Глава 8

Квартира Элеоноры Стивенс находилась в квартале для классифицированных с Холма Фарбен и состояла из нескольких уютно обставленных комнат.

– Я недавно переехала сюда, – сказала Элеонора Теду.

– А где Мур?

– Вероятно, у себя.

– Я полагал, что вы живете вместе.

– В настоящее время – нет.

Элеонора повернула регулятор прозрачности на одной из стен, и тотчас звезды на ночном небе, огни движущихся автомобилей, очертания Холма бесследно исчезли.

– В настоящее время я одна, – тихо сказала Элеонора. – Грустная ситуация, правда? После Мура у меня был один парень – исследователь из лаборатории, друг Мура; потом, недолго – другой, экономист. Не забывай, я была телепаткой. В большинстве своем мужчины сторонятся нас, и я, в силу этого, никогда не принадлежала никому из Корпуса.

– Теперь это в прошлом.

– О, да. Наверное я испортила себе жизнь. Телепатия никогда не интересовала меня, но у меня не было иного выбора. Кроме того, у меня не было квалификации, с детства меня прочили только в телепаты. Кстати, если Веррик выгонит меня, это конец. Я не смогу вернуться в Корпус, и не смогу преуспеть в Игре.

Она умоляюще посмотрела на Бентли.

– Тед, это ничего, что я независима?

– Не думай об этом.

– Я совершенно одна. Никого рядом. Это жестоко, Тед. Я не могла не последовать за Верриком. Он единственный, с кем рядом я себя чувствую в безопасности. Но он же оградил меня от всех, даже от семьи, – она устало всплеснула руками. – Я не могу быть одна, я боюсь.

– Не надо бояться.

– Я не могу, – всхлипнула Элеонора. – Как тебе удается так жить, Тед?

Ведь надо от кого-то зависеть, быть чьим-то протеже. Наш мир холоден, враждебен, он лишен тепла. Знаешь, что произойдет, если ты сорвешься?

– Знаю, – ответил Тед. – Они расправятся со мной.

– Я должна была остаться в Корпусе. Но я ненавидела эту работу. Все время следить, слушать, что происходит в умах других… Казалось, что сама я уже не жила, не являлась самостоятельным индивидом, была только частью общего организма. Я не могла ни любить, ни ненавидеть. Была только работа, и я должна была ее делать вместе с другими типами вроде Вейкмана.

– Ты хочешь быть независимой и одновременно боишься этого.

– Я хочу быть сама собой! Но не одинокой. Я ненавижу просыпаться в одиночестве. Ненавижу возвращаться в пустую квартиру, вести хозяйство только для себя…

– Ты молода, привыкнешь к этому.

– Нет! Я не хочу привыкать. Элеонора, отбросив назад свою огненную шевелюру, в упор посмотрела на Теда:

– Начиная с шестнадцати лет у меня было много мужчин. Даже не помню сколько. Какое-то время с каждым из них я была рядом, а потом мы начинали раздражать друг друга. Всегда что-то происходило… Это никогда не продолжалось долго…

Бентли, погруженный в собственные мысли, с трудом воспринимал слова Элеоноры.

– Когда-нибудь я найду среди всех других одного, – горячо зашептала Элеонора. – Ведь правда? Мне только девятнадцать лет, но я неплохо устроилась в жизни. Веррик мне покровительствует…

Наконец до Бентли дошел потайной смысл ее слов.

– Ты предлагаешь жить вместе?

Элеонора вспыхнула:

– А ты хотел бы?

Тед молчал. В глазах Элеоноры вспыхнула обида.

– Что с тобой? – спросила она.

– Прости. С тобой это никак не связано. Я думаю о Холме. Он красив ночью. Глядя на него, никогда не догадаешься, чем он является на самом деле.

– При чем здесь Холм? Элеонора опустила голову.

– Наверное, я для тебя ничего не значу. О, небо! Ты был так воодушевлен, когда появился в бюро. Можно было принять тебя за христианина, входящего в рай. И я подумала, увидев тебя: а ведь с этим парнем хорошо бы еще встретиться.

– Я хотел уйти из системы Холмов и найти нечто лучшее. Думал, что это лучшее – в Директории.

– Директория! – рассмеялась Элеонора. – Абстракция. Из кого, по-твоему, состоит Директория? Это же, в первую очередь, живые люди, а не учреждения и конторы. Можно быть верным слову, имени, но не этой живой сущности из плоти и крови.

– Дело не только в людях и учреждениях, – возразил Бентли. – Они ведь что-то представляют…

– Что?

– Нечто, что значительнее всех нас, важнее, чем отдельный индивид или группа индивидов.

– Это ничто. Если у тебя есть друг, то это человек, индивид, не так ли? Это не класс и не профессиональная группа. Ты же не дружишь с классом, например, четыре-семь, нет, ты дружишь с конкретным человеком. Если ты спишь с женщиной, то это определенная женщина, не так ли? А все остальные в это время исчезают. Единственное, что ценно в жизни – это люди, твоя семья, твои друзья, твоя любовница, твой покровитель. Ты можешь касаться их, приближаться к ним, впитывать в себя их жизнь. Господи, да ведь надо же уметь привязываться к кому-нибудь! И уж, конечно, нужно иметь покровителя. Кому еще можно довериться?

– Самому себе.

– Тебе покровительствует Риз. Это сильный покровитель. Многие посчитали бы за счастье…

– Он вельможа, – оборвал Элеонору Бентли. – Я ненавижу пэров.

– Ты психопат.

– Я знаю, – согласился Бентли. – Я больной человек. И чем больше я разбираюсь в этой жизни, тем сильнее болезнь. Я болен хотя бы потому, что считаю больными всех, а здоровым признаю только себя. Незавидное у меня положение, правда?

– Да, – прошептала Элеонора.

– Как бы я хотел уничтожить все это одним ударом… Впрочем, в этом нет необходимости: все разрушится само собой. Подумай сама: один человек идет убивать другого, а весь мир смотрит на это и аплодирует. Во что мы верим? В первоклассных преступников, работающих на более могущественных преступников. И мы присягаем их бюстам из пластика.

– Бюст – символ, – глаза Элеоноры победно блеснули. – Ты знаешь это, Тед. Преданность – самое ценное, что у нас есть. Преданность, соединяющая нас, связывающая слугу с его покровителем, мужчину с его любовницей.

– А может, – сказал Бентли, – мы прежде всего, должны быть преданы идеалу?

– Какому идеалу?

Бентли не нашел, что ответить. У него появилось ощущение, что мозг вдруг отказался повиноваться ему. В голове закружились обрывки мыслей, к которым сам Бентли, казалось, не имел никакого отношения. Откуда шел этот поток, Бентли не знал.

– Конечно, нам ничего не остается, – наконец сказал он, – как только быть верными клятве. Преданность, клятва – это основа, на которой все держится. Но чего она стоит? Немногого. Все вокруг начинает обесцениваться.

– Неправда, – возразила Элеонора.

– Разве Мур предан Веррику?

– Нет, но именно поэтому я его оставила. Он признает только свои теории. А я это ненавижу.

– А ведь Веррику тоже нельзя доверять, – заметил Бентли. – Зря ты ругаешь Мура. Он стремится подняться как можно выше, как все в этом мире, в том числе и Риз Веррик. И какое это имеет значение, что кто-то переступает через свои клятвы, чтобы сорвать большой куш, приобрести больше влияния и власти. Идет гигантская давка у подножия вершины. Вот когда все карты будут раскрыты, тогда ты и узнаешь истинную цену многих людей. В том числе и Риза Веррика.

– Веррик никогда не допустит падения тех, кто зависит от него!

– Он уже это сделал, когда позволил мне присягнуть ему. В той ситуации это было нарушением морального кодекса. Ты это знаешь лучше, чем кто-либо!

– Боже! – воскликнула Элеонора. – Ты этого никогда ему не простишь!

Ты считаешь, что он посмеялся над тобой…

– Нет, Элеонора, это серьезнее, чем ты хочешь представить. Это наша подлая система начинает показывать свое истинное лицо. И с меня уже довольно. Что можно ждать от общества, основанного на играх и убийствах?

– Но это не вина Веррика. Конветет учрежден задолго до него, с того времени как принята система Минимакса.

– Веррик не из тех, кто честно следует принципам Минимакса. Он пытается обойти их с помощью стратегии, реализуемой через Пеллига.

– И это пройдет, не так ли?

– Возможно.

– Но, Тед, какое это все имеет значение? Ты занимаешься ерундой! Не надо! Мур чересчур болтлив, а ты чересчур совестлив. Наслаждайся жизнью.

Завтра будет великий день!

Элеонора налила в бокалы виски и пристроилась рядом с Тедом на диване. Ее прекрасные темно-рыжие волосы блестели в полумраке комнаты.

Поджав под себя ноги, с бокалом в руке, она наклонилась к Бентли:

– Ты с нами? Я хочу, чтобы ты решил.

– Да, – вздохнул Бентли.

– Я просто счастлива! – обрадовалась Элеонора.

– Я присягнул Веррику. У меня нет другого выбора, разве только нарушить клятву и сбежать. А я никогда не нарушал своих клятв. Мне уже давно все осточертело на Птице Лире, но я никогда не пытался сбежать оттуда. Сделай я это – и я был бы пойман и убит. Я приемлю закон, дающий покровителю право казнить или миловать сбежавшего слугу. Но я считаю, что никто: ни слуга, ни покровитель не имеют права нарушать клятву.

– Ты только что говорил, что система рушится.

– Так и есть, но мне не хочется прикладывать к этому руки.

Элеонора обвила Бентли своими теплыми руками.

– Как ты жил? У тебя было много женщин?

– Несколько.

– А какие они были?

– Всякие.

– Милые?

– В общем, да.

– Кто последняя?

– Она была класса семь-девять, по имени Юлия.

Элеонора заглянула Бентли в глаза:

– Расскажи, какая она?

– Маленькая, хорошенькая.

– Она похожа на меня?

– У тебя волосы гораздо красивее. У тебя красивые волосы и прекрасные глаза, – Бентли привлек к себе Элеонору. – Ты мне очень нравишься.

Элеонора прижала ладошку к амулетам, болтающимся у нее на груди.

– Все идет хорошо. Мне везет. Это, согласись, замечательно, что мы будем работать вместе.

Бентли промолчал.

Элеонора закурила сигарету.

– Ты далеко пойдешь, Тед, – сказала она, одарив Бентли восторженным взглядом. – Веррик о тебе высокого мнения. Как я испугалась за тебя вчера вечером! Но он был к тебе снисходителен. Он уважает тебя и чувствует: в тебе что-то есть. И он прав! В тебе есть что-то сильное! Индивидуальное!

Как бы мне хотелось прочесть, что у тебя на уме. Но с этим, к сожалению, навсегда покончено.

– Хотел бы я знать, осознает ли Веррик серьезность той жертвы, которую ты принесла ему?

– У Веррика есть дела поважнее. Возможно, завтра все пойдет, как прежде. Ведь тебе этого хочется тоже? Фантастика, да?

– Да, конечно.

Элеонора обняла Теда.

– Итак, ты действительно идешь с нами? Ты поможешь нам задействовать Пеллига?

Бентли кивнул.

– Да.

– Отлично!

– Тебе нравится эта квартира? Она довольно-таки просторная. У тебя много вещей?

– Нет, не много, – грудь Бентли что-то сдавило и не отпускало.

– Ничего, образуется.

Элеонора залпом осушила свой бокал, погасила свет и обернулась к Теду. Отсвет, идущий от сигареты Элеоноры, окружил ее волосы, ее губы и грудь красноватым сиянием.

Бентли протянул к ней руки.

– Тед, тебе хорошо со мной?

– Да, – машинально подтвердил Бентли.

– Тебе не хотелось бы быть сейчас с другой?

Бентли молчал, и Элеонора тревожно добавила:

– Я хочу сказать… Быть может, я… не так уж хороша, а?

– Нет-нет, ты превосходна…

Только через два-три часа Тед вспомнил о своих проблемах.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал он, не обращая внимания на умоляющие глаза Элеоноры, и добавил жестко:

– Ты верно заметила. Завтра, без сомнения, великий день.