Запорожский Спас

СПАС: ПАМЯТКИ КАЗАЧЬЕЙ СТАРИНЫ

Рассказы о ратной традиции наших предков.

Автор: Мискин Роман

ЗАПОРОЖСКИЙ СПАС

Впервые опубликовано на сайте buza.ru: февраль 2003 г.

Речь пойдет о том, что в свое время с меткого словца батьки Безклубого назвали Спас. Надо сказать, удачное название, ведь надо же было как-то эту систему обозначить. В этом слове – и спасение от земных ворогов, и образ Спасителя вышнего одновременно. Ведь что такое Спас? Это образ жизни целых поколений запорожских казаков со своим, присущим той эпохе воззрением на мир, в том числе и верой в чародейство. И рукопашный бой занимал в нем особое, хотя отнюдь не главенствующее положение. Ведь надо же было из безземельного селюка-халупника, забитого нуждой, которого паны иначе как быдлом и не называли, в короткое время сделать воина-казака, сичевого лыцаря. И «штурхобочный (кулачный, стеношный) бой» был лишь первой ступенькой, на которой отрабатывалось утерянное было чувство локтя и взаимовыручки – все как исстари повелось на святой Руси. Дальше – больше. Были свои приемы сабельной рубки – рубали шашкой глину, очерет (камыш), струю воды из кувшина, да еще старый сичевой дид, специально для этого приставленный, мог и подзатыльником наградить нерадивого. Учились стрелять из пистолей и рушниц, владеть саблями и ногаями (сыромятными плетьми) оберучь, учились конному «герцу» (джигитовке, поединку) – и всем тем немало изумляли иноземцев.

Однако было и свое, затаенное от других знание. Дело в том, что еще с ХVI в. существовал на Сечи Пластуновский курень, а значит были и «пластуны» – предтеча нынешней войсковой разведки. Уходя в ночные дозоры партиями по три-пять человек, пластуны учились устраивать свои «залоги» или «засеки» (засады), ползать «по-пластунски», вжимаясь в землю, путать свою «сакму» (следы), бесшумно снимать часового и многое другое. Поэтому для пластуна были важнее навыки одиночного бойца – так называемые «гойдки» (или «скоки» - т.е. маятники). Находясь в засаде и внезапно окруженный врагами, пластун порой не имел времени, чтобы подняться на ноги и ему приходилось отбиваться сидя – для этого служили разнообразные «ползунцы». Удивительно, но факт - многие пластунские приемы перекочевали после революции в арсенал советской войсковой разведки и частей особого назначения, а вместе с белоэмигрантами проникли и в западные спецслужбы, в том или ином виде благополучно дожив до наших дней.

Но действительно тайным было иное знание, идущее свыше. Были среди запорожцев так называемые «характерники» (а еще «галдовники», «заморочники», «химородники»), которые умели от пули и сабли уходить, оборачиваться в волков или белых хортов, напускать на врага «морок» («ману», «омману» - т.е. обман, видения) и еще много чего. Под стать характерникам были и чудесные заговоренные кони-«огыри», взращенные степной вольницей. Свои «характерства», или «замолвления» (т.е. заговоры), кои касались оружия, опоя коня, укуса змеиного и всякой хворости, передавали они из рода в род при свете «молодика» (молодого месяца) в ночи. Порой старый характерник брал себе в науку особо избранного казачка-«джуру» (или «чуру»), которому и доставалось «характерное слово». Галдовниками могли быть не только пластуны или казачьи атаманы – ими могли быть и обычные с виду запорожские казаки-«голота», и кухари-кашевары, и старые сичевые диды, которые доживали свой век на хуторах и «плодили пчелу», и казаки-«молельники», которые уходили в монастыри или «печеры» (пещеры) «спасатися» молитвами и словом Господним, искать «покрова» Божьего для православного люда.

КАК ЗАПОРОЖЦЫ НА КУЛАКАХ БИЛИСЬ

Впервые опубликовано: ж. «Русский стиль», №1, 1996 г., с.25-28.

«- Как же хочешь ты со мною биться? Разве на кулаки?

-Да уж на чем бы то ни было.

-Ну, давай на кулаки! – говорил Тарас Бульба,

засучив рукава. -Посмотрю я, что за человек ты в кулаке!

И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки,

Начали насаживать друг другу тумаки и в бока, и в поясницу,

И в грудь, то отступая и оглядываясь, то вновь наступая».

Н.В.Гоголь «Тарас Бульба»

Пожалуй, трудно сыскать такого человека, которому не были бы знакомы со школьной скамьи эти строки, изумлявшие нас тем, с че­го это вдруг батько так сурово привечает старшего сына. Но мало кто задумывался, что эта колоритная сценка, открывающая со­бою повесть о героическом семнадцатом веке, взята Го­голем из народной жизни в веке девятнадцатом, когда еще кулачные и стеношные бои были делом обыденным не только на землях Слобожанщины, но и всей Левобереж­ной Украины. И если в наши дни редко кого удивишь рус­ским рукопашным боем, то о его малороссийском собра­те почти ничего не известно. А между тем традиция так называемого штурхобочного боя широко бытовала среди украинских поселян, оставив о себе довольно щедрые сведения в литературе и фольклоре. Вот так, вчитываясь в пожелтевшие страницы книг, беседуя с древними стари­ками, собирая, что называется, с миру по нитке, посте­пенно восстанавливали эта самобытную систему. Путь, в общем-то, известный всем исследователям славянских единоборств. Самое же удивительное заключается в том, что не пришлось ничего додумывать, сочинять, реконст­руировать - просто кусочки мозаики сами образовали це­лостную картину...

Почти до начала XX века дожил в селах степной Украи­ны самобытный обычай стеношного боя, имевший, впро­чем, много общего с русской стенкой. По воскресным и праздничным дням, чаще всего в зимнее время, когда не болела голова от забот о хлебе насущном, сходились се­ляне на молодецкую забаву, доставшуюся от дедов-праде­дов. Сходились на утоптанном майдане (площадке), раз­делившись на две лавы (партии), каждой из которых предводительствовал голова, или атаман. Бились по тем же правилам, что и на Руси, бились по уговору или просто так. Бывало, что в обычное воскресенье забавы ради с раннего утра начинали устраивать стенку мальчишки, бо­ролись, возились в снегу, секлись ивовыми прутьями вме­сто сабель. Затем подтягивались хлопцы постарше, дра­лись чаще всего из-за девок, нижняя улица против верх­ней, левобережная сторона против правобережной, одна молодежная громада (община) против другой. А когда солнце стояло уже высоко, сходились лавами, побросав на снег кожухи и шапки, лихие дебелые усачи, награждая друг друга увесистыми тумаками и в грудь, и в плечи, и в бока. Порою забава перерастала в массовое побоище, ла­вы теряли свою стройность и смешивали ряды, где каж­дый боец рассыпал удары направо и налево, не разбирая в азарте своих и чужих. В такие минуты нередко слыша­лись возгласы: "Та якого біса, куме, ти женеш мене в тришия?" или: "А що ж ти, вражий сину, лупиш мене, як сноп на току?" И кумовья, признав друг друга, потихоньку вы­бирались из свалки, покряхтывая и растирая ушибленные места...

Подтверждением тому, что обычай стеношного боя был широко распространен на Левобережной Украине, слу­жит уникальная в своем роде работа известного украин­ского историка А.И.Маркевича "Меры против вечерниц и кулачных боев в Малороссии", опубликованная в альма­нахе "Киевская старина" за 1894 г. и не переиздававшая­ся с тех пор ни разу. А ведь кроме него этим вопросом ин­тересовались А.Абрамов, А.Грачев, И.Попко, Ф.Щербина и другие исследователи старины, на чьи работы в свое время был навешен ярлык украинского буржуазного на­ционализма. Так и лежат в архивной пыли ценнейшие па­мятники народной мысли, лежат и ждут своего часа. Но ситуация не столь безнадежна, особенно в последнее время, когда стали появляться переиздания ранее недоступных трудов. Обратимся же к монументальному ис­следованию запорожских древностей, трехтомнику Дмит­рия Ивановича Яворницкого "История запорожских козаков":

"В обыкновенные праздничные дни запорожские козаки нередко развлекали себя кулачными боями: для этой цели они собирались вечером на сичевую площадь, разделя­лись на две лавы или партии, из коих одна составлялась из верхних, другая - из нижних куреней, и вступали в бой; в этих боях они нередко ожесточались до того, что наноси­ли друг другу страшные увечья и даже один другого уби­вали".

С этим сообщением перекликаются более ранние строки А.Скальковского из "Истории Новой Сечи", изданной в 1885 г. в Одессе:

"По воскресным дням и праздничным бывали в Сечи между козаками верхних и нижних куреней кулачные бои, отчего случались великие драки и смертоубийства, и за оное взысканий не было".

Казалось бы, на первый взгляд - описание самой что ни на есть тривиальной драки. Однако в украинском языке драка обозначается довольно неуважительным словом бійка, в то время как запорожцы развлекали себя ку­лачными боями, проводившимися по определенным правилам. Самое понятие стеношного, или рукопашно­го, боя звучит по-украински как штурхобочний 6ой. Что же кроется за термином "штурхобочный"? И если вторая часть этого слова более чем понятна, то для объяснения первой придется сделать небольшое от­ступление. В народной памяти до сих пор еще живы на­звания ударов стеношного боя. Наши дедушки и бабуш­ки никогда не спутают, скажем, затрещину или тумак, тычок или плюху. Конечно, технике ударов русского рукопашного боя далеко до филигранной утонченности приемов восточных единоборств (хотя в реальной жиз­ни самыми эффективными оказываются как раз более примитивные приемы), но факт существования ударной техники налицо. В украинской речи довольно велик за­пас слов для обозначения различных ударов, многим из которых с истинно малороссийским юмором даны коло­ритные названия. Таковы, например, "лящ", "ляпас", "помордас", "бухан", "товченик", "духопелик". В ограни­ченном же пространстве стенки, где не было возможно­сти для замаха, удары кулаком по большей части были прямолинейными или короткими боковыми. Самым рас­пространенным ударом являлся, пожалуй, "тусан" (стусан), имеющий ту же семантику, что и русский тычок (с тычка), а также корень, близкий корням в словах "ту­зить", "мутузить", "бутузить". Почти абсолютным сино­нимом слову "стусан" является "штурхан". Собственно говоря, украинские слова "стусувати" и "штурхати" и оз­начают нанесение мощных прямолинейных ударов, при­чем не только кулаком или ладонью, но также ногой и даже палкой. Таким образом, термин "штурхобочний бой" несет в себе не только прочтение определенной манеры нанесения ударов, но также и своеобразные правила ку­лачной забавы. Собственно, это и есть стеношный бой, в котором удары в лицо и ниже пояса, приводящие к увечь­ям, запрещены.

Штурхобочный бой имел на Украине и другие названия, такие как "рукопашний бій", "рукопаш", "навкулачки". " Упоминания о нем можно найти не только в устных пре­даниях, записанных позже исследователями, но и в чару­ющих украинских песнях, относящихся к эпохе казачества. В них кулачный бой ставился рядом с сечей, рубкой, сабельным боем, что говорит само за себя. Во многих народных песнях есть такие слова:

“Ой ти станет з шабелькою,

А я з кулаками,

Ой щоб слава не пропала

Проміж козаками...”

Вообще эта поэтическая формула кочевала из песни в песню и обыгрывалась каждый раз на свой лад. Когда рос­сийская регулярная армия по приказу Екатерины II окру­жила Запорожскую Сечь, бывалые сечевики упрашивали кошевого атамана Калнишевского дать отпор солдатам если не саблями и пиками, то хотя бы кулаками. На что кошевой ответил отказом: "...бо єдина кров, християнська, гріх нам проливати...", и Сечь была сдана без боя. Те или иные следы кулачных боев щедро рассыпаны в ук­раинской словесности. Кому с детства не знакомы при­словья "боронити груддю" и "лежачего не займати" (т.е. оборонять грудью и не трогать лежачего)? Кому не зна­комы фразеологические обороты, пришедшие из лексики кулачных бойцов: "почесати ребра", "надсадити бебехів", "дістати по усам" и прочие? А широкая распространен­ность в старину прозвищ Кривонос и Перебейнос сама наводит на определенные размышления. Но самым оригинальным памятником, невольно запечат­левшим традиции украинской кулачной забавы, является, как это ни странно, не этнографический или историчес­кий труд, а художественное произведение, точнее, поэма Ивана Петровича Котляревского, впервые опубликован­ная в 1798 г. в Санкт-Петербурге под названием "Энеида, на малороссийский язык перелицованная". Чем же уни­кальна эта поэма? Казалось бы, ничего оригинального в ней нет - очередная сатирическая переработка вергилиевской эпопеи, насыщенная бытовыми подробностями из жизни украинского села. Но за всеми вроде бы смешны­ми проделками античных героев, выписанных в образе за­порожских казаков, прослеживается тоска малороса по старинной казачьей славе и вольностям, по минувшим дням Гетманщины и Запорожской Сечи. Именно благода­ря огромному количеству подробностей, тонко подмечен­ных автором, "Энеиду" Котляревского часто называют энциклопедией украинской этнографии. И до сих пор с удивлением вчитываешься в описания кулачных побоищ, выведенных поэтом живыми сочными мазками:

“Натиснули і напустились,

Рутульці кинулись на вал,

Троянці, як чорти, озлились,

Рутульців били наповал.

Тріщали кості, ребра, боки,

Летіли зуби, пухли щоки,

3 носів і уст юшила кров;

Хто рачки ліз, а хто простягся,

Хто був шкереберть, хто качався,

Хто бив, хто різав, хто колов.

Завзятость всіх опановала,

Тут всякий пінив і яривсь;

Тут лютость всіми управляла,

I всякий до надсаду бивсь.”

И далее по тексту:

“Ідуть, зімкнувшись міцно, тісно,

Ідуть, щоб побідить поспішно.

Або щоб трупом полягти.

Троянці сильно наступали

I тиснули своїх врагів,

Не раз латинців проганяли

До самих городских валів.

Латинці также оправлялись

I од троянців одбивались,

Один другого товк на прах;

Тут їх чиновники тузились,

Як півні за гребні возились,

Товклись кулаччям по зубах.”

Вообще автор невольно, сам не подозревая того, оставля­ет интересные сведения о механике стеношного боя:

“Пішли кулачні накарпаси,

В виски і в зуби стусани...”

Или, например:

“Душа товкала душу в боки,

I стрекотали, мов сороки;

Той пхавсь, той сунувсь, інший ліз...”

Весь текст буквально испещрен подобными яркими стро­ками, и процитировать их все в этом кратком изложении нет никакой возможности. Порою Котляревский выводит не просто живые образы буйных драчунов, а настоящих мастеров своего дела, тех самых заводил, которые высту­пали "головой" в лавах и частенько решали исход всего стеношного сражения. Эти профессионалы известны бы­ли на Украине под различными названиями: "боець", "перебієць", "ярун", "кулачник", и для многих из них руко­пашный бой был делом всей жизни. Такие бойцы частень­ко ходили от села к селу, состязались с местными хлопца­ми в борьбе "по-турецки" (т.е. за пояс, в обхват) или би­лись "навкулачки". Один из таких поединков сам на сам, или "герць", запечатлен и на страницах "Энеиды":

“Аж ось прийшов і перебієць,

Убраний так, як компанієць,

I звався молодець Дарес;

На кулаки став викликати

I перебійця визивати

Кричав, опарений мов пес:

"Гей, хто зо мною вийде битись,

Покуштувати стусанів?

Мазкою хоче хто умитись?

Кому не жаль своїх зубів?

А нуте, нуте, йдіте швидше

Сюди на кулаки лиш ближче!

Я бебехів вам надсажу;

На очі вставлю окуляри,

Сюди, поганці-бакаляри!

Я всякому лоб розміжжу.”

На вызов не откликнулся никто, кроме "сіромахи" (бед­няка) Энтелла:

“На землю шапку положивши,

По локоть руки засукав

I, цупко кулаки стуливши,

Дареса битись визивав.

Iз серця скреготав зубами,

Об землю тупотав ногами

I на Дареса налізав.”

Любопытно, что описанный зачин несет примерно ту же функциональную нагрузку, что обрядовые ломания и бу­за; отдельные элементы таких движений и доныне сохра­нились в народном украинском танце "трепак" (тропак, дропак). Дарес, испуганный таким оборотом дела, сперва отказывался от боя, но в конце концов поединок начина­ется:

“Дарес од страху оправлявся

I до Ентелла підбирався,

Цибульки б дать йому під ніс.

Ентелл от ляпаса здригнувся,

Разів із п'ять перевернувся,

Трохи не попустив і сліз.

Розсердився і роз'ярився,

Аж піну з рота попустив,

I саме в міру підмостився,

В висок Дареса затопив:

3 очей аж іскри полетіли,

I очі ясні соловіли,

Сердешний об землю упав.

Чмелів довгенько дуже слухав

I землю носом рив і нюхав,

I дуже жалібно стогнав.”

Красочное, не без чувства юмора описание кулачных ба­талий было бы незаконченным без упоминания одной су­щественной детали. Поэма была издана в конце XVIII ве­ка, то есть в тот самый период, когда последовал ряд ука­зов российских самодержцев о запрете массовых побоищ. Так насколько же должна быть устойчивой традиция ку­лачных забав, если даже в годину запретов и гонений она бурлила своей полнокровной жизнью! Рассказ о традициях кулачного боя малороссийских каза­ков был бы неполным без упоминания еще одной систе­мы, отличной и от "штурхобочного боя", и от поединков "сам на сам". Речь идет о навыке одиночного бойца сра­жаться сразу с несколькими противниками. Существует интересное предание о том, как выбирали запорожцы своих десятников. Для того чтобы обуздать буйную сечевую братию, требовались более весомые доводы, чем просто слова; а потому десятником мог быть лишь тот, кто держит своих подчиненных, что называется, в кулаке. Соискатель на это звание проходил, рассыпая удары на­право и налево, сквозь строй казаков наподобие наказа­ния шпицрутенами. Братчики тоже основательно охажи­вали тумаками и пинками такого смельчака, и если он с честью выходил из этого испытания, то и становился де­сятником. Любопытным образом перекликаются с этой запорожской легендой строки незабвенного Николая Ва­сильевича Гоголя из "Пропавшей грамоты": "Покойный дед был человек не то чтобы из трусливого десятка; бывало, встретит волка, так и хватает его прямо за хвост; пройдет с кулаками промеж козаков - все, как груши, повалятся на землю".

Но тут уж мы вплотную подходим к необычному и уди­вительному миру запорожских пластунов, полному та­инственных преданий и загадок. А это уже тема для дру­гого рассказа, повествующего о воинской системе, в корне отличающейся от демократического штурхобоч­ного боя. Все же вышесказанное в который раз под­тверждает ближайшее родство русских и украинцев, как бы ни пытались вбить клин вражды между нашими народами.

Примечания:

Украинские буквы "і", "ї", "є", "е", "и" следует чи­тать по-русски как "и", "йи", "е", "э", "ы" соответствен­но.

В цитатах сохранены оригинальные авторские написания "козаки" и "сичевые" вместо "казаки" и "сечевые". Женеш - гонишь; шабля - сабля; натиснути - нажать; шкереберть - вверх тормашками; до надсаду - до изнемо­жения; міцно - крепко; півні - петухи; накарпаси - улов­ки, ухватки; убраний - одетый; покуштувати - попробо­вать; мазка - здесь: кровь; швидше - быстрее; окуляри - очки; бакаляри - здесь: школяры; цупко - крепко; цибульки дать - здесь: разбить нос; затопити - сильно уда­рить; чмелів слухати - здесь: в ухе зазвенело.

ТАЙНЫ ЧЕРНОМОРСКИХ ПЛАСТУНОВ

Впервые опубликовано: ж. «Русский стиль», №1,1999г., с.15-18.

Во все времена у всех наро­дов особо почитались воины не только мужественные и отважные на поле брани, но и обладающие незаурядной хитростью и смекалкой. Про таких ге­роев, пробиравшихся под покровом ночи в самое сердце вражеского ста­на, сказители слагали песни и леген­ды, передававшиеся из уст в уста не одно поколение. Были подобные удальцы и среди запорожцев, кото­рых враги называли «урус-шайтан» -«русскими дьяволами», а сами каза­ки - пластунами...

Возникновение пластунов теряет­ся в толще столетий и восходит ко временам стародавним, к эпохе

за­рождения самого казачества в южно­русских степях. Среди тридцати вось­ми куреней Запорожской Сечи был и Пластуновский курень - факт сам по себе удивительный в силу двух при­чин, поскольку все сечевые курени назывались либо в честь атамана-ос­нователя, как-то: Васюринский, Брюховецкий, Поповичевский, либо по местности, откуда вышли первые за­порожцы, как-то: Уманский, Полтав­ский или Каневский. И лишь Пластуновский курень назывался по роду деятельности казаков, его составляв­ших. И кроме того, названия и чис­ленность всех без исключения куре­ней было постоянным с момента ос­нования самой первой, Хортицкой Се­чи еще знаменитым Байдою Вишневецким во 2-й половине XVI века. Та­ким образом получается, что пласту­ны, как отдельное воинское подраз­деление со своими боевыми приема­ми, существовали уже в момент за­рождения самого запорожского каза­чества и потому вопрос о происхож­дении пластунов остается открытым. Вполне возможно, что традиция эта столь древняя, что уходит своими корнями в уловки славянских воинов, которые, по словам византийских и древнерусских летописей, умели вра­га «руками поясти».

Покров тайны окутывал деятель­ность пластунов на протяжении всей запорожской истории, хотя эти неуто­мимые разведчики были щупальцами казачьего войска в походах, провод­никами в безбрежном море сухих сте­пей, где днем правили путь по солнцу, по высоким курганам, по скрутням травы, а ночью больше ухом да слухом. Без труда узнаем пластунов в следующих строках «Истории за­порожских козаков» Д.И.Яворниц-кого: «Скрываясь, будто звери, по тернам и камышам, умея выть вол­ком, выкрикивать перепелом, пи­таясь всем, что только попадалось по пути, запорожские козаки зор­ко высматривали врагов, внезап­но нападали на них и с малыми силами разбивали и побеждали множество неприятелей». Однако из-за скудости сведений, сообща­емых хрониками, запорожских пластунов легко спутать как с ка­заками-могильниками, устраивав­шими свои наблюдательные по­сты на высоких «могилах» (курга­нах) и сообщавшими о передви­жении татарской орды встепях, так и со знаменитыми «характерниками», о которых ходили леген­ды. В народной песне про Семена Палия, также считавшегося характерником, есть и такие слова, ко­торые в равной степени можно от­нести и к пластунам:

«Хто в траві врівні з травою?

Хто в воді врівні з водою?

Хто у лісі врівень з лісом,

Перевертень в лісі бісом?

То Палій, то Палій...»

Столь малое внимание, уделя­емое пластунам историками той эпохи, легко объяснить событиями тех далеких времен, когда дея­тельность запорожских разведчи­ков была просто незамет­ной и незначительной на фоне грандиозных по своим масштабам ка­зачьих восстаний и по­ходов по руко­водством Сагайдачного, Хмельницкого и Сирка, сотрясав­ших Польшу и Украину не одно де­сятилетие. И как это ни покажется странным, завеса тайны приот­крылась над пластунами лишь по­сле разрушения Запорожской Се­чи в июне 1775 г. российской ар­мией, возвращавшейся из крым­ского похода. Действуя согласно манифесту Екатерины II, напуган­ной размахом Крестьянской вой­ны во главе с Емельяном Пугаче­вым и стремившейся избежать по­добного в Малороссии, войска ге­нерала Текели окружили Сечь, арестовали казачью старшину и разоружили запорожцев. Часть из них под покровом ночи сумела тайком уплыть вниз по Днепру на лодках, перебраться через море во владения Оттоманской импе-рии и, приняв турецкое подданст­во, основать Задунайскую Сечь. Большинство же сечевиков рассе­ялось по всей Украине, дожидаясь лучших времен.

В конце 80-х гг. XVIII века, в преддверии новой войны с Турци­ей, всесильный фаворит императ­рицы генерал-фельдмаршал Гри­горий Потемкин, светлейший князь Таврический, испытывая нужду влегком флоте, решил воз­родить запорожское войско, на­званное сперва «Войском верных Козаков». Запорожцы храбро про­явили себя в русско-турецкой вой­не 1787-1791 гг., особенно отли­чившись при взятии Очакова и крепости Березань. Именно тогда казачье войско и пере­именовали в Чер­номорское. За за­слуги в войне цар­ское правительство от­вело черноморцам зем­ли сперва в низо­вьях Южного Бу­га и Днестра, а затем, из со­ображений охраны рубежей на Северном Кавказе и по просьбе самих запорожцев, вы­делило им указом от 30 ию­ня 1792 г. территорию «...так, чтобы с од­ной стороны река Кубань, с другой же Азовское море до Ейского городка служила границей вой­сковой земли».

Переселившись в 1792-93 гг. на Кубань, запорожцы нашли здесь не только плавни и степи, напоми­навшие им днепровские, но и но­вых врагов в лице многочисленных горских племен - бесленеевцев, темиргоевцев, шапсугов, абадзехов и других, известных под общим названием черкесов. Науськивае­мые турецкими пашами и имама­ми, горцы под зеленым знаменем «газавата» (священной войны) стали совершать разорительные набеги на казачьи поселения, уго­няя стада и выжигая поля с хле­бом. Эта приграничная партизан­ская война, длившаяся без малого полвека, породила с той и с другой стороны отчаянных храбрецов со­вершенно особого склада.

Кубанские плавни представля­ли собой первозданный в своей природной дикости мир, полный кипучих страстей и борьбы за жизнь. Эти приречные, слегка под­топленные низины, сплошь зарос­шие высоким камышом, а местами и густым лесом, являлись настоя­щим раем не только для разнооб­разной пернатой живности, но и для диких коз, лисиц и вепрей. Но часто узкими извилистыми тропка­ми пробирались вовсе не охотники, выслеживающие дичь, а хитрые и беспощадные «психадзе», что зна­чит «водяные псы». В отличие от конных «хиджретов» (от арабского «хиджра» - исход Магомета из Мекки), про набеги которых гово­рили, что они «подковами пашут, свинцом засевают, шашками жнут», пешие психадзе, словно

оп­равдывая свое название, действо­вали по большей части ночью, под­крадываясь и таясь, и при малей­шем удобном случае поголовно вырезая казачьи сторожевые пике­ты. Имея таких коварных против­ников, пришлось запорожцам вы­ставить из своей среды воинов, ни в чем не уступавших им по сметли­вости и знанию всевозможных уло­вок - такими и были черноморские пластуны.

«Они учились быть разведчи­ками и были непревзойденные разведчики; они учились часами без малейшего движения сидеть или лежать в засаде; они учились без промаху стрелять из штуцера или из пистолета и владеть кин­жалом, как мог бы владеть им только природный горец», - напи­шет позднее про ратную службу пластунов С.Н.Сергеев-Ценский, известный историк и писатель.

Черноморские пластуны бро­дили в плавнях небольшими груп­пами по три, пять или десять чело­век, устраивая в густых зарослях у троп свои «засеки» или «зало­ги» (засады), в которых и сидели они на корточках, не шелохнув­шись, порой всю ночь, выставив перед собой штуцер и прислуши­ваясь ко всему происходящему в плавнях. Однако, почуяв опас­ность, пластун мог отреагировать на нее молниеносно метким выст­релом «на хруст» даже в полной темноте, поскольку посредствен­ных стрелков в пластуны не бра­ли. Сама специфика их службы с чередованием долгой, томитель­ной бездеятельности и постоян­ной готовности к схватке породи­ла особый тип воина. Пластунами были в большинстве своем люди средних лет, поскольку считалось, что молодые слишком горячи для этого, или «жвавые», как говори­ли запорожцы, а к старости чело­век уже становится «валкуватым», т.е. тяжелым на подъем, не обладающим нужной сноровкой.

Живописен был и сам внешний вид пластуна. Обутый в мягкие постолы из шкуры для бесшумной ходьбы, одетый в черкесский бешмет, подраный и заплатанный чуть не в сорока местах в силу долгих странствий по плавням и «хмеречам» (кустарникам), пластун все­гда носил с собою свой неизмен­ный штуцер, кинжал и различные «причиндальи» - пороховницу, сумку-пулечницу, огниво и прочие необходимые мелочи. Порою плас­туны прихватывали в плавни скрипку, чтобы развлечься в часы досуга, ибо среди них было немало хороших музыкантов. На всю Ку­бань прославился пластун Корсунского куреня Омелько Вернигора, захваченный черкесами в плен и отпущенный ими, очарованными волшебной игрой, на волю.

Вся деятельность пластуна так или иначе была связана с понятием «сакмы». Само это слово в пе реводе с татарского означает вообще любой след, оставленный человеком или зверем, но у пласту­нов оно приобрело более широкое значение. Еще во времена Запорожья бывалые сечевики «слушали сакму», прислонив ухо к земле - и если слышен был гул от татарской орды, то говорили, что «сакма гудит». Медленно пробираясь потайными тропами в кубанских плавнях, пластуны так же чутко присматривались ко всем следам, оставленным на мягкой заболоченной почве. Порою передвижение противника можно было определить по стаям всполошенных появ­лением человека птиц, а вражес­кую засаду с головой выдавали ту­чи кровожадной мошкары, клубив­шейся над этим местом.

Частенько черноморцы и сами переправлялись через Кубань и уходили далеко вглубь вражеской территории, подкрадываясь тай­ком к черкесским аулам и выве­дывая намерения горцев. И когда утром на влажной росистой траве оставался широкий след ночного соглядатая, черкесы устраивали погоню. Но опытный пластун мог не только бесшумно ползать «по-пластунски», вжимаясь телом в землю и работая локтями и коле­нями, но и с легкостью уходить от преследователей. Тогда он начи­нал «путать сакму», применяя различные хитрости - долго пет­лять, прыгать на одной ноге или идти спиной вперед (по-козацки: «задковать»), вводя противника в заблуждение.

Именно за своеобразный спо­соб передвижения пластуны и по­лучили свое название, поскольку украинское слово «пластувати» и означает ползать на животе. Од­нако Ф.А.Щербина, автор «Исто­рии Кубанского казачьего вой­ска», приводит относительно пла­стунов такие сведения: «По роду их деятельности, в дозоре или в тылу противника, им приходилось нередко часами, не шелохнувшись,лежать пластом на земле,

слившись с окружающей местнос­тью, и вести наблюдения. Отсюда и пошло название «пластуны».

По всей Черномории гремела слава таких пластунов как Таран, Васькович, Завгродний, Рогач, Чернега, Гуртовый, Мандруйко, Шульга, Даниленко и многих других удальцов, неоднократно выходивших победителями в схватках с горцами. Про подвиги некоторых из них слагались ле­генды при жизни, как, например, про Алексея Бескровного, кото­рый четыре раза бежал из черкес­ского плена, прежде чем добрался к своим.. Весь израненный, в по­следней схватке он один отбился шашкой от десятка наседавших на него горцев; с гордостью гово­рили казаки про своего героя: «Это у черноморцев атаман не Бескровный, а Бессмертный!»

Такая действительность не могла не породить волшебных преданий и сказочных небылиц, своими корнями уходящих в запо­рожские верования. Считалось, что у пластунов есть особые «характерства» - заговоры от кровотечения, от змеиного укуса, от опоя коня, от пули летящей и саб­ли разящей, многие из которых начинались словами: «Я буду шептать, а Ты, Боже, спасать...» Рассказывали, что такие характерники могли наводить на врагов «мару» (наваждение), да так, что те друг друга поубивают или вме­сто казака «цапа» (дикого козла) к дереву привяжут, в то время как хитрый запорожец стоит себе сбо­ку и посмеивается в свои длинные усы. Но как бы там ни было, а все же черноморцы больше полага­лись на свою отвагу, поскольку верили, что заговоры от пуль и са­бель действуют лишь тогда, когда в бою не поворачиваешься спиной к врагу.

С пластунами времен Запорожья связывают и возникновение гопака. Те, кто знаком с этим казачьим танцем, знают, что все фи­гуры в нем делятся на два уров­ня - прыжки в воздухе, или собст­венно гопак, и так называемые «ползунцы», выполняемые сидя на корточках, причем до наших дней сохранились народные на­звания большинства из них. Рису­нок самого танца удивительным образом похож на своеобразную тренировку, в которой есть как разминочные упражнения (ползунцы «гусак», «жабка», «коле­со»), так и фигуры, напоминающие боевые приемы - «стрижак», «чепак», «млын», «ко­са», «садить гайдука» и прочие. Это предположение вполне прав­доподобно, особенно если учесть, что пластун, сидя на корточках в засаде и внезапно окруженный подкравшимися врагами, порой не имел времени подняться на но­ги и ему приходилось отбиваться сидя. Да и сами значения слов «ползунец» и «пластун» (т.е. пол­зающий) слишком близки, чтобы быть простым совпадением. Что же касается гопака, то скорее все­го такие фигуры как «разножка», «пистоль», «голубец», «чорт» и другие, выполняемые в прыжке, использовались для спешивания всадников передовых татарских разъездов, пробиравшихся дне­провскими плавнями на своих низкорослых степных конях.

Само собой разумеется, что такая мощная воинская традиция как пластунство не могла долго оставаться в тени. Еще в 30-х гг. XIX в. генерал-фельдмаршал князь А.И.Барятинский стал заво­дить первые пластунские коман­ды, поставленные на казенное до­вольствие, а в 40-х гг. для строе­вых пластунских батальонов была введена единая войсковая форма черного цвета.

Но самой яркой страницей в истории пластунов стало участие в Крымской войне 1853-56 гг. Для обороны Севастополя из Черномории прибыли 2-й и 8-й пластун­ские батальоны во главе с полков­никами Головинским и Беднягиным. Уже 13 сентября 1854 г., на четвертый день своего прибытия 120 пластунов уничтожили такти­кой прохождения сквозь конный строй 2 французских полуэскад­рона близ Балаклавы, рассеяв­шись по полю и спокойно перест­реляв мчавшихся на них кавале­ристов. В героической битве за Севастополь пластуны с успехом выполняли самые сложные зада­ния, неоднократно совершая ноч­ные вылазки. 28 ноября 1854 г. ка­заки захватили неприятельскую батарею, но при отступлении по­теряли несколько человек убиты­ми, над трупами которых францу­зы глумились весь следующий день. Наступившей ночью Порфирий Семака совершил беспример­ный поступок, выкрав из-под самого носа неприятеля тело своего товарища. За эти и другие подви­ги оба пластунских батальона, численность которых сократилась более чем вдвое, были награжде­ны георгиевскими знаменами с надписью «За мужество при обо­роне Севастополя в 1854-55 гг.»

Во всех следующих военных кампаниях черноморские (с 1860 г. кубанские) пластуны про­явили себя столь же героически. В русско-турецкой войне 1877-78 гг. участвовало шесть пластунских батальонов, которые особенно от­личились при переправе Дуная, штурме Систова и Шипкинского перевала. Многие кубанцы были награждены знаком отличия воен­ного ордена св. Георгия IV степе­ни и серебряными сигнальными рожками с гравировкой «За обо­рону Шипки в 1877 году».

К началу XX в. команды пластунов получили всеобщее призна­ние и широкое распространение в российской армии. Пластунские батальоны по численности при­ближались к конным полкам, имея четыре-пять сотен по 180 человек каждая, 22 офицера и 858 нижних чинов. В одном только Кубанском казачьем войске насчитывалось 18 таких батальонов, которые по первому мобилизационному при­зыву в июле 1914 г. тут же отпра­вились на фронт. На Кавказе они сражались в составе четырех Ку­банских пластунских бригад и уже к апрелю 1915 г. награждено было свыше девяти тысяч (!) пласту­нов - факт сам по себе красноре­чивый.

Бурный семнадцатый и после­дующие за ним годы принесли не­мало горя кубанскому казачеству. В это смутное кровавое лихоле­тье сгинули бесследно полки Ли­нейный, Екатеринодарский, Чер­номорский, Полтавский, Хопер­ский, Запорожский, Уманский, Кавказский, Таманский, Лабинский, а с ними и знаменитые пла­стунские батальоны. Но не пропа­ла сама традиция, приемы кото­рой перекочевали в арсенал по­граничников и войсковой развед­ки, служа верой и правдой родно­му Отечеству.

ПРЕДАНИЯ О ЗАПОРОЖСКИХ ХАРАКТЕРНИКАХ

Впервые опубликовано: ж. «Русский стиль», №1,1999г., с.12-15.

Удивителен и загадочен мир народных преданий и легенд, донесших до нас образы событий времён стародревних. Отгремели звенящие битвы, отшумели людные походы, ушли на веки вечные герои тех лет, сгинули бесследно в толще столетий. Но память народная бережно хранит деяния их, порою причудливо приукрашенные сказочным вымыслом, и предания эти, переходя от отца к сыну из уст в уста, и образуют ту непрерывную живую нить, что зовётся наследием духовным. Прерви эту нить - и отсечешь ствол от корней, и зачахнет, истает даже самое сильное древо. Возобнови её - и вновь полнокровной могучей кроной зашумит оно, гордо вздымаясь ввысь.

Так и казачество - нет уж больше ни грозных днепровских порогов, ни буйной волелюбной Сечи, а над славным Великим Лугом плещутся нынче волны Каховского моря. Но не умерла, не пропала память о Запорожье, сохранила для нас волшебные старинные сказания про загадочных характерников, этих умудренных ратной жизнью чудесников и лукавых лыцарей-чародеев, коих ни пуля не брала, ни сабля не рубила. Говаривали старые сечевые деды, будто эти бессмертники могут на людей туман насылать и сон навевать, в хортов оборачиваться, в речки переливаться, на двенадцати языках сердито разговаривать, из воды сухими, а из огня мокрыми выходить и заранее ведать тайные вражьи замыслы. А потому и стояли веками на страже мира православного эти воины-знахари, защищали грудью своей от всякой напасти чужедальней и нечисти басурманской святые днепровские берега.

Большинство преданий и легенд про характерников были записаны на Украине только в XIX веке, однако первые упоминания о них уже встречаются в летописях, относящихся ко второй половине XVI века. Польский историк Папроцкий, описывая неудачный поход гетмана Самуила Зборовского в Молдавию в 1583 году, приводит следующие сведения. Возле турецкой крепости Аслам-города в понизовье Днепра во время переговоров с высланной делегацией один из казаков не удержался и выстрелил в татарина. Зборовский так был возмущен этим, что хотел было казнить виновного, но этому воспротивилось все войско, защищая своего товарища, который дорог ему был тем, что считался "характерником", умевшим заговаривать вражеские пули и делать их безвредными как для себя лично, так и для отряда, в котором он находился. Однако еще раньше Мартин Бельский, описывая в своей "Хронике" битву Ивана Подковы с молдавским господарем Петром под Яссами в 1577 году упоминает, что будто бы среди запорожцев был казак, который заговаривал ружейные пули. Остается лишь гадать, был ли это один и тот же человек, или же исторические сообщения относятся к разным лицам, но достоверно известно одно - традиция характерничества проявляет себя уже на самом раннем этапе запорожской истории и корнями своими уходит в седую древность.

Само это слово "характерник" (от греческого character - отличительная черта) обозначает человека, наделенного необычными, сверхъестественными способностями, и в силу этого уже резко выделяющегося в казачьей среде. Хотя часто бывало и наоборот - народная молва считала характерником личность сильную, неординарную, и приписывала ей чудесные качества. Так произошло со знаменитым кошевым Иваном Сирком, полковником Семёном Палием, сотником, а позднее наказным атаманом черноморцев Захарием Чепигой. В то же время предания донесли до нас имена характерников, совсем не упоминавшихся в исторических документах, но имевших, видимо, вполне реальных живых прототипов. Таких казаков-чародеев нередко именовали также "галдовниками" (от украинского "галдовать" - колдовать) и "заморочниками", потому как умели они напускать "морок" (туман, сон), а иногда просто называли знахарями и колдунами.

Самой яркой и необычной чертой характерников была их неуязвимость для пуль и сабель - именно благодаря этому волшебному свойству запорожские чародеи и попали в поле зрения упоминавшихся уже польских историков. Верования эти были настолько крепки, что даже спустя три столетия всё ещё ходили среди украинских поселян и были записаны многими исследователями. Д.И. Яворницкий в своём сборнике "Запорожье в остатках старины и преданиях народа" (1888г.) пишет из народных уст про запорожцев: "А як вийдуть на вiйну, то iх б`ють кулями, а вони собi й байдуже: пазухи порозставляють i збирають туди кулi. "Та ну бий!" - кричить кошовий хлопцевi, а сам i без пiстоля i без рушницi стоiть. "Пiдожди, батьку, наберу куль та тодi i пострiляю." В другой легенде про кошевого Сирка говорится: "Сiрко - це кошовий такий. Вiн такий був, що дещо знав. Оце бувало вийде iз куреня та й гука на свого хлопця: "Ану, хлопче, вiзьми пiстоль, стань там та стрiляй менi в руку!" Той хлопець вiзьме пiстоль та тiльки - бух! - йому в руку. А вiн вiзьме в руку кулю, здаве ii та назад i кине. Вони, тi запорожцi, всi були знайовитi..."

В народном воображении издревле бытовала вера в то, что заговорным молитвенным словом можно отвадить любую беду, в том числе и ратную. К сожалению, текстов исконно запорожских "характерств", или "замолвлений", до нас не дошло, но представление о них можно получить из книги И.Сахарова "Сказания русского народа" (1849г.). Во многих воинских заговорах обращаются к мужу каменному или девице красной, что ратным делом красуются и заповедывают, чтобы пули были не в пули, стрелы не в стрелы, и шли бы они во чисто поле, в мать-сыру землю, и чтобы ножи булатные, сабли вострые, пищали, топоры и бердыши были смирными и вреда бы не причиняли. Выказывались пожелания, чтобы тело было крепче белого камня, а платье крепче панциря и кольчуги, и чтоб от каменной одежды той и пуля, и сабля отскакивали бы, как молот от наковальни, чтоб железо и сталь вертелись бы кругом, как у мельницы жернова, но тела не трогали. Эти и подобные тексты словесной магии были хорошо известны именно в казачьей среде с её воинским укладом жизни и ещё довольно часто встречались в XX веке у донских и кубанских казаков.

Характерникам же приписывалось умение наводить "морок", или "омману" на врага колдовскими чарами. В своей книге "Народная память о Запорожье. Предания и рассказы, собранные в Екатеринославщине в 1875-1905 гг." Я.П.Новицкий приводит легенду про битву турков с русским войском, на помощь которому приходит запорожский галдовник: "Запорожець пiдняв руки i пiймав ядро. "Ось бач, каже, який гостинець! Ну тепер, каже, глянь на острiв: шо там?" Глянув царь, аж турок сам себе руба, сам на себе пiдняв руку i пiшов потоптом. Пiднялась велика курява, а потiм стихло. "Дивись тепер" - каже запорожець. Глянув царь, аж нема нi одного живого турка, порубали самi себе..."

Однако согласно многочисленным преданиям характерники могли навевать и различные видения: "Там запорожцi бились з татарами... Як iх сила, то вони покладуть усiх до одного, нi одного не випустять. А як несила, то вони зроблять або рiчку, або лiс, такий лiс, що його нi пройти, нi проiхати. Та тодi тi - татарва, то що наткнуться, подивляться, а воно рiчка або лiс, та й назад. А пiсля як роздивляться, а воно того нема нiчого. Отакi були тi запорожцi." Такие совсем уж сказочные предания тем не менее были очень популярны в народной среде, особенно часто встречающийся мотив о том, как хитрый запорожец отводит врагам очи и они не могут его ни связать, ни заковать в цепи. Подобный сюжет появляется и на страницах романа "Чорна рада" Пантелеймона Кулиша, известного писателя и этнографа: "Да й згадав, як у старого Хмельницького сидiв у глибцi такий, що ману напускав. "Що ви, - каже, - що мене стережете? Як схочу, то лиха встережете мене! Ось зав`яжiть мене в мiшок." Зав`язали його да й притягли за трямки, аж вiн йде з-за дверей: "А що, вражi дiти! Встерегли?"

Следующей удивительной особенностью характерников была их способность к оборотничеству. Вообще же "ликантропия" (превращение людей в волков) в славянских землях имеет корни глубокие. Самые ранние сведения о ней сохранились у Геродота (V в. до н.э.) в его знаменитой "Истории", где в книге четвертой "Мельпомена" описываются нравы скифского народа НЕВРОВ, могущих оборачиваться в волков. Рассказ Геродота более чем через два тысячелетия смыкается с многочисленными этнографическими данными о волколаках, верования в которых были живы на Украине до самого недавнего времени. Вообще же культ волка у индоевропейских народов очень древний и сложный, и напрямую связан с воинскими функциями. Покровителем волков у славян считался святой Егорий (Георгий, Григорий), заменивший собою в пантеоне Перуна. В языческие времена образ громовержца представляли в сопровождении двух волков, считавшихся его хортами (псами). И ведь именно о превращении в хорта свидетельствуют легенды про кошевого Сирка: " Тодi зiскочив з коня, дав його другому козаковi, а сам кувирдь - та й зробився хортом i побiг до татар... Як стали тi татари вiдпочивати, то той хорт поробив iм так, що вони всi поснули. Тодi вiн назад до козакiв та знову кувирдь - i зробився чоловiком!".

Интересно, что от слова "хорт" происходит и название запорожской колыбели - острова Хортицы, который ещё в более древние времена назывался островом святого Георгия. Именно к этому острову, по сообщению "Повести временных лет" прибило идол Перуна после его низвержения в Киеве, а византийский император Константин Багрянородный отмечал, что в этом месте русы, отправляясь в поход, совершают жертвоприношения огромному дубу. Помимо этого, украинские слова "сiрко" и "сiрома" (так называлось рядовое казачество) являются одними из эпитетов волка, извечного спутника Перуна. В волка же умели превращаться, как говорит "Слово о полку Игореве", и некоторые древнерусские князья - и не только Всеслав Полоцкий, который "... въ ночь влъкомъ рыскаше...", но и сам князь Игорь при бегстве из половецкого плена: "Въвръжеся на бръзъ комонь и скочи съ него бусымъ влъкомъ". Так что совсем не случайно запорожское казачество появилось именно на Хортице, этой издревней языческой святыни, дающей нам ключ к разгадке многих тайн характерников.

С культом волка, по всей видимости, связано и умение галдовников с помощью особых "верцадел" (зеркал) видеть за несколько верст вокруг себя и знать вражьи замыслы. В украинском языке бирюка, волка-одиночку, того самого "сiроманця", называют еще "вовкун" или "вiщун", приписывая ему ведовские свойства. А от ведуна до знахаря, как говорится, один шаг. И действительно, в образе характерников мы найдем немало черт, роднящих их со знахарями-шептунами, и прежде всего это касается различных "замолвлений" не только от пули и сабли, но и от опоя коня, укушения змеи, кровотечения из раны. И если воинские заговоры довольно широко бытовали среди казачества, особенно в кругу пластунов, то лечебные молитвы были уделом немногих. Такими казачьими медиками у запорожцев и черноморцев большею частью были кашевары. Вот что пишет про них С.Н.Сергеев-Ценский: "Это были вообще серьезного склада люди, дававшие обет безбрачия и строго державшие этот обет, почитавшие свое кашеварство настолько святым занятием, что не давали казакам даже уголька из костра запалить люльку, когда варился борщ. Костру, впрочем, они придавали и лекарственное значение и неизменно зажигали его тогда, когда оказывался среди казаков раненный черкесской пулей или шашкой". Процесс приготовления пищи в украинских верованиях всегда считался занятием мистическим, сопровождаемым заговорами - его предваряло разжигание "ватры" (живого огня) и взятие из колодца "непочатой" воды, да и сама каша часто была пищей ритуальной, стоит вспомнить хотя бы рождественское сочиво или поминальную кутью. Так что знахарство и кашеварство часто переплетались между собою в народном представлении.

Со знахарями роднит характерников и знание всевозможного чародейного зелья - разрыв-травы для снятия цепей и отпирания замков, нечуй-травы для нахождения кладов, чаклун-травы (т.е. колдовской травы) для неуязвимости в бою. Также как и знахари, галдовники были непримиримы в борьбе со всякой нечистью и чертовщиной, и даже изгнали своим характерством всех ведьм с запорожских земель. Эти общие волшебные свойства, в конце концов, переплелись между собою и нередко на Слобожанщине обыкновенного знахаря называли "характерником", а бабку-шептуху "характерницей". Но при всей общности черт разница между характерниками и знахарями-кашеварами довольно велика и не стоит эти понятия смешивать, впрочем, как не следует смешивать характерников и с пластунами.

Среди многочисленных преданий о галдовниках особо выделяются сказания про кошевого Ивана Сирка, личность действительно колоссальную в истории XVII века. И друзья, и недруги одинаково отзывались о нем как о человеке замечательных военных дарований, и именно при нем Запорожская Сечь достигла апогея своего могущества. Однако в народных легендах образ знаменитого кошевого приобрел черты совсем уж сказочные. Предание говорит, что Сирко родился на свет с зубами, и как только баба-повитуха поднесла его к столу, то он тотчас схватил со стола пирог и съел его - это было знамение того, что он весь век свой будет грызть врагов. Сирко умел наводить на татарских табунщиков сон, часто при этом оборачиваясь белым хортом. А однажды у безымянного острова подстрелил из своего пистоля купающегося в Днепре черта. Остров этот, на котором основали впоследствии основали одну из Сечей, назвали Чертомлык, поскольку черт "млыкнул" (булькнул) ногами, когда упал в воду. Сами запорожцы говорили, что равного Сирку не было, не будет и никогда не может быть, и на то есть заклятие самого Сирка: "Хто ляже рядом зi мною, то ще брат, а хто вище мене - той проклят". Рассказывали, будто Сирка сабля не могла взять и он бывало подставлял своему "джуре" (слуге) под удар руку, но на ней оставался лишь синий след. Сказания о магической силе Сирковой руки были очень популярны и в одном предании он назван даже Сирентием Праворучником. Говорили, что будто после смерти своего кошевого запорожцы отрезали правую руку его и с ней везде ходили на войну, а в случае беды выставляли ее вперед, говоря: "Стой, душа и рука Сирка с нами!" Лишь после разрушения Запорожья казаки схоронили руку его, но не схоронили они с ней души его: он вовсе не умер, он жив до сих пор, он и теперь воюет где-то с врагами Христовой веры и казачьей вольности.

Известны в преданиях и другие исторические личности, такие как Семен Палий, Григорий Сагайдачный, батько Харко (Захарий Чепига), казак Кравчина - все они также считались характерниками. Однако легенды донесли до нас и весьма колоритные образы последних запорожских галдовников, доживавших свой век уже после разрушения Сечи на хуторах и пасеках, где они "плодили пчелу". Среди них казак Джереливский, который сам ковал и заговаривал ружья, запорожцы Канциберы, заколдовавшие свои деньги и спрятавшие их в земле, старые сечевые деды Пластун, Усатый и Довгый. По смерти этих казацких чародеев люди долго не осмеливались селиться в тех урочищах, поскольку верили, будто нечистый там выл, кричал и хохотал на всю плавню.

Вообще же чего только не рассказывали в народе про запорожских галдовников! Говорили, что они могут нарисовать на стене лодку и уплыть на ней, нырнуть в кухоль воды и вынырнуть где-нибудь в море, бросить бурку на воду и на ней переправиться через реку, словно на плоту. Все эти сказочные свойства, в конце концов, и вовсе заслонили собою настоящий облик запорожского казака и он в глазах простого обывателя приобрел ореол таинственности и загадочности. Однако истинной подоплекой всех этих суеверий, игравших только на руку хитроумным сечевикам, была недюжинная казацкая смекалка и неподдельная любовь к родной земле. Очень точно это подметил украинский писатель Андриан Кащенко, словами которого и завершим, сей сказ: "Как человек с разумом и необычным везением, то люди и считают его характерником... Умные были запорожцы, умудренные во всем, духом и волей сильные, вот и достигали того, что нам заказано. И только-то!"

КОБЗАРИ И ЛИРНИКИ – ТАЙНОЕ БРАТСТВО, ТАЙНЫЙ ЯЗЫК…

Впервые опубликовано на сайте buza.ru: 2007 г.

Кобзарство на Украине было уникальным культурно-историческим явлением, известным со времен основания Запорожской Сечи. Народные лирники и кобзари объединялись в организации с особенным устроением, своеобразной системой обрядов вступления новых членов, условиями их подготовки, обучением и особенностями поведения. Эти организации назывались кобзарскими (лирницкими) «братствами», или «гуртами», в которых были свои «отаманы» (предводители, атаманы), свои «сотники» и «десятники», «судди» (судьи), «скарбники» (казначеи) - что полностью повторяет сечевое устройство самого запорожского братства, или Коша. Эти организации действовали по территориальному принципу, т.е. каждое из них объединяло кобзарей конкретного уезда Украины. Их местом сборов служила выбранная ими церковь, в которой все члены собирались в определенные праздники. Как в каждом ремесле, тут тоже были свои мастера и ученики, которые должны были перенять от опытных певцов умения. Таинственность информации, которая передавалась устно, обряды посвящения, ритуальное поведение и т.д. уподобляли эти организации языческим общинам жрецов. Такими они были на ранних этапах развития. Возможно, частично с этим связан тот факт, что до конца 18 ст. почти не сохранилось сведений о кобзарях. И только лишь некоторое время спустя с определенной переориентацией организаций и изменением их уклада появляется больше информации про лирников и кобзарей.

Первыми творцами и исполнителями дум были кобзари, имена которых не дошли до наших дней. Это, как правило, были бывшие запорожцы, которые пострадали от врагов во время битв или в плену, или же старые казаки, которые не могли уже воевать, но остались верными казачеству. Некоторые из них жили вместе с братчиками на Сечи, чтоб поднимать боевой дух молодых воинов. Существуют упоминания, что перед решающими битвами казаки слушали пение кобзарей, и это воодушевляло их на ратные подвиги. Другие кобзари бродили, останавливаясь в городах и селах, где на центральных площадях исполняли свои произведения, рассказывали людям последние новости. Этим они поднимали национальное самосознание народа, вселяли веру в независимость украинской державы. Поэтому все завоеватели украинской земли преследовали и убивали народных слепцов.

17-18 столетия оставили единичные сведения про носителей украинской героической поэзии – кобзарей. Известно про кобзаря Рыхливского, по прозвищу Бандурка (или Милый), который назывался «гайдамацким бандуристом» за участие в народных восстаниях; а также про Грицька Кобзаря. О последнем сохранились документальные сведения, что он был казаком. Попав с двадцатью побратимами в турецкий плен, он вошел в доверие к врагам и был назначен надзирателем на «каторгу» (галеру), но со временем устроил побег казаков, выдав им турецкую одежду, за что ему турки выкололи глаза. О нем существуют легенды, в частности, про убийство во время гайдамацкого восстания и захоронение в Каневском лесу.

Прославленный фастовский полковник Семен Палий, которого Петр 1 выслал в Сибирь, даже в неволе не разлучался с кобзой. Существуют также сведения про удержание Петром 1 незрячих кобзарей Любистка и Нижевича и одной кобзарки, имя которой неизвестно, как придворных певцов. Со временем Любистку удалось сбежать с царского двора.

Архивные документы 18в. свидетельствуют, что три кобзаря, участники Колиивщины, были казнены: Прокоп Скряга из города Остапова, Соковой зять из с.Шаржиполя, Василь Варченко из города Звенигородка. Первые два были участниками вооруженных восстаний. Про последнего из них записано следующее: «Казнить за то, что он вместе с предводителем отряда повстанцев Ремезой обошел много сел и местечек и гайдамакам на бандуре играл». Из этого видно, насколько важной была роль кобзарей в формировании национального сознания.

Позднее известными стали имена кобзарей 19-нач.20 вв., от которых записывали думы украинские фольклористы Цертелев, Кулиш, Колесса и др. Среди них – Архип Никоненко из города Оржицы и Андрей Шут из города Александровки на Черниговщине. Талантливым кобзарем с большим импровизаторским даром был Иван Стричка, от которого в первой половине 19в. записано 13 дум. Но наиболее популярным кобзарем того времени был Остап Вересай (Радчишин), ученик Семена Кошевого, который выделялся среди других своим богатейшим репертуаром. Вересай много путешествовал по Полтавщине, Черниговщине, Киевщине, был даже в Петербурге и в других местах, переписывался с Т.Г.Шевченко. Среди своих побратимов-кобзарей Вересай называет Данила Вербу, Федора Хруща, Антона Ладжу, братьев Максима и Сергея, Ивана Стричку и его сына Сакона, Федора Кощея, Ивана Яхно. Вересаевская традиция передавалась в продолжение нескольких поколений: его учеником был кобзарь Кулибаба, у которого учился Гнат Гончаренко, а у него – Горобец, у Горобца – Бидыло, а у него – Гащенко, который тоже имел несколько учеников. Известны имена и других кобзарей 19-начала 20 вв.- Михаил Кравченко, Петр Древченко, Павел Гащенко, Терентий Пархоменко, Иван Кучеренко, Иван Нетеса, Григорий Кожушко; а также лирников – Самсон Веселый, Иван Зозуля, Ларион.

Кобза и лира – инструменты украинских слепых певцов – на самом деле не являются понятиями тождественными: это два абсолютно разных музыкальных инструмента. Более древним является кобза – щипковый струнный инструмент. Как считает Д.И Яворницкий, кобза была заимствована запорожцами у восточных народов, где она известна под названием «кабыз»: «У киргизов кабызом называется музыкальный инструмент, несколько схожий со скрипкою; он не имеет верхней деки и состоит из выдолбленного полушара с выпуском внизу и ручкой вверху; к ручке прибиваются железные побрякушки, которые приводятся в движение во время игры; к такому кабызу полагается две из конских волос струны и из таких же волос самый незатейливый смычок; играют на таком кабызе, поставив его между колен и водя по струнам смычком». Однако самые ранние запорожские кобзы, как видно, например, из народных «парсун» (портретов) «Казак Мамай», имели уже 4 струны и держались во время игры на манер старопольского шляхетского «торбана» - щипкового струнного инструмента, известного в Европе также под названием «мандолина», одного из предков современной гитары. Однако уже к концу 18в. кобза претерпела существенные изменения и исследователи 19в. застают ее уже совершенно в другом виде. Вот как описывает ее тот же Яворницкий: «Запорожская кобза – это довольно сложный музыкальный инструмент… Она состоит из верхняка, т.е. деки, круглого голосника, или резонатора, овального широкого низа, короткой ручки (грифа), оканчивающейся шейкой с загибом в левую сторону; имеет 12 струн, из коих одна половина (числом 6) – собственно струны, а другая (также 6) – приструнки; часть струн «кишковi» (кишочные), часть «сухозлотицi» (обмотанные канителью)». Этот инструмент у запорожцев был известен также под названием «бандура» - как и итальянская «мандолина», слово это греческого происхождения и означает «ящик», «коробка». Некоторые исследователи предпочитают разделять собственно кобзу и бандуру, считая последнюю более сложным инструментом – однако сами запорожские казаки, видимо, такого различия не проводили, называя этот инструмент то «кобзой – дружиной вiрной», то «бандурой мальованой». Также среди украинских народных инструментов до сих пор известна т.н. «бандурка» – примитивный струнный инструмент на манер среднеазиатского кабыза; голосник «бандурки» изготавливают, как правило, из выдолбленного «гарбуза» (тыквы), а звук из всего двух-трех струн извлекают или движением простейшего лукообразного смычка, или палочкой, ударяя ею по струнам.

Современная кобза, точнее бандура, также претерпела ряд существенных изменений. Традиционная диатоническая бандура, имеющая 6 струн и 6 «пристрункiв» (басов) держалась при игре т.н. «старосветским способом» - тыльная часть резонатора целиком прижималась к корпусу исполнителя, а гриф прижимался к левому плечу. Среди современных исполнителей кобзарского наследия «старосветского» (традиционного) способа игры придерживается, например, Васыль Литвин, основавший в 90-х гг. 20в. в селе Стретовка Киевской области школу традиционного кобзарского искусства. Современная же бандура, или хроматическая, создана была уже во 2-й пол. 20в. мастером А.С.Корниевским, который внес в инструмент много существенных изменений – металлические колки для переключения с минора на мажор, большее количество струн, под каждой струной расположил добавочную (т.н. «пiдструнки»), отчего бандура приобрела глубокое хроматическое звучание подобно арфе. Изменился и сам способ игры на инструменте, уподобившись той же академической арфе – современную бандуру держат ребром к себе.

«Лiра» – или, как ее еще называли запорожцы, «релля», представляет из себя очень сложный струнный музыкальный инструмент, звуки из которого извлекаются механическим путем, а именно вращением ручки в основании резонатора. Сам голосник по форме отдаленно напоминает скрипку, на самой же деке расположены клавиши для переключения ладов. Древним предшественником лиры на Украине была «дуда», или «коза» - инструмент на манер волынки, доживший до наших дней. Лира же, в силу своего сложного характера производства, была, видимо, занесена из Польши цеховыми братствами ремесленников в 18в. или, в лучшем случае, в конце 17в., поскольку под словом лира обычно известен инструмент наподобие арфы – украинские же лирники пользовались инструментом, по принципу звукоизвлечения напоминающего известную европейскую шарманку. Отличия лиры и кобзы были столь сильны, что это привело и к разнице в репертуаре исполнителей. На кобзе (бандуре), бывшей у запорожцев в особой чести, поскольку они считали, что этот инструмент выдуман самим Богом и его святыми, исполнялись преимущественно эпические произведения – думы и песни про исторические события. Хотя иной раз кобзарь мог и «вшкварить» (лихо сыграть) любую танцевальную мелодию, сопровождая ее иной раз фривольными припевками. Заунывный, тягучий голос лиры совершенно был не предназначен как для исполнения героических песен, так и танцевальных мелодий – под аккомпанемент лиры исполнялись преимущественно песни религиозного содержания и духовные стихи, которые и получили в народе название «клячанки» (от слова «клянчить»). Видимо, поэтому запорожцы шутливо называли лиру «старчачей», т.е. имеющей отношение не к казакам, а к нищим – «старцям». Однако общего в обрядах и традициях кобзарей и лирников было намного больше.

Этнографы 19в. застали лирников организованными на манер средневековых цехов с особенными старинными цеховыми обычаями и цеховой моралью, с отлаженной системой обучения молодых лирников, с сакральным отношением к своему ремеслу – вплоть до своеобразного «цехового суда» для нарушителей. Лирником мог стать человек, не имеющий физической возможности выполнять другую работу (т.е. слепой или калека), который закончил науку молитв, песен, игры на лире и всех лирницких обычаев у полноправного лирника («лебия», «ликорника») и получил «вызволку» от других лирников после испытания. Если же кто осмеливался без прохождения такой процедуры ходить играть по постоялым дворам и ярмаркам, того другие лирники («цех