Глава XXIV

Принц Генрих. - Связь между ним и Шекспиром. - Национальный герой Англии. - Свежесть и совершенство пьесы. Генрих V жил в памяти потомства как образ национального героя. Это былтот государь, который покорил блестящими победами половину Франции. Вокругнего сосредоточивались воспоминания о той великой эпохе, когда английскойкороне принадлежали земли, которые его бессильные преемники не сумелиудержать за собой. Исторический Генрих служил с отроческих лет в войске, был сшестнадцатого по двадцать первый год офицером в одном из отрядов, стоявшихна валлийской границе, и заслужил полное доверие отца и парламента. Но уже встарой хронике встречается намек на то, что он в молодые годы вел разгульнуюжизнь в плохой компании, так что никто не мог предугадать его будущеговеличия. Старая, бездарно написанная пьеса о славных победах Генриха Vразработала этот намек подробней и его было совершенно достаточно, чтобынаэлектризовать фантазию Шекспира. Он сразу увлекся мыслью изобразить молодого принца Уэльского в обществепьяниц и распутных женщин, чтобы потом ярче и величественнее оттенить егоспособности безупречного правителя и даровитейшего среди английскихгосударей полководца, унизившего Францию при Азенкуре. Шекспир нашел, без сомнения, не одну точку соприкосновения между этимисторическим сюжетом и своей собственной жизнью. В качестве молодого актераи поэта и он вел, по-видимому, в Лондоне беспорядочную жизнь богемы, и еслион не был вполне безнравственным и легкомысленным человеком, то здоровыйтемперамент, кипучая энергия и положение вне гражданского общества доводилиего часто до всякого рода излишеств. Мы можем себе составить на основанииего сонетов, свидетельствующих так красноречиво о сильных и роковыхстрастях, ясное представление о тех соблазнах, которым он не могпротивостоять. В одном сонете (119) говорится: "Сколько я испил слез,пролитых сиренами и дистиллированных в ретортах, смрадных, как ад! Когда мнеказалось, что на моем сердце покоится благословение неба, оно впадало всамые низкие заблуждения. Мои глаза хотели выскочить из своих орбит, когда янаходился в таком лихорадочном состоянии". Или в другом сонете (129) онговорит о том, что "в чаду сладострастия тупеют жизненные силы. Мыбессмысленно жаждем наслаждений, которые вызывают в нас одно толькоотвращение, когда мы приходим в себя. Мы снова проглотили приманку вместе скрючком удочки. Она приводит в бегство того, кто ею насладился. И никто изсмертных не миновал этого неба, ведущего в ад". - Подобные стихи могли бытьнаписаны только на другой день после оргии. Впрочем, в жизни Шекспира бывалитакже минуты более беспечного и легкомысленного настроения; тогда егоразмышления не носили такого возвышенного, нравственного характера. Этодоказывается некоторыми дошедшими до нас анекдотами. В дневнике юриста ДжонаМэннингема под 13 марта 1602 г. мы читаем следующую заметку: "Однажды, когдаБербедж исполнял роль Ричарда III, одна лондонская мещанка увлеклась им такбезумно, что пригласила его на ночное свидание, на которое он должен былявиться под именем Ричарда III. Шекспир, подслушавший их разговор, пришел насвидание первым и получил то, что было предназначено на долю Бербеджа. Вдругхозяйку извещают, что Ричард III ждет у дверей. Однако Шекспир распорядилсяпослать ответ: Вильгельм Завоеватель предшествовал Ричарду III". Обри, записавший, правда, свои воспоминания только в 1680 г., инекоторые другие (Поп, Олдис) сохранили предание, что Шекспир, которыйкаждый год путешествовал из Лондона через красивый городок Вудсток ивеликолепный Оксфорд в свой родной Стрэтфорд-на-Эвоне, любил посещатьоксфордскую таверну Давенанта, и что он находился в любовной связи с веселойи красивой хозяйкой, "которой он очень нравился". Молодой Вильям Давенант,впоследствии известный поэт, считался в Оксфорде всеми сыном Шекспира и, какговорят, походил в самом деле на него. Впрочем, сэр Вильям любил, если егосчитали не только "литературным" потомком Шекспира. Как бы там ни было, поэт имел достаточно причин симпатизироватьцарственному юноше, который при всем сознании своей великой будущности,беспечно пользуется своей свободой, чувствуя отвращение к придворной жизни ик придворному этикету, игнорируя свой высокий сан и отдаваясь игривому изадорному веселью, который дает верховному судье на улице пощечину и в то жевремя настолько владеет собой, что позволяет себя без сопротивленияарестовать, который участвует в турнире, приколов к своей шляпе перчаткупубличной женщины, словом, поступает на каждом шагу вразрез с нравственнымипонятиями нации и благоразумными принципами отца. И тем не менее егопоступки лишены грубости, дышат некоторой наивной простотой и никогда недоводят, его до самоунижения. Король так же мало понимает принца, какпонимал Фридриха Великого его царственный отец. Мы видим, как он совершает самые мальчишеские и бессмысленные шалости вкомпании собутыльников, трактирщиц и половых, и как он в то же времяисполнен великодушия и восторженного благоговения перед Генри Перси, т. е.благоговения перед личным врагом - чувство, до которого сам Перси никогда немог подняться. А затем мы видим, как он вырастает среди этого мираничтожества и лжи до недосягаемой высоты. В нем проявляются очень рано вцелом ряде мелких черт - непоколебимое сознание своих сил и вытекающаяотсюда гордая самоуверенность. Когда Фальстаф обращается к нему с вопросом,не пробирает ли его страх при одной мысли о союзе трех таких могущественныхвитязей, как Перси, Дуглас и Глендовер, он, смеясь, отвечает, что эточувство ему совершенно неизвестно. Впоследствии он играет на начальническомжезле, как на флейте. Он отличается беспечным спокойствием великогочеловека. Даже подозрение отца не излечивает его от этой болезни. Впрочем,он такой же прекрасный брат, как идеальный сын; он горячий патриот иприрожденный властелин. Он не такой оптимист, как Готспер (усматривающийнечто хорошее даже в том факте, что отец опоздал на поле битвы). Он нечувствует также его неблагоразумной страсти к войне. Тем не менее, в немдостаточно задатков дерзкого английского завоевателя, смельчака и политика,довольно бессовестного, при известных обстоятельствах жестокого, нонеустрашимого даже в виду врага, превосходящего его силы в десять раз. Это -первообраз тех героев, которые через 150 лет после смерти Шекспира завоевалиИндию. Если Шекспир не нашел иного средства показать военное превосходствопринца как полководца над Перси, как только тем, что заставляет его лучшефехтовать и, наконец, убить на поединке своего противника, то это,разумеется, недостаток. Шекспир вернулся, таким образом, к представлениямгомеровской эпохи о величии воина. Подобные черты отталкивали от негоНаполеона. Такие взгляды казались ему детскими. Он считал Корнеля лучшимполитиком. С редким великодушием отказывается принц Генрих - в пользу Фальстафа -от чести считаться победителем Готспера, т. е. от той чести, вокруг которойвертится вся драма, как вокруг своей главной оси, хотя ни в одной реплике невысказывается эта основная мысль. Странно, однако, то обстоятельство, чтоШекспир заставляет порой принца как бы перевоплотиться в своего пораженногопротивника. Он, например, восклицает: "Если честолюбие - грех, то явеличайший грешник в мире!" Он заявляет, что ничего не понимает в рифмах истихосложении. Когда он сватается за свою невесту, он такой же негалантныйкавалер, как Готспер в своем обращении с женой. На вызов французов онотвечает с таким хвастовством, которое превосходит фанфаронство Перси. В"Генрихе V" Шекспир впадает прямо в панегирический тон. Эта пьеса -национальный гимн в пяти действиях. Это зависело от того, что фигура принца стесняла с самого началасвободное проявление творчества в поэте. Даже в описании шалостей и выходокюного Генриха чувствуется национальное самосознание, граничащее срелигиозным благоговением, и высокоторжественное настроение. К концу второйчасти "Генриха IV" принц совершенно перерождается под влиянием своейответственной роли. А в качестве короля Генриха V он высказывает столькоискреннего смирения и так проникнут благочестивым сознанием незаконногопоступка отца, что никто в нем не узнает прежнего легкомысленного "принцаГарри". Но ведь эти более поздние драмы не выдерживают никакого сравнения спервой частью "Генриха IV", имевшей в свое время такой шумный и вполнезаслуженный успех. Здесь блистала сама жизнь со всем богатством своих яркихкрасок. На подмостках, где разыгрывалась незабвенная история, проходиливеликие, образцовые фигуры и сочные в своем реализме картины, проходилисвободно, не находясь друг к другу в отношениях симметрии, параллелизма илиантитезы. Здесь не чувствуется деспотической власти одной какой-нибудьосновной мысли. Далеко не каждое слово, произносимое героями, находится впрямой связи с целым. Здесь нет ничего отвлеченного. Только что устроензаговор в королевском дворце, как второе действие открывается сценой втаверне на большой дороге. Рассвет уже забрезжил. Несколько возчиков, сфонарями в руках, проходят через двор в конюшню, чтобы запрячь лошадей. Ониперекликаются и рассказывают друг другу, как провели ночь. Они ровно ничегоне говорят о принце Генрихе или Фальстафе. Они беседуют о ценах на овес и отом, что весь дом пошел вверх дном с тех пор, как умер старый Робин. Междуих репликами и действием нет ничего общего: они рисуют только место, гдепроисходит это последнее, они дают настроение и носят толькоподготовительный характер. Но редко поэт выражал столь многое в такомнебольшом количестве слов. Вы чувствуете, видите и ощущаете ночное небо, накотором блестит прямо над трубой созвездие Большой Медведицы, мерцающий светфонарей на грязном дворе, дуновение свежего предрассветного ветерка,пропитанный туманом воздух, запах влажного горошка и бобов, сала и имбиря.Вся эта картина захватывает вас своим могущественным реализмом. Шекспир создал эту драму, полный сознания своей гениальности, снесравненной быстротой. Читая ее, вы начинаете понимать выражение егосовременников, что в своих рукописях он никогда не вычеркивал ни однойстрочки. Основным материалом пьесы служило политическое состояние государства втот момент, когда Генрих IV завладел незаконным путем престолом Ричарда П.Король, находящийся приблизительно в том же положении, как Луи Филипп илиНаполеон II, старается изо всех сил, чтобы забыли о его противозаконномпоступке. Однако это ему не удается. Почему? Шекспир указывает на двепричины. Первая - чисто человеческая: известное сочетание характеров иобстоятельств. Король получил престол благодаря "проискам друзей". Онбоится, что они же могут его свергнуть. Он становится поневоле мнительным иотталкивает своей подозрительностью сначала Мортимера, потом Перси и,наконец, почти так же собственного сына. Вторая причина была ему подсказанарелигией: это та мысль, что каждое преступление влечет за собой возмездие всилу того, что принято называть "поэтической справедливостью"! Шекспир немог ее игнорировать уже ввиду цензуры и полиции. Само существование театровсчиталось чуть ли не преступлением. Если бы авторы отважились к тому жеизображать порок безнаказанным, а добродетель не вознагражденной, онирисковали бы подвергнуться каре. Характеристика короля - настоящий chef d'oeuvre. Это - тип умного,недоверчивого, осторожного государя, которого рукопожатия и улыбки довели допрестола; который воспользовался всеми хитростями и тонкостями, чтобыпроизвести впечатление, который расположил к себе народ любезностями иоказался потом очень скупым на их выражение. Отсюда следующая реплика: "Еслибы я, так же как ты, расточал повсюду свое присутствие, так же приучал ксебе взоры народа, так же сбивал себе цену обращением с простолюдинами,общественное мнение, которое помогло мне надеть корону, не изменило быпрежнему венценосцу и оставило бы меня в безусловной неизвестности, какчеловека ничтожного, ничего не заслуживающего. Но меня видели редко, ипотому, когда я появлялся, дивились, как комете". В этих словах старый, опытный дипломат старается объяснить, что плохоеобщество, в котором вращается сын, вредит его репутации. Однако, сын похож в гораздо большей степени на отца, чем тот думает. Всущности, он ведет себя с не меньшим дипломатическим тактом. Он поступаетнарочно так, чтобы все убедились в его ветрености и извращенности, ипоражает потом тем глубже всех своей силой, твердостью и гениальностью. Онвысказывает уже в первом монологе свое намерение с такой ясностью, которая ввысшей степени наивна в психологическом отношении (I, 2): "О, я знаю васвсех, и несмотря на то, будущее некоторое время буду покровительствоватьнеобузданным прихотям вашего разума: я подражаю в этом случае солнцу,которое позволяет же презренным, заразительным тучам скрывать красоту его отцелого мира, чтобы мир, потерявший его на время из виду, дивился ему ещеболее, когда оно, задумав явиться в полном блеске, вдруг прорежет мрачные,густые туманы, которые, казалось, задушили его". Впрочем, Шекспир и не мог иначе поступить. Вывести национального героя в такой плохой компании и лишить его вместес тем этих благородных намерений было крайне неудобно. Но если бы принцстремился прямо и сознательно к этой цели, он был бы просто шарлатаном вграндиозном стиле. Но здесь не следует забывать, как в том месте, где РичардIII называет себя так антипсихологически подлецом, взгляды Шекспира намонолог. Он видит в нем иногда не столько средство разоблачить душуговорящего, сколько удобный случаи дать зрителям точку отправления илинесколько сведений, в которых они нуждаются. Актер, исполняющий роль принца,должен поэтому произнести упомянутый монолог в тоне слегка софистическойсамозащиты. В этом монологе сквозит, наконец, желание Шекспира, выраженное,правда, в очень грубой форме, исправить нелепую психологию хроники, покоторой принц перерождается сразу, как бы под влиянием чуда. Этот монологдолжен спасти внутреннее единство в характере принца, чтобы переворот,происшедший в его душе, не казался бы зрителю чисто внешним театральнымэффектом, лишенным психологической правды. Шекспиру доставляло особенноеудовольствие рисовать этот душевный перелом. Он увлекался, конечно, сам тойкартиной веселой, бессмысленной жизни, протестующей против общепринятыхпринципов морали, которую он развертывал перед глазами зрителей. Но когда ондостиг зрелого возраста, он находил больше наслаждения в изображении тойморали, которая заключается в добровольной переработке собственного существаи в умении владеть собой, той морали, без которой невозможны душевноеспокойствие и целесообразная деятельность. Вновь венчанный король Генрих нежелает больше узнавать Фальстафа, отталкивает его от себя словами: Я не знаю тебя, старик. Займись молитвами, белые волосы не идут шуту изабавнику! Мне долго снился такой же человек, так же распухший отраспутства, так же старый и так же бесчинный; я проснулся и гнушаюсь моимсном. Эти слова вылились прямо из души Шекспира. В них кипит совершенноновый, подавленный и далеко не пламенный гнев. В них явственно чувствуетсяспокойное, серьезное, чисто английское чувство справедливости и законности.Король дает Фальстафу пожизненную пенсию и прогоняет его от себя. ГеройШекспира проникнут здесь насквозь чувством ответственности, являющимся вглазах поэта, которому один из его величайших и талантливейших поклонников,Тэн, отказал в нравственном инстинкте, непременным условием истинно великихнравственных подвигов.