Мужья и жены. 10 страница

260ВЕЛИКОЕ ЦЕЛОМУДРIЕ ЖЕНЫ ХРИСТIАНКИ.

— Позови-ка ее ко мне, сказалъ онъ начальнику
тюрьмы, подобострастно изгибавшемуся предъ вельможей.

Молодая женщина быстро встала и подошла къ нему. Слабый лучъ надежды почему-то мелькнулъ у ней въ душе.

Съ вкрадчивой вежливостью светскаго человека, вель­можа выразилъ удивленiе, что такой чудный перлъ кра­соты онъ нашелъ среди столь ужасной обстановки. Бедняга, не обративъ вниманiя на льстивый тонъ въ словахъ посетителя, разсказала ему о всехъ постигшихъ ее несчастiяхъ. Горячая речь ея прерывалась вздохами и слезами. Она была глубоко взволнована, но это предавало ей еще более очарованiя. Посетитель вежливо отвелъ ее въ сторону.

— Согласишься ли ты провести со мною эту ночь, и
я спасу васъ? прошепталъ онъ пожирая ее глазами.

Бедная женщина вовсе не того ожидала. Сначала она даже не поняла словъ незнакомца. Тотъ повторилъ ей гнусное предложенiе. У ней потемнело въ глазахъ. Она не находила словъ для ответа...

— Я... не тому была научена... Меня учили, что жена
не владеетъ собою... Я спрошу у мужа, бормотала она,
едва сознавая, что говоритъ.

Бросившись къ мужу, она съ ужасомъ передала ему о предложенiи посетителя.

— Дорогая моя, сказалъ мужъ, успокойся! Господь
посылаетъ намъ тяжкiя испытанiя... Видно, и эту чашу
крайняго униженiя мы должны испить до дна...

Какъ!? вскричала жена. Я не понимаю тебя...

— Я говорю тебе, что мы теперь беззащитны, и насъ всякiй можетъ оскорбить, какъ пожелаетъ. Но мы ужъ жестоко поплатились за то, что я, въ безумномъ ослепленiи богатствомъ, основалъ все свои надежды на своихъ, силахъ на богатстве, и забылъ, что вся наша жизнь, со всеми ея радостями и печалями, въ рукахъ Божiихъ. Нетъ, теперь ужъ ничто не поколеблетъ моего упованiя. Что бы ни было съ нами, предадимся воле Божiей... Поди и откажи человеку тому.

ВЕЛИКОЕ ЦЕЛОМУДРIЕ ЖЕНЫ ХРИСТIАНКИ. 261

Выслушавъ негодующiй отказъ, вельможа, съ притворной насмешкой повернулся къ выходу и, позабывъ о принятой на себя роли благотворителя, злобно сказалъ тюремщику:

— Зачемъ дозволяешь всемъ свободно приходить къ
такимъ колодникамъ?

Кому не известно, что ни одинъ человекъ не можетъ настолько огрубеть и закоснеть во зле, чтобы у него не осталось искры совести? Нетъ, даже у самыхъ страшныхъ злодеевъ эта искра никогда совсемъ не угасаетъ, а подчасъ разгорается пожаромъ, кототорый озаряетъ ярко все, самыя сокровенныя, глубины сердца, и человекъ съ ужасомъ читаетъ огненный свитокъ своихъ, можетъ быть, давно забытыхъ злодеянiй. Съ мрачнымъ отчаянiемъ въ душе сиделъ въ соседней съ Памфиломъ комнате злодей, ожидая со дня на день позорной казни, и вотъ теперь, впервые, после долгаго усыпленiя, совесть пробудилась въ немъ и громко заговорила.

— Какая ужасная участь! размышлялъ онъ. А все-жъ
они не захотели избавленiя отъ беды ценою безчестiя...
Вельможа наверное обогатилъ бы ихъ. Купецъ вновь скоро
разжился бы и вернулъ все прежнее богатство. Они предпочли сохранить заповедь Божiю... А я, окаянный... какъ
я жилъ? Даже мысль о Боге никогда не проносилась въ
моей душе... И вотъ теперь я обремененъ не цепями, но
страшной тяжестью моихъ злодеянiй.

И разбойникъ, гремя тяжелыми оковами приблизился къ едва заметному отверстiю въ соседнюю комнату.

— Знайте, что рядомъ съ вами—страшный злодей.
Много, много крови пролито мною, и скоро меня казнятъ за мои злодеянiя.

Быстро обернувшись въ ту сторону, откуда столь не­ожиданно раздались слова разбойника, Памфилъ и его жена стали прислушиваться. Разбойникъ продолжалъ.

— Сегодня мне пришлось узнать, что вы, среди
ужасныхъ несчастiй, не поколебались въ верности Богу,

262 ВЕЛИКОЕ ЦЕЛОМУДРIЕ ЖЕНЫ ХРИСТIАНКИ.

и я отъ всего сердца пожелалъ вамъ избавленiя. Посмотрите изъ-за решетки вонъ на тотъ уступъ городской стены, съ обвалившимся камнемъ. Видите его? Подъ угломъ уступа, въ земле скрыто много золота. Мне оно не нужно более: Завтра я буду обезглавленъ. Раскопайте землю, возьмите сокровища себе, заплатите долгъ и будьте счастливы, но не забудьте помолиться Господу о моей бедной душе... Вознесите вашу чистую молитву къ престолу Божiю, чтобы я, самъ не знавшiй милости, получилъ помилованiе...

Слезы обильно текли изъ глазъ разбойника.

Скоро онъ понесъ достойную казнь.

На другой день жена сказала Памфилу.

— Не дозволишь ли, господинъ мой, сходить къ тому месту, о которомъ говорилъ разбойникъ.

— Что-жъ? отвечалъ мужъ. Какъ знаешь...

— Можетъ быть, это и правда?

— Ступай! ответилъ мужъ.

Темнота быстро наступаетъ на юге. Молодая женщина съ заступомъ въ рукахъ давно уже отыскала указанное разбойникомъ место и только ждала, когда стемнеетъ, и не будетъ видно прохожихъ. Приступивъ къ работе она очень скоро ударила заступомъ въ железную доску. Поднявъ ее, она съ невыразимымъ трепетомъ сердца ощупала руками большой сосудъ, наполненный золотомъ. Отъ волненiя у нея дрожали руки и ноги. Немного успокоившись, она, никемъ незамеченная, перетаскала сокровища въ убогую хижину на краю города, служившую ей пристанищемъ после продажи прежняго роскошнаго дома.

На другой день назначена была продажа ея мужа въ рабство. Явившись на торжище, она заявила, что род­ственники, изъ дальняго города, прислали ей весть о щедрой помощи, и они выплатятъ все долги. Долги действительно въ скоромъ времени были уплачены...

А тотъ, кто разсказалъ намъ объ этомъ, присовокупилъ:

— Вотъ они соблюли заповедь Божiю, и Богъ воз-
величилъ милость Свою надъ ними...

БЕЗРОПОТНАЯ СТРАДАЛИЦА. 263

Безропотная страдалица.

Холодна и свежа весенняя ночка... Село спитъ. Яркая луна освещаетъ сельскую улицу и ласково засматриваетъ въ разбитое оконце маленькой бедной избушки. Беднота въ ней и нужда неотвязная! Где-то на селе поетъ петухъ... Въ разбитое окно льется свежiй весеннiй воздухъ.

Далеко за селомъ звенитъ колокольчикъ.... У окна сидитъ женщина. Оперлась она головой на руку, тоскливо смотритъ куда-то въ даль, да думаетъ горькую думушку. Тихо, тихо кругомъ... плечи ея вздрагиваютъ отъ холода, едва прикрытыя беднымъ платьишкомъ. А она не шевелится, точно замерла, бедная, въ своемъ тяжкомъ раздумье. Тяжела ея жизнь, не красна ея доля!

Съ детства не видала она привета да ласки! Рано умерли родители ея. Бедной неутешной сиротой оставили они маленькую Феню. Взялъ ее въ работницы богатый староста. Не по силамъ работала сиротка; много толчковъ и разныхъ обидъ видела она въ своей сиротской доле. Много горькихъ слезъ пролила бедная на сельскомъ кладбище, припавъ лицомъ къ дорогимъ могилкамъ!

Хорошей, честной, серьезной девушкой, незаменимой работницей выросла Феня! Обиды да несправедливость людскiя не озлобили ея молодого сердца... много доброты, любви и ласки сбереглось въ молодой душе.

Не по своей охоте выдали Феню замужъ.

Не долго горевала девушка. Твердой волей съумела она смирить свое горячее сердечко. Усердно занялась Феня новымъ хозяйствомъ, стала верной помощницей мужу.

Ленивый, разгульный человекъ былъ мужъ Фени, Егоръ. Не хотелъ онъ заметить усердiя и доброты своей жены. Съ утра до ночи сиделъ онъ въ питейномъ заведенiи, пропивалъ тамъ все, что могъ, и приносилъ домой злобу да ругань пьяную.

264 БЕЗРОПОТНАЯ СТРАДАЛИЦА.

Ни мольбами, ни ласками не могла Феня отучить мужа отъ пьянства. Грубо требовалъ онъ съ нея денегъ, не замечалъ ни слезъ, ни худобы бедной женщины.

Пошло прахомъ все бедное хозяйство, сколоченное на трудовыя деньги сиротскiя. Продали лошадку, потомъ корову... Все до последняго гроша пропивалъ грубый, недобрый Егоръ.

Горько потянулась жизнь... Изъ силъ выбилась бедная Феня. Пошли у нея дети... малъ-малъ меньше... А Егоръ и знать ничего не хотелъ. Попрежнему сиделъ онъ въ питейномъ заведенiи съ прiятелями, пьянствовалъ да безчинствовалъ...

Дома у него бедность страшная... Плачутъ ребята... Молча, добивая свои последнiя силы, работаетъ для нихъ исхудавшая, какъ тень, Феня.

Съ утра до поздней ночи бегаетъ она по селу..., где полъ вымоетъ, где постряпаетъ, где постираетъ... Позднимъ вечеромъ плетется она домой, едва держась на ногахъ, да несетъ своимъ беднымъ ребяткамъ краюху черстваго хлеба.

И не успеетъ бедная женщина расправить усталыя кости да отдохнуть на жесткой лавке... вваливается въ избу пьяный, злой Егоръ. Брань..., побои..., плачъ бедныхъ голодныхъ детей... нищета горькая... Буйствуетъ пьяный Егоръ, колотитъ, чемъ попало, и жену и детей... Молчитъ бедная Феня, старается услужить мужу да успокоить ребятокъ.

Какъ тень, бродитъ она, измученная да усталая. Ласково уговариваетъ мужа, съ материнской нежностью ласкаетъ детей... Только иногда, при взгляде на ихъ худыя детскiя личики, на ихъ слезы горькiя... словно передернется что въ ея бледномъ лице, да крепче сожмутся запекшiяся губы...

Давно ужъ живетъ такъ Феня; попривыкла она къ своей жизни, всю душу, все последнiя силы, отдаетъ детямъ да пьянице-мужу.

БЕЗРОПОТНАЯ СТРАДАЛИЦА. 265

Ясна и светла весенняя ночка... После дневной работы едва добрела домой бедная женщина... Ноютъ и болятъ все кости... Утешила и накормила, бедная, голодныхъ ребятокъ черствымъ хлебомъ, смоченнымъ горькими слезами... Спятъ бедные ребятишки, наплакались и наголодались они вдоволь... Прикрыла ихъ бедная мать кое-какимъ лохмотьемъ, перекрестила, долго, долго поглядела на худенькiя детскiя лица... и, тяжело вздохнувъ, отошла и села къ окну. На исходе ночь, а не вернулся еще домой пьяный, безпутный мужъ... Ждетъ его бедная женщина, голодная и измученная... боится лечь, подкрепить свои слабыя силы... Думаетъ она горькую думушку о бедныхъ деткахъ своихъ. Мало осталось въ ней силъ, расшаталось крепкое здоровье. Скоро заснетъ, бедная, вечнымъ сномъ. Что будетъ тогда съ ея ребятишками! По себе она знаетъ, какъ горька сиротская бедная доля. Но нетъ зла и ропота въ душе Фени. Попрежнему кротость и доброта живутъ въ ея наболевшемъ сердце.

Не винитъ она мужа, не клянетъ свою горькую жизнь, — она думаетъ и заботится только о своихъ дорогихъ деткахъ. Жалость къ пьянице-мужу наполняетъ бедное сердце, забота о семье тяготитъ его. Съ надеждой на милость Божiю вглядывается бедная женщина куда-то вдаль, словно хочетъ увидать что-то радостное и светлое... Предразсветный ветерокъ потянулъ въ окно... Стукнула дверь избы... Домой возвращается съ гульбы своей пьяный Егоръ.

— Федосья!... спишь что ли?... зажигай светъ да есть подавай! — слышитъ бедная женщина грубый голосъ.

Тихо встаетъ она съ лавки, зажигаетъ лучину, помо-гаетъ раздеться мужу, шатаясь отъ усталости, бродитъ по избе. Но нетъ зла на ея усталомъ лице. Съ кроткой улыбкой подаетъ она последнiй кусокъ хлеба пьяному мужу.

Тихо и ласково возражаетъ она на его требованiя лучшей еды.

266СПАСЕННАЯ ОТЬ САМОУБ. ПРОМ. БОЖIИМЪ.

— Ничего нетъ больше, Егоръ... самъ знаешь тихо... звучитъ слабый голосъ несчастной женщины.

Изо дня въ день тянется такая жизнь... Перестала плакать и думать Феня. Съ страшнымъ усилiемъ принимается она съ утра за работу, и какъ машина, работаетъ целый день, не покладая рукъ.

Ни слова, ни вздоха не вырывается изъ худой, измученной груди. „Словно каменная... и ни жалости въ ней, ни тоски!..." болтаютъ объ ней сельскiя кумушки.

А Феня словно застыла на своей работе. Съ кротостью и покорностью несетъ она тяжелый свой крестъ... Догораютъ последнiя силы...

Въ Великомъ посте, ранней весной, похоронили бедную Феню. Спокойная и кроткая лежала она въ простомъ, деревянномъ гробе. На вечный отдыхъ отошла измученная человеческая душа!

Въ уголке сельскаго кладбища покоится бедная Феня!

Весеннее солнышко пригреваетъ бедную могилку, птички звонко поютъ свои весеннiя песенки, — сиротки горькими слезами обливаютъ могилку матери.

Спасенная отъ самоубiйства промысломъ Божiимъ.

(Разcказъ).

Тихiй iюльскiй вечеръ какъ бы легкой дымкой спускался на усталую землю, убаюкивая жителей ея постепенно стихавшими разнообразными звуками, доносившимися откуда-то издалека. Въ воздухе была такая тишина, что ни одинъ листокъ не колыхался, словно заснули деревья, заснули цветы, — засыпалъ весь мiръ Божiй. Покончивши съ дневнымъ трудомъ, я вышла на дворъ посидеть на лавочке подъ душистыми липами, которыя украшали нашъ дворъ, чинно стоя рядкомъ вдоль забора. Вскоре, изъ другой квартиры вышла моя соседка Васи-

СПАСЕННАЯ ОТЪ САМОУБ. ПРОМ. БОЖIИМЪ.267

лиса Антоновна, жившая съ тремя сыновьями и дочерью въ чистенькой квартирке, состоящей изъ трехъ комнатъ. Съ минуту она постояла на крыльце, и увидевши меня, подошла ко мне и села на ту же лавочку, рядомъ со мною.

— Здравствуйте, сударыня, забываю все ваше имя — отечество, — заговорила она, воздухомъ подышать вышли?

— Да, говорю, очень хорошъ вечеръ.

— Вотъ и я тоже, детей поджидаю; къ товарищу ушли все трое. Ужинать бы надо, а ихъ нетъ. Хороша ли у васъ квартирка-то?

— Ничего говорю; зимой холодновата.

— Что делать, не свой домъ. Я тоже насилу привыкла по квартирамъ — после своего-то дома.

— А у васъ свой домъ былъ?

— Былъ... какъ-то задумчиво ответила Василиса Анто­новна; потомъ, помолчавъ немного, прибавила: мне бы и продавать-то его не следовало после такого благодеянiя Божiя, да ничего не поделаешь, пришлось.

— Что же у васъ случилось? спрашиваю ее.

— Коли разсказать вамъ, такъ можетъ и не поверите; нынче ведь въ чудеса Божiи не все верятъ, ученостью гордятся, а промыслъ Божiй ни во что считаютъ, а надо мной, грешной, благоволилъ Господь совершить чудеса; хотите верьте, хотите нетъ.

— Разскажите, пожалуйста, попросила я.

Василиса Антоновна сначала вышла за калитку, поглядеть, не идутъ ли ея сыновья, и убедившись, что ихъ еще нетъ и, следовательно, разсказъ ея прерванъ на половине быть не можетъ, уселась снова на лавочку и начала такъ:

— Ведь мы люди простые, чернорабочiе, можетъ слыхали здесь отъ кого-нибудь, что меня малярихой зовутъ,
и верно. Мой мужъ, Иванъ Тихоновичъ—покойникъ, занимался малярнымъ деломъ, подряды бралъ (и отецъ его
тоже маляръ былъ). Жили мы хорошо, безбедно, домикъ имели хорошенькiй и деньжонки водились въ порядоч-
номъ количестве: тысченокъ за десять было. Только не

268 СПАСЕННАЯ ОТЪ САМОУБ. ПРОМ. БОЖIИМЪ.

судилъ Господь владеть ими, а виною этому была простота моего покойнаго мужа. Кто ни попроситъ взаймы, отказа не было, и давалъ все на совесть, никакихъ документовъ не требовалъ! Ну, а совесть-то у этихъ людей спала, знать, годами, и не напоминала имъ о долге, словно такъ и надо. Роздалъ онъ этакъ все деньги, и стали у насъ дела плошать. Сначала я не знала, что у насъ уже нетъ ничего въ запасе, а потомъ вижу, мой хозяинъ сталъ призадумываться. Спрашиваю его разъ: что молъ съ тобою? такъ и такъ говорить, никто платить не хочетъ, а судомъ взять нельзя, потому никакихъ росписокъ нетъ. Такъ я и взвыла, какъ повинился онъ мне. Чтожъ, говорю, ты наделалъ-то, нищими детей оставилъ!.. а онъ меня уговариваетъ: Богъ милостивъ, дети не глупые, не пропадутъ и безъ денегъ. А самъ ужъ, вижу, ходитъ какъ туча черная. Я признаться, частенько попрекала его этимъ и все плакала. Да какъ было не плакать,—жили безъ горя, мальчики въ училище ходили, и все шло хорошо, а тутъ вдругъ разомъ, взяться не за что. Началъ мой мужъ, Тихонычъ, попивать съ горя, да такъ попивать, что часто замертво на рукахъ приносили. Потомъ захворалъ, безъ памяти сделался, разныя виденiя страшныя ему представлялись, вскакивалъ съ постели, бегалъ за кемъ-то, все углы крестить начиналъ, то за ножъ хватался; словомъ, какъ помешанный сталъ. Позвала я доктора, начали лечить; помешательство это немного прошло, а ужъ прежнiй разсудокъ не вернулся; не редко и буянить сталъ безъ всякой причины. Я было въ больницу хотела его, не берутъ. Дома лечить средствъ уже не было, сама людямъ должна стала, и началось мое мытарство изо-дня въ день, что дальше, то хуже. Господи! думаю, хоть бы умеръ, нетъ — живетъ. Года три я такъ маялась и выбилась изъ силъ. Начала придумывать, какъ избавиться отъ этакой жизни. И что же вы думаете, какая мысль пришла мне въ голову?—лишить себя жизни. Мысль эта понемногу вкрадывалась и словно утешала

СПАСЕННАЯ ОТЪ САМОУБ. ПРОМ. БОЖIИМЪ. 269

меня. Что-жъ, думаю, коли силъ нетъ жить, такъ и во грехъ Богъ не поставитъ, одинъ конецъ. И разъ отъ раза, какъ казалось мне, мое горе все более становилось горькимъ; мысль эта словно корни пускала, углублялась, разросталась. Наконецъ, мне стало думаться, что я давно должна была это сделать, но по глупой трусости своей до сихъ поръ не решаюсь. Я стала себя понуждать и присматривать местечко. Какое бы дело не делала, а въ голове все одно... Какъ-то разъ, мужъ мой сильно бушевалъ и все лезъ ко мне драться. Дети уговаривали его, а мне посоветовали куда-нибудь спрятаться на это время. Я взяла корзину съ бельемъ и пошла на чердакъ развешивать, а сама горько плачу, Вдругъ, словно кто шепнулъ мне: вотъ балки, только веревку захлеснуть, и ко­нецъ твоимъ страданiямъ. Я бросила белье, схватила веревку и начала привязывать, благо никто не видитъ, а что Господь-то видитъ, объ этомъ я не подумала. Вдругъ поднялся вихрь, да такой вихрь, что подняло и начало кружить всю землю, и песокъ поднимая до крыши, и развевая во все стороны съ такой силой, что едва не ослепило меня. Я закрыла глаза и присела—пока не свалило меня съ ногъ, а надо мною, слышу, бушуетъ буря. Мне показалось, что срываетъ кровлю, домъ нашъ валится въ какую-то пропасть, и все мы погибаемъ. Я въ ужасе упала внизъ лицомъ и кричала: Господи, спаси меня! Господи, помилуй! Долго-ли я кричала, не знаю и не помню, какъ меня оттуда стащили дети. Часа черезъ два я очнулась точно после глубокаго сна и спрашиваю: утихла ли буря? а дети смотрятъ на меня съ удивленiемъ, думаютъ, что я умомъ рехнулась. — Что-жъ, говорю, не сказываете мне, все ли у насъ благополучно, целъ ли нашъ домъ? прошла буря или нетъ еще?

— Мамаша, что съ вами, перекреститесь, говоритъ мне старшiй сынъ, никакой бури и не было; весь день тихая, ясная погода стоитъ. Насъ-то вы, говоритъ, перепугали: слышимъ, кричите вы на чердаке, побежали и

270СПАСЕННАЯ ОТЪ САМОУБ. ПРОМ. БОЖIИМЪ.

видимъ: лежите на песке вы внизъ лицомъ и кричите: Господи, спаси меня! Мы подняли васъ безъ чувствъ и принесли сюда, въ комнаты. Что такое случилось съ вами?

— Тутъ только я вспомнила и поняла, что Господь не хотелъ моей погибели и устрашилъ меня бурей, которая разразилась только надо мной, чтобы отвлечь меня отъ самоубiйства. Я заплакала, разсказала детямъ все какъ было, и все мы начали благодарить Бога за мое спасенiе. Тутъ же я дала обетъ Богу, переносить все скорби безъ ропота, какъ бы они не были тяжки. Мне стало жалко и детей, и мужа; я готова была на всякую скорбь ради семьи своей. И терпеть мне пришлось недолго. Чрезъ несколько месяцевъ, мужъ мой сталъ ослабевать, стихать и слегъ въ постель. Но и его Господь не оставилъ: за несколько дней передъ своей кончиной онъ пришелъ въ себя, и попросилъ позвать священника. У всехъ у насъ просилъ прощенiя; какъ следуетъ, исповедывался и причастился Св. Таинъ, а потомъ и душу Богу отдалъ. Надежды его тоже сбылись: не пропали мы безъ этихъ денегъ, которыми воспользовались злые люди, только домишко продать пришлось. А теперь, слава Богу, все сыновья въ люди пошли, служатъ на хорошихъ местахъ конторщиками, и меня кормятъ, и сестру одеваютъ. Такъ что остается только благодарить Бога. А главное, я должна день и ночь благодарить Царя небеснаго за то, что Онъ по милосердiю Своему спасъ меня отъ самоубiйства. И верите ли, какъ вспомню я, что избавилъ меня Господь отъ пагубной смерти, сердце такъ и забьется отъ радости, словно Самъ Господь обитаетъ въ немъ. А ведь я ничего нестоющая тварь Его, великая грешница, и Онъ, милосердый, не погнушался явить на мне Свое человеколюбiе, не допустилъ погибнуть.

— Разве не чудеса это? Этими словами Василиса Антоновна закончила свой разсказъ, но губы ея продолжали шептать благодаренiе Богу, а на глазахъ блестели слезы умиленiя.

ГОРЕМЫЧНАЯ ЖЕНА. 271

Горемычная жена.

Разгулялась непогодушка,

Вдоль по улице мететъ,

Ветеръ песни заунывныя

Песни скучныя поетъ.

Въ переулкахъ тишь, безлюдiе,

Лишь порой, взрывая снегъ,

Прокатитъ возница съ песнею,

Поспешая на ночлегъ.

И боряся съ мглою ноченьки,

Чуть мигаютъ фонари;

Сномъ забылся людъ измученный

Вплоть до утренней зари.

Вотъ вдали отъ центра города,—

Близъ заставы городской,—

На снежокъ изъ оконъ хижины.

Светъ ложится полосой.

Тамъ въ каморке одинокая

Горемычная жена

Плачетъ, мужа поджидаючи,

И печальна и бледна.

Тихо въ комнатъ, за печкою

Лишь трещитъ одинъ сверчокъ;

Нагорела свечка сальная,

Чуть мерцаетъ огонекъ.

За окномъ же вьюга снежная

Все расходится сильней,

И баюкаетъ несчастную

Ветеръ песенкой своей.

Ей подъ стоны ветра буйнаго

Представляется кабакъ;

Въ немъ ватага безшабашная

Расходившихся гулякъ.

Отъ вина ихъ кровь по жилочкамъ

272 ГОРЕМЫЧНАЯ ЖЕНА.

Забурлила, какъ река,

И они подъ скрипъ гармоники

Лихо пляшутъ трепака.

И подъ песни залихватскiя

Здесь становится ребромъ

Трудовая ихъ копеечка,

Вся облитая виномъ.

Мужъ ея сидитъ „въ компанiи",

Передъ ними штофъ вина,

И забыта имъ за чаркою

Горемычная жена...

Только вдругъ въ ночномъ молчанiи

Распахнулась настежъ дверь,

И предъ ней съ глазами мутными

Мужъ явился, точно зверь.

Закричалъ ногами топая:

„Что-жъ постель не постлана"?

И съ словами непотребными

Онъ стучитъ о край стола.

Испугалась горемычная,

И белее полотна

Стала вдругъ, и въ ноги грохнулась

Мужу пьяному она.

А что дальше здесь творилося,

Виделъ Богъ, да изъ оконъ

Запоздалому прохожему

Были слышны крики, стонъ...

ДОБРЫЙ СОВЕТЪ. 273

Добрый советъ.

Была весна. Высоко поднялась зеленая, мягкая, бар­хатная трава. Деревья качали нарядными ветвями, белыми шапками цвела калина, а на ней по ночамъ пелъ соловей.

Въ орешнике за рекой прiютилось много птичекъ, и все оне пели, пищали и рокотали—кто какъ умелъ и все радовались весне и жизни, все славили Творца. И люди были рады. Весеннiя полевыя работы окончены, хлебъ взошелъ хорошо. Огороды вскопаны и засеяны, а после теплыхъ дождей все такъ хорошо растетъ. Прiятно было старикамъ погреться на солнышке, поговорить, о хлебахъ. Девушки, парни и ребятишки по целымъ днямъ бегали въ лесу, собирали ягоды, дышали здоровымъ воздухомъ.

Одна Наталья не радовалась весне, ходила печальная, задумчивая; дело валилось у нея изъ рукъ. Въ воскресенье она не пошла въ церковь. Тайкомъ, точно украла что-нибудь или задумала недоброе дело, пробиралась она по узенькой дорожке вдоль реки, потомъ свернула въ лесъ, отыскала тамъ несколько пней срубленныхъ березъ, огляделась,—никого нетъ. Она села, подперла голову руками и задумалась.

Еще недавно много плакала она, много тосковала, молилась, а теперь нетъ слезъ, нетъ молитвы, только тоска по прежнему сосетъ сердце. Сгубила она свою жизнь, загубитъ и душу. И Наталья вспомнила прошлое.

Жила она со старою матерью въ другомъ селе. Детство прошло радостно. Выросла она красивой девушкой, работящей и доброй. Все ее любили, и сама она не питала ни къ кому зла. Каждый праздникъ ходила она въ церковь,—и такъ легко, такъ отрадно было смотреть ей на храмъ Божiй! Мужички чинно стоятъ и слушаютъ священное чтенiе и пенiе, старухи усердно бьютъ поклоны.

274 добрый советъ.

Старичекъ-священникъ растроганнымъ голосомъ читаетъ Евангелiе. Солнце радостно светить въ высокiя окна и бросаетъ свои золотые лучи на головы молящихся, точно ласково гладитъ ихъ, заглядываетъ имъ въ глаза и говоритъ: „ну, будьте же добрыми, любите всехъ, какъ Христосъ любитъ васъ, какъ я грею васъ и свечу вамъ и всемъ даю жизнь. Нетъ у меня разницы: для всехъ я одно"...

Ладонъ синеватыми струйками разливался по церкви Солнце еще больше заглядываетъ въ окна, золотитъ по-темневшiя стены, старый иконостасъ.

Священникъ съ умиленiемъ произноситъ: „Твоя отъ Твоихъ Тебе приносяще отъ всехъ и за вся"...

И все падаютъ на колени, а у Натальи на глазахъ блестятъ слезы. И что это за радостныя слезы! Она сама не знаетъ, о чемъ оне, но только чувствуетъ, что хочется добра, правды.

А теперь? Всего одинъ годъ прошелъ съ техъ поръ, а ей и въ церкви нетъ силъ стоять отъ тоски, и дома нетъ мочи. А случилось это вотъ отъ чего. Вышла Наталья замужъ. Мужъ ея оказался дурнымъ человекомъ. Онъ пилъ водку, гулялъ въ компанiи съ непутными людьми, ничего не хотелъ делать, билъ жену, на глаза къ себе не пускалъ ея матери. Наталья света Божьяго не взвидела. И днемъ, и ночью плакала она, похудела, чуть съ ногъ не свалилась. Она разлюбила своего мужа. И вотъ теперь на заранее условленномъ месте она ожидаетъ свою мать. Все думая о своемъ житье-бытье, она не замечаетъ, какъ приходитъ ея мать, садится на землю и глазъ не сводитъ съ дочери.

У старушки сердце надрывается отъ горя. Еще въ прошломъ году Наталья была такая веселая, румяная. Бывало, заплететъ въ свою длинную косу красную ленту и такъ звонко хохочетъ, такъ весело поетъ. А теперь въ этой женщине, съ побледневшимъ худымъ лицомъ, старуха не узнаетъ своей дочери. Оне поздоровались.

добрый советъ. 275

— Дорогая матушка,—говорить Наталья: я не могу
такъ жить. За что будетъ пропадать моя молодость? Я
сгублю своего Ивана!

Старуха остолбенела.

— Что ты, дочка? что ты сказала? Сердце мое, опом­нись! Да нетъ, не можетъ быть! это ты такъ, съ тоски!..
Перекрестись, ненаглядная!—И она поспешно стала крестить Наталью, испуганно заглядывая ей въ глаза.

Нетъ, матушка, я не сошла съ ума: силъ моихъ нетъ. Не вечно же ему мучить меня. Старуха стала плакать.

— Господи, что это съ тобой, за что ты хочешь погубить себя?

— Что-жъ,—отвечаетъ Наталья: предъ Богомъ мне нечего таиться: Богъ все знаетъ. Онъ видитъ, кто правъ изъ насъ; Онъ видитъ, что терпеть дольше мне нетъ мочи. Души своей я этимъ не погублю.

— Погубишь, сердце, погубишь, дочь моя, не только душу, но и жизнь свою: сгнiютъ твои косточки въ Сибири.

— Нетъ,—говорить Наталья: я такъ сделаю, что никто не узнаетъ. Люди не будутъ знать. Умретъ Иванъ,— и я снова буду свободна, какъ прежде, а предъ Богомъ я покаюсь.

Видитъ старуха, что не разубедить ей дочери: та не хочетъ понять, что погубить человека, лишить его жизни, которую далъ ему Богъ,—грехъ, котораго ничемъ нельзя замолить.—И старуха замерла въ ужасе.

— Наташа! Да выкинь ты изъ головы.

— Нетъ, матушка, о томъ, что я задумала, не разскажутъ никому, ни деревья, ни птицы, что слушаютъ насъ теперь,—а ужъ я съумею наварить такого зелья...

— Послушай, — говорить старуха, утирая слезы: вотъ что: свари ты завтра кисель, да только такъ, чтобы никто не увиделъ, свари и скушай, а потомъ приди сюда ко мне и разскажи все, какъ было.

Наталья удивилась.

276 ДОБРЫЙ СОВЕТЪ.

— Что-жъ изъ этого выйдетъ? спросила она.

— Да это ужъ мое дело. Только смотри, поклянись мне, что пока мы еще разъ не увидимся, ты ничего дурного не начнешь.

Наталья поцеловала мать и распрощалась съ нею.

На другой день, чуть светъ, Наталья пошла въ лесъ за ягодами. Мужъ ея где-то загулялъ, и она радовалась, что удобно исполнить странную затею матери. Набравши ягодъ въ корзинку, молодая женщина прикрыла ихъ травою, вернулась домой и затопила печь.— „Вотъ что,—подумала она: сниму-ка я съ чердака новый горшокъ, а то какъ бы не узналъ кто изъ соседокъ". Только что взлезла она на чердакъ, какъ изъ сеней послышался голосъ соседки Матрены:

— Наталья, а Наталья! что это ты на чердакъ по-
лезла?

Дымитъ,—отвечала Наталья: хочу подмазать трубу.

Соседка заглянула въ печь и удивилась: нигде не дымило. Не дождавшись хозяйки, она пошла домой, что-то соображая.

Наталья перемыла ягоды и сложила ихъ въ новый горшокъ. Вдругъ въ сеняхъ послышался детскiй голосъ. Она вся задрожала, проворно сунула горшокъ подъ лавку и накрыла его полотенцемъ: соседкинъ сынъ прибежалъ искать свою мать. Онъ виделъ, какъ Наталья что-то спрятала подъ лавку, и разсказалъ объ этомъ матери.

Наконецъ, кисель сваренъ, и печь закрыта заслонкой.

Вернулся Иванъ.

— Что это у тебя такъ хорошо пахнетъ? Что варила? спросилъ онъ.

— Что мне варить? Супъ варила, а пахнетъ пирогъ: Марина сегодня пекла, такъ и сюда духъ несетъ.

Вдругъ взглядъ Натальи упалъ на необмытую ложку, которою она мешала кисель.

— Ну, пропало все дело! Узнаетъ! мелькнула у нея
мысль, и лишь только мужъ отвернулся, она сунула ложку

добрый советъ. 277

за пазуху. Иванъ пообедалъ, выспался и снова ушелъ изъ дому.

— Наталья! Чего это ты такъ рано сегодня въ лесъ ходила? спрашиваетъ, входя, старуха Марина.

— Да чего вамъ надо отъ меня? не вытерпела Наталья: что я вамъ—подневольная? спрашиваться должна? Захотела—и пошла.

— Ну, чего-жъ ты кричишь? Ведь не даромъ ходила, знаю,—ворчитъ старуха: еще и травку какую-то въ корзинке несла. Ну, да не хочешь говорить, какъ знаешь,— дело твое, а я такъ... думала, разскажешь, посоветуешься со старухой.—И она, недовольная, вышла изъ хаты. На улице Марина стала о чемъ-то разговаривать съ другой соседкой.