Поворот колеса фортуны

В это время в обычной жизни людей все больше возрастало напряжение из-за воздействия Солиуненсиуса. Ежедневно в газетах писали только новости об опасностях и угрозах Гитлера и Муссолини, о жестоких убийствах Сталина, и ни о чем другом.

Гражданская война в Испании шла на полную мощь, вовлекая десятки тысяч людей одной страны в удовлетворение жажды «массового взаимного разрушения» - прелюдия к более масштабным ужасам, разразившимся в Европе и Азии. Все находились под влиянием напряжения, но особенно люди в Германии. Три деструктивные силы работали на планете: нацизм, коммунизм и западный капитализм. Я узнал кое-что о нацизме, когда вместе с двумя друзьями и женой поехал в Австрию. Переехав границу между Бельгией и Германией, мы как будто попадали в огромную отрытую тюрьму. Интенсивность основной взбудораженной отрицательной эмоции подавляла сверх меры; отели, кафе и рестораны были заполнены страхом. Две главные черты Германского поведения, надменность и угодничество, стали вопиющими – надменность носящих униформу и раболепие всех остальных людей. Дружественное, знакомое «Грасс Готт» уступило место угрожающе поднятой руке «Хайль Гитлер». Я разговаривал со многими «простыми» людьми. Они знали, что грядет война и боялись.

Гюрджиев называл англичан овцами, французов ослами, американцев осликами, а немцев – шакалами. Волк – благородное животное, он берет что хочет, и вы знаете, что он приближается. Про шакала вы никогда не знаете. Если вы боитесь, он атакует вас, но если вы ударите его большой палкой, он будет вилять перед вами хвостом.

Мюнхен был переполнен. Единственные комнаты, которые мы могли найти, находились в большом еврейском отеле, где вся атмосфера пропиталась свербящими негативными эмоциями - страхом и возмущением. Уезжая на следующее утро, мы заметили, что все машины посетителей отеля стояли со спущенными шинами; наша, к счастью, стояла в гараже. Казалось, истерический взрыв может случиться в любую минуту. Германия стала пристанищем безумца, ее народ управлялся сумасшедшим. Некоторые все же сохранили свою нормальную психику, но они оказались беспомощны перед силой могущественных негативных сил, берущих начало в планетарном напряжении.

В Австрии по-прежнему сохранилось что-то от старой Австрии, какой я ее знал, но вот возвращение через Германию походило на возвращение в тюрьму; проехав в Бельгию – даже Бельгию – мы будто вышли из душной комнаты на свежий воздух. Похоже, что Боги, разрушив Россию, решительно вознамерились уничтожить Германию и сделать немцев безумцами.

Гюрджиев говорил, что человека можно обвинять только отчасти. Причина кроется в космических законах, но человек, из-за сотворенной для самого себя ненормальной жизни, также повинен и должен принять ответственность за ужасы современной войны. Жизнь становится все более сложной, глупой, неудовлетворительной физически, эмоционально и интеллектуально, но наши знатоки предлагают только одно средство - больше денег, больше психологии, больше образования, больше науки, больше правительств, больше химических удобрений, больше ядовитых аэрозолей, больше инъекций, больше наркотиков – все, кроме простого здравого смысла. Нам угрожает смертью еще один потоп - хлынувшие потоком фальшивые ценности псевдо-цивилизации, он может утопить всех, у кого нет ковчега.

У нас есть ковчег, в нем мы можем найти спасение от потопа. Основанное на древнем объективном знании «Учение» – ковчег; и в этом ковчеге сберегаются семена, из которых может вырасти настоящая культура, настоящая цивилизация.

Жизнь человека похожа на жизнь Земли, на которой он живет, с ее жарой и холодом, штормами и землетрясениями, оазисами и пустынями, миром и достатком, борьбой и провалами; у нее есть свои взлеты и падения, устремления, полосы удачи и неудачи.

Если принимать во внимание внешние обстоятельства, моя жизнь со времени Первой мировой войны до смерти Орейджа была, как я уже говорил, настолько благоприятной, насколько возможно в духовном и материальном аспектах. Я обладал неограниченными возможностями, некоторыми из них я воспользовался, но многие, из-за недостатка понимания самого себя, я упустил. В любом случае, внешняя жизнь была интересной - с настоящими друзьями, широким кругом знакомых и сущностным удовлетворение семейной жизнью. Но внутри меня всегда, со времен Войны, присутствовало страдание. Не просто механическое страдание, а бремя чувств, доли страданий, ноши каждого живого существа. Последнее, даже после того, как я встретил Гюрджиева, не исчезло полностью, но я мог использовать часть его для собственного развития. И вот в чем заключалась разница: у меня был центр тяжести и реальная цель. Может случиться, человек потеряет все, что считается во внешней жизни хорошим – деньги, комфорт, собственность – но его внутренняя жизнь будет расти и развиваться.

Во внешней жизни существование становилось все более и более трудным. Три миллиона людей только в Англии жили впроголодь на пособие по безработице, в то время как продовольствие уничтожалась и фермерам платили за то, чтобы они не вели хозяйство; бизнес катился к банкротству – везде – подорванный банковской системой. Наше дело начало сталкиваться с трудностями; лишенные литературных советов Орейджа мы начали делать ошибки. Начались неприятности с моим домовладельцем в Хэмпстеде, итальянским евреем, который жил под нами и жаловался на шум от детей и пианино. На день рождественских подарков, поскольку мы опаздывали на один день с оплатой за квартиру, он привел судебного пристава, в надежде выдворить нас таким образом. Банки были закрыты, и у меня не было наличности; но так случилось, что пристав оказался родом из моей деревни; мы учились в одной и той же школе и, конечно же, знали друг друга. Так что, пока мы ждали следующего дня, когда мой отец пришлет деньги, мы непринужденно общались, и он предоставил мне много полезной информации как вести дела с хозяевами недвижимости и приставами, которые, до сих пор, к счастью, мне не понадобились. Немного спустя этого случая хозяин заплатил мне, чтобы я съехал, и мы отправились жить в сельскую местность.

Нам нравилась жизнь в нашем доме на ферме недалеко от Рэдбёрна. Мальчики, пяти и восьми лет, каждый день ходили в школу в Беркхэмстеде в семи милях от дома, которой руководил Бен Грин, брат Грэхэма Грина, и его жена. Мои родители жили в десяти милях от нас, по соседству с нами жили старые друзья; так что почти три года мы могли наслаждаться здоровой и простой сельской жизнью.

Мы боролись за наше дело. Издательские фирмы закрывались, директора трех различных издательских домов приходили к нам в поисках работы. Но мы также находились на пути к закрытию, и вскоре закрылись совсем. Это стало ударом – во-первых, потому что это было наиболее интересное дело, в котором я участвовал, и, во-вторых, потому что я выдержал унижения освидетельствования на встрече с кредиторами; в процессе «поедания собаки» мое самолюбие и тщеславие получили несколько отвратительных потрясений.

Я не знал тогда, что если бы мы продержались еще, то были бы спасены возникшим из-за войны спросом на книги. Теперь же, когда экономическая жизнь в селе ухудшалась с каждой неделей, я не смог найти никакую работу. В конце концов, мой отец предложил мне небольшую работу на своей фабрике в городе, на которую я согласился. Итак, я вернулся туда, где начинал в семнадцать лет, в условия, чуждые моей сущностной натуре. Снова в ситуации присутствовало что-то от «возвращения» Успенского. Фабрика находилась в пяти минутах ходьбы от первоначальной на Вуд Стрит, где мой отец начинал свое дело в 1890 году. Я вернулся в точности в те условия и ранние воспоминания моей ветви семьи Нотт. Я не обижался на свою семью – я чувствовал близость к ней; я чувствовал обиду на мое вынужденное возвращение в шляпное дело. Казалось, с каждым днем я опускаюсь все ниже и ниже, и на несколько дней я впал в состояние страданий и уныния. Но организм, если человек не дает воли отчаянию, может волшебным образом приспособиться к странным условиям; и после первых нескольких недель работы (которую, я думал уже трижды, оставил навсегда) я встряхнулся и начал пытаться извлечь максимум из этой неприятной ситуации. Я даже стал полезным для дела, так что, когда через несколько месяцев по рекомендации друга мне предложили хорошую работу в большом издательском доме, я отказался. Мне стало интересно на фабрике, мне нравились мужчины и женщины, которые работали здесь, и я был свободен. Снова я почувствовал, что прорабатываю что-то в шаблоне моей жизни, исправляя что-то в моем прошлом. Мне снова напомнили то, что было сказано в моем гороскопе: «Ты находишься под влиянием Сатурна. Сатурн - тяжелая холодная планета – но она учитель. Каждый раз, когда ты подумаешь, что двигаешься по собственной воле, тебя резко одернут. Всю жизнь ты будешь под влиянием Ноттов, твоей семьи, негативным влиянием, но ты будете работать над преодолением себя и, поступая так, будешь учиться. В алхимии Сатурн олицетворяет свинец, а из свинца делают золото».

В уме я держал высказывание Гюрджиева, что человек должен платить за свое существование, исполнив жребий своей судьбы, исправляя прошлое. Человек не может избежать шаблона, кроме как переработав его – сознательно, что я и пытался сделать. Если, как Брат Лоренс, мы принимаем неприятную ситуацию и остаемся собранными внутри, мы не только экономим много нервной энергии, но и можем использовать ее для нашего существования. Брат Лоренс называл это «практикой Божьего присутствия».

Вскоре после того, как я начал все сначала на фабрике отца, я ощутил опыт «бесконечного момента». Как обычно, я вошел в автобус до фабрики с Таймс в руке; и как только я сел, ко мне пришло странное чувство, будто я наполнен энергией и светом, пониманием, но я механически открыл Таймс и начал читать; сила, или что это еще было, исчезла, оставив после себя такое чувство физической усталости, что я подумал, что заболел. Я отложил газету и попытался вернуть это чувство, но оно исчезло. Весь день я думал о нем. А потом я вспомнил, что два или три похожих ощущения у меня уже были раньше, я осознал, что всегда должен стараться «наблюдать», быть пробужденным и помнить себя в эти моменты, быть осознанным о нем и позволять силе течь, переживать кратковременный опыт настоящей сознательности.

Обдумывая жизненный путь – последовательность событий, происходивших со мной, я припомнил большинство высказываний моего деда; эти высказывания берут начало из жизненного опыта и могут оказаться полезными, если человек помнит о них. Но человек не помнит. Вот некоторые из них:

Мельница не может крутиться от воды, которая уже утекла.

Одно дуновение ветерка может вывести нас из себя.

Хочешь узнать, что такое деньги? Попробуй их занять.

Вовремя приходит тот, кого посылает Бог.

Тот, кто однажды обманул, всегда находиться под подозрением.

Человек понимания не будет волноваться о том, чего он не может иметь.

Как только построят храм во имя Господа, сразу же Дьявол строит рядом часовню.

Гораздо больше сожалеют о сказанных словах, чем о молчании.

Мудрый и понимающий отец гораздо лучше, чем сотня «учителей».

Когда Господь наказывает человека, он первым делом отнимает понимание.

Для того, у кого есть воля, пути не нужны.

Хорошие мастера очень редко богаты.

Будь скуп на похвалу, так как все меняется.

Не отдавай много Петру, так как у тебя ничего не останется для Павла.

Красивые слова скрывают плохие дела.

Глупец может бросить в колодец камень так, что и сотня мудрецов его не достанут обратно.

Каждый думает, что его мешок самый тяжелый.

Бог там, где мир.

Великая сила скрыта в милой просьбе.

Эмоциональная любовь замутняет самый зоркий глаз.

Только тот, кто носит обувь, знает, где она жмет.

Здоровье без денег – наполовину болезнь.

Кратчайший ответ – это дело.

Тот, кто обижает, никогда не прощает сам.

В астрологии, несомненно, существует истина, но наши модные астрологи никак не могут ее отыскать.

Тяжелы три вещи: алмаз, гранит и знание самого себя.

Недовольство часто вырастает из наших желаний, а не из наших потребностей.

Тот, кто постоянно жалуется, никогда не вызывает сочувствия.

Нельзя охотиться на двух зайцев с одной собакой.

Тот, кто жениться по любви и без денег, ночью получает наслаждение, а днем – заботы.

Три женщины – уже рынок.

Один из китайских иероглифов, означающий «ссору», изображает двух женщин под одной крышей.

Осел, груженный золотом, все же остается ослом.

Отрицая ошибку - удваиваешь ее.

Тот, кто заботиться о том, что о нем говорят люди, никогда не будет знать покоя.

Время шло, и я опять начал обосновываться. Мы жили теперь в небольшой квартире на Гондар Гарденс в Хэмпстэде; дети ходили в школу Баджис Хилл неподалеку, а выходные и праздники мы проводили в доме в Хертфордшире. Вопреки упадку и борьбе за деньги, мои личные отношения и семейная жизнь, контакты с моими родителями и друзьями, оставались очень хорошими.

Однажды в субботу, весной, я поехал в Хаутен Реждис, чтобы повидать друга семьи, женщину, наполовину еврейку - наполовину цыганку. После чая, во время которого я рассказывал о своих трудностях, она, как обычно, достала свои карты и сказала: «Я посмотрю, что скажут карты». Она велела мне сдвинуть карты особым образом, проделала небольшой ритуал, разложила их особым образом и начала говорить мне различные вещи, все, как обычно, туманно. Неожиданно она подпрыгнула и произнесла: «Но он преодолеет это, он преодолеет это».

«Что вы имеете в виду?» - спросил я.

«Один из ваших сыновей. Но не волнуйтесь, он это преодолеет».

Я никогда не воспринимал предсказания судьбы серьезно и через день или два забыл о нем. Потом, около месяца спустя, одним прекрасным июньским утром ко мне пришло странное чувство, будто должно произойти что-то необычное; со мной или с кем-то другим, я не знал. Я находился в очень взвинченном состоянии и не знал покоя, гостившей у нас женщине я сказал: «Знаете, вы не можете быть уверенными в жизни. Вы никогда не знаете, что приготовлено для вас», - и еще в том же духе.

Катастрофа случилась на следующий день – несчастный случай, в котором наш младший сын шести лет едва выжил и остался навсегда с покалеченной ногой. Обстоятельства были таковы, что нас, казалось, парализовало горем; и я понял, как люди могут потерять рассудок или умереть от шока. К счастью для мальчика, сила самовосстановления человеческого организма, особенно у детей, такова, что через несколько недель он снова плавал и катался на своем велосипеде с искусственной ногой. Со временем он научился ездить на пони, мотоцикле, водить машину, плавать под парусом, танцевать и делать все, что может делать любой нормальный человек. Он стал загребным в судовой команде школы св. Павла, а затем в клубе Тэмз Роувинг. Но все это было в будущем. А пока мы, его родители, страдали. Я думал о том, что наша знакомая видела в картах. Она видела или скорее чувствовала что-то через мое присутствие и карты. Но как? Был ли несчастный случай предопределен? Видела ли она его в рисунке жизни моего сына?

Я вспомнил несчастный случай с Гюрджиевым, но не мог прояснить для себя, почему случаются подобные вещи – не внешнюю очевидную причину, но настоящую скрытую. Настоящие причины всего, что с нами происходит, лежат глубоко в нас самих, нашем прошлом, или в комбинации влияний. Но почему?

Не удивительно, что Хассин в Рассказах Вельзевула, хотя никогда не сомневался в существовании справедливости, спрашивал «Почему?»

Случилось так, что Джейн Хип именно тогда отправлялась увидеться с Гюрджиевым, и я дал ей небольшую сумму денег, чтобы передать ему – «в благодарность», - сказал я. Она писала: «Я увидела м-ра Г. в квартире, рассказала ему о несчастном случае и передала ему подарок, сказав, что он «в благодарность». Я увидела, как в его глазах появилась скорбь, и он произнес: «Почему благодарность мне?» Я ответила: «Я не знаю». Он выглядел задумчивым, а затем произнес: «Хорошо, хорошо».

Так скоро, как я смог, я отправился увидеть Гюрджиева и нашел его в Кафе де ля Пэ. Я упомянул несчастный случай, он сказал, что слышал о нем и начал говорить о подготовке к будущему. Я был слишком взволнован, чтобы слушать внимательно, и очень скоро он поднялся и ушел наверх. Когда он вернулся, он сказал: «У вас есть дела?» Я ответил: «Мое дело – быть с вами». Он сказал: «Сейчас я ухожу. Приходите на обед».

На обеде кроме меня присутствовали еще двое. Состоялся небольшой разговор, и вскоре, после того как мы закончили есть, он отослал их, сделал мне знак рукой и отправился в гостиную. Несколько минут мы просто сидели тихо, потом он поднял свою фисгармонию, и, пристально глядя на меня с глубоким сочувствием и силой, начал играть простую мелодию со странной гармонией, повторяя и повторяя ее, все время с различной комбинацией нот. Понемногу я начал осознавать, что он что-то передает мне и через музыку – комбинацию нот – и с помощью телепатического способа, которым он хорошо владел. Во мне начали происходить изменения; я начал понимать нечто, чувство сознательной надежды и сознательной веры начали вытеснять темную безнадежную тоску.

Музыка продолжалась около десяти минут. После того как он остановился, мы сидели в молчании. Затем я поднялся, взял его за руку и сказал: «Спасибо вам. Это то, что я пришел услышать».

Процесс излечения физических ран начался, и я вернулся в Англию в совершенно другом состоянии чувств и ума.

Две вещи я открыл в результате этого несчастья. Одна – то, что за страданием моего организма – инстинктивным, эмоциональным и интеллектуальным страданием – существовало нечто спокойное и неподвижное – сердцевина сущности, где, возможно, сохраняется объективная сознательность. Это разновидность чувства, которое я уже испытывал много лет назад на одном из адских полей сражений во Франции, когда я думал что меня убьют. Во время сильного страдания личности внешние проявления организма могут быть отброшены - и в дрожащей массе страдающей сущности открывается объективная сознательность, которая может воспринимать жизнь так ясно, и среди урагана горя и страдания нечто остается спокойным и не потревоженным: тихий небольшой голос.

Вторая – настоящая доброта и сострадание моих родителей, Успенских, пославших мне своего собственно доктора, и всех остальных наших друзей. Не столько в том, что они сделали – хотя это было немало – сколько в их отношении.

Дети могут забыть шрамы, физические и эмоциональные; у родителей эмоциональные шрамы остаются.