Генезис 14 страница

– Не отходи от меня.

Они пошли вдоль берега пруда по направлению к другим понтонным домикам, пришвартованным у защищенного длинным навесом причала. В воде, куда не доходили отсветы от костра, угадывалось странное движение и плеск плавников, словно какие-то громадные рыбины дрались за еду.

По пути к причалу они обнаружили опрокинутые обогреватели-“зонтики” и столы с угощениями. Расколотые бутылки. Обгоревшие бумажные фонарики. И посреди этого безобразия копались в остатках индийского ужина стадо бородавочников и стая стервятников. Казалось, тут только что побывала орда варваров.

Голос разума тихонько подсказывал Фабрицио, что лучше сматывать отсюда как можно скорее.

“Может, на лагерь напали львы”.

И все же казалось, здесь потрудились не звери, а люди. Палатки все были сорваны и скомканы.

Ларита растерянно озиралась:

– Где все?

Официанты, повара, прислуга – все исчезли.

Девушка направилась к пристани. Фабрицио волей-неволей последовал за нею.

На пришвартованных лодках – та же ситуация. Разоренные столы фуршета. Остатки индийского ужина, раскиданные среди цветов, расколотых статуй индийских божеств, покинутая сцена со сломанным ситаром. На одном из столов сидел черный ворон и доклевывал цыпленка тандури.

Фабрицио подошел к Ларите:

– Давай-ка поскорее уйдем отсюда. Что-то не нравится мне все это.

Ларита подняла с пола серебряную туфельку.

– Не понимаю…

– Оставь… Пойдем отсюда.

Позади них вдруг раздался женский голос:

– Мой муж…

В дверях стояла женщина с невменяемым взглядом. Руки безвольно висели вдоль тела, она с трудом держалась на ногах. Разодранное сари свисало клочьями. Лямка лифчика была порвана, на груди виднелись длинные кровавые царапины. На одной ноге не было туфли. Светлые волосы, прежде уложенные в элегантный пучок, были всклокочены и перемазаны кровью. Рядом с ухом шла дорожка засохшей крови.

Вначале Фабрицио ее не узнал, но, разглядев получше, вспомнил. Мария Бальоне Монтуори, жена миланского владельца галереи современного искусства. Он знал ее, потому что она руководила одним модным журналом и как-то раз, много лет назад, брала у него интервью. Теперь перед ним стоял кошмарный призрак той элегантной надменной дамы, с которой он встречался в кафе “Розати”[38] на пьяцца дель-Пополо. У нее было отчужденное и болезненное выражение, какое бывает у только что изнасилованных женщин. Словно что-то или кто-то пронзило ее мозг.

Фабрицио приблизился к ней и почувствовал, что от нее дурно пахнет. В нос шибанул резкий запах пота.

- Мара, что с вами произошло? Где остальные? – Фабрицио почувствовал, как кишки гадко поджались к желудку.

Женщина, словно не видя его, медленно поглядела вокруг:

– Мой муж…

Ларита подняла перевернутый стул и усадила женщину.

– Где он?

Мара Бальоне Монтуори сняла вторую туфлю и прижала ее к груди, словно желая приласкать.

– Мой муж…

Певица пошла обходить лодку в поисках мужа.

Фабрицио тем временем взял Мару за запястья, пытаясь поймать ее взгляд.

– Послушайте, вы помните меня? Я Фабрицио Чиба, мы с вами знакомы.

Женщина посмотрела на него и улыбнулась, словно в голову пришла приятная мысль.

– Во вторник мы едем в Портофино на свадьбу Аньезе.

Фабрицио и так никогда не мог похвастать терпением в общении с потерпевшими или больными, а уж теперь и тем более.

– Я понимаю, вы потрясены, искренне сожалею… Но объясните же наконец, что, черт возьми, здесь произошло!

Но эта особа была где-то в другом месте. Возможно, в Портофино.

– Мой муж ненавидит мужа Аньезе, не понимаю отчего. Хороший мальчик. Еще пробьется… Пьеро в его годы не то что…

Фабрицио стал трясти ее за плечи.

– Где сейчас твой муж? Он был с тобой?

Женщина нахмурилась, словно он ей досаждал, и отвернулась от него. На полу лежал серебряный поднос, она увидела в нем свое отражение.

– О боже, что у меня за вид… Макияж… Прическа… Смотреть страшно. – Она взяла со стола вилку. – В детстве мы с сестрами в Пунта-Ала причесывали ими кукол. – И она принялась чесать ею вымазанные в запекшейся крови волосы.

Чиба в отчаянии схватился за голову.

– Бесполезно. У нее снесло крышу.

– Боже, жуть какая… Сюда! Скорее. – Ларита стояла у окна и смотрела на что-то, зажав ладонью рот.

Фабрицио подошел к ней, собрался с духом и тоже выглянул из окна.

Чиба всегда любил спутниковый канал Animal Planet с его документальными фильмами о дикой природе. Случалось, что, сидя над романом, он оставлял телевизор включенным на этом канале. Когда показывали съемки того, как хищник, влекомый голодом и черпающий из него брутальную силу, в стремительном прыжке бросается на жертву, Фабрицио как зачарованный поднимался и садился на диван перед телевизором. Ему нравился расширенный от ужаса глаз антилопы, взмах льва лапой, облако пыли, которое поднимали хищник и травоядное, вскинутая в последний раз голова жертвы.

В этих схватках он видел демонстрацию безжалостности дикой природы. Безжалостности, которая правит и человеческим миром.

Однако теперь, наблюдая вживую, с каких-то двух метров, подобную сцену, он не находил ее столь возбуждающей. Он перевел взгляд на бурлящую воду, чтобы видеть происходящее лишь краем глаза, но трюк не сработал. Он не мог отвести взгляд. А начав смотреть, было трудно остановиться.

Изуродованное тело Пьеро Бальоне Монтуори качалось на воде, за него дрались между собой три огромных крокодила. Ряды острых зубов отрывали куски подкожного жира от туловища знаменитого миланского галерейщика, прославившегося тем, что он открыл миру ямайского скульптора Эндрю Дога. Когда им не удавалось оторвать кусок, рептилии начинали остервенело извиваться, поднимая фонтаны кровавых брызг. Голова несчастного с глухим звуком кокосового ореха билась о стенки судна.

Предводитель Зверей Абаддона, скрипя шинами, затормозил перед электростанцией.

Зомби по дороге он не встретил, зато то и дело попадались блуждающие горстки приглашенных. Завидев машину, они начинали кричать и махать руками. Некоторые из них даже пытались встать у него на пути. Но Мантос даже не сбавлял скорость, несмотря на проклятия, которые сыпались ему вслед. Все шло именно так, как он предсказывал. Как только наступила темнота, жалкие создания света впали в панику, и вилла превратилась в парк ужасов. Он же сын Тьмы, и мрак только придал ему решительности и ярости. С Дюрандалем в руке он слез с машины, включил фонарик и огляделся.

Куда запропастился Зомби?

“Должно быть, он решил срезать полем и лесом, наплевав на диких зверей”.

Он сам Зверь Абаддона, ему ли кого-то бояться.

Перед тем как уйти, Мантос на всякий случай решил заглянуть на станцию.

По приближении к кабине он заметил странный запах.

“Пахнет, как жареным мясом”.

Калитка была настежь распахнута. На земле валялась цепь с замком и сломанные ножницы для птицы.

Мантос улыбнулся и направил луч фонарика на кабину. Стена вокруг дверного проема и сама деревянная дверь почернели, словно после пожара. Этот безумец Зомби устроил здесь поджог.

Предводитель Зверей Абаддона направил фонарь на землю:

– Отлично сработано, мой герой. – Пучок света лег на пол и осветил что-то черное посреди кабины. Мантос подошел на пару шагов, чтобы получше разглядеть, что это такое.

“Обгорелый кусок покрышки? Нет… Ботинок”.

Он сделал еще один шаг. Да, это был именно ботинок. Обугленный ботинок. На подошве можно было различить расплавленные шипы.

Мантос сглотнул несколько раз подряд. Затаив дыхание, он еще шагнул вперед, не решаясь направить фонарь дальше. Наконец он поднял его.

Из ботинка торчала нога, а за ней – обугленные останки человеческого тела. Одежда, очевидно, сгорела полностью, и черная высохшая кожа прилипла к костям как деготь. От туловища оставалась лишь бесформенная масса, из которой ощерилась ребрами грудная клетка. Руки были подняты, пальцы на руках скрутило жаром. Огонь буквально сожрал голову. От нее оставалась только лишенная лица черная сфера с рядом торчащих из нее длинных белых зубов.

В таком виде его не узнала бы родная мать. Но Мантос знал, кто перед ним. Форма лба, рост, ботинки, зубы.

“Господи Иисусе…”

Зомби сгорел как спичка.

Дюрандаль выпал у Мантоса из рук. В животе засосало. Он закрыл рот ладонью и усилием воли сдержал позыв к рвоте. Ноги подкосились, и он, обмякнув, опустился на пол у двери, не в силах поверить в увиденное.

“Он сгорел, пытаясь вырубить ток”.

Саверио протянул к нему руку:

– Зомби, что с тобой сталось… Как… Друг мой. – Ярость переполняла его, он обхватил голову руками, скривив рот в немом вопле.

Почему? Почему так? Не так все должно было быть. Они должны были покончить с собой вместе, плечо к плечу, принеся певицу в жертву Сатане. Таков был уговор.

“Почему ты нарушил уговор?”

Боль накрыла Мантоса, обрушившись на него с силой штормового вала. Его ослепила безжалостным светом истина.

“Он умер по моей вине. Что я натворил?”

“Если бы не ты… – Ему почудилось, что обугленный манекен поднимается с земли и тычет в него искореженным пальцем. – Если бы не ты… Я бы сейчас был в Ориоло-Романо. С матерью. С Мердером и Сильвиеттой. И всей жизнью впереди. Кем ты себя вообразил, что обрек меня на такую смерть?”

Мантос, свернувшийся клубком у двери, поглядел на себя. На черную тунику, которую сшил из старого списанного занавеса кинотеатра “Фламинго”. На Дюрандаль, купленный на eBay. Что за нелепый пафос.

– Что же я делаю? – прошептал он, надеясь, что обугленный манекен ответит ему.

Комок боли разорвался гранатой в горле. Он часто заморгал глазами, слезы затуманили взгляд. Жалкий игрушечный театр, в котором Саверио Монета, работник фабрики “Тирольские судовые плотники”, вообразил себя злым и коварным, как Чарльз Мэнсон, рухнул у него на глазах. Сатана, великий Мантос, Звери Абаддона, убийство Лариты – все это был бред, выдуманный жалким человечишкой с большими претензиями, отправившим на тот свет парня в состоянии тяжелой депрессии.

На четвереньках, рыдая как дитя, он подполз к останкам ученика.

– Прости меня, Эдо… – Саверио взял его за руку, которая просыпалась пеплом между пальцами. – Что мне делать? Скажите, что мне делать.

Но никто не мог ему этого сказать. Он был один. Один-одинешенек в своем горе. Зомби нет в живых. Серена и старый хрыч мечтают о его смерти. Мердера и Сильвиетту он потерял.

Он сел и отер лицо, продолжая шмыгать носом.

Он должен забрать останки Зомби и похоронить их. Или бросить их в воды озера Браччано.

Саверио вытер слезы.

– Я тебя здесь не брошу… Не бойся. Я отвезу тебя домой. В Ориоло. Пока покончить с этими глупостями.

Он поднялся и посветил фонариком вокруг. Необходимо было найти большую коробку. Идеально бы подошла синяя сумка из ИКЕА.

Саверио заметил, что на панели прикреплен сложенный вчетверо листок. Он подошел поближе и увидел, что на нем написано: “Для Сильвиетты”. Он снял записку и собирался ее развернуть, когда у него за спиной кто-то весело воскликнул:

– Народ! Чуете, какой вкусный запашок! Жареное мясо! Ура! Мы нашли его! Какой, однако, облом этот праздничек. Кьятти нищеброд, даже за свет не заплатил.

Полуночная паста

Фабрицио отвел Лариту в сторону и сказал ей вполголоса:

– Сейчас мы с тобой спокойно развернемся и уйдем из этого места. Вернее, убежим. У меня дурное предчувствие.

– А эта несчастная? – Певица кивнула в сторону Мары Бальоне Монтуори, продолжавшей распутывать волосы вилкой. – Как с ней быть?

– Мы не можем взять ее с собой, с ней далеко не уйдешь. Как только найдем кого-нибудь, отправим сюда за ней.

Ларита колебалась:

– Не знаю… Оставлять ее здесь одну мне кажется нехорошо.

– Хорошо, поверь мне. – Фабрицио взял Лариту за руку и повел за собой на причал. – Если я правильно помню, рядом с прудом есть вход на виллу. – Он вытащил из земли длинный бамбуковый шест с горящей керосиновой лампой. – Пойдем.

И они пошли по длинной платановой аллее, оставив позади пруд.

Рой вопросов кружил в голове у писателя. Перед глазами стояли крокодилы, отдирающие шматы мяса от истерзанного тела галерейщика.

Ларита молча шла рядом, понурив голову.

Он собирался поторопить ее, когда заметил, или ему так показалось, какое-то движение в темноте. Он знаком остановил Лариту и прислушался. Ничего. Только слышался вдалеке шум машин на Салариа.

“Видно, почудилось”.

Фабрицио посмотрел на Лариту. Глаза у нее блестели, сама она дрожала.

Фабрицио почувствовал, как сердце разрывается на кусочки. Он взял ее за руку:

– Мы почти пришли.

Они снова двинулись в путь.

– Что там? – взвизгнула Ларита, отскочив назад.

Фабрицио замер.

– Где?

– На том дереве.

Фабрицио, чувствуя, как ноги становятся ватными, поднял лампу в сторону, куда показывала Ларита. Ничего не были видно. Он шагнул вперед, водя перед собой лампой. Ветви деревьев свисали над дорожкой. Ничего там не было, но вот черт, по спине бежали мурашки. На лбу выступил холодный пот… это еще что?

Темный силуэт на ветке дерева.

“Обезьяна?”

Это не могла быть обезьяна. Слишком большой.

“Горилла”.

Слишком толстый. Мелькнула мысль, что это статуя, подвешенный манекен.

Он отпрянул, и слабый свет лампы выхватил из темноты всю крону дерева. Там висели еще два…

“…Человека.

На ветках качаются два толстяка”.

Он развернулся к Ларите и закричал:

– Беги! Быстрее!

Он услышал за спиной приглушенный звук и хрипение. Видимо, один из монстров спрыгнул на землю.

Фабрицио пустился бежать что было сил. Лампа погасла, остался лишь дальний свет огней лагеря.

Он несся без оглядки, как еще ни разу в жизни, чувствуя, как щебенка скрипит под подошвами и воздух кружит вихрем в горле.

Он надеялся, что Ларита где-то рядом.

А если она отстала?

“Обернись! Остановись! Позови ее!” – кричал в уши внутренний голос.

Он хотел бы остановиться, но мог только бежать и молиться, что она делает то же самое.

Но через несколько десятков метров он услышал ее крик.

“Они схватили ее! Проклятие, они ее схватили!”

Не останавливая бег, он обернулся. Все было погружено во мрак, и из этого мрака доносились ее крики и гортанные звуки монстров.

– Фабрицио! Помоги мне! Фабрицио!

Он остановился, сгибаясь пополам от боли в селезенке, и вздохнул:

– Староват я для такого дерьма. – Потом с неожиданной храбростью крикнул: – Отпустите ее, ублюдки! – И пошел назад, зажмурившись и отчаянно молотя руками, словно надеясь напугать, прогнать, уничтожить их.

Но споткнулся, упал, ударившись челюстью о щебенку. Несмотря на боль, он встал, сплевывая кровь, и в тот самый момент, как он поднимался, кулак или дубинка, что-то тяжелое, опустилось с невероятной силой ему на правое плечо, и он снова оказался на земле; с криком, от которого разрывались виски, он снова попытался подняться, но другой кулак заехал ему прямо в живот.

Фабрицио сник, как порванный футбольный мяч, в глазах взорвались тысячи оранжевых искорок. Из него вышел весь воздух, который был в легких, дыхание остановилось, и, агонизируя, он почувствовал, как чьи-то громадные руки берут и поднимают его с той же легкостью, с какой человек поднимает пакет с покупками.

Гигант взвалил его на плечо и понес куда-то. Фабрицио открыл глаза. Розовеющее небо было над ним, он мог коснуться его рукой и слышал хриплый шум в своих скукожившихся легких, которые, как вакуумная упаковка, втягивали в себя воздух.

И, говоря себе, что он сможет восстановить дыхание и не умрет, он осознал, что темнота была чем-то большим, нежели просто отсутствие света. Она была стихией, которая поглотит его.

Тупой удар в затылок вышиб из него эту последнюю мысль.

– Что ты тут хомячишь? Поделись с нами. Не жлобствуй.

Саверио Монета увидел в дверях три физиономии. Самого высокого с длинной челкой и в очках без оправы он точно видел по телевизору, вероятно, это был телеведущий. Второй, низколобый коротышка, больше смахивал на политика. Третий, хм… Его лицо было ему незнакомо.

Одетые в охотничьи костюмы от Ральфа Лорена, с блестящими от геля волосами, с бутылками шампанского в руках, они мнили себя сильными мира сего, но на самом деле были лишь тройкой пьяных говнюков.

Саверио в говнюках разбирался. Он рано познакомился с этим сортом людей, еще в школьные годы. Обычно они сбивались в шайки, чтобы чувствовать себя всесильными. Если ты попадался им на мушку и они понимали, что ты хочешь, чтобы от тебя отстали, они начинали кружить вокруг тебя, как голодные гиены.

В лучшем случае они поджидали тебя после школы и, придравшись к любой мелочи, затевали ссору, колотили, и этим дело заканчивалось. В других же случаях они строили из себя друзей, были славными и компанейскими, заставляя поверить, что ты можешь быть одним из них, – и когда ты, как идиот, ослаблял защиту, они разбивали тебе сердце, опустив тебя и втоптав в грязь, а потешившись, выкидывали, как сломанную игрушку. В воскресенье, однако, они шли на мессу с родными и принимали причастие. По окончании средней школы они на папенькины денежки отправлялись учиться за границу. Там они “брались за ум” и возвращались в Ориоло уже адвокатами, финансовыми консультантами, стоматологами. Внешне приличные люди, в душе они по-прежнему оставались говнюками. Нередко такие шли в политику и разглагольствовали с трибуны о Боге, семейных ценностях и родине. Вот они, новые рыцари католической культуры.

Саверио быстро сунул в карман записку Зомби. Он прищурил глаза, а губы вытянулись в сардоническую ухмылку.

– Хочешь знать, что я ем?

Тип с бородкой возликовал:

– Мы с тобой понимаем друг друга, брат мой. Покажи свои сокровища.

Политик добавил:

– Поделись ими с друзьями.

Саверио повернулся и поднял с земли тело Зомби. Удивительно, как мало он весил.

– Что предпочитаете, бедро или руку? – И, сделав страшные глаза, развернулся к ним с обугленными останками в руках.

Троица вначале не поняла, что это. Бородатый шагнул вперед, потом шарахнулся назад, выписав неуклюжую тарантеллу.

– О боже…

– Что это за чертовщина? – Политик схватил за локоть телеведущего.

– Похоже на обуглившийся труп. Глянь только, какая гадость, – заключил третий, уронив бутылку шампанского, разлетевшуюся на тысячу осколков.

Саверио положил на землю Зомби и, взявшись за Дюрандаль обеими руками, поднял его над головой.

– Так что вам отрезать? Руку или бедро?

Трое несчастных, как были, развернулись и бросились, расталкивая друг друга, к калитке. Политик, заорав истошным голосом, провалился по грудь в землю, которая разверзлась как зев, чтобы проглотить его. Бедняжка замолотил руками, но что-то снизу тянуло его внутрь. Он расставил руки, пытаясь сопротивляться, но мгновение спустя исчез в черной дыре.

Двое других, остолбенев, стояли у края, не зная, что предпринять. Телеведущий, набравшись храбрости, заглянул на секунду в дыру, но этой секунды оказалось достаточно, чтобы оттуда выскочила огромная рука и схватила его за бородку. Рука затащила его в дыру головой вперед, и он тоже сгинул во мраке.

Третий собирался удирать, когда из-под земли показалась рука и схватила за лодыжку, чтобы и его затащить внутрь. Человек упал наземь и задрыгал ногой, пытаясь высвободиться. Свободной ногой он колотил обвившую его ступню гигантскую руку. Но ей было все нипочем. Толстые, как сигары, пальцы с почернелыми ногтями были нечувствительны к боли. Он сопротивлялся, упершись руками в землю, и умолял:

– Помогите! Кто-нибудь! Помогите! – Ему удалось ухватиться за опору калитки. Но тут его свободную ногу поймала вторая рука, и сопротивлению пришел конец, он тоже исчез в дыре.

Саверио Монета, окаменев, застыл в дверях. Он видел всю сцену. Все случилось за какие-нибудь три минуты.

“Черт… Черт… Черт…” Только это слово и мог произвести его мозг, пока он наблюдал, как из дыры медленно, но без особых усилий, появляются две большущих, как окорока, руки, за ними маленькая лысая голова, посаженная между двух покатых лопаток, и все здоровенное туловище. Одет он был, кажется, в зеленый спортивный костюм от Серджо Таккини.

“В нем не меньше двух сотен кило будет”.

Саверио прочитал не один трактат о применении холодного оружия в феодальной Японии и знал, что существует легендарный смертельный удар, который мастер боевых искусств Хироюки Утанане, живший в шестнадцатом веке, назвал “Ветер, пляшущий в цветках лотоса”. Он требовал полного сосредоточения, но, правильно выполненный, сносил голову с плеч противника.

Саверио с воплем приподнял ногу, оттолкнулся и в прыжке повернулся на сто восемьдесят градусов, держа Дюрандаль наперевес.

Меч резанул воздух, в то время как чудище с быстротой и грацией тучной балерины отступило на шаг, протянуло руку и схватило клинок.

Саверио сила отдачи отшвырнула назад, и он шмякнулся о стену кабины. В руках он все еще сжимал рукоять. Клинок же остался в кулаке у чудища, которое бросило его наземь, как бесполезный лом.

“Вот оно, барахло с eBay… – Саверио выкинул то, что оставалось от его ритуального меча. – Боюсь, я уже не смогу оставить негативный фидбэк этим жуликам из Казерты”.

Зверюга приблизился на полметра. Он нависал над ним своей громадой.

Предводитель Зверей Абаддона поднял голову, чтобы посмотреть на него. Тусклый свет луны отражался в лишенных выражения красных глазках монстра. Он качнул головой и улыбнулся, обнажив кривые, изъеденные кариесом зубы. Саверио почувствовал, как его берут под руки и поднимают в воздух. Он закрыл глаза, стараясь вобрать в легкие всю боль.

Он чувствовал зловонное дыхание монстра. Хотелось плюнуть ему в лицо, но во рту совсем пересохло.

“Не важно”. Он готов к смерти и не будет молить о пощаде. Он умрет как Мантос, этрусский бог смерти.

Монстр с силой швырнул его об дерево, и последнее, что увидел Мантос перед тем, как удариться головой о ствол, была луна, огромная круглая луна, сумевшая найти просвет в млечной пелене облаков.

Она была так близка.