Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика. «Я анализировал, изучал самого себя в предлагаемых обстоятельст­вах Хлестакова»

«Я анализировал, изучал самого себя в предлагаемых обстоятельст­вах Хлестакова».

Сравните с М. О. Кнебель. Она, как правило, пишет:

«Анализировать пьесу этюдами». Не правда ли — это все же разные вещи: анализировать себя или анализировать пьесу. Можно, конечно, утверждать, что и то, и другое происходит одновременно. Но ведь важны приоритеты.

Приведем еще один важный фрагмент из «Работы над ролью («Ревизор»)». Точнее, приведем выдержку из чернового наброска Станиславского к «Работе...»:

«Аркадий Николаевич опять ушел за кулисы. Он долго задер­жался там... Наконец, он медленно наполовину приотворил дверь и замер в нерешительности. Потом, решив идти в буфет, Аркадий Николаевич резко повернулся спиной к Осипу, подставив ему пле­чи, чтобы он снял с них шинель, и сказал: «На, возьми!» Потом он, выходя, начал было затворять дверь, чтобы идти вниз к хозяину, но испугался, сделался тихоньким и скромно вернулся в номер, мед­ленно притворив за собой дверь...

— Та-а-ак! — процедил он глубокомысленно, — иду дальше ко второму эпизоду... Он долго о чем-то думал, не двигаясь и тихо приговаривая: — Та-а-ак! Понима-а-ю! Входная лестница — там (он указал направо, в коридор, откуда только что вышел). Куда же меня потянет? — спрашивал он себя.

Аркадий Николаевич ничего не делал, только слегка шевелил пальцами, помогая себе соображать. Тем не менее, в нем произош­ла какая-то перемена. Он становился беспомощным: глаза его были, как у провинившегося кролика... Он долго неподвижно сто­ял, точно оглушенный, ни о чем не думал, устремившись глазами в одну точку, потом, очнувшись, ощупывал ими всю комнату, точно ища чего-то...

— Та-а-ак! Понимаю! — проговорил он... — Я устал, жарко, жи­вот подвело, тошнит. Кроме стула, табуретки с тазом и кровати — ничего нет. Что бы я сделал сейчас на месте Хлестакова? Я бы по­шел к кровати и лег. Я так и делаю. Подхожу и вижу, что просты­ня, одеяло, подушка — все всклочено... Аркадий Николаевич страшно принял это к сердцу и закатил Осипу сцепу, пользуясь для этого своими словами...»

Это замечательно. Тут не только этюдность — тут еще самоана­лиз режиссера. Режиссер пошел в этюд как артист, а затем стал пристально анализировать свои ощущения. Это очень существенно, тут что-то еще другое, нежели известное и, конечно, справедливое утверждение Немировича-Данченко о том, что режиссер — зеркало