочь,

Звал сверху: «Где ты? Солнце уж высоко

И тронуло меридиан, а ночь

У берега ступила на Моррокко».^[579]