Стоять лежанием

Немец говорит lager и мы за ним также лагерь. Немец, читая наши книги и находя в них свое слово, скажет: русский язык так беден, что не может выразить слова lager и принужден его от нас заимствовать. Он прав, и везде в наших выражениях найдем подтверждение тому, что мы, составляя их по его языку, говорим: разбить лагерь, стать лагерем. Но откуда немец произвел слово свое lager! От глагола liegen или legen; но глагол сей один и корнем, и значением с нашим лягу, лежу, положу, полагаю. Итак, он под словом столько же своим, сколь и нашим, lager, разумеет нечто лежащее. Мы не произвели слова сего от лежу, но от стою и говорим стан. Глагол наш стоять есть единокоренной с немецким stehen. Таким образом, корень у нас общий; одни только окончания различны. Но не окончания, а корни содержат в себе значение, по корням должно судить о разуме слов. Почему немецкое, от славенского же происходящее lager предпочитаем мы нашему стан! И для чего умствуя не по-своему, а по-немецки, вместо стоять станом или становать говорим стоять лагерем, то есть по разуму слов, стоять лежанием! Навык, конечно, ко всему может приучать, но там надлежало бы от него отвыкать, где он во время отсутствия рассудка укоренился.

Граница на замке

Немецкое schrank значит поставец или шкап, в котором для сохранения ставятся или кладутся какие-нибудь вещи. Следовательно, по употреблению он не иное что, как хранилище. Немецкий язык не показывает, откуда слово сие произошло. Поищем коренного значения в славенском языке. Немец произносит шранк; но буквы сh выговариваются иногда как наше х (например, в словах 1асhеп, тасhеп); итак, без всякой перемены букв может оно произносимо быть и схранк; тогда выйдет по-славенски схранка, сохранна, хранилище; но что иное их schrnk как не хранилище!.

Немец говорит granze (граница, межа, рубеж, предел), и он же в одинаковом смысле употребляет глаголы be gra nz en, от granze и be schrank en, от schrank (ограничить, обмежевать). Из сего явствует, что слова их granze и schrank, невзирая на великую в ветвенном значении разность (граница и шкап) должны в коренном смысле иметь сходство.

Мы уже знаем, что их schrank от нашего сохранять. Теперь рассмотрим granze. Немцы и мы за ними говорим, что наше слово граница взято с их языка: но чём они то докажут? А я, напротив, утверждаю, что их granze взято со славенского и вот мои доказательства. Славенское граница (по-настоящему храница) происходит от хранить, равно как и слово хрань (произносимая грань). Слова эти означают пределы всякой поверхности или площади земной (граница), пределы тела, особливо драгоценных камней (грань).

Мысль весьма естественная, поскольку всякие пределы суть, конечно, хранители того, что в них содержится. Таким образом, пределы тела справедливо называем мы гранями, а пределы поверхности границами (правильнее, хранями и храницами).

Немецкий язык не сблизит слов своих schrank и granze, не выведет, почему глаголы be schrank en и be granz en значат одно и то же. Славенский, напротив, сближает их и показывает как происхождение от одного корня или понятия (хранить), так и единство коренного их значения (невзирая на великую разность ветвенного).

Но когда слово на одном языке вместе с ветвенным значением показывает и коренное, а на другом коренного не показывает, то неоспоримо, что слово принадлежит первому из языков, славенскому.

Кто кого везет:

кучер коляску, или коляска кучера!

Немец говорит kutsche (коляска), kutscher (возница). Кто из нас усомнится, что слово кучер немецкое? Но почему оно немецкое, когда на других языках и всех славенских наречиях означает одно и то же? Коляска называется:

По-немецки kutsche, kalesche

По-итальянски соссhio, са1еssо

По-французски сосhе, саleche

По-английски соасh

По-польски сozh, cotch

По-богемски kocj, kotcj

По-словацки соc

По-сербски kutscha

Какому ж языку принадлежит слово кучер! Не тому ли, в котором докажется, что имя сие дано согласно со свойствами называемой им вещи? В нашем языке находим слово коча или коч, на северном океане употребляемое судно, с одною мачтою и палубой. Хотя у нас коч употребляется только в значении некоторого водоходного судна, однако видно, что оно также и сухопутную повозку или коляску значило; ибо от него произошли слова кочевать, кочующий народ, т.е. такой, который живет не в домах, но в кочах (в кибитках, повозках, наподобие подвижных изб) и переезжает в них с места на место. Сверх того, другие, вероятно, от сего же корня слова кочка, кочан, куча, куща показывают нечто возвышенное, округлое, похожее на кочу, т.е. шалаш или маленький домик. Таким образом видим, что слово коч или коча в нашем языке не чуждое и означает то же самое, что и в других языках и славенских наречиях.

Наши означающие повозку слова: колесница, коляска, колымага, в сложных словах колка (одноколка); по некоторым славенским наречиям, колица или колча. Таким образом, коляска или колесница или колка означает вещь, имеющую колеса; а коло или колесо корнем своим показывает круглость; ибо все происходящие от него ветви (коло, около, око, околица, околичность, кольцо, коловратность) суть имена вещей круглых или содержащих в себе понятие о круглости. Примеры выпускания одной буквы из слов, при извлечении ветвей из корня, часто встречаются. Так и здесь легко могло от слова коло произойти колица или колча, а от колча сделаться коча.

Итак, в славенском происхождение слова коча весьма вероятно доказывается, чего другие языки с равной вероятностью, конечно, вывесть не могут. Притом же они при названиях kutsche, cocchio, соchе, сoach, ту же самую вещь называют и kalesche, са1еsso, саleche, са1аsh. Имена явно единокоренные с нашим коляска, происходящим от коло, колесо, которое в их языках не называется этим именем.

Следовательно, когда мы говорим коляска или колесница, то знаем, что эта вещь имеет колеса, и что коло или колесо по корню своему означает нечто круглое. Напротив, немцу, итальянцу, французу, англичанину употребляемое ими с малыми изменениями то же самое слово коляска не дает ни малейшего описания вещи, которую они неизвестно откуда происходящим именем называют.

Следовательно, чтоб иметь о словах своих такое же ясное понятие, какое мы о своих имеем, должны они начало их искать в славенском языке, или остаться при одних условных значениях, не зная причины, по какой ту или иную вещь называют. Неведение вовлекает во многие ошибочные в языке своем суждения. Я не спорю, что мы слово кучер взяли с немецкого kutscher, но немецкое kutsche и kutscher есть славенское коча и кочаръ. Вольно нам собственное слово брать от других и называть не своим. Вникая глубже в славенский язык, мы много подобных примеров найдем.

Куда клонит славянин

Славенин говорит клоню (клонить), латинец сlino, итальянец declinare, inclinare, француз decliner, incliner, англичанин to decline, to incline. Отсюда на всех языках пойдут ветви declinazione, inclinazione, declinaison, inclination, склонение, склонность, из коих каждая, сохраняя корень клн или кл (сlп), сохраняет и главное, то есть общее всем понятие о кривизне; ибо ничто наклоненное не может быть прямо. На каком языке можно яснее усмотреть причину, по которой корень клон или clin (кл) во всякой происшедшей от него ветви сохраняет кривизну? Без сомнения, тот язык, в котором это откроется, должен быть праотцем других, поскольку из него течет первоначальная мысль. На славенском языке многие от сего корня слова, как-то: око, коло или колесо, кольцо, колено означают всегда или круглые или согнутые вещи.

Следовательно, глагол клоню (разумеется, и все его ветви), как корнем своим, так и значением показывает сродство с вышеозначенными словами, и вероятно из колоню (т.е. сгибаю наподобие кола или колеса) сокращено в клоню. Итак, понятие о кривизне, общее всем разноязычным ветвям, влечет начало свое в славенском языке, в нем едином корень сей примечается.