Часть вторая 2 страница

Также печатали серии статей о том, сколько существует различных типов оборотней, — еще одна излюбленная тема. Волки, они же вервольфы, бесспорно, знамениты, но на деле сравнительно редки. Наверное, существует больше оборотней-кур, чем вервольфов; по мне, это объясняет, почему так мало волков выходит на большую дорогу в сравнении, скажем, с аналогичным показателем демонов, а также почему черный рынок анти-обратительных средств так бойко работает. Конечно, тут есть натяжка: трудно представить себе нелегальных торговцев, наделенных чувством юмора или даже состраданием; думаю, просто несчастные оборокуры готовы заплатить любые деньги за спасение — и платят...

Но существуют еще, к примеру, оборопумы и оборомедведи. Оборокойоты — настоящее бедствие, ООД преследует их и раз в год устраивает тщательную зачистку. Обороеноты — мерзкие маленькие попрошайки, а обороскунсы хуже любого кошмара. Рассерди обороскунса, и пожалеешь, что родился на свет. Против обороскунсов работает специальное воздушное подразделение ООД. В каждом городе с населением больше ста тысяч есть подразделение ООД против оборокрыс (кстати — о тщательных зачистках). И в Новой Аркадии такой отряд есть. Но, по словам Пата и Джесса, ты, так сказать, всегда на шаг впереди любого оборотня, даже крысы, пока не теряешь бдительности. А вот быть на шаг впереди вампиров никто не способен.

Какое-то время я не обращала внимания, что о вампирах в округе говорят все больше. Возможно, из-за всей этой возни с прочими Другими, и, конечно же, потому что не хотела замечать. Там видели самих кровопийц, здесь — следы их деятельности, то бишь свежие обескровленные трупы, называемые «сухарями». Как я уже говорила, Новая Аркадия в целом очищена от нежити, но нет места, по-настоящему очищенного от вампиров. Потому я заметила не сразу — кому охота замечать неприятности по соседству? И даже если что-то происходило, оно совершенно не обязательно было связано с моим маленьким приключением. Я могла игнорировать происходящее, если бы хотела.

«Если исчезнем мы оба — значит, произошло нечто необычное. И это почти наверняка как-то связано с тобой, разве нет? А значит, они не заметили в тебе чего-то, чего-то очень важного. А это понравится Бо даже меньше, чем понравился бы простой бесхитростный побег обычного пленника-человека...»

Кофейня расположена в старой деловой части города, которая сейчас называется Старый Город. Когда «Кофейня Чарли» открылась, это были те еще трущобы, и Чарли сделал ставку на бедноту, понимая, что кушать хочется всем. Поскольку в начале он, очевидно, ничем, кроме кофейни, не занимался — в том числе, клянусь, и не спал, — он умел делать все сам, включая готовку, от начала до конца. В первую пару лет у него даже постоянной официантки не имелось; кухня, какой она тогда была, располагалась вдоль четвертой стены. Благодаря этому накладные расходы были невелики, а повар он, как я уже говорила, хороший. Самые порядочные из его нищей клиентуры стали приводить своих более зажиточных друзей, расхваливая качество еды.

Когда мы с мамой поселились в двух кварталах отсюда, облагораживание района только началось — началось настолько, что решение переезжать уже не было с маминой стороны совсем глупым поступком, — но все равно в любой подворотне можно было с большей вероятностью встретить пьяного или наркомана, чем не встретить. А на Инглеби-стрит все так же теснились книжные магазины того сорта, где, войдя, рискуешь немедля быть похороненным под грудой ломких желтых журналов, куда полсотни лет никто не заглядывал. Такое едва не случилось со мной в двенадцать лет, и владелец на радостях, что я не собираюсь жаловаться маме (мама уже тогда приобрела репутацию персоны, с которой лучше не связываться) подарил мне уйму этих журналов. Среди всяких разностей там нашлись самые отпадные серии «Вампирских историй и Других Жутких происшествий» шестидесятых, почти без пропусков; среди прочих рассказов о Других там была первая серийная публикация ранних, менее спорных книг «Кровавого Знания». Я была уже поведена на Других — но это, возможно, еще более обострило болезнь.

Когда я еще училась в средней школе, городские власти взволновались, так как Новая Аркадия должна была появиться на послевоенной карте. Отчасти это вышло потому, что Войны у нас прошли — сравнительно — тихо, так что большая часть города уцелела, а большая часть жителей осталась в здравом уме, а отчасти потому, что наш Музей Других самим фактом своего существования приобрел национальную, а возможно, и международную важность. Мне этот музей никогда не нравился: общедоступные экспонаты — ерунда, а чтобы добраться до серьезных экспонатов или любого из хранилищ, нужно быть академиком с шестью учеными степенями, с лицом, сморщенным как чернослив, и полнейшим неумением одеваться. Можете считать, что я рехнулась. Мне это стало бы нравиться еще меньше, случись наплыв чокнутых академиков, которые специализируются на Других, но городской совет думал, что так будет замечательно.

Одной из их блестящих идей по повышению уровня привлекательности Старого Города (мы расположены в опасной близости от музея) было убрать асфальт и выложить улицы булыжником, который городские власти убрали семьдесят лет назад, чтобы заасфальтировать улицы, и заменить старые (кстати, более яркие) уличные фонари псевдогазовыми фонарями с электрическими лампочками внутри. Затем они перегородили клумбой бывшую дорогу и назвали это пешеходной зоной. Магазины подержанных книг выехали, их заменили антикварные магазины и ремесленные лавки — и Чарли с мамой какое-то время с тоской думали, куда переезжать кофейне, потому что мы не хотели учиться делать Джексону Поллаку воздушный пудинг с малиновой подливкой — нет уж, спасибо.

А если бы налоги поднялись, как предполагалось, пришлось бы продать дом, даже сохрани они кофейню. На что, впрочем, мама с Чарли вряд ли пошли бы, потому что не смогли бы достаточно поднять цены — лишь бы просто не влезть в долги — за блюда вроде рагу, чили, пирогов с курятиной, пудинга с суккоташем и больших сэндвичей с хлебом собственного приготовления, который мы делаем так хорошо (это происходило до того, как построили мою пекарню и до того, как мы прославились также фирменными блюдами с сахарными фигурками). Наши завсегдатаи не смогли бы себе этого позволить, даже пожелай новая обеспеченная толпа ретро-обеды — и даже захоти мы их подавать. Тем временем пешеходная зона, похоже, сводила на нет поток дальнобойщиков, а дальнобойщики кормились у Чарли со дня открытия. Ходила шутка, что дальнобойщик в Новой Аркадии не может считаться настоящим, пока не сумеет подобраться со своей тачкой на два квартала к «Кофейне Чарли».

Однако оказалось, что в округе насчитывается гораздо больше бедноты, чем кто-либо предполагал. Ну, мы-то это знали, ведь большая их часть питалась в кофейне (в том числе наиболее нормальная часть бродяг, которые приходили к боковой двери и просили объедков); но мы думали, что головорезы с «Ролексами» и блестящими кейсами выкурят их отсюда. Только в итоге как раз ребята с «Ролексами» и ушли. Старый же контингент никуда не делся, и кофейня никуда не делась, мама с Чарли до сих пор живут за углом.

Антикварные магазины в большинстве своем превратились (или потихоньку превращаются) обратно в лавки древностей, по углам кое-где уже заводятся груды старых книг, а большинство наших дальнобойщиков до сих пор заезжает на обратном пути, хотя они уже не могут подъехать ближе, чем за два квартала. А когда городские власти в раздражении велели нам ухаживать за клумбой самим — они, мол, больше не собираются этого делать — миссис Биалоски, одна из самых решительных и вездесущих местных жительниц, организовала рабочие бригады, и с тех пор почти каждый год наша клумба выигрывает какой-нибудь приз на областном фестивале Новой Аркадии по садоводству; мне нравится представлять, как скрежещут при этом зубы у городских властей. Миссис Биалоски владеет небольшим домиком на углу Инглеби и Северной, откуда она может следить практически за всем происходящим в округе, и двухместная угловая кабинка справа от входной двери в кофейню также принадлежит ей если не де-юре, то де-факто — и горе тому, кто сядет там без ее разрешения. Миссис Б., кстати, подозревается в оборотничестве, но нет единого мнения, в кого она превращается. Догадки варьируются от попугайчика до ядозуба. (Да, оборотни-ядозубы существуют, но так далеко к северу обычно не встречаются).

По большей части наша округа хороша. Кому охота соседствовать с «Ролексами» и алюминиевыми кейсами всякий раз, когда хочется спокойно выпить чашечку чая, сидя на ограде вокруг призовой клумбы? Я приняла бы бродягу за милую душу. Но это означает, что, если из-за города приходят вампиры, они окажутся в нашем районе прежде, чем переберутся в другие, обустроенные так, как запланировали городские власти. Кровопийцы любят плохо сохранившуюся еду не больше, чем люди — но наше население преимущественно крепкое и здоровое, притом не очень зажиточное или значимое. Более того, когда город разозлился из-за нашего непослушания, старые уличные фонари убрали, а полностью заменить новыми не успели, и с тех пор власти клянутся, что не могут позволить себе закончить работу. Потому кое-какие из наших темных углов и в самом деле очень темны.

А затем на Линкольн-стрит, меньше чем в трех кварталах от кофейни, нашли сухаря.

Вы могли подумать, что округа умолкнет, все будут сидеть за закрытыми дверями, запрут ставни заговоренными засовами, причем сядут от окон подальше. Но на следующий вечер «Кофейня Чарли» была битком набита, и, поскольку сам Чарли скорее умрет, чем прогонит клиента — не потому, что всегда заботится о прибыли (мама сказала бы, что он не заботится о прибыли никогда), но потому что с голодным и жаждущим человеком всегда нужно обращаться по-доброму, — люди прислонялись к стенам и толпились снаружи у переднего окна. Возможно, они сбились теснее, чем обычно, под навесом, где ярко светили огни кофейни. Наши нелепые псевдо-газовые фонари вокруг сквера выглядели даже более жалко, чем обычно, но если вас собралось достаточно — вы в безопасности. Даже серьезная банда вампиров не набросится на большую группу людей без крайне весомой причины. И никакой пожарный инспектор не подошел сравнить число посетителей с разрешенным лицензией. Хотя местный пожарный был старым другом Чарли и остановился бы ради бокала шампанского и беседы.

Дела приняли по-настоящему интересный оборот, когда показался фургон телевидения. Я была в пекарне, лихорадочно заканчивая готовить что-там-быстрее-всего, чтобы накормить лишних людей, но услышала гам, и Мэри забежала сообщить, что происходит.

— Меня нет, — предупредила я, — если они станут спрашивать.

Она кивнула и исчезла.

Но слишком много других людей знали, что я здесь. У меня взяли интервью — попытались, по крайней мере, — сразу же после того, как все случилось. ООД предположительно должно «сотрудничать» со СМИ, но я знаю, что Пат и Джесс испытывают к ним более-менее постоянное раздражение: из их конторы постоянно просачивается информация, которую, как они считают, окружающим знать совершенно не обязательно. Но их босс — или, скорее, его заместительница, широко известная как «Богиня Боли» — и не думает перекрывать канал, и потому здесь у них ничего не получается. В данном случае стало известно, что ООД очень интересуется случившимся со мной, даже если я не предоставляла им никакой причины для интереса — и несмотря на то, что с тех пор ничего не случалось (если нахлебник вроде инкуба или прицепы подчинил меня и держит на привязи, то по определенным признакам это можно понять, если смотреть).

Так вот, теперь мистер ТВ-тыкающий-микрофоном-в-лицо, расспросив округу на предмет вампиров, хотел взять у меня интервью, и по крайней мере восемь человек сказали ему, что я тут. Мама, к лучшему это или нет, ушла домой; она терпеть не может шумные ночи и теоретически не нужна нам. Она бы подбросила мистеру ТВ-с-шилом-в-заднице пищу для размышлений. Это могло принести кофейне не лучшую славу, но нам нет нужды беспокоиться, что думает о нас местное ТВ.

Чарли отлично умеет уговаривать. Немногие могут сопротивляться ему, когда он в режиме Полного Уговаривания. Но он не умеет избавляться от разных придурков и вполовину так же хорошо, как Мал, а Мэл этой ночью был выходной. Чарли вскоре подошел и спросил, смогу ли я показаться им.

— Можешь несколько раз сказать «нет» и возвращаться; после этого я их выпровожу. Но если ты сначала лично выкажешь нежелание общаться, мне будет легче.

Чарли знал, как я все это ненавижу — я и правда ненавидела, — но проблема была не в этом. Всегда готовые к свежим несчастьям ребята из СМИ семь недель назад показали мое помятое, в синяках лицо на ТВ, хотя я отказалась говорить с ними. Не думаю, что смогла бы остановить их, даже приди мне в голову попытаться. Я потом думала об этом. Не хотела, но думала. Смотрят ли вампиры местные новости по ТВ? Семь недель назад они, возможно, еще переворачивали каждую половицу, разыскивая меня.

Большая часть того, что показывают по ТВ, даже по местному, через несколько недель попадает в архивы глобонета. А вампиры вполне пользуются глобонетом. Поговаривают, что вампирские технологии лучше человеческих.

Я вышла, как просил Чарли. Мистер ТВ был там, и оператор стоял рядом — наполовину Квазимодо, наполовину Борг. У Мистера ТВ была потрясающая улыбка, даже для своей теле-породы.

— Мне нечего вам сказать, — отчеканила я.

— Просто выйдите на минутку, чтобы мы сделали снимок почетче, — сказал мистер Улыбка. Мне стало интересно, зачехляют ли вампиры когда-нибудь свои зубы. Я немного пофантазировала о специальных чехлах для клыков. Да нет, наверное.

— Вам незачем делать снимок почетче, — ответила я.

— О, предоставьте это нам, — сказал мистер Улыбка, скалясь еще шире и положил ладонь мне на руку.

— Уберите свои руки, — процедила я. Хотелось звучать раздраженно, но, судя по голосу, я только что надышалась гелием. Черт.

Мистер Улыбка выпустил мою руку, но его глаза (и резцы) блеснули возросшим интересом. Черт! Он сделал знак помощнику, который поднял камеру и направил ее на мистера Улыбку. Я слышала, как он начал репортаж дикторским голосом, но в ушах у меня звенело. Корка на груди начала жутко зудеть. Я держала руки упертыми в бока; стоит почесать рану — и пойдет кровь, а если пойдет — просочится наружу. Я не хотела заголовка «Травма, которая не пройдет» в одиннадцатичасовых новостях. Семь недель назад я как раз пришла домой после первого визита к врачу, покрытая швами (впервые в жизни); оттого, что они показали и это, мне стало еще хуже. Тогда, хоть я и не стремилась быть похожей на Франкенштейна, мне не пришло в голову, что нужно что-то скрывать, и не хотела, чтобы жесткие кончики стежков цеплялись за одежду.

Я до сих пор старалась не думать о том, что жертва вампира, найденная в трех кварталах отсюда, может быть связана со мной, как старалась вообще не замечать выросшей активности вампиров. Если бы я избегала этого менее старательно, мне могло бы прийти в голову, что некая шайка ловцов новостей вздумает порыскать, выискивая потрясенные выражения лиц, а то и, если повезет, признаки помешательства, вызванного контактами с нечистью. (Возможно, не понимая, что многие аборигены Старого Города всегда были на грани помешательства). Полиция еще не опознала тело — его называли просто «жертва», — но ни у кого в кофейне знакомые не пропадали.

«Чувства вампиров во многих аспектах отличаются от человеческих. В данном случае существенно то, что если местность однородна, она более... проницаема для нашего сознания на всем своем протяжении...»

Я понятия не имела, как однородность телевещания видится с точки зрения вампира. И знать не хотела.

Камера начала поворачиваться в мою сторону.

Я подняла руку, закрывая объектив.

— Нет, — сказала я.

— Но... — сказал мистер Зубы. Он пытался решить, следует ли опять улыбнуться, или стоит попытаться нахмуритъся. Я подняла вторую руку, закрывая большую часть объектива.

Квази-Борг сказал:

— Ладно, ладно, я понял, — и опустил камеру. Если она еще работала, то давала прекрасную картину грязного фартука, фиолетовых джинсов и красных кроссовок.

Мистер Улыбка, все еще прижимая микрофон к подбородку, сказал:

— Мисс Сэддон, мы хотим услышать от вас всего несколько слов. Вы должны понять, что нападения Других на любого человека всегда первостепенно важны для любого другого человека, и это долг ответственной прессы — сообщать о любых происшествиях такого рода как можно более быстро и полно. Мисс Сэддон, здесь погиб человек!

— Я знаю, — ответила я. — Хорошо. Идите и делайте репортаж об этом.

Мистер Улыбка мгновение смотрел на меня. Я видела, как он решается на жесткий подход.

— Мисс Сэддон, многим из нас совершенно ясно — хотите вы говорить об этом или нет, но вы тоже стали жертвой нападения Других, и тот факт, что всего через несколько недель жертва вампира была обнаружена возле вашего места работы, не может не приниматься во внимание!

— Два месяца назад, — заметила я. — Не несколько недель.

— Мисс Сэддон, — продолжал он, — вы все еще отрицаете, что на вас напали Другие?

— Так или иначе, я ничего не скажу, — устало сказала я. — Я не помню.

— Мисс Сэддон...

— Она же сказала, что ей нечего вам сказать, — перебил Чарли. — Думаю, этого достаточно.

Он так редко проявлял открытую враждебность, что я едва узнавала его. В закоулках разума сформировалась мысль: если он может избавиться от пьяного строителя ростом в шесть с половиной футов парой дружелюбных слов (а он может), и если несколько минут тому назад он, неспособный вступить в конфликт, не смог выпроводить пьяного от ощущения собственной значимости придурка с ТВ, то что же должен означать сейчас его неожиданный антагонизм к мистеру Ответственному Репортеру? Ответ на этот вопрос мне не нравился. Значит, он думает, что мистер Ответственная Пресса — как и внезапно ставшие сверхбдительными Пат, Джесс и их друзья — правы насчет случившегося со мной. Откуда бы им знать? Я не сказала ни слова. И никто не уходит от... они не могут думать, что это сделали вампиры.

Мистер Ответственная Пресса явно намеревался взбунтоваться, но здесь было мое королевство. Я — королева Булочки-с-Корицей, и большая часть собравшихся — мои верные подданные.

— Эй, мужик, оставь ее в покое, — сказал Стив, лениво слезая с табурета у стойки. Стив не состоит в высшей лиге по росту, но зато чемпион в лиге безмолвных угроз. Последние несколько минут вокруг было тихо, пока все смотрели, как я отказываюсь дать интервью, а теперь стало еще тише. Еще один или двое — наших ребят, то есть — поднялись, так же лениво, как Стив. Я неожиданно обрадовалась, что этой ночью Мал выходной: под внешностью хорошего парня скрывается крутой норов, а в последнее время он к тому же чувствовал необходимость меня защищать.

Над плечом мистера Ответственная Пресса я встретилась глазами с Джессом. Они с Патом и Джоном втиснулись за двухместный столик. По их неподвижности я видела, что они не собираются вставать... и долго думать в поисках причины не пришлось: они знали, что мистер Ответственная Пресса распознает в них сотрудников ООД, и давали мне передышку. Потому как понимали, что я нуждаюсь в передышке. О, черт!..

— Ладно, ладно, — пробормотал мистер Ответственный, сделал знак верному рабу-оператору, и они неохотно покинули кофейню.

— Спасибо, — сказала я всем сразу и вернулась в пекарню, по дороге погладив Стива по мясистому плечу (а потом послала Мэри отнести ему три кекса из проросшей пшеницы с клубникой — его любимых). Из пекарни я не выходила никуда до закрытия, хотя Мэри заскакивала несколько раз рассказать, что происходит. Перерыв она тоже провела в пекарне — в подробностях повествовала об интервью, которое мистер Ответственный взял у миссис Биалоски (вот уж кто умеет играть на публику). Годы забот о клумбе многому ее научили, и она никогда не относилась к тем людям, которых захочется доставать здравомыслящему человеку. К концу перерыва Мэри удалось рассмешить меня.

Джесс вошел сразу после того, как вышла Мэри. Похоже, он подслушивал у дверей. На пороге он застыл и уставился на меня. Я продолжала швырять полные ложки жидкого теста в бесчисленные формочки для кексов. Формы для кексов в моей пекарне вполне пригодились бы для упражнений ученику волшебника, так же как тесто для булочек с корицей каждое утро могло сойти за волшебную квашню — ту, которая никогда не исчерпывается.

— Здесь нет места для праздношатающихся, — сказала я. Так и было, хотя люди часто теснились вокруг. Приглашать сюда клиентов не разрешалось, но местные продинспекторы все были друзьями Чарли, как и местный пожарный инспектор. Дочь главного инспектора отмечала у нас свой пятнадцатый день рождения примерно полгода назад: кофейня явилась компромиссом между праздником, который виделся ее родителям, и тем, который хотела она. К этому событию я испекла шесть многослойных тортов с шоколадной присыпкой (и печенье из шоколадного масла в виде алфавита — выложить «С днем рождения, Кэти» поверх глазировки, потому что слишком сложных украшений я не делаю — жизнь и так коротка). За вечер они все были съедены. Кое-кто из ее друзей с тех пор так и ходит к нам. Мне понадобится второй ученик, если «Кофейня Чарли» станет пристанищем подростков.

— Мэри пробыла здесь четверть часа.

— У тебя хорошее чувство времени, — сказала я. — В ООД это умение важно? Мэри табурет выдержит. Тебя — нет.

В одном из полусвободных углов, подальше от печей, втиснут табурет для отдыхающих коллег и вообще любого, кого я склонна пустить на свою территорию. Сегодня ночью ни одного оодовца в этом списке не значилось, а я находилась не в лучшем расположении духа.

Джесс вошел и сел на табурет. Табурет выдержал. Работа в ООД способствует поддержанию формы. Бочонкам с жиром там не место. Оодовцам было ненамного легче держать форму, чем подросткам. Вся эта физподготовка вызывает аппетит. В частности, Пат еду просто уничтожал. Когда на табурете сидел он, приходилось тщательно за ним следить. Он умел поглощать целые буханки хлеба за считанные мгновения. Я открыла печные заслонки, и драконье дыхание с ревом ворвалось в комнату. Втолкнула внутрь формы с кексами. Закрыла заслонки и выставила таймер. С шумом свалила миски в мойку и открыла воду. У кофейни не самая лучшая планировка, и посудомоечная машина находится в главной кухне. Когда время позволяет, стараюсь мыть свою посуду сама.

Шума я старалась производить как можно больше.

— Раэ, — наконец сказал Джесс.

— Угу, — ответила я.

— Мы на одной стороне.

Я промолчала. На одной ли? Уверена ли я, что все еще нахожусь на правильной стороне? Та еще головоломка. Люди не убегают от вампиров. И, раз я жива... На самом деле, это не было сговором с врагом. Просто так вышло. Ага, так уж вышло, что я смогла отводить солнце от вампира.

Это не его мне нужно было забыть. Себя. То, что сделала я.

С чего бы вампиру оставаться и кормить человека молоком и кексами — и следить, чтобы она не подавилась? Честь вора? Это мои слова. Обращенные к нему. Почему, черт возьми, я хотела спасти его? Он едва не употребил меня на обед. Он явно хотел...

Почему мое дерево сказало «С-с-сделай»? Что я, черт побери, за существо?

Возможно, тот факт, что порез на груди, полученный от вампира, все время болит и не собирается заживать, — хорошая новость. Возможно, это означает, что я до сих пор человек.

В конце концов Джесс поднялся со стула и ушел.

Кошмары той ночью выдались особенно жуткими. И, очевидно, я чесалась во сне: когда в три сорок пять зазвенел будильник, и я застонала, перевернулась на другой бок и включила свет, то увидела кровь не только на открывшейся ране, но и на подушке — широкими уродливыми полосами и пятнами.

Будильник все еще звонил на четверть часа раньше, чем прежде, потому что у меня все еще уходило на четверть часа больше на раскачку по утрам. Я постоянно чувствовала себя усталой. Да-да, мне мешали нормально высыпаться только кошмары. Плюс беспокойство о всяких разностях — вроде того, окажется ли мое фото в глобонетовском архиве, или же, что думают все мои друзья. Я теряла не настолько много крови от вампирского пореза, чтобы уставать из-за этого. И не так уж сильно он болел. Просто ноющая помеха.

Я поехала в кофейню и пекла булочки с корицей и ржаной хлеб — сегодня был день ржаного хлеба, — потом хлеб с бананами, медом и орехами, плитки с инжиром, «Пищу Ангелов Ада», «Бешеную Зебру» и кучу кексов, и к позднему утру управилась со всем. До шести вечера я была свободна.

Только одно средство немного снимало усталость, прекращало покалывание и зуд в груди: солнечный свет. День выдался славный — чистое небо и яркое солнце, и я пошла домой и лежала на свету, Почти семь часов. Я должна была бы сгореть до хрустящей корочки, но я никогда не сгораю на солнце. Оно уходит куда-то внутрь. Так было всегда. Но после тех двух ночей на озере я стала проводить больше времени, лежа на солнце. И время это все увеличивалось и увеличивалось. Я пропустила поход на рынок подержанных книг с Эймил и Зорой, а когда Мэл в последний раз предложил пойти в поход, я предпочла полежать на солнце на его заднем дворе, пока он разбирал очередной мотоцикл. Это было хорошо с его стороны, но совершенно на меня не похоже. Я даже читать стала меньше, чем обычно; выглядело так, будто мне нужно сконцентрироваться на впитывании как можно большего количества солнечного света, и я не решалась отвлекаться от этой ключевой деятельности.

О'кей, мне многое нужно было наверстать. Та часть меня, которая была внучкой моей бабушки, пятнадцать долгих лет гуляла где хотела, а потом вдруг я извлекла ее, по сути, из ниоткуда и тут же вычерпала до дна — к добру ли, к худу ли — неважно. Требовалась надлежащая подпитка.

Но дело было не только в этом. Все было так, будто я подвергаюсь нападению. И я не думала, что это только из-за моих пессимистических мыслей.

Этим вечером в кофейне тоже собралось больше народу, чем обычно, но не так много, как прошлой ночью. Не было фургонов ТВ и вообще ничего, что заставило бы меня нервничать — кроме разве что шестерых оодовцев из наших. Шестерых?)/ этих ребят что, личной жизни нет?

Именно так. Оодовцы не должны иметь личную жизнь. Ты служишь в ООД, поддерживаешь отличную форму и живешь не для себя. На самом деле, немного похоже на содержание семейной кофейни. Может, поэтому они видели в нас родственные души. Наши оодовцы чаще ужинали в кофейне, чем не ужинали, да и значительная часть персонала из окружного управления ООД, расположенного всего в полумиле к северу от Старого Города, заглядывала порой по утрам на кофе и булочки с корицей. Так что расслабься, Светлячок.

Я попыталась расслабиться. Опубликовали имя того бедняги, которого выпили: никто из нас его не знал. Он жил в нашем городе, но не поблизости. Больше ничего не происходило. Никаких сухарей — по крайней мере, больше ни одного не нашли. Спустя три дня, когда жизнь вроде бы вошла в привычное русло, я при виде Джесса и Тео, занявших столик у дверей, уже смогла сказать «Привет, как жизнь?» нормальным голосом.

Я как раз шла заступать на вечернюю десертную вахту. Паули провел в пекарне весь день и рад был уйти. Я по-прежнему почти всегда позволяла ему работать днем, а по вечерам быть свободным; мне предпочтительнее было не вставать в три сорок пять еще раз в неделю. Я привыкла не иметь личной жизни и хотела полагаться на Паули. Это был первый нанятый мною ученик, обладавший и сообразительностью, и интересом к работе с едой. А еще это был первый парень, который, похоже, не считал ущемлением своего мужского достоинства необходимость учиться всякой чепухе и подчиняться кому-то моего пола и возраста. Ему еще предстояло пережить первый август в пекарне с включенными печами, но я считала, что он выдержит.

Кофейня опустела немного раньше, чем обычно — особенно удивительно для воскресенья трехдневного уик-энда. Мы будем открыты завтра, в то время как большая часть работающего мира станет отмечать день рождения Жасмин Азиз, знаменитой дешифровщицы времен Войн Вуду, благодаря которой на месте Мичигана, земель Чиппевеа и большей части Онтарио не красуется самая большая на планете дымящаяся воронка. Но ее прозвали Мать Дурга, то бишь «Неприступная», задолго до ее геройского поступка, и имя приклеилось. Ха. Даже если бы «Кофейня Чарли» не работала по понедельникам трехдневного уик-энда, в этот понедельник пришлось бы открыться.

Я недавно вынула последние противни из печей, положила на полки или в холодильник то, что сегодня ночью вряд ли будет съедено, замесила тесто для завтрашних булочек и хлеба. И на пару минут вышла посидеть за стойкой, посплетничать с Лиз и Киоко, которые этой ночью работали допоздна, и Эмми — ее недавно выдвинули на должность помощника повара, и она боялась не выдержать нагрузки. (Меня это слегка уязвило — Эмми побывала в моих руках в промежутке между двумя учениками, и я считала, что была не менее безжалостным и темпераментным надзирателем, чем может оказаться любой из персонала кухни). Тео время от времени пытался проявлять признаки желания влюбиться в Киоко, но она знала об ООД и не велась. Чарли бродил из угла в угол — он не умел сидеть на месте. Мэл заканчивал дела на кухне, в том числе не позволял Кенни улизнуть раньше времени. Спокойная ночь давала время наверстать упущенное.

Было тепло, и передние двери оставались открыты. Несколько человек до сих пор сидело за одним из уличных столиков; парочка забрала свой кофе к ограде клумбы и обнималась там. В качестве завершающего ритуала следовало пройтись по скверу в поисках кофейных чашек, бокалов из-под шампанского и десертных тарелок. Оплатившим предварительно счет не возбранялось уйти с дорогой сердцу особой под ручку и с не слишком дорогим десертом на тарелочке в поисках тихого уголка. (Ваша проблема, если выбранный уголок уже занят пьяным или наркоманом). Это, наверное, тоже было противозаконно, согласно гражданскому предписанию 6703.4, подраздел «Поведение клиентуры в заведениях общественного питания и потенциальный вредоносный эффект от разбрасывания крошек, а именно — его влияние на популяцию вредителей», но до сих пор нас никто не остановил.