Лев Толстой. Смерть Ивана Ильича

I

В большом здании судебных учреждений во время перерыва заседания по

делу Мельвинских члены и прокурор сошлись в кабинете Ивана Егоровича Шебек,

и зашел разговор о знаменитом красовском деле. Федор Васильевич

разгорячился, доказывая неподсудность, Иван Егорович стоял на своем, Петр же

Иванович, не вступив сначала в спор, не принимал в нем участия и

просматривал только что поданные "Ведомости".

- Господа! - сказал он, - Иван Ильич-то умер.

- Неужели?

- Вот, читайте, - сказал он Федору Васильевичу, подавая ему свежий,

пахучий еще номер.

В черном ободке было напечатано: "Прасковья Федоровна Головина с

душевным прискорбием извещает родных и знакомых о кончине возлюбленного

супруга своего, <1> члена Судебной палаты, Ивана Ильича Головина,

последовавшей 4-го февраля сего 1882 года. Вынос тела в пятницу, в час

пополудни".

Иван Ильич был сотоварищ собравшихся господ, и все любили его. Он болел

ужи несколько недель; говорили, что болезнь его неизлечима. Место оставалось

за ним, но было соображение о том, что в случае его смерти Алексеев может

быть назначен на его место, на место же Алексеева - или Винников, или

Штабель. Так что, услыхав о смерти Ивана Ильича, первая мысль каждого из

господ, собравшихся в кабинете, была и том, какое значение может иметь эта

смерть на перемещения или повышения самих членов или их знакомых.

"Теперь, наверно, получу место Штабеля или Винникова, - подумал Федор

Васильевич. - Мне это и давно обещано, а это повышение составляет для меня

восемьсот рублей прибавки, кроме канцелярии".

"Надо будет попросить теперь о переводе шурина из Калуги, - подумал

Петр Иванович. - Жена будет очень рада. Теперь уж нельзя будет говорить, что

я никогда ничего не сделал для ее родных".

- Я так и думал, что ему не подняться, - вслух сказал Петр Иванович. -

Жалко.

**********

Кроме вызванных этой смертью в каждом соображении о перемещениях и

возможных изменениях по службе, могущих последовать от этой смерти, самый

факт смерти близкого знакомого вызвал во всех, узнавших про нее, как всегда,

чувство радости о том, что умер он, а не я.

"Каково, умер; а я вот нет", - подумал или почувствовал каждый. Близкие

же знакомые, так называемые друзья Ивана Ильича, при этом подумали невольно

и о том, что теперь им надобно исполнить очень скучные обязанности приличия

и поехать на панихиду и к вдове с визитом соболезнования.

Ближе всех были Федор Васильевич и Петр Иванович.

Петр Иванович был товарищем по училищу правоведения и считал себя

обязанным Иваном Ильичом.

Передав за обедом жене известие о смерти Ивана Ильича и соображения о

возможности перевода шурина в их округ, Петр Иванович, не ложась отдыхать,

надел фрак и поехал к Ивану Ильичу.

У подъезда квартиры Ивана Ильича стояла карета и два извозчика. Внизу,

в передней у вешалки прислонена была к стене глазетовая крышка гроба с

кисточками и начищенным порошком галуном. Две дамы в черном снимали шубки.

Одна, сестра Ивана Ильича, знакомая, другая - незнакомая дама. Товарищ Петра

Ивановича, Шварц, сходил сверху и, с верхней ступени увидав, входившего,

остановился и подмигнул ему, как бы говоря: "Глупо распорядился Иван Ильич:

то ли дело мы с вами".

************

Мертвец лежал, как всегда лежат мертвецы, особенно тяжело,

по-мертвецки, утонувши окоченевшими членами в подстилке гроба, с навсегда

согнувшеюся головой на подушке, и выставлял, как всегда выставляют мертвецы,

свой желтый восковой лоб с взлизами на ввалившихся висках и торчащий нос,

как бы надавивший на верхнюю губу. Он очень переменился, еще похудел с тех

пор, как Петр Иванович не видал его, но, как у всех мертвецов, лицо его было

красивее, главное - значительнее, чем оно было у живого. На лице было

выражение того, что то, что нужно было сделать, сделано, и сделано

правильно. Кроме того, в этом выражении был еще упрек или напоминание живым.

Напоминание это показалось Петру Ивановичу неуместным или, по крайней мере,

до него не касающимся. Что-то ему стало неприятно, и потому Петр Иванович

еще раз поспешно перекрестился и, как ему показалось, слишком поспешно,

несообразно с приличиями, повернулся и пошел к двери. Шварц ждал его в

проходной комнате, расставив Широко ноги и играя обеими руками за спиной

своим цилиндром. Один взгляд на игривую, чистоплотную и элегантную фигуру

Шварца освежил Петра Ивановича. Петр Иванович понял, что он, Шварц, стоит

выше этого и не поддается удручающим впечатлениям. Один вид его говорил:

инцидент панихиды Ивана Ильича никак не может служить достаточным поводом

для признания порядка заседания нарушенным, то есть что ничто не может

помешать нынче же вечером щелкануть, распечатывая ее, колодой карт, в то

время как лакей будет расставлять четыре необожженные свечи; вообще нет

основания предполагать, чтобы инцидент этот мог помешать нам провести

приятно и сегодняшний вечер. Он и сказал это шепотом проходившему Петру

Ивановичу, предлагая соединиться на партию у Федора Васильевича. Но, видно,

Петру Ивановичу была не судьба винтить нынче вечером.

Прасковья Федоровна,невысокая, жирная женщина, вышла из своих покоев с другими дамами и, проводив их в дверь мертвеца, сказала:

- Сейчас будет панихида; пройдите.

Шварц, неопределенно поклонившись, остановился, очевидно, не принимая и

не отклоняя этого предложения. Прасковья Федоровна, узнав Петра Ивановича,

вздохнула, подошла к нему вплоть, взяла его за руку и сказала:

- Я знаю, что вы были истинным другом Ивана Ильича... - и посмотрела на

него, ожидая от него соответствующие этим словам действия.

Петр Иванович знал, что как там надо было креститься, так здесь надо

было пожать руку, вздохнуть и сказать: "Поверьте!". И он так и сделал. И,

сделав это, почувствовал, что результат получился желаемый: что он тронут и

она тронута.

- Пойдемте, пока там не началось; мне надо поговорить с вами, - сказала

вдова. - Дайте мне руку.

*********

- Однако у меня дело есть к вам. В последние дни он ужасно страдал.

- Очень страдал? - спросил Петр Иванович.

- Ах, ужасно! Последние не минуты, а часы он не переставая кричал. Трое

суток сряду он, не переводя голосу, кричал. Это было невыносимо. Я не могу

понять, как я вынесла это; за тремя дверьми слышно было. Ах! что я вынесла!

- И неужели он был в памяти? - спросил Петр Иванович.

- Да, - прошептала она, - до последней минуты. Он простился с Нами за

четверть часа до смерти и еще просил увести Володю.

Мысль о страдании человека, которого он знал так близко, сначала

веселым мальчиком, школьником, потом взрослым партнером, несмотря на

неприятное сознание притворства своего и этой женщины, вдруг ужаснула Петра

Ивановича. Он увидал опять этот лоб, нажимавший на губу нос, и ему стало

страшно за себя.

"Трое суток ужасных страданий и смерть. Ведь это сейчас, всякую минуту

может наступить и для меня", - подумал он, и ему стало на мгновение страшно.

Но тотчас же, он сам не знал как, ему на помощь пришла обычная мысль, что

это случилось с Иваном Ильичом, а не с ним и что с ним этого случиться не

должно и не может; что, думая так, он поддается мрачному настроению, чего не

следует делать, как это, очевидно было по лицу Шварца. И, сделав это

рассуждение, Петр Иванович успокоился и с интересом стал расспрашивать

подробности о кончине Ивана Ильича, как будто смерть была такое приключение,

которое свойственно только Ивану Ильичу, но совсем не свойственно ему.

После разных разговоров о подробностях действительно, ужасных

физических страданий, перенесенных Иваном Ильичам (подробности эти узнавал

Петр Иванович только по тому, как мучения Ивана Ильича действовали на нервы

Прасковьи Федоровны), вдова, очевидно, нашла нужным перейти к делу.

- Ах, Петр Иванович, как тяжело, как ужасно тяжело, как ужасно тяжело,

- и она опять заплакала.

Петр Иванович вздыхал, и ждал, когда она высморкается. Когда она

высморкалась, он сказал:

- Поверьте... - и опять она разговорилась и высказала то, что было,

очевидно, ее главным делом к нему; дело это состояло в вопросах о том, как

бы по случаю смерти мужа достать денег от казны. Она сделала вид, что

спрашивает у Петра Ивановича совета о пенсионе: но он видел, что она уже

знает до мельчайших подробностей и то, чего он не знал: все то, что можно

вытянуть от казны по случаю этой смерти; но что ей хотелось узнать, нельзя

ли как-нибудь вытянуть еще побольше денег. Петр Иванович постарался выдумать

такое средство, но, подумав несколько и из приличия побранив наше

правительство за его скаредность, сказал, что, кажется, больше нельзя. Тогда

она вздохнула и, очевидно, стала придумывать средство избавиться от своего

посетителя. Он понял это, затушил папироску, встал, пожал руку и пошел в

переднюю.

********

Герасим, буфетный мужик, выскочил из комнаты покойника, перешвырял своими сильными руками все шубы, чтобы найти шубу Петра Ивановича, и подал ее.

- Что, брат Герасим? - сказал Петр Иванович, чтобы сказать что-нибудь.

- Жалко?

- Божья воля. Все там же будем, - сказал Герасим, оскаливая свои белые,

сплошные мужицкие зубы, и, как человек в разгаре усиленной работы, живо

отворил дверь, кликнул кучера, подсадил Петра Ивановича и прыгнул назад к

крыльцу, как будто придумывая, что бы ему еще сделать.

Петру Ивановичу особенно приятно было дохнуть чистым воздухом после

запаха ладана, трупа и карболовой кислоты.

- Куда прикажете? - спросил кучер.

- Не поздно. Заеду еще к Федору Васильевичу. И Петр Иванович поехал. И

действительно, застал их при конце первого роббера, так что ему удобно было

вступить пятым.