Моё сочинение. Наш язык бывает литературным и разговорным, устным и письменным, поэтическим и деловым

Наш язык бывает литературным и разговорным, устным и письменным, поэтическим и деловым. Но есть еще один вид – канцелярит. Как же он влияет на нашу речь, в чем опасность штампов, что такое канцелярит? Такую проблему поднимает в своей статье известная переводчица Н. Галь.

Автор считает, что канцелярит «самая злокачественная болезнь. Она опасна как в разговоре людей, так и в речи литературных героев. Пустые, пустопорожние, они ничему не учат, ничего не сообщают и, уж конечно, никого не способны взволновать, взять за душу. Это словесный мусор, шелуха. И читатель, слушатель перестает воспринимать шелуху, а заодно упускает и важное, он уже не в силах докопаться до зерна, до сути.

Нельзя не согласится с Н. Галь, которая утверждает, что штампы угнетают «живое ядро» языка. Они не несут эмоциональности, живости, информации.

Моя точка зрения находит подтверждение в статье публициста П. Пусталова, который отмечает, канцеляризмы лишают речь эмоциональности, живости, «убивают» индивидуальность пишущего или говорящего, трудно бывает представить себе, что за человек тот или иной журналист, каковы его пристрастия, интересы. Иногда создаётся впечатление, что все материалы написаны каким-то одним абстрактным журналистом: из статьи в статью кочуют одни и те же языковые обороты, слова-паразиты и слова-сорняки, речевые штампы. А это, в свою очередь, лишает публикации главного - их действенности, популярности у читателя. Действительно, в этом кроется разгадка того, что за последние годы падает тираж некогда популярных газет, да и очередей у газетных киосков теперь уже не встретишь.

Текст:

(1) – До моего сведения дошло, что вы не только написали, но и отдали в печать какое-то там сочинение и читали его вчера юнкерам. (2)Правда ли это?

(3) – Так точно, господин капитан.

(4) – Потрудитесь сейчас же принести мне это произведение вашего искусства.

(5)Александров побежал к своему шкафчику.

(6) – Пожалуйте, господин капитан, – сказал юнкер, подавая листки.

(7)Дрозд сухо приказал:

(8) – Сейчас же отправляйтесь в карцер на трое суток. (9)А журналишко ваш я разорву на мелкие части и выброшу.

(10)И вот Александров в одиночном карцере – изнывающий от скуки, безделья и унижения. (11)Вчера ещё триумфатор, гордость училища, молодой, блестяще начинающий писатель, он нынче только наказанный жалкий первокурсник.

(12)Иногда, ложась на деревянные нары и глядя в высокий потолок, Александров пробовал восстановить по памяти слово за словом текст своей прекрасной сюиты. (13)И вдруг ему приходило в голову ядовитое сомнение. (14)Чем более он теперь вчитывался мысленно в рассказ, тем более находил в нём тусклые места, натяжки, ученическое напряжение, невыразительные фразы.

(15)«Но ведь в редакциях не пропускают вещей неудовлетворительных, – пробовал он себя утешить. (16) – Вот принесут какую-нибудь чужую книжку, и я отдохну, отвлекусь, и опять всё будет хорошо».

(17)Вечером сторож постучался в дверь карцера.

(18) – Вам, господин юнкер, книжку принесли.

(19)Эта книга, сильно потрёпанная, была совершенно незнакома Александрову.

(20)«“Казаки”. (21)Сочинение графа Толстого» – стояло на обложке.

(22)Начал он читать эту повесть в шесть вечера, читал всю ночь не отрываясь, а кончил уже тогда, когда утренний свет проник сквозь решётчатую дверь карцера.

(23) – Что же это такое? – шептал он, потрясённый и очарованный. (24) – Господи, что же это за великое чудо? (25)Обыкновенный человек, даже ещё и с титулом графа… и вдруг самыми простыми словами, без всяких следов выдумки взял и рассказал о том, что видел, и у него выросла несравненная, недосягаемая и совершенно простая повесть.

(26)И тут вдруг оборвался молитвенный восторг Александрова. (27)«А я-то, я. (28)Как я мог осмелиться взяться за перо, ничего в жизни не видя и не умея… (29)К чёрту! (30)Конец баловству!»

(31)Дрозд продержал Александрова вместо трёх суток только двое. (32)На третий день он сам пришёл в карцер и выпустил арестованного.

(33) – Вы знаете, – спросил он, – за что были арестованы?

(34) – Знаю, господин капитан. (35)За то, что написал самое глупое и пошлое сочинение, которое когда-либо появлялось на свет Божий.

(36) – Не согласен, – возразил Дрозд с мягкой интонацией. (37) – Но вы должны были доложить о рукописи по уставу. (38)А теперь идите в роту и, кстати, возьмите с собою ваш журнальчик. (39)Нельзя сказать, чтобы очень уж плохо было написано.

(По А.И. Куприну)