Бюллетень 6. Июнь 2002

В ноябре 1999 года раздался звонок. Трубку снял Варов. «Алё. Ет Леха Широков с Уралмаша звонит. Как можно к вам в Фонд попасть?» — «А чего это ты вдруг решился?» — спрашивает Варов. «Устал, — говорит Лёха, — от нелёгкой наркоманской жизни». Варов говорит: «Нет у нас мест». — «А чё ж делать-то мне?» — «Не знаю, — говорит Варов, — звони губернатору, чтоб нам помещение дали». И кидает трубку. Через 5 минут звонок. «Алё, ет Лёха опять звонит. Всё, губернатору дозвонился, правда, с ним самим не разговаривал, но всё передал. Может, ещё кому позвонить?» Озадаченный Варов говорит: «Звони Чернецкому». Через 5 минут звонок. «Алё, ет опять Лёха с Уралмаша. Чернецкий не стал со мной разговаривать, но я там им всё сказал». Варов говорит: «Ну, приезжай. Посмотрим на тебя, Лёха Широков».

Забрали мы Лёху на Изоплит. Это был первый человек, который пришёл к нам сам. Перед тем как прийти, Лёха, естественно, упоролся. Пристегнули его к кровати. На следующий день его начало колбасить. Ночью он увидел на оконной решётке проволоку. Приподнявшись, дотянулся до неё зубами, перегрыз, зубами же согнул из неё отмычку, отстегнул один наручник, потом без труда отстегнул второй и попытался убежать. Его, конечно, тут же поймали, всекли и пристегнули наручниками к оконной решётке. Но Лёха не сдался. Под утро он вышел к охране с решёткой на спине. Охрана растерялась. «Пацаны, где здесь автобус останавливается?» — спросил Леха. Все расхохотались. Леха получил заслуженное прозвище Коперфильд.

Я много разговаривал с Лёхой и узнал его нехитрую историю. Жил он на углу Восстания — 40-летия Октября, учился в 81-й школе. Воспитывала его одна мать. Колоться начал в 13 лет ханкой. «Как начал, Лёха?» — спросил я его. «Курить начал. Курили все. Потом ханка, потом героин. Все кололись. Сейчас кто умер, кто в тюрьме». — «А как решил к нам прийти?» — «Пошёл с утра на Уралмашевский рынок что-нибудь украсть. Из дома уже тащить было нечего. Накануне из пустого холодильника унёс последнюю бутылку подсолнечного масла. И украсть-то ничего не успел. Поймали меня опээсовцы и отлупили. Пригорюнился я. Вот, сволочи, за что, думаю, напинали, ведь мы — наркоманы, люди безобидные... Пока думал, ноги снова понесли меня на рынок. Меня опять поймали и напинали. Вот, думаю, мерзавцы. Насколько, думаю, меня так хватит?..»

У нас Лёху любили все. Он был весёлый и независимый. Видимо, по этой причине он и конфликтовал с Игорем. Через 8 месяцев Лёха сбежал. Устроился на работу. Через 4 месяца пришёл на Изоплит к себе на выпуск и остался работать у нас. Это был первый человек, который проблемы Фонда воспринимал как свои личные.

Лёху и его друга тоже Лёху Половникова закрепили за Верх-Исетским райотделом. Работали день и ночь. Лёха не давал покоя никому. Надо было видеть как он уговаривал начальника ОБНОН Верх-Исетского РУВД Федора Загнибороду что-нибудь сработать. «Алё, Федор Михайлович. Ет Лёха Вам звонит. Поехали сработаем? Федор Михайлович, ну поехали приделаем цыган — тебе орден дадут. Что, говоришь, выговор влепят? Да ладно, мы тебя отмажем. Что, жену не видел 2 дня? Да ладно, Федор Михайлович, поехали сработаем, купим мы тебе резиновую бабу. Да есть у нас закупщик, и деньги есть, и рации с нами. Фёдор Михайлович, да кого ты боишься? Фёдор Михайлович, ты будешь работать или нет? Фёдор Михайлович, скажи мне, кто тебя обидел?» И так минут по 40. Потом кладёт трубку и устало говорит: «Уф, редкий замудонец. Поехали, Лёха, я договорился».

Все помнят, как они работали по Верх-Исетскому. Барыги сворачивались, наркоманы бросали колоться, да и Фёдор Загниборода показал себя во всей красе. Вместе с Фёдором они провели порядка 100 операций. После того как наши парни перешли в Орджоникидзевский, Верх-Исетский уже никогда так не работал.

Уралмаш Лёха чистил с особым рвением. Работали каждый день. Лёха со всеми устанавливал дружеские отношения и его тоже все любили. Я должен сказать, что он был первый, кто действительно создавал имя Фонду. Из всех, с кем он работал, никто и никогда не мог заподозрить его в непорядочности и неискренности. Леху любили все и уважительно звали Алексеем. Все наркоторговцы боялись его.

Когда Лёха ещё учился в 82-м училище, у него была подруга Наташа — видная красивая девица. Но Леха кололся, и ему было не до неё. Через 5 лет, когда он бросил наркотики, у Наташи давно уже была своя жизнь. Лёха сумел отвоевать Наташу, они стали жить вместе и очень любили друг друга. На них приятно было смотреть — молодые, красивые, 20-летние...

Однажды Лёха подошёл ко мне и говорит: «Женя, я не останавливаясь работаю уже год. У нас с Лёхой за год 150 приёмок. Столько не работает никто. Я и дальше готов работать бесплатно, но я не один. Пока я кололся, я вынес из квартиры всё, что можно было. Я разорил свою бабушку, я сделал старухой свою мать. Мне стыдно. Я хочу поработать на них. Я им должен».

«Нет проблем, Лёха, я всё понимаю». Мы купили перспективное предприятие, договорились с Лёхой, что они сами поднимут его, половину прибыли будут отдавать на борьбу с наркотиками и трудоустраивать бывших наркоманов. Оба Лёхи — и Широков и Половников — стали заниматься мирным трудом. Но время от времени возвращались и принимали участие в особо сложных операциях.

Бизнес потихонечку налаживался. Денег ещё не было, но работы было вдоволь. Лёха поехал в Сочи. Там он в первый раз увидел море. Подписал договор на поставку стройматериалов и, как обычно, со всеми подружился. Вернулся в Екатеринбург весёлый и сразу же начал работать. Он торопился жить.

Я улетел в Грузию на форум. В понедельник 10 июня в перерыве между заседаниями я позвонил в Фонд. «Лёху ранили», — сказал мне Дюша. Я испугался и спрашиваю: «Выживет?» Дюша говорит: «Он сейчас в больнице в Алапаевске. Ему сейчас будут делать операцию. Мы договорились со Спектором, договорились с МЧС — пошлём за ним вертолёт. Делаем всё. Некогда. Я перезвоню». Я положил трубку. Мне показалось, что выключили свет. Я подумал: «Только бы выжил. Никуда от себя больше не отпущу». Через час я попытался набрать Дюшу. Он позвонил мне сам. «Умер Леха...» Я заплакал.

Я прилетел в среду ночью и успел на похороны. Наших парней собралось человек 300. Я уж многих и в лицо забыл. Отпевали в церкви Рождества Христова на Уралмаше. Некуда было встать. Приехало много оперов, которые работали с Лехой: из УБНОН, из ОРБ СУВДТ, из райотделов. Я уже говорил — его все любили.

Наташка была белого цвета. Мать не переставая кричала: «Алексейка, Алексейка». В стороне плакала старенькая бабушка. Да все плакали. У могилы пытались что-то сказать — ни у кого не получилось. Да и что там говорить: был человек — и нет человека.

Лёхина мама подошла к нам с Дюшей. Говорит: «Спасибо вам. Почти три года он прожил человеком». Я подумал, действительно, Лёха торопился жить, и за то время, как он бросил колоться, сделал очень много добрых дел.

Лёха был лучшим из наших людей. Он просто был моим другом.