И сейчас он давал его Бёку, тоскливо смотревшему в никуда этим Рождественский вечером

Рождественская ночь – время чудес. Именно в Рождественскую ночь открываются двери миров, и тот, кто смел и великодушен, может восстановить справедливость и изменить Судьбу.

Менять что-либо в своей судьбе Мозер не собирался. Ни к чему это, как сложилось, так и сложилось. Свое место – беречь и защищать людей – он выбрал сам, и то, что жизнь может оказаться короткой было заложено при выборе. Но оставались Бёк и Рекс.

Вместе с Рексом Мозер вышел за порог, дверь запирать не стал – возвращаться он не собирался. Пройдя несколько шагов, огляделся – вокруг него был настоящий живой мир. Под ногами скрипел снег, воздух был свежий и морозный, пахло удивительно вкусными домашними пирогами. В домах светились цветные огоньки, вдалеке виднелись обведенные горящими лампочками силуэты венских домов. Над всем этим в бездонном черном небе сияли яркие сказочно большие звезды. И очень не хотелось уходить.

Сказки Мозер знал плохо. Про желания, которые надо загадывать, помнил, но где, когда и сколько…

Он долго смотрел вверх.

Потом он открыл дверь машины и Рекс, как всегда, прыгнул в нее первым.

* * *

Бёк с удовольствием уплетал вынутую из пакета булочку с колбасой, не выпуская ее из руки. Рекс внимательно наблюдал за ним, не теряя надежды.

«А помнишь, – вдруг засмеявшись, сказал Бёк, как, тоже под Рождество, на тебя бросилась кобра? Хорош же ты был! Сам в одну сторону, пистолет – в другую…» Давясь от смеха, он положил булочку на стол. Рекс, наконец, вознаградил себя за терпение и веру в людей.

– Глянул бы я на тебя при таком раскладе, – голос Мозера прозвучал чуть обиженно.

– Да, расскажи кому… В Рождественский вечер, в центре Вены на полицейского бросилась кобра. Мало не поверят, подумают…

Их обоих скрутил дикий хохот.

Сквозь смех Мозер проговорил: «Кого только в этом городе не встретишь… Есть, что вспомнить».

Бёк как-то сразу перестал смеяться, вспомнив опять тот день и влетевшую в комнату девчонку.

– Только в тот раз все плохо получилось.

– Брось. Не я первый, не я последний. Мы знаем, на что идем. А девчонка – молодец, наш человек. Не могла она вот так сразу поверить полицейскому, что друг отца, человек которого она с детства знает – убийца. Сама хотела проверить.

Некоторое время они сидели молча. Кофе остыл, булочки кончились.

– Ладно, поехали по городу покатаемся, Рождественская ночь, все-таки, – сказал Мозер.

Машину у обочины тротуара Бёк узнал сразу.

Они медленно ехали по празднично освещенным улицам, мимо смеющихся, поющих и танцующих людей. Кое-где раздавались хлопки фейерверков, из ресторанов, баров доносилась музыка и радостные крики. Веселая Рождественская ночь.

Добравшись до вершины холма, откуда открывалась панорама ночного города, машина остановилась. Здесь было тихо и безлюдно. Мозер открыл окно, и Рекс выпрыгнул на снег. Перед ними лежала рождественская Вена. Мелькающие праздничные огни иллюминации, горящие фонари, зажигающиеся и гаснущие окна напоминали прихотливые узоры детского калейдоскопа, то здесь, то там почти бесшумно вспыхивали, замирали на секунду и гасли, кажущиеся с высоты маленькими и хрупкими огоньки фейерверков. Даже сюда доносилось ритмичное уханье ударника с какой-то дискотеки.

На заднем сидении лежали бутылка шампанского, плитка шоколада и два бокала. Мозер сунул в руку Бёку шоколадку, и выстрелил пробкой в окно.

– Счастливого Рождества, Кристиан, – сказал он, наливая вино в бокалы.

– Счастливого Рождества, – улыбнулся Бёк, ломая шоколадку.

Некоторое время они смотрели вниз. Фигурки людей были маленькими-маленькими…

– Удивительный и чудесный все-таки город…

– Они думают, что это их город. Но мы-то с тобой знаем, чей он…

– С его улицами и площадями, – сказал Бёк.

– Парками и музеями, – продолжил Мозер.

– Крышами, чердаками и катакомбами, – добавил Бёк.

– Выпьем за этот город, пусть люди в нем живут спокойно.

Небо еле заметно светлело. Праздничное ночное гулянье подходило к концу. Фейерверки возникали все реже, окна одно за другим гасли. Затих неутомимый ударник.

Мозер зябко поежился. – Рекс! Давай в машину, – и, повернувшись к Бёку, добавил, – Поехали, домой тебя отвезу.

У дома Бёка они вышли из машины. У самого подъезда Мозер придержал его за плечо.

– Все хотел тебе сказать… Тогда все случилось так, как и должно было случиться. Ты все сделал правильно. Успеть мог только я.

– Я видел, как Рекс повернул голову к двери…, – начал Бёк.

– Стрелять ты не мог. Ни при каких обстоятельствах. Тогда он был не преступником, а просто человеком, одним из тех, кого мы сами себе выбрали беречь и защищать.

Рекс положил лапы Бёку на грудь и лизнул в щеку. Рука Мозера, лежащая на плече, легонько толкнула Бёка к подъезду:

– Бывай!

Пройдя несколько шагов, Бёк услышал, как хлопнула дверца, обернувшись, он увидел, что машина медленно скрывается за углом.

Открыв дверь пустой квартиры, Бёк улыбнулся: «Счастливого Рождества, Рихард!» и почувствовал, что ставшая давно привычной тяжесть боли и вины шевельнулась немного и сдвинулась в сторону.

«Городской фольклор XXI века», «остатки древних представлений»… Девушка почувствовала досаду и злость – «Безопасность» подшутил над ней. Она резко повернула голову и увидела его лицо – видавший виды седой человек смотрел на нее без тени насмешки, уважительно и чуть настороженно – он явно не хотел ее обидеть и … не опасался насмешки с ее стороны. Было что-то, что примиряло их и разрешало спор без потерь – неизбежная тоска оставшихся по ушедшим и надежда, и еще что-то, с чем он был знаком лучше нее – обыкновенная человеческая память и верность, невозможность изменить прошлое.

После некоторой паузы она спросила:

– Ну а тот, который остался?

– Он начал все сначала, бережет и защищает людей.

Конгресс продолжался, демонстрируя разнообразие научных интересов и мнений. Кого-то занимала идея замкнутого времени – эти с холодным любопытством изучали выброшенных из жизни людей, под стук барабанов и визг флейт блуждающих по лабиринтам миров.

Для кого-то время текло традиционно – от прошлого к будущему, и Мир, развернутый в бесконечности, был один. В нем мучались от «благ цивилизации» и своих вечных бед обреченные люди, не сумевшие или не захотевшие вписаться в эту жизнь. Многие – ученые, а иногда и просто – миссионеры, чиновники службы занятости, учителя … искали возможность вопреки этой обреченности включить их в этот мир. И на дорогах этого мира с ними случалось всякое.

* * *

Боль памяти и верности живет с людьми недолго. Отпускает, когда они выдерживают до конца ее тяжесть. Без этого нельзя и тем, кто помнит, и тем кого помнят. Потом боль уходит и остается только память, время размывает ее, она становится легкой и только чуть грустной. И ушедшие, они тоже помнят оставшихся друзей, и когда те однажды оказываются на самом краю, протягивают им руку – теплую и твердую.

И еще: автор признательно склоняет голову передвсеми, кто писал о невозможныхвнашем отнюдь не исключающем чудеса мире встречах раньше,кого он читал и еще не читал. Улыбнитесь добродушно и не судите строго. Помните!? Добрый старый «вестерн», маленький городок в прерии, салун и надпись над стойкой бара «Не стреляйте в пианиста – он играет как может"…

Июль - октябрь 2003 г.

[1] Международный Конгресс по проблемам обществ охотников и собирателей, The Congress on Hunting and Gathering Societies (CHAGS), один из крупнейших форумов, собирающий антропологов всего мира. Его идея зародилась на конференции «Человек-охотник» (Man the Hunter Conference), (Чикаго, 1966 г.), CHAGS проводится с 1978 г.: Париж, Франция (1978), Квебек, Канада (1980), Бад-Хомбург, ФРГ (1983), Лондон, Англия (1986), Дарвин, Австралия (1988), Фэрбэнкс, Аляска, США (1990), Москва, Россия (1993), Аомори и Осака, Япония (1998). (Прим. автора).