Парадиалог как «систематизированный бред»

- А кто тут поблизости живет?

- Там, - ответил Кот, вытянув правую лапу, -

живет Шляпочник. А там, - и он вытянул

левую лапу, - живет Заяц. Все равно, к кому идти.

Оба они со сдвигом. - Но я к таким не хочу, -

возразила Алиса. - Тут уж ничего не поделаешь, -

сказал Кот. - Мы все со сдвигом. Я со сдвигом,

ты со сдвигом. - Почему ты решил, что я со сдвигом? -

спросила Алиса. - Так должно быть, - ответил Кот. -

Иначе бы ты сюда не попала. Л. Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес

Уже цитировавшееся содержание вступительных речей Жи­риновского и Проханова у неискушенного слушателя может спровоцировать однозначную оценку: «Это - бред». Но такая оценка не может быть однозначной уже потому, что «бредящие» участники парадиалога бредят на публику, перед телекамера­ми, и хорошо об этом знают. И все же: образует ли их речевая продукция аналог бредовых текстов? Как деликатно вырази­лась одна из «судей», Ирина Тюрина, «Владимир Вольфович с одной стороны вроде бы тверд в своих убеждениях, но противо­речив». Но подчеркнутая твердость убеждений, безразличная к их противоречивости, есть как раз один из верных признаков бредового сознания. Здесь, действительно, присутствуют явные аналогии, прежде всего, с так называемым «систематизирован­ным бредом». Заметим, что использование этого психиатриче­ского термина для описания политических реалий - дело не новое. Вспомним угрюм-бурчеевский «систематический бред» в шедевре М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Если верить психиатрам, то систематизированный бред не означает общего снижения интеллекта и помрачения сознания. Это не исключает, однако, что бредовым идеям присуща пара-

логика, нечувствительность к абсурдам, «любовная связь анти­номий». Причем по сравнению с паралогическим соскальзыва­нием, образующим лишь эпизод в рамках вполне нормального мышления (к примеру, на первых стадиях шизофрении), бес­системность бредового дискурса означает прогресс в распаде по-вествовательности. Это проявляется в том, что в рамках одного нарратива отсутствует внятная сюжетная линия, логика (после­довательность) развития каких-то событий, набор главных/вто­ростепенных героев с их типовыми ролями и т. д.

Если мы вернемся к парадиалогу Жириновского и Проха­нова, то увидим, что повествовательность их речи отчетливо напоминает бред. Связного повествования (представления) о со­ветской истории, об истории коммунизма или связного изложе­ния своей идейно-политической позиции никто из них не дает. Проханов честно признается, что может только «косноязычно» объяснить противоречивость своих (национально-коммунисти­ческих) убеждений. Потом следует это «объяснение»:

ПРОХАНОВ. Дело в том, что к марксизму и коммунистиче. ской партии я никогда не имел отношения.., но я советский человек, и в моем представлении советская страна, - это ог­ромный исторический материк, гигантский комплекс, где много крови,... где были страшные репрессии, но была великая по­беда. <.„> Огромный, повторяю, красный 20 русский век. Как только из этого века, из этой кладки вынимать один камень, вот это хорошо, а вот это плохо, рушится весь век, рушится весь строй, рушится вся эпоха. Почему мне отвратительно дви­жение ПАСЕ и вашего шефа? - Потому что... они хотят сожрать еще один фрагмент русской истории, как они сожрали фрагмент белой истории. Как они демонизировали царя, как они демо-низировали русских монархистов. По существу, как только мы начнем каяться в 70-летии советской истории, нам предъявят следующие счеты. <„.> Уже российский ядерный комплекс на­половину находится под контролем американцев, завтра у нас отнимут все. Этим занимаются американская агентура, и этим занимаетесь вы и ваш шеф.

Здесь хорошо видно, как мысль Проханова патологически соскальзывает с трезвой оценки исторического прошлого к чему-то похожему на паранойяльный бред преследования. При этом Проханов никак не преодолевает крайней противоречиво­сти своей позиции: с одной стороны он утверждает: «Благодаря коммунистическому режиму, который там присутствует, Китай

стал по счету второй, а завтра станет первой великой державой мира». С другой стороны, он через пару минут уверяет слуша­телей, что к коммунизму и марксизму не имеет никакого от­ношения. Рассказ Жириновского о преступлениях коммунизма обнаруживает схожую «клинику»: более или менее узнаваемый исторический образ действий коммунистов превращается в бре­довый образ какой-то иррациональной силы, беспорядочно пре­следующей и уничтожающей все на свете.

Известно, что систематизированный бред содержит некую стабильную картину мира, набор постоянно повторяющихся сюжетов, персонажей. После кристаллизации в сознании чело­века бредовой картины мира все для него как бы становится на свои места, окружающая реальность воспринимается и осмыс­ливается в свете приобретенного бредового знания. «Возникает бредовая система, в которой можно выделить ее стержень, ось. Вокруг этой оси и группируются взаимосвязанные между собой бредовые переживания»¹.

Эту ось В. Куперман и И. Зислин называют «семантическим ядром» бреда. В массиве бредовых текстов они выделяют две большие группы, различающиеся между собой структурным статусом больного как персонажа собственного текста. В первой группе текстов субъект повествования (больной) определяет себя как лицо, выделенное из людской массы каким-то редким свой­ством. Соответственно, речевые тексты такого человека характе­ризуются активной ролью его "Я", фиксированы на его сверхцен­ной персоне. В текстах второй группы субъект повествования -"обычный человек", которого якобы преследуют, причем по не зависящим от него причинам. Такой бред фиксируется на фигуре этого преследующего "Другого", которому приписывается беско­нечно злая воля и особые возможности для ее реализации².

Различие между этими семантическими ядрами бреда при­мерно соответствуют известному различию между манией ве­личия и манией преследования, и в какой-то мере оно, видимо, проявляется в любом парадиалоге. Любой парадиалог есть в известном смысле обмен бредовыми сюжетами; другое дело, что в политике парадиалог — есть часть инсценирования, и бред здесь выступает своеобразной симуляцией, - родственной, но не тождественной художественной фикции.

¹ Блейхер В. М. Расстройства мышления. Киев: Здоров'я, 1983. С. 121.

² Куперман В., Зислин И. К структурному анализу бреда // Солнечное Сплете­
ние. 2001 № 18-19. (http://www.plexus.org.il/texts/kuperman_kstruk.htm).

Если наложить эту структурную схему на речевую продук­цию Жириновского и Проханова, то обнаружится, что она дает образцы, похожие на оба типа бредовых текстов. Структурные различия между этими текстами, конечно, есть, но вряд ли они в данном случае существенны. Так, Проханов больше склонен к фиксации «преследующего Другого», а Жириновский - сво­ей сверхценной личности. Проханов часто идентифицирует Жириновского с какой-то мифической «агентурой». Этот образ жертвы, истребляемой могущественными силами, приобретает у Проханова некрофильский оттенок. Вражеско-фашистское «ВЫ» (включая Жириновского) не просто наложило на себя руки в «имперской канцелярии», а сожгло себя там. Опять же Проханов видит Жириновского сгоревшим в фашистском «кре­матории на окраинах Алма-Аты», и «легкий ароматный дымок» (какой мучительно-приятный образ! - С. П.) исходит от его оппонента. Со странной любовью высказывается Проханов и о Китае («одна такая небольшая страна, я люблю время от време­ни отыскивать ее на карте мучительно»).

Еще одной особенностью прохановского «бреда» является его подчеркнуто фантастический характер.

Так, Проханов, объясняя, почему его не было на сессии ПАСЕ - заявляет Жириновскому: «Я смотрел пленки! Крючков дал мне Ваши записи, все! За Вами же следили!». Здесь опять: и мания преследования, и соседство взаимоисключающих ут­верждений. Фиксация на сверхценном «эго» у Проханова тоже присутствует: он «был на всех войнах», «всегда сражался». Все человечество на его (вместе с другими прогрессивными силами) стороне. И вообще он - супергерой, который стоял и стоит на своем великом посту. Почему великом? Потому что Проханов (бредовая самооценка) - «последний солдат империи».

Жириновский тоже продуцирует тексты с фиксированным вниманием на преследующем «Другом». В роли последнего у него выступает и русский коммунизм («завтра, если вам дадут возможность восстановить сталинский режим, вы всех нас по­весите, всех уничтожите, всех загоните в лагеря»), китайские коммунисты-националисты, и «дикий, грязный капитализм», и вообще все силы зла. В совершенно бредовом стиле этому «пре­следующему Другому» в дискурсе Жириновский приписывается особая кровожадность, необычайная изощренность в зле и наси­лии: «Ему (Проханову) нужна армия, бой, атака, окоп, смерть!

Хоронить, хоронить, хоронить...».

Чем коварнее и злее предстает в описании Жириновского об­раз мирового коммунизма, тем более значительной оказывает­ся его собственная фигура. С коммунистическим прошлым его якобы ничего не связывает, но именно поэтому с него начина­ется «новая (демократическая) Россия». Поэтому его теледуэль с Прохановым не рядовое шоу, но исторический суд над силами зла, коммунизма и над Прохановым: «Вот хорошо, что Вы здесь! Это - Ваш суд. Ваш, Проханов, Московский трибунал!». Все, что делает Жириновский и его партия - очень важно для судеб мира и страны. Только он защищает интересы России, только он представляет мнение большинства ее граждан, только он бо­рется с коммунизмом, причем с шестилетнего возраста. И ника­кие факты этому бредовому сюжету не смогут противоречить.

Как видим, в дискурсе Жириновский-Проханов фиксация на своей персоне органически дополняется фиксацией на «пре­следующем Другом». По сути, это стилизация картины мира под манихейскую борьбу двух начал, с которыми идентифици­руются участники диалога. Поэтому бредоподобные черты их дискурса вполне можно вписать в «нормальное» сознание, пе­реживающее какой-то мифосюжет как нечто реальное. Другое дело, что обычное определение бреда как «ложного мнения», упорно отстаиваемого человеком вопреки всем фактам и ар­гументам, еще не дает возможности четко отделить его «пато-логичность» от «нормальности» живого мифа и религиозного фанатизма.

Следует заметить, что в целом близкий к систематизирован­ному бреду нарратив Жириновского и Проханова иногда обна­руживает черты несистематизированного, отрывочного бреда. В этом случае их суждения как бы отрываются от их общего семантического ядра, приобретают вид «скачки идей». Отрывоч­ный бред считается более нелепым, чем систематизированный, поскольку при таком бреде переживания не имеют единого стержня, не связаны между собой. Ярким примером симуляции такого бреда является определение Жириновским тоталитариз­ма: «Когда все решает одна партия, опирающаяся на одну идео­логию, она имеет тайную политику и насилием только насилием насаждать свои ценности и никаких выборов, никакого выбора семьи, работы, ничего, творчество, темы закрытые, писатели в тюрьмах, все, научное направление закрыты, кибернетика, все мы отстали из-за этого, мы не можем, они все закрыли. Все было буржуазное оказывается, а где советское?». Здесь бред по-

дается почти в «телеграфном стиле» известного типа афатичес-

ких расстройств.

К существенным характеристикам бреда психиатрия (и со­ответствующий раздел лингвистики) относит неотрефлектиро-ванность текстопорождения - продуцирование бреда носит не­опосредованный, спонтанный характер. Бред не осознается бре­дящим человеком как нечто фиктивное, как рассказ «о чем-то». Напротив, бредящее сознание напрямую отождествляет себя с темой, сюжетом, содержанием своего бреда, актуально живет в нем. Этим бред опять-таки очень похож на миф, а также на некоторые так называемые измененные состояния сознания. На первый взгляд кажется, что участники парадиалога лишь симу­лируют характеристики бредового сознания. Мы не можем ска­зать, что они действительно бредят; мы даже не можем утвер­ждать, что они одержимы квазирелигиозным мифом, «живут» в нем, как «община дикарей» у Б. Малиновского.

Но с другой стороны, нельзя утверждать, что Проханов и Жириновский выступают только в роли шоу-артистов, что по­сле теледуэли они уже не будут и дальше спорить примерно в том же духе, что и на публике. Скорее, для участников нашего парадиалога, выступающих в жизни не профессиональными ар­тистами, а общественными и политическими деятелями, тоже характерна неотрефлектированность текстопорождения. Причем она сопряжена здесь с автокоммуникативностью, свойственной любому психотическому дискурсу. Но она опять-таки отлича­ется от автокоммуникативности шизофреника, психотика. Так что возникает нетривиальный вопрос: насколько фиктивен в па-радиалоге бред (и/или «разорванное мышление»), а насколько фиктивна сама коммуникативная рамка (пара)диалога? Даже если дискурс участников парадиалога и фиктивен, то, видимо, в каком-то ином, нерелигиозном и нехудожественном смысле. Это также и не фикции-стереотипы повседневной театральности, хо­рошо изученной в социологии общения лицом к лицу.

Одним словом, дискурс парадиалога - это серьезная пробле­ма коммуникативной теории. Но одновременно это и проблема политологии, так как феномен парадиалога заставляет серьезно обсуждать проблему политической театральности как размыва­ния коммуникативных границ между художественно-игровым и политическим поведением.

2.4. Эстетика и этика парадиалога