Виктор Некрасов (1911-1987)

«В окопах Сталинграда»

Виктор Некрасов родился в 1911 году в Киеве, куда вернётся в конце войны после ранения к матери. Их интеллигентски скромная квартира – неизменное место сбора сперва школьных друзей, потом институтских, потом фронтовых, потом товарищей по гонениям, которые обрушатся на земляков-диссидентов. (Диссидент – человек, не согласный с господствующей идеологией, с существующим строем, инакомыслящий).

Когда ему исполнилось 70 лет, он подвёл предварительные итоги и разделил жизнь на две половины. Первые 35 лет – учение, театр, война, работа над Сталинградской повестью. В день 35-летия писателя рукопись уже набиралась в московской типографии. Повесть войдёт в историю литературы, дав основание молодым прозаикам 50-х годов, вчерашним лейтенантам, утверждать: «Мы вышли из «Окопов Сталинграда». На том будут стоять и когда рухнут их надежды, принесённые с войны, а самого Некрасова власти обрекут на изгнание.

После его смерти начнётся возвращение его книг. Прежде всего – повести о людях, что сражались среди руин Сталинграда, и, одолев врага, повернули ход второй мировой войны. Он сам – один из них – чудом остался жив, был ранен, вернулся в строй, дошёл до Польши. После пули немецкого снайпера опять госпиталь. Тренируя руку с парализованным нервом, начал писать, вспоминая дни и ночи пылающего Сталинграда. Своё довоенное прошлое он «уступил» главному герою Юрию Керженцеву, предоставив ему право говорить от первого лица. Его глазами увидены дороги отступления, окопный быт, столкновения на склонах Мамаева кургана. Керженцев моложе Некрасова, автор «передал» ему так и не пригодившуюся до войны специальность инженера-строителя. Но учёбу в театральной студии, актёрский опыт, гастроли по стране оставил себе, не отдал он Керженцеву и свои ранние увлечения – они не украсили бы биографию советского офицера. В нежном возрасте он «болел» за Деникина, Колчака, Врангеля. Однако, когда умер Ленин, повесил у себя его портрет. Война сделала Некрасова и его героя строевыми командирами, но различия между ними сохранились. Некрасову суждено стать не только полковым инженером, подчас заменяющим комбата, но и писателем с определённым взглядом на жизнь, войну, искусство. Он принадлежал к той части художественной интеллигенции, которая не вписывалась в «большую жизнь» (так назывался популярный предвоенный фильм). Предпочитал свою, ещё связанную с традициями служения народу, искусству, традициями, отвергавшими ложь, угодничество. На передовой Некрасов, подобно Керженцеву «как все». Но в искусстве «как все» бывают только бездари, приспособленцы, лишённые собственного «я», либо торгующие им. Уже первые страницы «Окопов…» подтверждали: пришёл художник, наделённый счастливым даром обострённого восприятия, достоверного запечатления жизни. Герои повести чувствуют и тяжесть положения своего полка и общее фронтовое неблагополучие. Для самого Керженцева, единого в двух лицах, - участника событий и повествователя, хватает с лихвой даже и того, что творится под носом. Лейтенант не судил дальше того, что видел. Увиденное же заставило его усомниться не столько в прежних друзьях, сколько в собственном мнении о них.

Признак интеллигентности для Некрасова – не диплом о высшем образовании, не «причастность к умственной» профессии, но категория нравственная, и главенствует правило: бой покажет. Есть в повести герои, близкие по духу Некрасову: лейтенант Фарбер, Карнаухов, который тайно пишет стихи, зачитывается Д. Лондоном, комдив симпатизирует Мартину Идену, но осуждает за самоубийство.

Некрасов не стремился к глобальным выводам в своём произведении, но он и не хотел, чтобы на тех, кто воевал, падала тень, дорожил престижем армии, он писал, что в его фронтовой повести 99% правды и один – умолчаний.

Ему понятно состояние человека под градом осколков и пуль. И писал он свою повесть с верой в ненапрасность пролитой крови. Некрасов не мог оставаться безразличным к погибшим, не был безразличным и к живым. Ничем вроде бы не выделяется человек, о котором он трепетно рассказывает. Но без таких людей как Валега Советской армии не одолеть бы врага, точнее, без душевного согласия Валеги и Керженцева, без Валеги повесть вообще могла не состояться. «Валега читает по складам, в делении путается, не знает сколько семью восемь; и спроси его, что такое социалистическая родина, он толком не объяснит. Но за родину, за меня, Игоря, за товарищей своих по полку, за свою покосившуюся хибару где-то на Алтае, за Сталина, которого он никогда не видел, но который является для него символом всего хорошего и правильного, - он будет драться до последнего патрона. А кончатся патроны – кулаками, зубами… Вот это и есть русский человек. Сидя в окопе он будет больше старшину ругать, чем немцев, а дойдёт до дела – покажет себя». Вера в Сталина не принижает Валегу. Он слишком прям, чтобы заподозрить коварство. В литературе Валега – предшественник Солженицынского Ивана Денисовича, первый угодил за решётку до войны, второй – за колючую проволоку – после. Валега в чём-то сноровистее, опытнее Керженцева. Мирные времена сделали его немногословным, не приучили улыбаться, не любит он распространяться и о не заслуженной тюремной камере. Безупречность Валеги вне подозрений. Он не знает за собой вины и чужд искупительному порыву, он переполнен чувством собственного достоинства. Керженцев видит в нём личность. Вот такой эпизод: никто не отправлял его в тяжкую минуту за водой для бойцов и пулемётчиков. Не идти безопаснее, меньше вероятность схватить пулю. Но Валега отправляется на поиски воды. В таком свободном выборе – истинный героизм. У него психология труженика. Ей соответствуют его представления о мире, войне, о месте человека в жизни. Фронтовая реальность выявляла и таких самородков, как Валега, и натуры прямо противоположные. О начальнике штаба полка Абросимове Керженцева предупреждает Лисагор, что это опасный парень, людей не жалеет. Керженцев убеждается в этом, когда при попытке овладеть вражескими траншеями Абросимов не скрывает злобной враждебности ко всем: солдаты трусят, командиры «думают – гадаючи», ему ненавистно стремление Ширяева захватить траншеи малой кровью. И он без толку уложил половину батальона, посылает командиров вперёд. Один за другим падают рядом с Керженцевым солдаты: погибает Харламов, нет больше и простодушного Карнаухова, тяжело ранен Ширяев. Командование обескровленным батальоном принимает Фарбер. Абросимову предстоит отвечать перед офицерским судом чести, автору и читателям – постигать мотивы кровавого безумия.

«В окопах Сталинграда» - книга чистая и светлая. Но, отдавая предпочтение людям совести и долга, видя главного их врага в германском фашизме, Некрасов до поры до времени не замечал угрозы с тыла. Перед Керженцевым, Ширяевым, Фарбером не возникал вопрос о связи между безграничной властью Сталина и сокрушительными неудачами на фронте, между сталинизмом и абросимовыми. Они слишком верили в безоблачное небо победы. Некрасов стоял вровень со своим временем, опалённым войной. Но его память об этой войне делалась всё более неприемлемой для системы, которая хотела её вытравить, заставить забыть о поражениях, морях крови. Война высвечивала человеческие достоинства и пороки. Некрасову всего дороже достоинства – они помогают победить. Но пороки, выявившиеся на фронте, приумножились в мирное время. Некрасов пытался им противиться. Чем дальше, тем настойчивее. В своих книгах, в своих выступлениях всё решительнее ввязывался в борьбу. Его не пугало его неравенство и тогда, когда дошло до изъятия из библиотек прежних книг, до обысков и допросов. Его отъезд – не эмиграция, а жестокое изгнание; но тяготы вынужденной жизни не сломили Виктора Платоновича. Он оставался писателем, вышедшим из Сталинградских окопов. Невзирая на превратности судьбы, на разочарование, он до самого конца хранил верность человеческим ценностям, за спасение которых сражался вместе со своими героями на склонах Мамаева кургана.