Разъяснение первое

Бейль Пьер. Исторический и критический словарь

(об атеистах)

Замечание, которое было сделано относительно добрых нравов некоторых совсем не религиозных людей, не может не причинить какой-либо вред истинной вере и нанести ей какой-либо ущерб

Тех, кто возмущён моими словами, что существуют атеисты и эпикурейцы, обладающие лучшими нравами, чем большинство идолопоклонников, я прошу хорошенько поразмыслить над всеми соображениями, которые я сейчас изложу. Если они это сделают, их возмущение рассеется м полностью исчезнет.

1. Страх перед божеством и любовь к нему не единственная побудительная причина человеческих действий. Существуют другие принципы, которые заставляют человека действовать: любовь к похвалам, боязнь позора, склонность характера, наказания и вознаграждения, распределяемые властями, оказывают большое воздействие на человеческое сердце. Если кто-нибудь в этом сомневается, то он, должно быть, не знает того, что происходит в нём и что при обычном ходе событий может предстать перед его глазами в любой момент. Но невероятно, чтобы человек был настолько глуп, чтобы не замечать этого. Стало быть, можно отнести к общим понятиям то, что я установил о других побудительных причинах человеческих действий.

2. Страх перед божеством и любовь к нему не всегда более действенная причина, чем всё другое. Любовь к славе, боязнь позора, смерти и мучений, надежда на получение выгодной должности действуют на некоторых людей с большей силой, чем желание угодить богу и боязнь нарушить заповеди. Если кто-нибудь в этом сомневается то он игнорирует часть своих поступков и ничего не знает о том, что постоянно происходит на земле. Мир полон людей, которые предпочтут скорее совершить грех, чем не угодить властелину, от которого зависит их судьба. Они ежедневно расписываются в том, что признают некий символ веры, хотя против этого восстаёт их совесть: они поступают так, чтобы спасти своё добро или избежать тюрьмы, изгнания, смерти и т.д. Фанатик, который бросил всё ради своей религии и оказался перед альтернативой либо оскорбить бога, отомстив за обиду, либо прослыть трусом, не отомстив за неё, не успокаивается, пока не отомстит за нанесённое ему оскорбление, не останавливаясь даже перед тем, чтобы совершить убийство или погибнуть самому, хотя бы это и навлекло на него вечное проклятие. По-видимому, только довольно глупые люди могут игнорировать такие факты. Итак, поместим среди общих понятий следующий нравственный афоризм: страх перед божеством и любовь к нему не всегда являются наиболее активным началом человеческих действий.

3. Если это так, то следует считать не возмутительным парадоксом, а скорее чем-то весьма возможным, что люди, не придерживающиеся религии, гораздо более склонны к добрым нравам благодаря характеру, сочетающему с любовью к похвалам боязнь бесчестья, чем другие благодаря побуждениям совести.

4. Возмущение должно быть гораздо более сильным при виде того, как много есть людей, убеждённых в подлинности религиозных истин и погрязших в злодеяниях.

5. То, что языческие идолопоклонники совершали добрые дела, более странно, чем то, что философы-атеисты являются порядочными людьми, ибо эти идолопоклонники должны были бы склоняться к преступлению под влиянием их собственной религии. Они должны были бы полагать, что для того, чтобы успешно подражать богу, что является целью и сутью религии, нужно быть обманщиками, завистниками, развратниками, прелюбодеями, педерастами и т.д.

6. Из этого можно сделать вывод, что идолопоклонники, которые вели себя честно, руководствовались лишь идеями разума и честности, или желанием получить похвалу, или характером, или другими подобными принципами, которые все можно встретить у атеистов. Почему же надеются найти больше добродетели в языческом идолопоклонстве, чем в безбожии?

7. Заметьте, пожалуйста, что, говоря о добрых нравах некоторых атеистов, я отнюдь не приписываю им истинные добродетели. Их воздержность, целомудрие, честность, презрение к богатству, забота об общественном благе, склонность оказывать услуги своему ближнему проистекают не из любви к богу и не имеют целью его почитание и прославление. Они сами источник и цель этих [качеств]; самолюбие – основа, ядро, предел последних. Это лишь блестящие грехи – splendid peccata, как говорил святой Августин о всех добрых делах язычников. Говорить о некоторых атеистах так, как я о них говорил, вовсе не значит наносить каким-либо образом ущерб преимуществам истинной религии. Всегда верно, что добрые дела совершаются лишь в пределах этой религии. И какое ей дело, что приверженцы ложных богов не более мудры в своих житейских делах, чем те, кто не имеет религии? Какую выгоду получила бы она из того, что поклонники Юпитера и Сатурна не шли по пути погибели так же, как и атеисты?

8. Если те, кто возмущается [сказанным мной], полагают, что нельзя хвалить добрые нравы Эпикура, не утверждая тем самым, что по отношению к добродетельной жизни всё равно, исповедовать какую бы то ни было религию или не иметь религии, то они игнорируют логику и совершенно не понимают, в чём заключается вопрос. Я всегда проводил параллель только между атеизмом и язычеством. Таким образом, истинная религия находится вне сравнения и вне того, что интересовало меня [в данном случае]. Речь идёт лишь о религиях, введённых и поддерживаемых дьяволом; речь идёт о том, чтобы понять, обладали ли те, кто отправлял культ столь отвратительный с точки зрения его происхождения и развития, как этот, более добрыми нравами, чем атеисты. Я допускаю как нечто несомненное и полностью решённое, что в истинной религии не только больше добродетели, чем где бы то ни было, но что вне религии совсем нет ни истинной добродетели, ни плодов справедливости. Для чего же нужно демонстративно выражать свои опасения по поводу того, как бы я не оскорбил эту истинную религию? И не следует ли опасаться, что большое рвение, которое проявляют в данном отношении, возмутит здравомыслящих людей, считающих, что те, кто проявляет это рвение, относятся слишком деликатно к культу, противному богу и порождённому дьяволом, как полагают все наши учёные теологи?

9. Я не мог бы по справедливости считать дурным то, что болтают [обо мне]. Если бы я сочинил роман, в котором персонажи были бы добродетельны и не имели религии, то тогда, будучи хозяином их поступков и слов, я мог бы свободно изображать их в соответствии со вкусом самых щепетильных читателей. Но мой «Словарь» есть произведение историческое, и я не имею никакого права представлять их такими, какие они есть; я не могу умалчивать ни об их недостатках, ни об их добродетелях. Однако, поскольку я не превозношу нравов каких-либо атеистов, как это делают авторы, приводимые мной, нет смысла приходить в ужас из-за моего поведения. Чтобы привести в чувство критиков, нужно спросить их, считают ли они, что замалчивание истинных фактов является обязанностью историка. Я уверен, что они никогда не согласятся с таким предложением.

10. Это не означает, что я полагаю, будто существует люди, достаточно наивные, чтобы признать, что истина факта должна быть скрыта историком, если она способна уменьшить ужас перед атеизмом и почтение к религии вообще. Но я покорнейше прошу одобрить то, во что я продолжаю верить: бог не нуждается в риторических ухищрениях, и если такие ухищрения могут быть уместны в поэме или в произведениях, воплощающих сценическое красноречие, то из этого следует, что я должен был принять их в «Историческом словаре». Да будет мне дозволено сказать, что достаточно трудиться ради хорошей религии, так как всё, что делается для религии вообще, так же служит язычеству, как и христианству.

11. Я был бы тем более достоин порицания за умалчивание истин, по поводу которых выражают недовольство, что, поступая так, я не только действовал бы вопреки основным законам исторической науки, но и скрывал бы вещи, которые в сущности весьма важны в истинной системе благодати. Как я показал в другом месте, ничто так не доказывает испорченность человеческого сердца, которую нельзя преодолеть естественно, а только с помощью святого духа, как тот факт, что люди, которые не получают сверхъестественной помощи, столь же плохо осуществляют на практике предписания религии, как и люди, которые живут в безбожии. Добавлю, что ничто не доставило бы большего удовольствия пелагианцам, как утверждение, что страх перед ложными богами может избавить язычников от некоторых пороков. Ибо если из спасения навлечь на себя проклятие небес они могут воздержаться от зла, то они могут также прийти к добродетели, желая получить духовное вознаграждение и заслужить любовь бога, т.е. они могут не только бояться, но и любить божество и действовать согласно этому хорошему принципу. Два рычага, которые двигают человеком, - это боязнь наказания и желание получить вознаграждение: если может воздействовать одно, то может воздействовать и другое, и нельзя просто-напросто принять одно и отбросить другое.

12. Если бы некоторые люди, более беспристрастные и просвещённые, чем обычно, стали ссылаться как на единственную причину своего возмущения на пристрастие, с которым, как им кажется, я указывал моим читателя на добропорядочную жизнь атеистом, то я попросил бы их принять во внимание, что в этом случае пристрастие весьма простительно и может даже считаться поучительным. Чтобы понять это как следует, нужно лишь вспомнить одно место из моего «Трактата о кометах». Истинная цель этого произведения заключалась в том, чтобы при помощи теологического довода опровергнуть то, что обычно говорят о кометах как предзнаменованиях. Необходимость подкрепить этот довод вынудила меня провести параллель между атеизмом и язычеством, ибо без этого моё доказательство рисковало бы вызвать возражение, которое поколебало бы убеждение читателей в правильности того, что я доказывал. Таким образом, нужно было или оставить некоторый пробел, или опровергнуть доводы тех, кто говорит, что идолопоклонство язычников не столько великое зло, как атеизм. Весь успех битвы во многом зависел от успеха этой атаки, а значит, следуя законам диспута и осуществляя все права, которыми обладает автор, я мог и должен был использовать всё, что могли мне дать логика и история для того, чтобы отразить нападение, которому я подвёргся. Стало быть, не по собственному желанию и не из дерзости я излагал факты, которые убеждали в том, что атеисты не обязательно более безнравственны, нежели идолопоклонники. Законы диспута и право каждого отвергать возражения, которые, как он видит, возникают по поводу тезиса, с необходимостью определили такой образ действий. Весьма бранят данное место моего произведения и стараются объявить его опасным. Значит, я был обязан защитить его, насколько разум и истина могли мне это позволить. Следовательно, никто не должен считать себя задутым в результате того, что я предупреждаю моих читателей, когда представляется случай, о следующем: история учит нас, что такие-то и такие-то личности, которые отрицали либо существование бога, либо его провидение, либо бессмертие души, не переставали быть порядочными людьми. Это пристрастие, которое, может быть, справедливо было бы предметом возмущения по отношению к другой книге, вовсе не есть нечто возмутительное в моей. Напротив, оно может быть поучительным для моих читателей, ибо оно показывает, что я не выдвинул парадокса, будучи побуждаем тщеславием, а сделал замечание, которое, в сущности, весьма достоверно и может показаться исполненным фальши только тем, кто его не исследовал. Нет ничего более отталкивающего, чем вид того, как человек пытаясь выделиться, старается дерзко сойти с проторенной дороги; и если находятся писатели, которых подозревают в этом не по их вине, а потому, что читатели не знают достаточно сути дела, то ничто не может быть более поучительным, чем то, как эти авторы себя оправдывают.

13. Для того чтобы полностью снять с себя подозрение в порочном пристрастии, я отмечал каждый раз, когда я мог это сделать, дурные нравы атеистов. Если я не делал этого более часто, то лишь по той причине, что мне не хватало материала. Публике известно, что я просил указать мне соответствующие примеры; никто не потрудился сделать это, и я не мог больше ничего обнаружить при помощи моих исследования. Я не стану отрицать, что во всех странах и во все времена были люди, явная вера которых в существование бога заглушалась их развратом и укоренившимися преступными привычками, но, поскольку история не сохранила их имена, невозможно о них говорить. Вероятно, среди этих разбойников и наёмных убийц, совершающих столь много преступлений, встречаются неверующие, но обратное ещё более вероятно, так как из множества преступников, прошедших через руки палача, нет ни одного, который оказался бы атеистом. Тот, кого готовят к смерти, всегда находят достаточно расположенным к тому, чтобы желать райского блаженства. Что же касается невежд, предающихся обжорству, которые, по мнение отца Гарасса и многих других авторов, суть откровенные атеисты, то я вовсе не обязан принимать их во внимание, ибо речь шла не о тех, кого называют атеистами, судя по их поступкам, не о людях, которые живут без страха божьего, но не без убеждений в существовании бога. Речь шла лишь об атеистах-теоретиках вроде Диагора или, например, Ванини, Спинозы и т.д., т.е. о людях, атеизм которых засвидетельствован или их собственными сочинениями, или сочинениями историков. Вопрос касается нравов исключительно такого рода атеистов, и я просил указать мне примеры безнравственной жизни таких людей. Если бы я нашёл их, я сделал бы о них пространное сообщение. Нет ничего легче, чем найти в истории нескольких мерзавцев, отвратительные поступки которых заставляют читателей содрогаться, и всё же это были люди, само нечестие и богохульство которых доказывает, что они верили в бога. Вот естественный вывод из учения богословов: дьявол, самое злобное из всех существ, но в то же время существо, не способное к атеизму, есть зачинщик всех грехов рода человеческого, а если этого так, то нужно, чтобы самая ужасная человеческая злоба носила характер дьявольской злобы, т.е. соединялась с убеждённостью в существовании бога…

14. Если то, что я сказал выше, может быть поучительно для людей с чувствительной совестью, потому что они увидят, что утверждение, напугавшее их, прекрасно согласуется с самыми ортодоксальными принципами, то они найдут не менее поучительным то, что я предложу им сейчас.

Тот факт, что наиболее отъявленные мерзавцы не были атеистами и что атеисты, имена которых дошли до нас, были по большей части благородными людьми с мирской точки зрения, характеризует бесконечную мудрость бога и заставляет восхищаться его провидением. Это провидение захотело поставить границу человеческой испорченности, дабы на земле было возможно существование общества, и если оно наделило своей освящающей благодатью лишь небольшое число людей, то зато оно распределило повсюду обуздывающую благодать, которая, как крепкая плотина, сдерживает поток греха, насколько это необходимо для предотвращения всеобщего наводнения, которое разрушило бы все монархические, аристократические, демократические и другие государства. Обычно говорят, что для достижения этой цели бог сохранил в душе человека представление о добродетели и пороке, а также о провидении, которое следит за всем, наказывает за зло и воздаёт за добро. Вы найдёте эту мысль среди обычных для теологии утверждений во множестве ортодоксальных сочинение. Каков естественный вывод из указанного положения? Нельзя ли сказать, что если есть люди, которых бог покидает настолько, чтобы они устремились к системе Эпикура или к системе атеистов, то это главным образом грубые души, жестокость, дерзость, скупость, ярость и властолюбие которых было бы способно в короткое время нанести вред большой стране? Нельзя ли сказать, что если бог покидает некоторых людей настолько, что позволяет им отрицать или его существование, или его провидение, то это главным образом лица, для которых склонности характера, воспитания, живость представление о честности, любовь к доброй славе, чувствительность к бесчестью служат довольно крепкой уздой, удерживающей их в рамках долга? Вот два вывода, которые естественно вытекают из теологического принципа, изложенного мной выше. И вот, предупреждая моих читателей, в некоторых местах данного «Словаря», что самые большие мерзавцы были в известной мере верующими людьми и что лица, вовсе не имевшие веры, жили по законам добродетели, я не сказал ничего, что не согласовывалось бы с двумя данными выводами, а значит, на разумном основании этим нельзя больше возмущаться.

15. С гораздо большим основанием можно было бы усматривать в этом перст божий и чудесное проявление его провидения. Бог достигает одной и той же цели различными путями: принцип обуздания, столь необходимый для сохранения общества, как этому учат богословы, осуществляется в некоторых странах и у некоторых людей при помощи идолопоклонства, на некоторых других он воздействует через характер или живость идей и чувство нравственной порядочности. Хитроумные и сладострастные греки, предрасположенные вследствие этих качеств к целому ряду ужасных преступлений, нуждались в религии, которая обязывала бы их соблюдать множество обрядов. У них было бы слишком много времени для того, что совершать зло, если бы их не отвлекало от этого множество церемоний, жертвоприношений и прорицаний и если бы суеверные ужасы не пугали их. Скифам, народу грубому, не знавшему роскоши ни в одежде, ни в пище, нужно было лишь презирать наслаждение или не знать его… Только одно это сохранило их государство и воспрепятствовало тому, чтобы одни наносили ущерб другим. Их склонности были таковыми, что каждый удовлетворялся тем, что имел. Для таких людей не требуется ни свода законов, ни дигестов.

Вот пятнадцать соображений, которые кажутся мне достаточными для того, чтобы устранить камень преткновения, который, как думали, находится в некоторых местах «Словаря». Эти соображения могли бы послужить темой для большой книги: я довольствуюсь тем, что касаюсь их слегка, так как излагал их в другом месте более пространно; к тому же я напишу об этом более полно в сочинении, которое я обещал издать.