2015-06-30
324
(Абрамкин 1993: 222)
6. Это сладкое слово "свобода"
Основной лозунг геевского движения - свобода. Свобода не только выбирать сексуальную ориентацию, форму секса и, разумеется, партнера, но и свобода придерживаться любой продолжительности связи, свобода менять партнера как угодно часто в поисках свежести, разнообразия и богатства ощущений. В свободе от брака многие геи усматривают важнейшее преимущество своего образа жизни по сравнению с гетеросексуальным.
Эту приверженность свободе гетеросексуальный медик Рейбен (1991:115-116) объясняет очень наивно:
"Половую жизнь гомосексуалистов отличают беспорядочные связи. Этому есть объяснение. Гомосексуалисты пытаются сделать невозможное: они говорят, что хотят полового удовлетворения и любви, но с самого начала исключают для себя самый очевидный источник любви и удовлетворения - женщину. Единственная другая форма половой активности должна концентрироваться у них вокруг собственного члена (или члена другого мужчины). Гомосексуалист должен постоянно искать одного мужчину, один член, один акт, который удовлетворит его. Но возможность удовлетворения отсутствует, ибо сама формула неверна. Один член плюс один член равно нулю. Замены гетеросексуальному сношению (члену или влагалищу) нет. Разочарованный, но упорный, обескураженный, но вызывающий гомосексуалист продолжает поиски. Он - половой Диоген, вечно ищущий член, который принесет наслаждение. Вот почему он должен бесконечно менять партнеров. Он пробует фаллос за фаллосом и после каждой пробы сожалеет: "Нет, это не тот!" Он в трудном положении, ибо приговорен к вечному поиску того, что не существует".
Это объяснение характеризует самого доктора Рейбена как сугубого гетеросексуала и плохого психолога. Для гомосексуала всё мужское тело, включая член, неизмеримо привлекательнее женского. Замена женскому влагалищу существует. Рот и анус сексуально в ряде отношений даже более способны услаждать член, чем влагалище (плотнее охватывать, искуснее раздражать), - тому есть масса подтверждений в высказываниях гомосексуалов. Не разочарование в этом гонит их на поиски всё новых и новых партнеров, а нечто иное, более понятное гетеросексуалам, ибо это чувство и им знакомо. Дело в том, что гетеросексуалы тоже делятся на однолюбов и охотников за всё новыми сексуальными наслаждениями, причем среди мужчин последних значительно больший процент, чем среди женщин. Это те, кого называют бабниками, Дон Жуанами. У человека это наследие животного состояния: в стаде успешный самец тем больше будет способствовать продолжению рода, чем большее количество самок он сумеет оплодотворить, тогда как самке незачем охотиться за многими самцами: и одного оплодотворения достаточно, чтобы забеременеть. Поэтому эволюция вырабатывала у самцов охоту к смене покрываемых самок.
Рассказывают, что когда американский президент Кулидж с супругой посетили одну скотоводческую ферму, им показали особо примечательного быка-производителя в действии. Супруга президента восхитилась неустанной сексуальной активностью быка-рекордсмена. Слегка задетый ее замечанием, пожилой президент заметил ей: "Но ты упустила, моя дорогая, что ему подводят каждый раз новую корову".
Эта мужская особенность - роста сексуального возбуждения при смене объекта привязанности - получила в сексологии название "синдрома Кулиджа". "Синдром Кулиджа", по-видимому, в той или иной мере характеризует всякого мужчину, одних больше, других меньше. Есть и те, которые для полного удовлетворения нуждаются в частой смене партнеров. Среди гомосексуалов их очевидно больше, во всяком случае они в большей мере определяют гомосексуальный образ жизни.
Трудно сказать, происходит ли это из-за того, что гомосексуалы вообще более сексуальны, или просто гомосексуалы свободнее от социальных обязательств и потому дают больше свободы своим инстинктам, а инстинкты те же, что у гетеросексуалов. Стремление к сексуальной свободе ненавистники голубых связывают с гомосексуальностью. Еще в 1907 г. Максим Горький в письме Леониду Андрееву возмущался людьми, которые "не могут не смешивать свободу с педерастией" и для которых "освобождение человека" порою "низводится к свободе члена - и только" (цит. по: Булкин 1998: 349). В общем-то геев манит "свобода" не только для члена, но и для чувств, для личности, свобода от гонений и клейма. И не только среди геев идеал свободы порою сводится к безудержному сексу. Было ведь и не связанное с гомосексуальностью движение за "свободную любовь", была "теория стакана воды", пропагандировавшая простоту и легкость сексуальных связей: осуществить сношение должно быть так же легко и просто, как выпить стакан воды, когда хочется пить. Теория эта, кстати, пропагандировалась в России женщиной - революционеркой Коллонтай.
На предостерегающий вопрос друга: "Почему бы вам, парни, просто не трахаться меньше?" - журналист Ричард Голдстейн (Goldstein 1983) возразил:
"На это нет легкого ответа, разве что выдвинуть такое обстоятельство: для многих геев траханье удовлетворяет целую связку потребностей, с которыми общество натуралов справляется вне арены секса. Для геев секс как наиболее сильное орудие привязанности и возбуждения является также средством общения, заменяющим часто чуждую геям семью и даже формирующим политику. Он представляет экстатический разрыв с годами косых взглядов и хождения под маской, жизнь украдкой, которую мы оставили позади. У натуралов нет чего-то сравнимого, хоть в памяти нечто такое порою вроде проступает. От них никогда не требовалось отвергать желание, а только откладывать пользование им".
Определяя основные положения политики сообщества геев, Майкл Деннени под третьим номером внес сексуальность. "Если центральным вопросом гомосексуальности является сексуальность, по определению - их и наша, - то не должно быть сюрпризом, что мы одержимы сексом. Мы действительно одержимы, и так и должно быть. Чем же еще мы можем быть одержимы? Натуралы (гетеросексуалы) бросают это нам как обвинение. Чего они хотели бы - по крайней мере, либералы из них - это гомосексуалов, не "одержимых" сексом, то есть самоотрицающих, подавленных, скрывающихся гомосексуалов, с которыми они всегда готовы поладить (за исключением нескольких твердых орешков, как Ирвинг Бибер). Единственная ошибочная вещь в одержимости сексом - это то, что иногда ведет к ничтожным результатам, которые мы видим в слишком многих гей-барах. Нет ничего плохого в гей-барах, но есть масса ущерба от плохих гей-баров" (Denneny 1984: 411-412). Неясно, куда он относит "темные комнаты" в гей-барах - те, где посетители осуществляют сексуальные контакты любого рода с любым клиентом, - к "хорошим гей-барам" или "плохим гей-барам".
Дело не только в гей-барах и не только в геевской субкультуре. Дело в натуре гомосексуального человека. Когда в телеинтервью корреспондент Би-би-си спросил Жана Жене, имел ли он первого любовника в исправительной колонии, тот помолчал, а потом ответил: "Нет. Две сотни" (Saint Genet 1986).
Журнал "Риск" открыл дискуссию о проблеме постоянного партнера. В ней помещено письмо 19-летнего Игоря (1992):
"По-моему, все эти разговоры о постоянстве - одна сплошная муть... Спать всё время с одним и тем же - скучно, это же ежу понятно! Я, слава Богу, не урод и могу себе найти столько разных парней, сколько надо: разные тела, разные губы, разные члены - каждый раз новый кайф. Вот лет через 20, когда мне уже будет ничего не нужно, придется обзавестись кем-то постоянным, а сейчас - что я, чокнутый?"
Тобиас Шнеебаум, тот самый, который обследовал гомосексуальное племя акарама в Перу, рассказывает об одном из своих близких друзей, которого он условно именует Джордж (это не его настоящее имя). Когда за тридцать лет до того Шнеебаум встретил его впервые в Нью-Йорке, это был неописуемый красавец.
"Он всё еще чрезвычайно привлекателен. В то раннее время он проходил сквозь период интенсивной и болезненной самопроверки. Он пытался отрицать свою сексуальность, называя требования своего тела дьявольским искушением. Он был столь глубоко обеспокоен, что полагал своим единственным спасением религию. Он начал готовиться к превращению в католика, надеясь, что таким путем он станет целомудренным и святым.
Правда, первый сексуальный опыт он имел девяти лет от роду в алтаре церкви своего родного городка, когда священник оттрахал его в попку. Сексуальные приключения Джорджа были разнообразны, но оставались в рамках гомосексуальности".
Шнеебаум познакомил его с католическим миссионером, которого узнал в экспедиции в Мексике, и Джордж с энтузиазмом присоединился к миссионерской деятельности среди мексиканских индейцев. Через несколько лет Джордж влюбился в этого католического миссионера-священника и жил с ним, как в браке, почти тридцать лет. В 1980 г. священник умер. Через 20 месяцев Шнеебаум получил от Джорджа из Европы такое письмо:
"Я хожу в парк много ночей подряд, трахался много раз, сосал у четырех и давал сосать троим. Как-то вечерком я прошелся один по Парижу, зашел в порнокино и имел еще семерых. Затем двоих в Кольмаре. За три ночи снова семеро. У шестерых я отсосал, а один трахал меня. Последний был, право, куколкой, как, впрочем, и многие другие. Пять здесь в Литл Хорне несколько недель назад и семь в Бэгби вечером на прошлой неделе".
Словом, святоша сорвался с тормозов. Ненасытность и темп потрясающие. Все сдерживающие центры отказали. Он сам это понимает и так продолжает письмо:
"Что, полагаешь ты, со мной произошло? Надо ли мне беспокоиться об этом? Возможно, это часть процесса примирения моих тела с душой, они ведь часто не ладили друг с другом. Это не мешает моему изучению мистики или обращению к церкви, и я не лицемерю. Это долг каждого из нас пытаться стать святым, и единственный способ сделать это - используя те "я", которые мы имеем, какими бы обыкновенными или необыкновенными эти "я" ни были. Будь прокляты образцы и модели! Моя эйфория не важна.
Мой милый, я надеюсь, ты не станешь думать слишком много обо мне и моих нынешних приключениях".
(Schneebaum 1987: 88-91)
Вся эта эскапада шнеебаумовского Джорджа происходит в том отделенном от остального общества мирке геев, где всё позволено, где секс обилен и доступен, где личность свободна от всего - от обязательств, норм, запретов, забот, стыда, страха. Страх заболеть отброшен - и напрасно: СПИД на каждом шагу. Тогда в начале 80-х эпидемия как раз начиналась. Страх быть ограбленным игнорируется - а зря: газеты сексуальных меньшинств продолжают публиковать нескончаемый мартиролог ограбленных и убитых геев. Свобода от забот иллюзорна: отсутствие семьи не означает, что не о чем заботиться. Не о ком, кроме себя, но это еще не значит, что не о чем. И даже что не о ком - чаще всего иллюзия. Те, кто дороги - пусть на день - всегда рядом. Человек - социальное существо.
Отсутствие норм и запретов еще не означает блага для личности. Да полного отсутствия и нет, оно невозможно, ибо означало бы отсутствие культуры.
Субкультура геев не изобрела беспорядочность и массовость сексуальных связей, она просто сделала их нормой и тем способствовала их распространению и колоссальному расширению. У субкультуры геев есть свои нормы и запреты, только другие. Не положено соблазнять любовника своего друга, если друг этого не поощряет. Нельзя появиться на людях одетым не по моде. Нельзя быть некрасивым. Нельзя быть толстым. Нельзя быть старым. Нельзя обладать маленьким членом.
Уотни с возмущением описывает лондонского телеведущего, который делит геев на "хороших", "т.е. не промисков, а подобных "нам", телевизионной аудитории и ее репортеру", и "плохих", "которые имеют уйму неприятного секса и получают СПИД" (Watney 1987: 106). Но возмущаться нечего. Деление отражает действительность. Уотни возражает, что СПИД получают как "плохие", так и "хорошие" геи и даже "хорошие" гетеросексуалы. Да, получают и те, и другие, но с разной вероятностью!
В лондонской телепередаче, где обсуждалась пьеса Ларри Крамера "Нормальное сердце" на фоне проблем СПИДа, голос диктора сформулировал печальную констатацию, что со стороны геев "любая атака на промискуитетность воспринимается как атака на право быть геем" (AIDS is 1986). Уотни возражает: мы выбираем не между моногамией и промискуитетностью, а между людьми - к ужасу тех, кто исходит из изначального отвержения сексуального удовольствия как самостоятельной цели.
Сам же он поясняет, однако:
"Промискуитет - это по существу теологическое понятие, выведенное из христианского подхода к святости брака как сакраментального акта. Таким образом, оно неотделимо от института христианского брака и воспитания детей, также как и от более широкой иудео-христианской традиции патриархальной морали. Стало быть как понятие оно оказывается совершено избыточным применительно к однополым отношениям, разве что вовлеченные в них люди являются христианами и рассматривают себя теологически состоящими в браке. Только приравнение моногамии к морали отдает преимущество насильственной верности над любыми вопросами согласия".
(Watney 1987: 117-118)
Но верность освящают и многие другие религии и культуры, и не только верность супружескую, но и верность в дружбе. Есть понятие "друг единственный". Побратимство тоже обычно включает пару. Ревность существует как в гетеросексуальной любви, так и в гомосексуальной, и она никакими культурными нормами не инициирована, часто даже не поощряется. Она от природы человека. Чарлз Силверстайн, один из наиболее тонких психологов, когда-либо писавших на темы гомосексуализма, отводит целую главу своей книги "Мужчина мужчине" (Silverstein 1982) ревности в быте гомосексуальных пар.
Да, у мужчины есть еще и природное стремление к смене партнеров - гораздо более частой, чем в помышлениях женщины. Но оно конкурирует со стремлением обеспечить верность каждого из них, пусть даже ценой отказа от полной свободы для себя. Это та биологическая основа, на которой строятся культурные нормы, а они всегда и везде вводят ограничения на свободу половых сношений.
Силверстайн вообще обращает внимание на то, что есть два типа гомосексуальных любовников - он их называет "искателями возбуждения" (или "охотниками за любовью") и "домоседами" и уделяет этому различию целую главу своей книги. Примеры любви "охотников" очень эффектны.
Сорокадевятилетний житель Нью-Йорка Адриан начал секс с одиннадцати лет "и с тех пор спал с тысячами людей". Он предпочитает анальный секс и длительно живет с одним любовником, так сказать в браке, но верности ему не соблюдает. "Брак чудесен, он дает теплоту и близость и целый ряд потрясающих вещей. Но одного он не дает - возбуждения, и, думаю, я просто не хочу терять этого возбуждения. Я никогда не формулировал этого раньше: я люблю охоту. Я люблю выходить на поиск секса. Я люблю "курсировать". Мне нравится ходить в бани, на "плешки", на рысканье. Я думаю о себе как о рыскающем - почти как кот: рыская, я хочу натолкнуться на кого-нибудь. Я не самый физически привлекательный человек на земле. Я невысокий и не мускулистый. Я на двадцать пять лет старше большинства народу, но я и правда соблазняю людей и заполучаю их к себе домой или делаю это с ними в банях. Я люблю сам секс, и я люблю сосать член. Я люблю возбуждать других мужчин, потому что это возбуждает меня самого".
Рон двадцати девяти лет - из южного города, и он предпочитает опасность секса в туалете спокойному сексу дома. Тринадцать лет назад он проделал "упоительную дыру" в туалете колледжа. "Моя дыра всё еще там. Через эту дыру больше х..ев было отсосано, чем где бы то ни было в городе. Я горжусь этим. Возбуждение! Оно временами давит тебя, бросает в пот, потому что это и вправду жаркое место, и эти парни входят и хотят сделать всё быстро. Особенно "натуралы", которые приходят просто ради отсоса. Это делает всё в самом деле возбуждающим, и они не хотят, чтобы их за этим делом поймали. <...> Это не имеет ничего общего с любовью и дружбой. У меня похоть всё время, и всё время эрекция".
Верной, двадцати двух лет, занимается сексом с шестнадцати. "Я люблю сосать х... Я развил технику, как легко доводить людей до спуска. Я могу пойти в парк и отсосать сразу у десяти человек. Иногда я даже не обедаю. Я иду туда голодный и хватаю свой "обед" на ходу. Я думаю об этом в терминах охоты, в терминах ловли пищи, выслеживания в лесу, чувствуя себя очень похожим на большого кота - подлавливая их и наматывая на леску".
(Watney 1987: 117-118)
Да, среди гомосексуалов такие сексуальные охотники есть, но их гораздо меньше, чем - как их назвать - "домоседов"? Ну, если и не "домоседов", то хотя бы не столь диких котов. Просто тех, кто жаждет обычных любовных отношений - с верностью, длительной привязанностью, заботой друг о друге. Да, большинство - не "домоседы", но и не "дикие коты". Беда сообщества геев состоит в том, что тон в нем задают именно такие охотники, дикие коты. Они инициативнее и смелее. Это для них организованы специальные бани и дискотеки с "темными комнатами". Это они создают особый стиль субкультуры. Это они устанавливают моду и диктуют политику геев.
Вспомним "джек-офф клубы", описанные в начале книги. По поводу таких "партиз" в США, Париже и Амстердаме и приведя все "за", Валентин Иванов в журнале секс-меньшинств "Риск" делает редакционное примечание: "Но почему ничего подобного не придумало гетеросексуальное человечество? Уж не потому ли, что гомосексуальная среда хочет жить по какой-то своей особой морали, которой закон не писан? "Новое поведение", отбрасывающее такие вековечные ценности, как любовь, привязанность, эмоциональная близость и т. д. и заменяющее их суррогатами, - утопия. Причем утопия, ведущая к изгойству, потому что она отделяет гомосексуальное сообщество от всего человечества. И если общество будет относиться к "новым отношения" в лучшем случае с непониманием, а в худшем - с презрением, то не будет ли оно право?" (Архипов 1991).
Конечно, СПИД внес резкую перемену в отношение к проблемам верности и постоянства среди геев, усилил стремление их к образованию постоянных пар и к закреплению этого официальным браком. Борьба за право заключать гомосексуальные браки стала одним из основных элементов геевского движения, может быть, наиболее прогрессивным. Грейм Ханкок категоричен: "Защищать промискуитет, защищать дальнейшую жизнь того способа, которым передается вирус, - это защищать геноцид" (Hancock aryl Carim 1987).
Саймон Уотни приводит письмо приятеля из Нью-Йорка:
"Жизнь пошатнулась, ужасы утренних газет делают внешний мир нереальным и отстоящим на несколько галактик. Это как если тебя очень резко ударили в живот....Я достиг половой зрелости в полной вере, что свобода означает множество партнеров, - я в это верил (и верю). Теперь мы должны переосмыслить это с точки зрения здоровья, не оставляя секс (что многие делают в теории, если не на практике). В субботу вечером я пошел в мужской бар, вышел на люди первый раз за века, но холодок пробежал по мне - трудно описать, но я почувствовал себя физически одиноким... и в этом-то ошибочность, я имею в виду, слишком отчаянный способ выходить на люди... плач с расстояния в мили. Я не мог оставаться там легко, и не хотел там быть с этой отчаянной нуждой, так что я покинул бар. Домой, на верном велосипеде. Уйма людей видимо рассматривает теперь вульгарное "курсирование" (гуляние с целью "подклеить" кого-нибудь.- Л. К.) как отвратительное прошлое. В лучшем случае это неудачный выход, нам надо больше (безопасного) секса, а не меньше".
(Watney 1987: 11-12)
Безопасный секс - это лишь один способ уменьшить опасность. Он нередко не срабатывает: страстное увлечение пересиливает осторожность, часто опьянение способствует бесшабашной смелости, наконец, иногда подводят и средства предохранения. Сокращение числа самих партнеров, избегание анонимного секса несомненно уменьшило бы размах эпидемии. Культивировать массовые контакты, анонимность и беспорядочность секса - да, это культивировать геноцид.
Один из проповедников геевской контркультуры недоумевает: "в то время как я упорно взывал к мировоззрению контр-культуры, многие из так называемого "сообщества геев" вильнули в направлении к клонированной культуре, которая не борется с аномалией, а празднует ее. Усатые мачо, жеманящиеся в своих узких джинсах, цинично продолжают анонимный секс и мировое первенство... создавая пародию на любовь и либерализацию" (Halberstadt 1986). Проповеднику невдомек, что проповедь мировоззрения геевской контркультуры как раз и ведет к аномии и анонимному сексу.
Слава богу, все эти эксцессы имеют свойство надоедать и самим участникам. Более того, они постепенно выходят из моды и на Западе. Всё больше распространяется понимание опасности этих сторон геевской субкультуры. Появляются люди, склонные к переоценке ценностей.
Известный английский современный писатель Колин Спенсер (род. 1933), автор девяти романов ("Анархист в любви", "Маковая мандрагора и новый секс" и др.), ряда пьес и дюжины книг о вкусной и здоровой пище, известен своей гомосексуальностью. В молодости очень красивый, он жил в пылкой любви со своим сверстником Джоном Таскером, а когда они ненадолго разлучались, то писали друг другу нежные письма. "Мне тебя не хватает, - писал Колин, - <...> хуже того, я несчастен без тебя". И дальше: "Я продолжаю видеть тебя повсюду, когда хожу по Брайтону; твоя голова или руки или тело появляются внезапно, вспыхивают впереди, и я слышу твой голос". Джон пишет ответные письма Колину: "Ты не выходишь у меня из головы, без тебя я более, чем несчастен. <...> Я ловлю себя на том, что ищу тебя на улицах, в кафе, в театре, надеясь, что по странному обороту случая ты вот-вот появишься в городе..." Временами случались недоразумения. Но Колин писал Джону, что ему нравится играть в эту игру приспособления друг к другу. "Когда человек доживет до девяноста, станет лысым, пузатым и прогнившим (и, возможно, мудрым), он уже не сможет плакать, как юноша, и тосковать, как побежденный, потому что они уже "приспособились" друг к другу. Вероятно, это значит умереть заживо".
Но вскоре Колину наскучила пресная и добропорядочная моногамия, и он пустился в любовные приключения с пожилыми богачами. Один из них, Билли, фотографировал Колина полностью обнаженным в своей вилле во Франции, у бассейна. Потом они с Таскером жили у одного американского дипломата в Вене и показывали тому стриптиз. Потом Спенсер женился, чтобы иметь детей. Он "всё еще желал Джона, но не хотел связывать себя этим партнерством". Таскер уехал в Австралию, где стал директором театра и ни с кем больше не сходился. В 1988 г. он умер от рака, не дожив даже до шестидесяти, не то что до девяноста, а перед смертью все письма Спенсера вернул ему в Англию. Спенсер перечел их и решил опубликовать эту переписку. В своей публикации (Spencer 1990; Norton 1998: 267-272) он с горечью пишет:
"Как бы я теперь ни анализировал мои мотивы, я остаюсь с ужасным подозрением, что я убил нашу любовь, которую надо было лелеять, что я разрушил то, что ни за что нельзя было разрушать. С юношеской безрассудностью я думал, что такая страстная и сильная связь может возникнуть снова, с годами даже вырасти еще больше. Но ничего подобного Джону так и не появилось, и не было дано такого шанса, ибо если Бог существует, то я показал себя никчемным расточителем, которому не стоит доверять".
Слишком поздно Спенсер понял, что упустил свою единственную настоящую любовь. Но переоценка ценностей ширится и среди молодежи. Растет отстранение геев от геевской субкультуры.
Как рассказал писатель-гомосексуал Эндрю Холлеран, на вечере, где он был, один из гостей обмолвился, что в этом году имел секс всего три раза. Холлеран признается, что поздравил его искренне. Еще больше ему понравилось, когда друг рассказал ему о парне, который ходил на свидание 19 раз, прежде чем позволил поцеловать его. И это в то время, когда полапать тело стало столь же легко, как сбегать вниз и купить гамбургер. Вот почему в Сан-Франциско это зовут "сексом быстрого приготовления" (fast-food sex).
Раньше за сосание члена на людях выгоняли из бара, а сейчас всё позволено.
"Теперь бары делают кабинки с круговым показом порнофильмов, слайды моделей из Колта на другой стене, живые люди рядом с вами занимаются сексом тут же. По Кристофер Стрит идут рядами и рядами, как армия - все красивые, все ваш физический идеал. Это рок Дон Жуана: идти ли в постель со всеми ими? Мой друг, глядя на эту однородную толпу воскресным вечером, простонал: "Это как нашествие ловцов тел". И это то, чего все мы хотим, не так ли, ребятки? - схватить тело, использовать чьи-то гениталии и излиться на его гладкий плоский живот".
Холлеран встретился с тем парнем, который целовался только на 19-м свидании. Разговорились. На сетования Эндрю тот улыбнулся и показал на проходящего парня в стандартном наряде геев.
"В старые дни, - сказал он, - я любил те же шмотки, но не склонен к ним сегодня <...>. Пять лет назад - чем гомосексуальнее снаряжение, тем лучше. Кто-либо, как этот, поражал меня, как солдат секса, - в униформе и целиком преданный службе, службе единственной вещи, ради которой и я жил, - ради секса с другим парнем. А теперь я смотрю на него и думаю: как ужасно гасить свою индивидуальность, одеваться, как очеловеченный дилдо". (Дилдо - это искусственный член типа тех, что продаются в секс-шопах для мастурбационных утех.) "Получить отсос, - продолжал он, - столь легко нынче и столь пустяшно, что это стало таким же мелким событием, как чихнуть. Мой друг говорит, что мужики - как собаки, они норовят трахаться каждый день. Но, - вздохнул он, - боюсь, я утратил этот талант".
Он рассказал о двух мужчинах в геевской бане, которые после всех этих поцелуев, стонов, вздохов, получив оргазм, преспокойненько разошлись по отдельным лежанкам мыться - это после всего того, что в XIX веке вызывало скандал, разрушало семьи, Анну Каренину подвело к самоубийству…
Холлеран поддержал его: "Мы потеряли многие атрибуты предыдущего столетия - роскошные лайнеры, этикет, длинные обеды, рукодельные кружева, досуг и игру в мяч на корте. Боюсь, мы потеряем и секс".
"Мы уже потеряли! - ответил собеседник. - Меня больше уже не интересуют оргазмы. Какого черта эти засранцы восхваляют беспорядочный секс с кем попало, уверяют, что в этом нет ничего плохого, что коль скоро мы геи, мы, стало быть, лидеры в новом мире, мире смелости, которые введут новые модели поведения, словом, мелют всю эту чепуху, когда даже секс на такой основе теряет эротичность! Они что, на самом деле думают, что коль скоро мы геи, молодые и городские, у нас нет тех же самых потребностей в верности и интимности, которые присущи всем остальным людям? Когда секс так же легко получить, как бургер в "Макдональдсе", он уже не такой таинственный и чудесный, поверь мне. <...>
Последнее время я в скверном настроении, - сказал он,- потому что я столь же одинок и столь же жажду секса, но я не стану, я не могу больше делать это только ради секса, это должно быть с каким-то интересом к человеческой личности, соединенной с гениталиями."
(Holleran 1984: 71-73)
Это же понимание проступает и на пространстве бывшего Советского Союза.
Вот Егор, голубой герой "Писем к Белле", повести явно гомосексуального автора, скрывшегося за именем своего героя (однако копирайт - за Валерием Кацюбой), проводит лето в Крыму, охотясь за всё новыми сексуальными партнерами. Он пишет о том, как ему:
"страшно подходить <...> к компаниям гомосексуалистов, распластанным здесь, на камнях, у края моря и зовущих меня протянутыми к небу стаканами портвейна. Они кривляются, часто остроумно на бытовом уровне. Называют друг дружку коровами или дурами. Подчас их смех становится истеричным, как сознание того, что их мечты разошлись с реальностью. Они считали, что заслужили больше любви от мужчин и от жизни. Я смотрю на них и стараюсь найти хоть что-то, кроме их безобидности, переходящей у некоторых в коварство, или пьяного веселья, или может быть умения ухаживать за мужчиной. За что еще их можно любить? И понимаю, что их абстрактные обиды не оправданы. Они - нежные потерянные бабочки, призванные светом неизвестно кем к существованию <...>. В них нет стремления, для них нет смысла в том, чтобы облагородить себя, может быть, знаниями. Может быть, трудом или, на худой конец, радикализмом или оголтелостью. По сути, любить их не за что, кроме скрытой глубоко нежной ранимой души. Они ничтожные люди, как и я".
