Семиотическая трансформация трансцендентальной логики

/. Введение: трансцендентальное измерение современной «логики науки» («logic of science»).

Если сравнить Кантову Критику чистого разума как теорию науки с логикой науки наших дней, то в качестве глубочайшей точки расхождения между ними можно будет назвать методологическое отличие анализа сознания от анализа языка.

У Канта речь идет о том, чтобы сделать понятным объективную значимость науки для любого сознания вообще; и хотя для осуществления этой цели он заменяет эмпирическую психологию познания Локка и Юма на «трансцендентальную» логику познания, его исследовательский метод все еще остается связанным с тем, что он сам называет «высшим пунктом»,' — с точкой единства сознания в трансцендентальном синтезе апперцепцию); и этому предвосхищению соответствуют учреждающие некое объективное единство правила априори, которые Кант ставит на место Юмовых психологических ассоциативных законов, - правила действия таких психических способностей, как «созерцание», «сила воображения», «рассудок», «разум».

Совершенно иначе устроена современная «logic of science» - «логика науки»: здесь речи нет не только о психических способностях;

проблема сознания как субъекта (в противоположность объектам) научного познания, можно сказать, устранена. И на месте этих психологических реквизитов «трансцендентальной логики» Канта располагается не «единственная» математически обновленная формальная логика (как хотелось бы верить многим современным умам), а, если формулировать точно, - логический синтаксис и семантика языков науки. Эти языки науки как «semantical frameworks» («семантические каркасы») представляют собой новый субстрат априорных правил, в которых заранее выносится решение о возможном описании и объяснении «вещей в той мере, в какой они образуют некую закономерную взаимосвязь»';

' Здесь и далее, где говориться о «высшем пункте» в смысле Канта, имеется в виду следующее положение Канта («Критика чистого разума», В 134, прим.):

«Таким образом, синтетическое единство апперцепции есть высший пункт, с которым следует связывать все применение рассудка, даже всю логику и вслед за ней всю трансцендентальную философию; более того, эта способность и есть сам рассудок». -Прим. ред.

' См. в особенности R. Camap, «Empirism, Semantics and Ontology», in:

Meaning and Necessity, Chicago and London, 1956. [Карнап Р. Эмпиризм, семан-

Ι ρ2|ηνψυρΐηαΚ4ηη tj»M.lMU*,w·«

а кантовская проблема объективной значимости научного познания для «сознания вообще» должна быть решена в современной «логике науки» посредством логико-синтактического и логико-семантического «подтверждения» научных предложений (гипотез) или же теорий, т.е. с помощью доказательства их логической согласованности и эмпирической верифицируемости (или осторожнее: подтверждаемое™).

(Историко-философская) соль этой синтактико-семантической реконструкции теории науки станет зримой, если мы зададим вопрос о том, что перешло в современную логику науки из кантовского «сознания вообще», т.е. из трансцендентального субъекта науки. Официально ответ должен был бы звучать так: в этом предположении больше нет необходимости. Поскольку под субъектом при этом подразумевается человек, то субъект науки можно свести к объекту науки; поскольку же речь идет о логическом условии возможности и значимости науки, трансцендентальная функция субъекта заменяется на логику языка науки: следовательно, языковая логика вместе с эмпирической проверяемостью предложений или же систем предложений занимают место Кантовой трансцендентальной логики объективного опыта.

Между тем, эта официальная неоспоримость современной логики науки уже давно не соответствует реальной проблемной ситуации;

здесь имплицирован идеологический момент, в котором скрыт провал изначальной программы современной логики науки, «логического эмпиризма»: дело в том, что замена трансцендентальной функции субъекта познания на «единственную» логику научного языка могла производиться всерьез с тех самых пор, как возникла надежда, что интерсубъективность возможной значимости всякой эмпирической науки можно будет гарантировать с помощью синтаксиса или семантики некоего «вещного» языка или же языка «фактов».2Как раз это и стало

тика и онтология // Значение и необходимость. Исследование по семантике и модальной логике. М., 1969.]

2Уже в редукции «вещного» языка или языка «событий» к языку «фактов», как он задан в Трактате Л. Витгенштейна и продолжен в конструктивной семантике — например, у Гемпеля в реконструкции «объяснения событий» посредством логического выведения соответствующих «описываемых фактов» - проявляется неолейбницианская редукция трансцендентальной логики опыта к формальной логике языкового описания: здесь вопрос о значимости познания, в качестве вопроса о логическом и эмпирическом обосновании доступных описанию фактов, вновь отделяется от кантовского вопроса о субъективных условиях возможности познания вещей или же событий — как если бы этот последний вопрос можно было бы свести к психологическому вопросу о возникновении познания (отделение «context of discovery» («контекста открытия») от «context of justification» («контекста обоснования»)). - Похоже, что такая редукция трансцендентальной логики до (синтактико-семантичес-

основной причиной, в силу коей молодой Витгенштейн в Трактате посчитал себя вправе назвать «логику языка» «трансцендентальной» с намеком на Канта', а субъект науки - как нечто такое, чего в мире «не существует», - наделить функцией установления границ мира, присущей логике языка.4

Между тем, было все-таки выявлено, что посредством синтаксиса и семантики некоего вещного языка или же языка фактов невозможно гарантировать ни логическую согласованность, ни (даже) интерсубъективную эмпирическую проверяемость науки. В двух местах оказалось необходимым под именем практических конвенций ввести так называемое прагматическое измерение интерпретации знаков человеком как условие возможности и значимости научных предложений.

1. Один раз это произошло с так называемой проблемой верификации, когда логически реконструированный язык науки необходимо было сопрячь с фактами. Здесь выяснилось, что как раз аналитически-языковая форма современной теории науки имеет своим последствием то, что теории науки, которые подлежат проверке, можно сличать не с голыми фактами, а лишь с так называемыми базисными предложениями. Но чтобы последние возымели силу, потребовалась договоренность научных экспертов как прагматических интерпретаторов науки, — а ведь это означает — как субъектов науки, поскольку они принципиально не могут быть редуцированы до уровня объектов эмпирической науки. Получается, что язык этой договоренности относительно базисных предложений - в смысле логической семантики - не может быть идентичным реконструируемому языку науки; скорее он должен практически совпадать с еще не формализованным языком,

кой) «логики науки» нуждается в коррекции со стороны языковой логики, дополненной трансцендентальной прагматикой; это настоятельно требуется уже в силу того обстоятельства, что синтактико-семантмеская реконструкция причинного объяснения событий через дедуктивно-номологическую модель выведения фактов по сей день не сумела выработать критерий для различения случайно взятых универсальных предложений и обобщенных симптомов от высказываний, в которых формулируются релевантные для объяснения законы. На мой взгляд, здесь мы имеем дело с местью неотрефлектированного абстрагирования от прагматического измерения причинного дискурса экспериментальной науки, которая формулируетрелевантные гипотезы своих законов посредством выведения (Пирс), с помощью эвристической путеводной нити категории причинности. - См. по этой теме A. Wellmer, «Erklarung und Kausalitat» (неопубл. рукопись докторской диссертации), а также К.-О. Apel, «Das abduktiv-nomolo-gische Modell der Kausal-Erklarung» (неопубл. рукопись лекции).

3Л. Витгенштейн, Логико-философский трактат, 6.13.

4Там же, 5.62, 5.631, 5. 632, 5.64.

на котором сами создатели языка и ученые-эмпирики должны прийти к соглашению о прагматической интерпретации языка науки.

2. Тем самым уже указан и другой, еще более важный пункт, где замена трансцендентальной функции субъекта синтактико-семанти-ческими правилами некоего вещного языка или языка фактов с необходимостью потерпела крах. В отличие от того, что постулировал ранний Витгенштейн, формализованный язык науки не может пользоваться не подвергаемой дальнейшей рефлексии логической формой «единственного» языка и «единственного» мира; скорее он должен внедряться и узакониваться как конвенциональный «semantical framework» - «семантический каркас» - учеными, прагматически интерпретирующими его на некоем метаязыке.

Но ведь теперь, как мне представляется, обнаруживается, что прагматическое измерение знака, введенное Ч. Моррисом в «logic of science» - логику науки, — невозможно считать темой эмпирической психологии (в отличие от того, что до сих пор происходит в логическом эмпиризме)5— что, более того, в современной логике науки оно представляет собой семиотический аналог к постулированному Кантом «трансцендентальному синтезу апперцепции». Подобно тому как Канту - в качестве аналитика сознания - перед всякой критикой познания пришлось постулировать, что таким образом должно быть достигнуто нечто вроде единства осознания предметов и самосознания, - современные логики науки, исходящие из семиотической или же аналитически-языковой основы рефлексии, постулируют, что путем интерпретации знаков должно быть достигнуто нечто вроде интерсубъективно единой интерпретации мира.

(Представителям современной «аналитической» философии, вероятно, захочется здесь возразить, что отличие современной теории науки от Кантовой заключается как раз в том, что нельзя требовать какого-то трансцендентального единства интерпретации мира, но следовало бы удовлетвориться «критическим конвенционализмом» в отношении интерпретации научных предложений со стороны специалистов. Полагаю, что в этом возражении К. Р. Поппер, поздний Витгенштейн и поздний Карнап пришли бы к согласию.)

Между тем, с квази-кантовской точки зрения на это можно было бы возразить следующее: «критический конвенционализм», в противоположность догматическому (метафизическому) конвенционализму не может иметь смысл в стремлении редуцировать познание к чи-

5Ср., напр., В. W. Stegmiiller, Problems und Resultate der Wissenscha.ftsle.hre und Analytischen Philosophic, Bd. I: Wissenschaftliche Erklarung und Begrundung, Heidelberg, 1969, особ. Кар. VI.

стой конвенции; он может иметь смысл лишь в том, чтобы посредством фаллибилистских оговорок отличать достижимые здесь и теперь соглашения между специалистами от все еще желательного безоговорочного интерсубьективного консенсуса относительно значимости научных предложений. Это, однако, означает, что правильно понимаемый «критический конвенционализм» не исключает постулата о безоговорочной и единой в интерсубъективном отношении интерпретации мира, а скорее предполагает такой постулат. Фаллибилизм всегда уже представляет собой мелиоризм,' а это, среди прочего, предполагает, что требование принципиальной фальсифицируемое™ в том виде, как его выдвигает, например, Поппер, отправляется не от метафизической гипотезы о тщете всех человеческих устремлений к познанию, а от методологического предположения о корректируемое™ любых фактически достижимых научных предложений или теорий. Однако же в это методологическое предположение включен в качестве регулятивного принципа исследования квази-кантовский постулат о единой интерпретации мира.

Эту кантианскую интерпретацию Поппера можно попытаться опровергнуть с помощью соответствующей интерпретации позднего

Витгенштейна.

Поздний Витгенштейн все еще поставил бы под сомнение и назвал бы метафорической мнимостью «трансцендентальную» гипотезу о «регулятивном принципе», который должен привести нас к цели исследования, - и указал бы на то, что любые правила в конечном счете зависят от конвенций языковой игры тех, кто в ней участвует.6Хотя прагматическая интерпретация знака однозначно представляется здесь условием возможности и значимости, в то же время «высший пункт» Кантовой трансцендентальной философии до определенной степени заменяется здесь неким трансцендентальным конвенционализмом. Как бы то ни было, выходя с помощью Витгенштейна за рамки Витгенштейна, здесь тоже можно отыскать обратный путь к Кантовой трансцендентальной философии. Несмотря на то, что, по Витген-штейну, нам не дано - вместе с Платоном, Фреге и Гуссерлем - гипостазировать регулятивный принцип, как «идеальное единство бытия», в отрыве от его прагматического использования со стороны действующих людей, - все же использование правил не предоставляется и субъективному произвольному решению, ибо, согласно Витгенштей-

' В прагматизме - учение об усовершенствовании мира. - Прим. pea.. ' См. особенно L. Wittgenstein, Bemerkungen zu den Grundlagen der Mathematik, deutsch-engl. Ausgabe, Oxford 1956. [Русский перевод см. в сборнике: Витгенштейн Л. Философские работы. Часть II. М., 1994.] Об этом см. W. Stegmiiller, Hauptstromungen der Gegenwartsphilosophie, Stuttgart/Kroner, 1969, S. 673 ff.

ну, «только один и только однажды» не может «следовать правилу».7 Тем самым соответствующая языковая игра, которую предполагает лишенное произвола употребление правил, получает у позднего Вит-генштейна трансцендентальное значение.

Правда, Витгенштейн как будто считает, что это значение следует релятивизировать в духе плюрализма языковых игр как конечных фактов, которые можно описать. Но ведь на это — опять же вместе с Витгенштейном - можно указать, что языковую игру как таковую нельзя описать на основании внешнего наблюдения, а можно лишь на основании, пусть даже дистанцированного, участия в языковой игре." Однако из этого следует, что даже тот философ, который желает высказать нечто о языковых играх вообще, имплицитно предполагает, что он принципиально в состоянии поддерживать коммуникацию со всеми языковыми играми. Но ведь из этого предположения исходит уже всякий устный переводчик, всякий интерпретатор текста, всякий понимающий социолог или культуролог. А деятельность философов языка, специалистов по герменевтике и устных переводчиков не только предполагает принципиальную возможность универсальной коммуникации, но и - сверх того - обретает смысл лишь при условии прогрессивной реализации такой возможности. И уже отсюда следует, что названные роды деятельности должны осмысленным образом предполагать в качестве регулятивного принципа в кантовском смысле идею универсального взаимопонимания.

На мой взгляд, определяющим контекстом для следования правилу, который постулируется Витгенштейном, могут служить не фактически существующие, совершенно различные и несовместимые языковые игры, «сплетенные» со столь же различными и несовместимыми формами жизни, но единственная «трансцендентальная» языковая игра, которую все они уже предполагают как условие возможности и значимости взаимопонимания.

По существу, мне кажется, что Витгенштейн посредством радика-

7Ср. Wittgenstein, Philosophische Untersuchungen, in: Bd. I, Suhrkamp-Ausgabe. [Русский перевод см. в сборнике: Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. М., 1994. Цитируется § 199] На эту тему (в настоящем издании) К.-О. Апель, Развитие «аналитичесской философии языка» и проблема «наук о духе»; Витгенштейн и проблема герменевтического понимания. См. также статью «Витгенштейн и Хайдеггер» в сборнике «Трансформация философии» (не вошла в настоящее издание).

" См. об этом, в особенности, Р. Winch, Die Idee der Sozialwissenschaft und ihr Verhaltnis zur Philosophic, Frankfurt, 1967. [Уинч П. Идея социальной науки, М., 1996.]

лизации прагматического конвенционализма в своей концепции языковой игры не опроверг идеи некоего трансцендентального правила взаимопонимания; на мой взгляд, он лишь отчетливо, хотя и имплицитно, показал, что этому правилу следовать невозможно, не занимаясь в то же время выработкой универсальной и согласованной [kon-sistenten] языковой игры в упрямой среде конкретных человеческих языковых игр и жизненных форм. Ибо хотя даже в фактически наличествующих языковых играх виртуально уже присутствует «перепле· тенность» употребления знаков, поведенческой практики и миропонимания в духе согласованной языковой игры,— все же лишь преодоление всех конкретных ограничений для языковых игр в духе неограниченного коммуникативного сообщества смогло бы создать социальные отношения, которым по силам была бы конкретная возможность универсального взаимопонимания.'

Возможно, сделанные мною до сих пор намеки, касающиеся ситуации в современной аналитической логике науки, в состоянии убедить вас в том, что эта логика, следуя по пути прагматики знаков и имплицированной ею проблематики интерсубъективности интерпретации мира, отсылает в прошлое, к трансцендентальной философии Канта. Если же это так, то - с другой стороны - от вас никак не должно ускользнуть то, что предлагаемый здесь путь ведет не к историческому Канту и даже не к неокантианству в стиле XIX века, а скорее к аналитически-языковому или же семиотическому преобразованию трансцендентальной философии.

Проблема, к которой привела современная дискуссия, как будто состоит в том, что кантовский вопрос об условиях возможности и значимости научного познания был обновлен, став вопросом о возможности интерсубъективного взаимопонимания относительно смысла и истинности предложений или же систем предложений. А это может означать, что Кантова критика познания как анализ сознания оказалась преобразованной в критику смысла как анализ знаков; «высшим пунктом» же последней является не достижимое уже теперь объективное единство представлений в полагаемом как интерсубъективное «сознании вообще», а единство взаимопонимания в неограниченном интерсубъективном консенсусе, со временем достижимое путем последовательной интерпретации знаков.

Ср. К.-О. Apel, «Szientismus oder transzendentale Hermeneutik», in:

Hermeneutik und Dialektik, Festschr. f. H.-G. Gadamer, Tubingen, 1970. S. 140 ff. (статья из сборника «Трансформация философии», не включенная в настоящее издание).

12—1345

//. Семиотическая трансформация учения Канта, осуществленная Пирсам

Поразительно, что программу, намеченную как раз исходя из перспективы нашего времени (семиотическую трансформацию трансцендентальной философии), разработал буквально до деталей американский современник немецкого неокантианства. Именно Ч. С. Пирс, этот Кант американской философии - как можно его называть сегодня - создал введенную Ч. Моррисом в современную «logic of science» трехмерную семиотику как триадическую основу для «logic of inquiry» - «логики научного исследования»; и обоснование это с самого начала- с семиотической дедукции «New List of Categories» -«Нового списка категорий» - в 1867 году - происходило как критическая реконструкция Критики чистого разума. С одной стороны, у Пирса уже имеются все основные характерные черты современной логики науки аналитической философии языка, например, отнесение проблемы значимости к вопросу о смысловых критериях, а проблемы оправданности - к вопросу о критериях подтверждения научных предложений, — или же замена критики метафизики как критики познания на критику метафизики как критику смысла. С другой же стороны, в противоположность современной «logic of science», Пирс показал, что условия возможности и значимости научного познания могут быть прояснены не только путем синтаксической формализации теорий и семантического анализа двухмерных отношений между теориями и фактами, но и, в первую очередь, через интерсубъективный аналог кантовского «трансцендентального единства сознания» в трехмерном, прагматическом измерении, интерпретации знаков.

Тем самым Пирс - задолго до того, как двухмерная основа современной синтактико-семантической «logic of science» оказалась недостаточной - посредством своей трансформации Кантовой трансцендентальной философии уже подготовил трехмерный базис для семиотической логики науки, — и можно продемонстрировать, что его наиболее значительное и новаторское достижение в новооткрытой области формальной, математической логики, логики отношений, руководствуется спекулятивным мотивом обоснования триадической логики интерпретации знаков.

Если мы будем отправляться от эвристических точек зрения, каких мы до сих пор придерживались, то для интерпретации отношений Пирса к Канту откроется новый герменевтический горизонт. Кто заранее будет иметь в виду, что у Пирса речь идет вовсе не об историко-филологической интерпретации Канта, а, пожалуй, о реконструкции кантовской задачи в новой среде, тот посмотрит в критическом свете,

например, на тезисы Ю. фон Кемпского10и М. Мерфи" о том, будто Пирс с самого начала неправильно понял Канта.

В рамках этого реферата я не собираюсь развивать мою собственную интерпретацию Пирса in extenso.12Однако мне хотелось бы попы-

10J. v. Kempski, Ch. S. Peirce und der Pragmatismus, Stuttgart, 1952.

" М. Murphey, The Development of Peirce's Philosophy, Harvard University Press,

Cambridge, Mass., 1961.

12Об этом см. К.-О. Apel, «Der philosophische Hintergrund der Entstehung des

Pragmatismus bei Ch. S. Peirce», in: Ch. S. Peirce, Schriften I, Frankfurt, 1967, a

также: К.-О. Apel, «Pierces Denkweg vom Pragmatismus bis Pragmatizismus», in:

Ch. S. Peirce, Schriften II, Frankfurt, 1970. - Нижеследующее описание преобразования кантовской философии Пирсом является односторонним потому, что для методов синтетического вывода и достижения интерпретационного консенсуса в нем in the long run (в конечном счете) опущена замена «конститутивных принципов» Канта на «регулятивные принципы». Насколько характерно для Пирса это направление трансформации, имеющее последствиями принципиальный фаллибилизм и неограниченный мелиоризм в вопросах построения теории, настолько же Пирс все-таки предпринял и трансцендентально-прагматическую трансформацию конститутивных условий возможности экспериментального познания вообще, никакому фаллибилизму не подлежащих, ибо всегда уже предпосланных фальсификации теорий. Правда, эта ориентация трансформации, в отличие от философии Канта, состоит не в признании «синтетических положений a priori» (согласно Пирсу, положения рассматриваются с позиций фаллибилизма, в смысле формирования семиотического консенсуса in the long run), а в принципиальном отнесении смысла реальности к контексту экспериментального опыта, подтверждаемого инструментальной практикой. - Эту сторону преобразования учения Канта Пирсом Ю. Хабермас разрабатывал столь же энергично, сколь и односторонне, дополнив ее эвристическим введением квазитрансцендентальных, предметообразующих рамок «технического интереса познания». (Ср. Erkenntnis und Interesse, Frankfurt, 1968, Кар. 5, 6.). - Вопрос о совместимости обеих направлений пирсовской трансформации Канта сегодня становится, на мой взгляд, тем настоятельнее оттого, что в то время как первое направление легитимирует релятивизацию классической физики посредством образования неклассических теорий, второе направление делает понятным обновление кантовского обоснования классической физики (включая Евклидову геометрию) в духе «протофизики» (П. Лоренцен). Сам Пирс рекомендовал интерпретировать «методические априори» классических категорий в духе антропологических инстинктивных априори, и эта интерпретация не только была реактуализована Н. Хомским, Э. Леннебергом, Пиаже и другими, но и облегчила совместимость обоих направлений трансформации Канта: инстинктивное априори, согласно Пирсу, является определяющим только для начатков формирования научных гипотез, впоследствии же его опережает и релятивизирует рефлективно-обусловленное формирование теорий. Об этом см. мое введение к Ch. S. Peirce, Schriften, II, passim. S. 125 ff.

12*

таться прояснить мой основной тезис, согласно коему задачу Пирса можно понимать как семиотическую трансформацию трансцендентальной логики Канта, противопоставив его критике Пирса, проведенной Кемпским и Мерфи."

Юргену фон Кемпскому принадлежит заслуга того, что в вышедшей в 1952 г. книге Ч. С. Пирс и прагматизм он впервые с непрерывно возрастающей серьезностью проанализировал тесную взаимосвязь Пирса с Кантом. Этот исследователь показал, что Пирс в 1892 году сумел вывести три свои основополагающие категории (Firstness, Secondness, Thirdness - первичность, вторичность, троичность) из членения открытых им функций высказывания14на singular, dual и plural (единичные, двоичные и множественные) и тем самым создать аналогию к Кантовой «метафизической дедукции» категорий из таблицы суждений. Фон Кемпский, однако, придерживается мнения, согласно коему у Пирса эта метафизическая дедукция до определенной степени повисает в воздухе, поскольку ей не соответствует ничего, похожего на «трансцендентальную дедукцию» категорий из «высшего пункта» учения Канта, «трансцендентального синтеза апперцепции».'5«Высший пункт» философии Канта представляется Пирсу «occult transcendentalism» («смутным трансцендентализмом»), и потому он, согласно фон Кемпскому, не смог не только разрешить главную Кантову проблему, но даже уразуметь ее: объяснить необходимость категориальной определенности наших представлений. Поэтому, на взгляд фон Кемпского, Пирс не сумел осуществить переход от «логических форм» к категориям опыта и в конце концов оказался вынужден отказаться от кантовской задачи по выведению категорий из логики, создав вместо этого феноменологическое учение о категориях и метафизику, индуктивно удостоверяющую категории. Фон Кемпский полагает, что Пирс - учитывая его решение проблемы через «поворот к феноменам» - является оригинальным аутсайдером среди неокантианцев рубежа веков."

Нельзя опровергнуть тот ф»кт, что анализ фон Кемпского обретает значительное правдоподобие благодаря не только историческим па-

" Я цитирую Пирса как обычно — указывая том и параграфы из Collected Papers, Vol. I-VI, ed. by Ch. Hartshorne and Paul Weiss, 1931-35, 1960, Vol. VII-VIII, ed. by Arthur W. Burks, 1958, 1960. [Издания Пирса на русском языке:

Пирс Ч.С. Избранные философские произведения. М., 2000; Пирс Ч. С. Начала прагматизма. Сб. Т. 1-2. СПб., 2000.]

14Пирс называл их «ремами», ср. СР, 3.420. — Об этом J. von Kempski, loc. cit. S. 55 ff.

]sJ. v. Kempski, loc. cit. S. 57 ff. "· cm. v. Kempski, loc. cit. S. 58 ff.

раллелям, но и развитию философии Пирса на ее позднем этапе, в особенности — после того, как у него утвердились феноменология в качестве первой философии и предшествовавшая ей концепция метафизики эволюции на основе «объективного идеализма». Между тем, совершенно иную картину получаем мы, исходя из ранних работ Пирса 60-х и 70-х лет и анализируя Пирсову иерархическую классификацию наук 1902/03 гг. в их свете. Даже на поздней фазе феноменология как первая философия ни в коем случае не заняла место логической дедукции категорий, а должна применяться лишь виртуально вскоре после того, как категории — сообразно их форме — были выведены в математической логике отношений (каковая, по Пирсу, не относится к философии!) и перед тем, как в нормативной семиотической логике научного исследования воспоследовала некая квази-трансцендентальная дедукция научно-теоретической значимости этого исследования.

(При всем том все же нельзя не признать, что Пирс не осуществил систематического общего изложения собственной философии и оставил интерпретаторам своих не всегда согласующихся фрагментов широкое пространство для реконструкции.) Так обратимся же к преобразованию учения Канта у раннего Пирса.

Сам фон Кемпский замечает, что Пирс (он имеет в виду позднего Пирса) якобы нашел «своего рода эрзац для кантовского "высшего пункта"», — категорию троичности, которую, по его словам. Пирс истолковал в 1903 г. как «синоним репрезентации» и потому положил в основание собственной логики." Фон Кемпский признает, что троичность представляет собой опосредованную знаками репрезентацию чего-то для «интерпретанта» (выражаясь языком Пирса), а также служит чем-то вроде эквивалента для кантовского объективного единства представлений для самосознания. Но он утверждает, что у Пирса троичность остается абстрактным структурным понятием логики и поэтому не может функционировать в качестве высшего пункта трансцендентальной дедукции. Пирс якобы не заметил того, что «необходимость возможности объективного познания идентична (мыслящему) Я», и отбросил учение Канта о том, что «высшее законодательство природы» располагается в нашем рассудке."

Этим тезисам, однако же, противостоит то, что сам Пирс отчетливо указывает на значение осуществленного Кантом коперниканского переворота для своей собственной теории реальности. Так, в 1871 г. он пишет в своем отзыве на издание работ Беркли: «Indeed what Kant called his Copernican step was precisely the passage from the nominalis-

17Von Kempski, loc. cit. S. 59, к работе Пирса СР, 5.105. " Ср. v. Kempski, loc. cit. S. 60 f., 63, 65 f.

tic to the realistic view of reality. It was the essence of his philosophy to regard the real object as determined by the mind. That was nothing else than to consider every conception and intuition which enters necessarily into the experience of the object, and which is not transitory and accidental, as having objective validity».19

В соответствии с этим признанием «коперниканского переворота», в 1868 и 1878 гг. Пирс ссылается на кантовский «высший принцип синтетических суждений», чтобы с его помощью ответить на вопрос, как вообще возможны синтетические суждения. В этой связи он пишет: «Whatever is universally true of my experience... is involved in the condition of experience».2"

Как же совместить эти несомненные начатки трансцендентальной философии у Пирса с его отвержением «смутного трансцендентализма», справедливо упомянутого в цитате фон Кемпского?

Ответ в том, что Пирсово отвержение «трансцендентализма» никоим образом не связано с концепцией «высшего пункта» «трансцендентальной дедукции», а основано на его мнении о психологистичном и цикличном характере Кантова метода." В особенности, исследования М. Мерфи показали, что Пирс в многолетней полемике с Кантом, приведшей к созданию «нового списка категорий» в 1868 г., учитывал как трансцендентальную дедукцию категорий, так и метафизическую дедукцию, - и если фон Кемпский упрекает Пирса за невнимание к

" [«В действительности, то, что Кант называл своим Коперниковым шагом, было как раз переходом от номиналистического взгляда на реальность к реалистическому. Сущность его философии заключалась в том, что реальные объекты обусловлены разумом. Это означало не что иное, как полагать, что всякая концепция или интуиция, каковая с необходимостью входит в опыт объекта и не является ни мимолетной, ни случайной, имеет объективную значимость».] Peirce, СР, 8.15 (курсив как в тексте, К.-О. А.).

2" [Все, что является универсально верным относительно моего опыта, включено в условия опыта.] 2.691; ср. 5.223 п.

" Так, молодой Пирс в 1861 г. пишет: «Psychological transcendentalism says that the results of metaphysics are worthless, unless the study of consciousness produces a warrant for the authority of consciousness. But the authority of consciousness must be valid within no consciousness or else no science, not even psychological transcendentalism, is valid; for every science supposes that and depends upon it for validity». («Психологический трансцендентализм утверждает, что от результатов метафизики проку нет, если изучение сознания не дает гаран-тии относительно власти сознания. Но власть сознания не должна быть значимой ни в каком сознании - в противном случае значимой не является ни одна наука, даже психологический трансцендентализм; ибо каждая наука для своей значимости это предполагает и от этого зависит».) (Цитируется по Мерфи, loc. cit. S. 26).

«трансцендентальному синтезу апперцепции», то ведь и наоборот, у самого Пирса встречается место, где он упрекает Канта, за то, что «his method does not display that direct reference to the unity of consistency which alone gives validity to the categories».22

Выражение «unity of consistency» - «единство согласованности», употребленное Пирсом в его критике Канта, фактически указывает направление, в котором он сам занимается поисками «высшего пункта» своей «трансцендентальной дедукции». При этом речь для него идет не об объективном единстве представлений" в сознании Я, а о семантической согласованности интерсубъективно значимой «репрезентации» объектов посредством знаков, каковую Пирс, правда, разрешил лишь с помощью измерения интерпретации знаков, названного Моррисом прагматическим. В 1866 г. Пирс характеризует искомое им единство согласованности следующим образом:

«We find that every judgment is subject to a condition of consistency; its elements must be capable of being brought to a unity. This consistent unity since it belongs to all our judgments may be said to belong to us. Or rather since it belongs to the judgments of all mankind, we may be said to belong to it».24

Уже это раннее высказывание демонстрирует, что отыскиваемое Пирсом семиотическое «единство согласованности» отсылает за пределы кантовского «высшего пункта», заключенного в личностном единстве самосознания, - в 1868 г. Пирс подтверждает это в своей семиотической «Теории разума», где сказано:

«... consciousness is a vague term... consciousness is sometimes used to signify the / think, or unity in thought; but the unity is nothing but consistency, or the

" [«в его методе не присутствует той непосредственной соотнесенности с единствам согласованности, которое только и наделяет категории значимостью».] Цитируется по М. Мерфи, loc. cit. S. 65. (Курсив как в тексте, К.-О. А.). 21Главная особенность интерпретации Канта молодым Пирсом скрыта в силу того, что кантовский термин «Vorstellung» («представление») и без того зачастую переводится на английский как «representation». Между тем, у Пирса этот перевод уже имплицирует определенное семантическое преобразование. 24[«Мы находим, что любое суждение управляется условием согласованности; его элементы должны быть способными формировать единство. Поскольку это согласованное единство - принадлежность всех наших суждений, можно сказать, что оно принадлежит нам. Или же скорее, поскольку оно принадлежит суждениям всего человечества, о нас можно сказать, что мы к нему принадлежим».] Цитируется по Мерфи, loc. cit. S. 89. - Об этом см. СР, 5.289 η: «... just as we say that a body is in motion, and not that motion is in a body, we ought to say that we are in thought and not that thoughts are in us» [«... подобно тому, как мы говорим, что тело находится в движении, а не движение в теле, мы обязаны сказать, что мы находимся в мысли, а не мысли в нас»].

recognition of it. Consistency belongs to every sign, so far as it is a sign... there is no element whatever of man's consciousness which has not something corresponding to it in the word... the word or sign which man uses is the man himself... the organism is only an instrument of thought. But the identity of a man consists in the consistency of what he does and thinks...». [«... сознание -термин смутный... иногда словом "сознание" пользуются вместо я думаю, или же чтобы подчеркнуть единство мысли; но это единство состоит не в чем ином, как в согласованности или же в признании таковой. Согласованность является принадлежностью любого знака в той мере, в какой он представляет собой знак... не существует ни малейшего элемента в сознании человека, какому не соответствовало бы нечто в слове... употребляемые человеком слово или знак являются самим человеком... организм - это лишь орудие мысли. Самотождественность же человека состоит в согласованности того, что он делает и думает...».]

Наконец, отсюда Пирс извлекает вывод, приводящий к «высшему пункту» в смысле семиотического единства согласованной интерпретации'.

«... the existence of thought now depends on what is to be hereafter; so that it has only a potential existence, dependent on the future thought of the community»."

Однако же каким образом предпосылка указанного здесь «высшего пункта» позволила бы осуществить «трансцендентальную дедукцию» (категорий и принципов возможного опыта)! Разве формулировки Пирса не указывают, на первый взгляд, на то, что он остановился на этапе докантовского рационализма, смешивающего формальную логику языка с трансцендентальной логикой конституирования предметов?

Пожалуй, этот упрек можно по праву адресовать современной логике науки аналитической философии языка (напр·., ее дедуктивной теории «объяснения» на основании формализованных языков)"; Пирса же он не касается. Никоим образом Пирс не считает формальную дедуктивную логику символов понятий и высказываний достаточным заменителем «трансцендентальной логики» Канта; с этой целью он -как мы покажем - основывает с помощью Канта «синтетическую логику исследования»; кроме того, в своей квазитрансцендентальной семиотике наряду с понятийными знаками он постулирует и два других типа знаков, каковые вместе с понятийными знаками должны сделать возможным переход от раздражений, порождающих ощущения, и особенностей созерцания к формированию понятий и суждений. Однако

25[«...теперь существование мысли зависит от того, что из этого получится; и

выходит, что она обладает лишь потенциальным существованием, зависящим

от будущей мысли сообщества».] Peirce, CP, 5.313-316. (Курсив как в тексте,

К.-О.).

"' См.выше, прим.2.

подлинная основа такой трансформации трансцендентальной логики состоит в том, что в 1867 г. Пирс трансцендентально дедуцирует три типа заключений в своей логике научного исследования, равно как и три типа знаков, иллюстрирующих его три фундаментальные категории, - выводит из знаковых отношений (семиозиса), как из предварительного «высшего пункта» своей философии."

Знаковое отношение, или репрезентацию, согласно Пирсу, можно объяснить по следующей схеме дефиниций: знак есть нечто такое, что для интерпретатора репрезентирует нечто иное в некоем отношении или же качестве."

Отсюда, согласно Пирсу, вытекают три категории: 1. Свободное от отношений качество, в связи с коим нечто выражается как нечто или же в своем так-бытии, через знак (категория the First (первое), впоследствии названная firstness (первичность)): этой категории соответствует знаковый тип icon (иронический знак); как Пирс показал впоследствии," он должен имплицироваться в каждом предикате любого эмпирического суждения, чтобы интегрировать образное содержание ощущаемого качества мира в синтезе репрезентации. 2. Диадическое отношение знака к обозначаемым с его помощью объектам (категория the Second (второе), названная впоследствии secondness (вторичность)):

этой категории соответствует знаковый тип «индекс»; как Пирс показал впоследствии,3" он должен присутствовать в каждом эмпирическом суждении, напр., в функции местоимений или же наречий, - чтобы обеспечить пространственно-временную идентификацию предметов, определяемых при помощи предикатов. 3. Триадическое отношение знака, как «опосредование» чего-либо, толкуемое интерпретатором (категория the Third (третье), впоследствии названная thirdness (троичность)): этой категории соответствует знаковый тип конвенционального «символа»; его главная функция состоит в синтезе (в смысле «репрезентации») чего-то как такового в понятиях. Последние, однако, были бы пустыми без интеграции индексной и иконической функций, — подобно тому как у Канта пустыми являются понятия без созерцания. И наоборот, индексная и иконическая функции без интеграции ΰ репрезентативную функцию языка будут «слепыми». В действительности, лишь интерпретация может наполнить смысловым содержанием индексную функцию, напр., биения пульса или дорожного знака, - или же иконическую функцию картины, модели или диаграммы. (Именно

27См. об этом Murphey, loc. cit., chap. III. 21См. среди прочего CP, 5.283, 2.228. 29Ср. особ. 8.41, 3.363, 5.119. wСр. особ. 5.287, 5.296, 5.352, 8.41 ft.

смысловое содержание должны с самого начала учитывать языковые конструкции логического синтаксиса и семантики.)"

Итак, насколько эта семиотическая дедукция трех основополагающих категорий и трех знаковых типов фактически способствует прояснению условий возможности и значимости опыта, станет понятным лишь в том случае, если мы вместе с Пирсом упорядочим три основополагающих типа выводов, три категории, или же три знаковых типа:

троичность, или дедукцию, как рационально необходимое опосредование; двоичность, или индукцию, как подтверждение всеобщего посредством здесь и теперь обнаруживаемых фактов; и первичность, или абдукцию, как познание новых качеств так-бытия (называемую также ретродукцией или гипотезой).

К тому же, характерное для Пирса дополнение аналитической логики дедукции посредством синтетической логики, произошло еще в 60-е годы, в полемике с Кантовым трактатом «Ложное мудрствование в четырех фигурах силлогизма», — за которой, правда, уже стояло перенятое Пирсом у Дунса Скота убеждение о том, что изучение силлогизмов должно предшествовать изучению форм суждения, ибо лишь таким образом отыскиваются логически релевантные различия между суждениями."

Для Пирсовой прагматической «логики научного исследования» большие последствия возымело, в первую очередь, (понимаемое как интерпретация Аристотеля)" открытие абдукции или гипотезы, в которой от имеющегося результата возможной дедукции посредством подстановки общей по своей форме посылки делается вывод к случайной посылке силлогизма: а именно, гипотеза, согласно Пирсу, представляет собой умозаключение, расширяющее наше познание в Кантоном смысле и неосознанно включающееся уже в суждения, основывающиеся на восприятии. Поскольку теперь всякая абдукция или гипотеза предполагает всеобщую посылку· (пусть даже временную) и потому должна быть эмпирически проверяемой с помощью индукции, абдукция вместе с индукцией - согласно Пирсу - дают ответ на вопрос, сформулированный Кантом в неявном виде: каким образом опыт вообще может быть возможным и значимым.3'

Абдукция или гипотеза объясняет возможность опыта: посредством нее осуществляется синтез в собственном смысле, как редукция многообразных возбуждений органов чувств и чувственных качеств к

" См. об этом мое «Введение» к Peirce, Schriften II. S. 87 ff.

" См. Murphey, loc. cit. S. 56 ff.

" Cp. «Memoranda Concerning the Aristotelian Syllogism», Nov. 1966 (CP, 2.792-

807).

" Cp. CP, 5.348 и 2.690.

единству согласованности в опытном суждении; в первую очередь, иконическая функция предикатов предложения должна сообщаться [vermittelt] здесь с интенсиональным значением предикатов как символов; к примеру, в эмпирическом суждении: «Вот это, которое выглядит так-то и так-то, пожалуй, представляет собой случай чумы». С другой стороны, индукция объясняет эмпирическую значимость (валидность) всеобщих предпосылок опыта: содержатся ли последние в суждениях, основанных на восприятии, имплицитно, или же эксплицитно, в качестве гипотез законов; в первую очередь, индексная функция языка как идентификация здесь и теперь обнаруживаемых предметов должна сообщаться в этом случае с экстенсиональным значением предикатов как символов классов, — например, в базисном предложении «Здесь (или вот это) есть случай чумы».

Итак, присутствует ли в некоем суждении гипотеза, каковая может быть доказуема эмпирически, через индукцию, - можно, по Пирсу, установить при помощи пробной дедукции обнаруживаемых в опыте следствий из обобщенного в форму закона смысла предиката, -следствий, имеющих форму операционально обусловленных прогнозов, предшествующих эмпирической валидации сомнительного суждения. И как раз этот метод, устанавливающий в метанаучном рассуждении взаимосвязь между аналитической и синтетической фазами логики научного исследования. Пирс излагает в своих «Прагматических максимах» как метод прояснения и критики смысла."

И вот, этот метод прояснения смысла Пирс обращает на понятие «реальный» в предложениях типа «Предмет моего опыта реален, а не всего лишь иллюзорен)). Путем экспликации, отвечающей критике смысла реальности реального с учетом возможного опыта в духе своей синтетической логики научного исследования, он приходит, наконец, к однозначной и характерной для него концепции «высшего пункта» возможного единства согласованности познания. Пирс выразил это в формулировке, на много лет опередившей эксплицитное обоснование прагматизма:

«The real... is that "точнее: the object of the opinion"" which, sooner or later, information and reasoning would finally result in, and which is therefore independent of the vagaries of me and you. Thus, the very origin of the conception of reality shows that this conception involves the notion of ^Community, without definite limits, and capable of a definite increase of knowledge»."

" См. особ. знаменитую статью 1878 г. «How to Make Our Ideas Clear»

(CP, 5.388-5.409).

"· См. формулировку в СР, 5.407 (от 1878 г.!)

"[«Реальное... есть то "точнее: тот объект мнения", каким рано или поздно

Иными словами: «ultimate opinion» («окончательное мнение») «indefinite Community of investigator» («неограниченного Сообщества исследователей») и является «высшим пунктом» Пирсовой трансформации трансцендентальной логики Канта. В нем сходятся семиотический постулат надындивидуального единства интерпретации и научно-логический постулат экспериментального подтверждения опыта in the long run (в конечном счете). Квазитрансцендентальный субъект этого постулируемого единства - неограниченное сообщество экспериментаторов, одновременно представляющее собой неограниченное сообщество интерпретаторов.

Если принять последнее предположение, то Пирс не мог, конечно, осуществить трансцендентальную дедукцию «основоположений» науки как «синтетических суждений a priori» в кантовском смысле; но, исходя из этого своего предположения. Пирс вполне допускал, что неизменные априорные основоположения не нужны, а их утверждение сводится к остаткам метафизического догматизма. А именно: из своей гипотезы о «высшем пункте» Пирс сумел вывести всеобщую значимость синтетических умозаключений, т.е. методов абдукции и индукции, как трансцендентально необходимых in the long run (в конечном счете). Как раз это он и сделал в 1869 и 1878 гг., аналогичным образом приняв во внимание Кантово высшее основоположение синтетических суждений." На место Кантовых «конститутивных принципов» опыта здесь до определенной степени были поставлены «регулятивные принципы», хотя при этом предполагается, что регулятивные принципы in the long run должны стать конститутивными. Этот сдвиг необходимости и универсальности значимости научных предложений в сторону цели исследовательского процесса помог Пирсу избежать юмовского скептицизма, притом, что, в отличие от Канта, Пирс не настаивал на необходимости или же универсальности научных предложений, значимых в настоящее время. Согласно его трансцендентальным предпосылкам, последние могут и даже должны рассматриваться как принципиально допускающие погрешности, а значит - и корригируемые. (Нет сомнений, что большинство современных теоретиков науки предпочитает эту фаллибилистскую и мелиористскую, но не скептическую концепцию истинности научных предложений, кантов-

будет итог информации или умозаключения и каковое поэтому не зависит от моих и ваших бредней. Так, сами истоки концепции реальности показывают, что эта концепция изначально включает понятие Сообщества - без определенных границ - и способного к определенному приросту знания».] СР, 5.311 (1868!). '" См. 5.341-352 и 2.690-693.

ским воззрениям, придерживающимся платонического понятия «эпи-стема». Весьма близки взглядам Пирса на этот вопрос, например, взгляды К. Р. Поппера.)

Если изложенное выше описание трансформации трансцендентальной логики считать верным, то, на мой взгляд, вряд ли можно будет счесть оправданной ту критику, которую М. Мерфи в своей большой монографии о Пирсе обращает против пирсовского понимания Канта." В сущности, критика Мерфи направлена против того, что в юности Пирс не учел кантовского «критического» отличия ноуменов от феноменов и, соответственно, не сумел обосновать предельные основоположения науки как синтетические суждения a priori, относящиеся к феноменам сферы возможного опыта, а положил в основу этих принципов практическую веру (faith). - Между тем, если рассмотреть эту ситуацию в свете осуществленного Пирсом преобразования «трансцендентальной логики», то действия уже молодого Пирса покажутся последовательными и правомерйыми:

1. Исходя из точки зрения своего семиотического понятия о познании, Пирс не мог принять кантовского различения между познаваемыми предметами мира явлений и вещами в себе, долженствующими быть принципиально непознаваемыми, но все же мыслимыми как существующие (и даже воздействующие на наши органы чувств!). Притязание на познание для Пирса простирается столь же далеко, как и притязание на истинность осмысленных гипотез, а познание, не имеющее эксплицитного или же имплицитного характера гипотетического умозаключения, как уже упомянуто, вообще не может для него существовать.

Пирсовы аргументы со стороны критики смысла, направленные против понятия непознаваемых вещей в себе (здесь мы, к сожалению, не можем их воспроизвести), принадлежат к наиболее мощным из выдвигавшихся против Канта со времени Якоби.4" Еще убедительнее, на

"' Ср. Murphey, loc. cit. S. 25 ff.

411См., напр., следующую аргументацию от 1905 г. (5.525): «Kant (whom I more than admire) is nothing but a somewhat confused pragmatist... but in half a dozen ways the Ding an sich has been proved to be nonsensical, and here is another way. It has been shown (3.417 ff.) that in the formal analysis of a proposition, after all that words can convey has been thrown into the predicate, there remains a subject that is indescribable and that can only be pointed at or otherwise indicated, unless a way of finding what is referred to, be prescribed. The Ding an sich, however, can neither be indicated nor found. Consequently, no proposition can refer to it, and nothing true or false can be predicated of it. Therefore, all references to it must be thrown out as meaningless surplusage. But when this is done, we see clearly that Kant regards Space, Time, and his Categories just as everybody else does, and

мой взгляд, его позитивная трансформация кантовского различения, учитывающая оправданные мотивы Канта, но при этом избегающая связанных с ними трудностей: а именно, вместо непознаваемых и познаваемых объектов Пирс вводит различие между реальным, познаваемым in the long run (в конечном счете), и тогда-то и тогда-то фактически познанным с фаллибилистской оговоркой.41(Тем самым проблематика непознаваемых вещей в себе - правда, обремененная парадоксами - преобразуется в проблематику бесконечной аппроксимации, как уже было в случае с предположительной конвергенцией конститутивного и регулятивного принципов.)

2. Но ведь условием кантовского коперниканского переворота является трансцендентальный идеализм этого философа, т.е. именно различие между непознаваемыми, хотя и воздействующими на органы чувств вещами в себе, и явлениями, по своей формальной структуре предопределяемыми рассудком. Как удается Пирсу это учитывать, но, тем не менее, отвергать Кантово различение? - Ответ: как уже указывалось, коперниканский переворот, по Пирсу, учитывает рассудок как способность к установлению не основоположений, а синтетических умозаключений. Поэтому, как мне представляется, он и сумел сохранить центральное достижение Канта, трансцендентальное обоснование возможной объективности науки вообще,42равно как и постули-

never doubts or has doubted their objectivity. His limitation of then to possible experience is pragmatism in the general sense, and the pragmaticist, as fully as Kant, recognizes the mental ingredient in these concepts...». («Кант (которым я более чем восхищаюсь) - не кто иной, как несколько запутанный прагматик... но ведь полудюжиной способов доказали, что вещь в себе абсурдна, а вот и еще один способ. Было продемонстрировано (3.417 ff.), что в формальном анализе пропозиции - после того как все, что можно передать словами, сбросить в предикат - останется субъект, каковой неописуем, и на него можно лишь указать либо иным образом обозначить, если не предписан путь нахождения того, что является здесь референтом. Однако же на вещь в себе невозможно указать и ее нельзя найти. Следовательно, с ней невозможно соотнести никакую пропозицию, и в предикате о ней нельзя сказать ничего истинного, как и ложного. Поэтому все ссылки на нее необходимо отбросить как бессмысленный излишек. И вот, сделав это, мы ясно увидим, что Кант рассматривает Время, Пространство и собственные Категории совершенно так же, как и любой другой, и никогда не сомневается и не сомневался насчет их объективности. Его ограничение их со стороны возможного опыта представляет собой прагматизм в обобщенном смысле, а прагматики признают ментальную составляющую в этих понятиях столь же полно, сколь и Кант...».) См. 5.452. "Ср., напр, СР, 5.257, 5.310.

42В 1909 г. Пирс с оглядкой на период возникновения прагматизма в кембриджском «Metaphysical Club» пишет: «В течение тех лет кантианство мое

ровать возможность эмпирической коррекции всех предложений как гипотез на основании встречи с квалитативным так-бытием реального здесь и теперь.43

3. Наконец, что касается оспариваемого Мерфи обоснования основоположений науки практической верой,** то и эта позиция молодого Пирса соответствует его окончательной прагматической трансформации кантианства. К отвергнутому Пирсом, очевидно, еще в 1861 г. кантовскому различению между теоретическим и практическим разумом он не смог ничего добавить и впоследствии, по меньшей мере, в кантовском смысле, - ибо для него исторический познавательный процесс, цель коего располагается в будущем, подразумевает моральную и социальную ангажированность всех членов Сообщества исследователей именно в силу фаллибилизма или мелиоризма всех убежде-ний." Вместе с различием между ноуменами и феноменами в Канто-вом смысле — для Пирса утрачивается также и кантовское различие между регулятивными принципами и моральными постулатами: уже безграничный процесс познания, в качестве реального социального процесса с неясным фактическим исходом, является предметом сразу и логики, и этики.

И вот, в этой точке семиотическая трансформация «высшего пункта» трансцендентальной логики достигает у Пирса своего собственного высшего пункта в постулировании того, что было впоследствии названо «логическим социализмом».4' Кто, согласно Пирсу, же-

. растаяло до ничтожных размеров. Оно стало чуть толще нити - правда, железной» (Цитируется по: М. Fisch, «Was there a Metaphysical Club?», in: Edward C. Moore and Richard S. Robin (ed.). Studies in the Philosophy ofCh. S. Peirce, second series. The University of Massachusetts Press/Amherst, 1964. S. 24-29). " См. выше. S. 170 f. о релевантной для теории познания функции «индексов» и «иконических знаков».

*· В 1861 г. Пирс писал: «... Faith is not peculiar to or more needed in one province of thought than in another. For every premiss we require faith and no where else is there any room for it. This is overlooked by Kant and others who drew a distinction between knowledge and faith.» («Нельзя сказать, что вера более характерна или необходима для одной области мысли, чем для другой. Вот чего не замечали Кант и другие, кто проводил различие между знанием и верой».) (Цитируется по Мерфи, loc. cit. P. 26 f).

<5Впоследствии для научных убеждений Пирс употребляет уже не слово faith (вера), но все больше belief (верование). См. напр. знаменитую статью 1877 г. «The Fixation of Belief» («Закрепление верования») (Р. 358-387). ·' См. об этом G. Wartenberg, Logischer Sozialismus. Die Transformation der Kantischen Transzendentalphilosophie church Ch. S. Peirce, Kieler Dissertation 1969, Frankfurt, 1971.

лает логично вести себя в духе синтетической логики возможного опыта, тот должен все частные интересы собственного конечного бытия, в том числе и экзистенциальный интерес, касающийся спасения его души в Кьеркегоровом смысле, принести в жертву интересу «неограниченного Сообщества», каковое только и может достичь цели, заключающейся в истине:

«Не who would not sacrifice his own soul to save the whole world, is illogical in all his inferences, collectively. So the social principle is rooted intrinsically in logic».'"

В противоположность В. Джеймсу, который в своем эссе 1897 года «Воля к вере» противопоставляет субъективный интерес в вере со стороны смертного индивида возможности научной истины. Пирс, по меньшей мере, молодой, требует постулированной в качестве логической необходимости идентификации индивида с интересом «неограниченного Сообщества» также и с точки зрения практики; ибо от безграничного научно-исследовательского процесса, в который люди должны быть практически ангажированы, он ожидает еще и рационализации способов человеческого поведения (habits - привычки)4", которые, будучи дополнением к законам природы, должны, со своей стороны, довершать рационализацию универсума. Эта последняя мысль Пирсовых этики, логики научного исследования и метафизики представляет собой последовательную трансформацию мысли Канта, чей категорический императив в своей спекулятивной версии звучит так:

«Поступай так, как если бы максима твоего поступка по твоей воле должна была бы стать всеобщим законом природы».4'

47[«Кто не принесет в жертву собственную душу ради спасения всего мира, тот с точки зрения коллектива нелогичен во всех своих умозаключениях. Поэтому в логике социальный принцип укоренен глубинным образом».] СР, 5.354; ср. последующие параграфы, а также 2.654 f. 4" По поводу критики сциентизма Пирса см. G. Wartenberg, loc. cit., а также мое «Введение» KPeirce, Schriften II, loc. cit., и мою статью «Szientismus Oder transzendentale Hermeneutik?», loc. cit.

''' Kant, Grundlegung der Metaphysik der Sitten, A. u. B. S. 52. [Кант И. Основоположение к метафизике нравов // Соч. в 4-х тт. на нем. и рус. языках. Т. 3. М., 1997. С. 144]