В свете фольклора

Появление «Калевалы» было событием, далеко выходившим за рамки национального значения.

Появилось в свет произведение, по своей гениальности пре­восходившее многое, что считалось великим и первоклассным. Гением, однако, оказался не новый блестящий поэт: им ока­зался небольшой северный народ, о котором среднеобразо-ванный европеец до появления «Калевалы» имел несколько смутное и неопределенное представление и которым не инте­ресовался.

«Калевала» вышла в свет благодаря стараниям ученого, имя которого до этого также вряд ли кому-нибудь было из­вестно,— сына убогого сельского портного, Элиаса Лённрота, впоследствии врача и профессора Гельсингфорского универ­ситета по кафедре языка и литературы. Лённрот глубоко и деятельно любил свой народ. В неустанных трудах много лет собирал он самые разнообразные памятники народного твор­чества. Из этих памятников наиболее выдающимся является «Калевала», второе издание которой утвердило ее мировую славу.

Успех этот отнюдь не был явлением временным. «Калева­ла» по настоящее время — одна из любимых книг везде там, где есть любовь к подлинному искусству. Особенно распро­странена и популярна «Калевала» в России: на Россию па­дает наибольшее количество изданных переводов. <...> «Ка­левала» уже вызвала в свет огромную, трудно обозримую на­учную литературу. И все же ни по одному из основных вопросов изучения «Калевалы» не достигнуто прочных, обще­признанных результатов. Есть ряд противоборствующих и ис­ключающих одна другую теорий. Излагать сущность споров, взвешивать относительную правоту или неправоту тех или иных направлений, брать сторону одних и полемизировать с другими — это не продвинет нас вперед. Необходимо встать на принципиально иную точку зрения, чем та, на которой стояла вся старая наука. <...>

304 «Калевала» в свете фольклора

«Калевала» может и должна рассматриваться с самых разнообразных точек зрения специалистами различных обла­стей. Один из важнейших вопросов в ее изучении — это во­прос о «Калевале» в ее отношении к собственно-народному творчеству, к фольклору. Этот вопрос является одним из ос­новных и решающих. Это — вопрос о народном содержании «Калевалы». В зависимости от того, как будет решаться этот вопрос, будут стоять и другие вопросы в ее изучении — о ее форме и составе, о ее происхождении, о ее развитии, о ее значении сегодня.

В этом отношении «Калевала» воспринималась весьма различно. Сам Лённрот был твердо убежден, что он воссоз­даст древнее, утраченное народом единство эпопеи. С его точ­ки зрения «Калевала» в том виде, в каком он ее издал,— на­родное создание. Так она воспринималась его современника­ми, как, например, Гротом в России, Яковом Гриммом в Гер­мании, и другими. Этой точки зрения в течение XIX века держался целый ряд ученых. Она была высказана еще в 1940 году советским ученым Кагаровым: «История создания „Калевалы",— пишет он,— представляет крупный научный интерес: она показывает нам, как возникают народные эпопеи вообще и в чем заключается процесс эпической кристаллиза­ции» '.

Современная наука не может стоять на точке зрения отож­дествления «Калевалы» и народного эпоса.

«Калевала» — искусственный свод.

В какой степени «Калевала» является созданием народ­ным, и в какой — созданием Лённрота?

Старая наука сделала все, чтобы дать на этот вопрос ис­черпывающий ответ. Оригиналы, из которых черпал Лённрот, изданы. Путем чрезвычайно кропотливых сопоставлений и сравнений, главным образом Юлиуса Крона и его последова­телей, мы теперь о каждой строчке «Калевалы» знаем, к ка­ким прототипам она восходит. Мы документально знаем, что именно Лённрот изменял и что оставлял нетронутым. Это — одно из достижений старой науки, и эти данные могут быть использованы и нами. Однако старая наука, точно установив факты и зарегистрировав их, не сделала и не могла сделать из них соответствующих выводов. Она утверждала, что, из­меняя, перерабатывая, переставляя народный материал, Лённрот поступал как народный певец. Так, в знаменитой

¹ Е. Г. К а г а р о в, Калевала как памятник мировой литературы,— Ка­левала. Карело-финский народный эпос. Перевод Л. Вельского. Вступитель­ная статья и примечания Е. Г. Кагарова, Петрозаводск, 1940, стр. V.

«Калевала» в свете фольклора 305

книге о «Калевале» итальянского ученого Компаретти почти на каждой странице утверждается, что Лённрот, внося те или другие изменения, создавая формы или сочетания, которые не засвидетельствованы в фольклоре, а являются его собст­венным изданием, все же по существу следовал народным об­разцам.

Советский ученый не может разделять этой точки зрения. Лённрот не следовал народной традиции, а ломал ее; он на­рушал фольклорные законы и нормы и подчинял народный эпос литературным нормам и требованиям своего времени. Именно этим он создал ей величайшую популярность, угадав вкусы и эстетические потребности образованных читателей своего времени. Для таких читателей оригинальные народные песни в той форме, в какой они поются народом, были бы не­доступны в их величественной и суровой красоте. Лённрот многое смягчил, округлил, отшлифовал углы и резкие грани, в хаос и разбросанность внес стройный порядок и последова­тельность. Поступая так, Лённрот создал единственное в своем роде во всей мировой литературе произведение, в кото­ром сочетаются народная простота, искренность, правдивость повествования, изящество, легкость и грация народного стиха, значительность народных сюжетов, с стройной последова­тельностью и связью событий огромного по своему размеру цельного литературного произведения. Получилось нечто, во многом напоминающее эпопеи Гомера, не уступающее им ни по художественности, ни по научному значению, но более близкое и родное всякому живому человеку, способному вос­принимать народные чувства и народные образы. Тщатель­ность работы Лённрота, его великая любовь к народу и на­родному эпосу, которая чувствуется в каждой строке, зара­жает и читателя; читатель начинает проникаться любовью и уважением к создавшему этот эпос народу.

Одна из заслуг Лённрота состоит в том, что через «Ка-левалу» он всему миру показал, что народ, к которому он принадлежал, не пустое географическое понятие, что он об­ладает единственной в мире ни с чем не сравнимой изуми­тельной сокровищницей народного творчества. «Калевала» в том виде, в каком ее создал Лённрот, стала народной в ши­роком смысле этого слова, в том смысле, в каком Белинский назвал Пушкина народным поэтом, в том смысле, в каком каждый народ гордится своими великими национальными по­этами и их произведениями. Эта заслуга навсегда останется за Лённротом и его «Калевалой».

Но это не значит, что современная наука во всем должна согласиться с тем, что делал Лённрот и что о нем утвержда-

20 Зак. 80

306 «Калевала» в свете фольклора

ли буржуазные ученые. Поступая так, а не иначе, отбирая те или иные варианты, разъединяя и вновь соединяя народ­ные песни, Лённрот поступал не только как народный певец, но и как профессор университета, имеющий определенную теорию и определенные принципы. Эти принципы еще не были предметом научного рассмотрения. Между тем этот вопрос должен быть решен. Здесь он, конечно, не может быть решен во всех деталях. Но в основном все же можно указать, что ни одна руна «Калевалы» не поется народом в том виде, в каком их издал Лённрот. Мало того, современная наука и критика может указать, что народные оригиналы, из которых черпал Лённрот, не только не хуже, но в очень многих слу­чаях лучше лённротовских обработок.

В работе Лённрота надо отличать две стороны: внешнюю, формальную, и внутреннюю, идейную. Обе стороны тесно связаны между собой.

Внешне Лённрот стремился к тому, чтобы придать разроз­ненным песням связь, а событиям внутри песен — логическую последовательность. Дело, однако, не во внешней, формаль­ной логике, а в чисто литературных принципах. Как действо­вал Лённрот, можно показать на многочисленных и разно­образных примерах. Есть, например, народная песня, в кото­рой поется о том, как некий лапландец пускает стрелу в Вяйнямёйнена. Кто этот лапландец и почему он питает к Вяйнямёйнену старинную ненависть — из песни не видно. Вяйнямёйнен падает в воду и в ней плавает. Куда он прости­рает руки, там создаются богатые рыбой заливы, в середине моря он создает скалы и т. д. Я не буду передавать дальней­шего содержания этой замечательной песни, так как для на­ших целей в этом нет необходимости.

С точки зрения литературных требований все события любого эпического произведения должны быть подготовлены внешне или внутренне, должны быть мотивированы и в ко­нечном итоге должны стоять в связи, хотя связь эта вначале для читателя может быть неясной и раскрыться ему только в конце повествования.

Этим требованиям данная песня в ее народной форме не удовлетворяет. Откуда взялся лапландец и почему он нена­видит Вяйнямёйнена и мстит ему, так и остается невыяснен­ным до конца. Что же делает Лённрот? Данная песня послу­жила одним из источников «Калевалы». Она была записана в 1821 году Свегреном, в 1833 году Лённротом. В 6-й руне мы читаем о том, что Вяйнямёйнен отправляется в Похьолу на сватовство. Лапландец Ёукахайнен, его старый соперник по пению и заклинаниям, стреляет в него, и Вяйнямёйнен падает

«Калевала» в свете фольклора 307

в воду, где он плавает восемь лет. Дальнейшие события нас сейчас опять могут не интересовать.

На этом примере становится совершенно ясным, в чем со­стоит принцип Лённрота. Принцип этот состоит в переводе из норм народной эстетики, которая не руководствуется фор­мальной логикой и причинно-следственными связями, созда­вая не читаемое, а музыкально исполняемое произведение, песню, к нормам литературной эстетики первой половины XIX века. В этом одна из причин успеха лённротовской «Ка­левалы»: она соответствовала требованиям читающей публи­ки, тогда как оригинальные песни этим нормам не соответ­ствуют.

В лённротовской трактовке устранены все «недостатки» народной трактовки. Откуда берется лапландец, кто он, за что он ненавидит Вяйнямёйнена и мстит ему,— все это у Лённрота становится совершенно ясным. Читательское любо­пытство полностью удовлетворено.

Нарушение фольклорных норм с точки зрения Лённрота было поднятием фольклора на более высокую ступень.

Лённрот никогда не предполагал, что подобный прием яв­ляется в какой-то степени предосудительным или непозволи­тельным. Точка зрения Лённрота соответствовала взглядам его эпохи. Но интересно, однако, все же отметить, что рус­ская наука того времени, т. е. 30-х годов XIX века стояла на другой точке зрения. Славянофильская наука, правда, также считала, что народные произведения требуют и правки, и све­дения воедино разрозненных текстов. П. В. Киреевский пред­полагал издать свое огромное собрание песен, охватывавшее 15000 текстов, по сюжетам. Для каждого сюжета он предпо­лагал делать сводку из лучших текстов, т. е. то, что Лённрот делал для эпоса в целом. Разница, однако, состоит в том, что П. В. Киреевский предполагал опубликовать для каждого сюжета не только свой сводный текст, но и все варианты, из которых этот сводный текст был создан. Таким образом, П. В. Киреевский хотел показать читателю и все многочислен­ные народные оригиналы, и свою собственную сводку. Лённ­рот показал только сводку, а оригиналы хранились в архи­вах. Архивные материалы теперь уже опубликованы, опубли­ковано много «вариантов» подлинно народных текстов, запи­санных и до, и после Лённрота. Но они остались достоянием узкой касты специалистов. Они не получили широкого народ­ного отклика, они не осознаны, как подлинное народное до­стояние, которое необходимо изучать, издавать и культиви­ровать. Поэтому советская наука не может ограничиться изу­чением одной только «Калевалы». Центром своего изучения

20*

«Калевала» в свете фольклора

она сделает собственно народный эпос, который нуждается не в том, чтобы его переделывали, а в том, чтобы его пони­мали в его народном значении, в том самом виде, в каком он исполняется. В противоположность славянофильской науке русская революционная наука, современная Лённроту, счита­ла недопустимыми никакие, ни малейшие переделки народных оригиналов. Наука может иметь дело только с нетронутыми народными оригиналами. Белинский по поводу сказок писал: «Эти сказки созданы народом: итак, ваше дело списать их как можно вернее под диктовку народа, а не подновлять и не переделывать»². «Русская сказка имеет свой смысл, но только в таком виде, как создала ее народная фантазия; переделан­ная же и прикрашенная, она де имеет решительно никакого смысла» ³.

Белинский был одним из немногих современников Лённро-та, давших отрицательную оценку «Калевале»⁴. Это случи­лось потому, что Белинский знал народный эпос только по переработке Лённрота в искажающем изложении Эмана. Если ■бы он знал народные оригиналы, он дал бы им такую же об­стоятельную и глубокую оценку, какую он дал былинам из сборника Кирши Данилова.

Из всего этого вытекает задача, стоящая перед наукой: она должна прежде всего бережно собирать памятники народ­ного творчества. Она должна издавать их в их неприкосновен­ном виде и широко их популяризировать наряду с лённротов-ской «Калевалой». Издание «Калевалы» должно быть тако­вым, чтобы оно ориентировало читателя прежде всего на на­родной источник ее.

Изменения Лённрота шли настолько далеко, что он, на­пример, включал в героический эпос свадебные песни. Они составляют около 10% всей «Калевалы». Это было сделано столь искусно, что Лённрот ввел в заблуждение науку. А. Н. Веселовский ссылался на эти песни в пользу своего положения, что эпос возникает из обрядовой поэзии. Положе­ние это неверно, эпос из обрядовой поэзии не возникает, и ссылка на Лённрота неудачна, так как такое соединение при­надлежит Лённроту, а не народной поэзии. Лённрот, далее,

² В. Г. Белинский, «Конек-Горбунок»,— В. Г. Белинский, Пол­ное собрание сочинений, т. I, M., 1953, стр. 150.

³ В. Г. Белинский, «Стихотворения Александра Пушкина», — В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. II, М., 1953, стр. 82.

⁴ В. Г. Белинский, «Главные черты, из древней финской эпопеи Калевалы» Морица Эмана, Гельсингфорс, 1847,— В. Г. Белинский, Пол­ное собрание сочинений, т. X, М., 1956, стр. 272—278.

■

«Калевала» в свете фольклора 309

ввел в «Калевалу» огромное количество заклинаний. Закли­нания, однако, представляют собой совершенно иной вид поэ­зии, чем эпос. И в этом отношении Лённрот ввел в заблужде­ние науку. Компаретти утверждает, что эпос создается из песенных заклинаний, и написал целую книгу о «Калевале», в которой он пытается доказать эту мысль, хотя он хорошо знает, что заклинания в «Калевале» в своем огромном боль­шинстве введены Лённротом искусственно.

Однако этими внешними отличиями не ограничивается ра­бота Лённрота.

В своем научном мировоззрении Лённрот был очень бли­зок к так называемой мифологической школе, которая как раз в те годы начинала развиваться. Правда, Лённрот отнюдь не разделял ее крайностей. Однако он разделял точку зрения школы, что фольклор в устах народа не развивается, а, наобо­рот, портится и забывается. Изменяя фольклор, Лённрот по­лагал, что он восстанавливает древнюю форму эпоса. Лённ­рот восстанавливал не только якобы древнее, ныне утрачен­ное народом единство, но и его мифологическую природу, ибо эпос, с точки зрения этой школы, не что иное, как миф, ныне также народом забытый, но могущий быть восстанов­ленным.

В этом отношении Лённрот, правда, был очень осторожен. Но тем не менее он иногда вносил такие изменения, которые полностью меняют уже не только форму, но внутренний смысл народных песен. Как в этом отношении иногда поступал Лённрот, можно показать на примере народной баллады об Анни и ее женихе, использованной им для четвертой и пятой рун «Калевалы».

Песня, записанная в архангельском крае и послужившая источником для Лённрота, имеет следующее содержание.

Анни, единственная дочь своих родителей, идет в лес за вениками. Здесь она встречает Осмоне-Калевайнена, который ей говорит, что она будет расти, хорошо одеваться и хорошо питаться для него. Анни, плача, идет домой, видит отца и затем брата; на их вопрос, о чем она плачет, она говорит, что потеряла крестик. Но матери она говорит правду. Мать предлагает ей запереться на три года в амбарах отца, пи­таться свининой, маслом и пирогами, чтобы быть красивой, и надевать лучшую одежду и украшения. Через три года мать идет в амбар и находит свою дочь удавившейся. На этом пес­ня кончается. Перед нами типичная песня-баллада. В данном варианте неясно, что заставляет девушку покончить с собой. Есть версии с благополучным концом или не доведенные до самоубийства: узнав о женихе, мать успокаивает дочь и пред-

310 «Калевала» в свете фольклора

лагает ей принарядиться из сундуков в отцовском амбаре, и тем -песня кончается. Если же есть самоубийство, то причины его различны, но всегда носят реалистический характер: в одном случае конюх совершает над девушкой в лесу насилие, в другом — на ее руку претендует толстый боярский сын. К. Крон весьма убедительно вскрыл родство этой песни со шведской балладой, в которой некий воинственный вооружен­ный священник делает девушке предложение, оскорбляющее ее честь. Уже из этих немногих примеров видно, что в народ­ной песне девушка совершает самоубийство из-за притязаний социально чуждого ей жениха-насильника, с которым заодно ее мать.

Что же сделал Лённрот из этой реалистической баллады?

Лённрот вытравляет содержащийся в этой балладе со­циальный протест и переводит весь сюжет из одного жанра в другой, из баллады в эпический миф. С этой целью сватов­ство приписано Вяйнямёйнену, мотивом отказа девушки слу­жит его старость. Чтобы связать данный сюжет с предыду­щим, Вяйнямёйнен состязается с Ёукахайненом и одерживает над ним победу, героиня сделана сестрой Ёукахайнена, кото­рый отдает ее Вяйнямёйнену (руна III). Так же, как изменено имя героя, изменено имя девушки. В народных песнях она именуется различно, но имена ее — самые обыкновенные, че­ловеческие имена, среди которых преобладают Анна и Екате­рина. Лённрот переименовывает ее в благозвучное Айно. «Айно» — не имя. Слово это означает «единственная», «лю­бимая» и в народной песне применяется как эпитет. Все эти изменения не случайны. Они вскрывают весь поэтический за­мысел Лённрота, состоящий в переработке реалистической баллады в древний мифологический эпос с включением сюже­та в единую композицию «Калевалы». Соответственно са­моубийство через повешение заменено Лённротом падением в воду при купании. Утес, на котором сидит девушка, имеет трещину и рушится в море вместе с девушкой. Она не совер­шает самоубийства. Водяная стихия смертью спасает ее от страшного жениха. Умирая, она произносит монолог, в кото­ром просит родных не купаться в этом море, так как вода — ее кровь, рыба — ее тело, кустарник — ее косточки, а трава — ее волосы. Этим подготовляется связь с следующей руной, в которой она вылавливается в виде рыбы, и всему сюжету при­дается этиологический конец в духе этиологических мифов. Этот прием повторен при описании плача матери: из слез матери создаются три реки, реки образуют водопады, из водо­падов вырастает скала, на скале — березка, а на березках поют три вещие птицы-кукушки. В народном оригинале этио-

«Калевала» в свете фольклора 311

логических элементов нет. В некоторых вариантах имеется кукушка, но без этиологической трактовки конца песни.

Это сопоставление показывает, какие приниципы руково­дили Лённротом. Лённрот обращает эпос в прошлое. Реали­стической балладе придается мифологический, якобы народ­ный характер, тогда как народно именно стремление к реа­лизму и социальному протесту.

Данный пример особенно типичен, он характеризует на­правление работы Лённрота.

# * * •

В этом же свете может быть поднят и освещен вопрос о композиции «Калевалы». Суггестивное воздействие Лённрота на науку его времени и на науку последующих десятилетий было столь сильно, что вопрос о «народной эпопее» продол­жает обсуждаться и по сегодняшний день. Между тем бес­пристрастное изучение карело-финских рун легко могло бы убедить ученых в том, что давно уже знают русские фолькло­ристы, изучающие не только русские былины, но огромное эпическое богатство народов, населяющих Советский Союз: что эпос любого народа всегда состоит только из разрознен­ных, отдельных песен. Эти песни обладают внутренней цель­ностью и до некоторой степени внешней объединяемостью. Народ иногда и сам объединяет отдельные сюжеты путем контаминации. Но народ никогда не создает эпопей — не по­тому, чтобы он этого не мог, а потому, что народная эстети­ка этого не требует: она никогда не стремится к внешнему единству. Причины, почему народ не стремится к созданию единства, очень сложны. Одна из них состоит в том, что это нарушило бы творческую свободу и подвижность фольклора. Превращение отдельных песен в огромную эпопею как бы останавливает эпос, лишает его гибкости, подвижности, теку­чести, возможности ежедневных, постоянных новообразований и творческих изменений и нововведений, тогда как отдельная песня дает певцам полную свободу. Эпос создается для пения, а не для чтения, и пение стремится к свободе и подвижности, тогда как эпопея неподвижна, и изменения и переработки ее требуют упорного труда. Достаточно указать, что второе из­дание «Калевалы» («вариант») потребовало 14 лет работы.

Но это только одна из причин, почему народ не создает эпопей. Эпопея не соответствует внутренней системе фоль­клора. Так, фольклор не знает временной перспективы по­добно тому, как старинная живопись не знает перспективы пространственной: она носит плоскостной характер. Народное

312 «Калевала» в свете фольклора

творчество не знает перерывов повествования. В подлинно народном эпосе действие развивается от начала до конца в одном потоке времени и на одном театре действий, который меняется только с передвижением героя. Двух театров дей­ствий одновременно быть не может. Чтобы создалось боль­шое, цельное произведение, это препятствие должно быть пре­одолено, и оно преодолевается, когда из фольклора рождается литература.

Фольклор, далее, не требует мотивировок. У него своя логика, чрезвычайно глубокая и сложная. Художественная система фольклора существенно иная, чем система литератур­ных норм или законов. Фольклор вовсе не стремится к изъя­тию противоречий, скорее наоборот: противоречивость, свой­ственная фольклору, носит характер яркости и контрастности. Эти противоречия служат драгоценнейшим фактором его изу­чения. Удаление противоречий обесцвечивает фольклор, ли­шает его красочности и делает из него абстракцию. Здесь, конечно, нет возможности войти в этот вопрос во всем его объ­еме. Для этого требовалось бы большое сравнительное иссле­дование эпоса. Мы можем ограничиться установлением фак­та, что за сто лет, истекших со времени издания «Калевалы», накопился огромный эпический материал по многочисленным народам, входящим в состав СССР, и что эти материалы не подтверждают точки зрения Лённрота и тех, кто ее разде­ляет.

Одни ученые утверждали единство «Калевалы», другие его отрицали. Отрицать единство «Калевалы» никак нельзя. Оно создано Лённротом путем кропотливой мозаичной работы. Но это единство не носит народного характера, и народ в нем не нуждается, народный эпос обладает не внешней целост­ностью, а внутренним единством, единством образов героев, одинаковых для всех песен, единством стиля и, главное — единством национально-идейного содержания. Любой куль­турный человек сразу же отличит карело-финскую руну, рус­скую былину, сербскую юнацкую песню, якутское олонхо и Т. д., настолько эпос каждого народа своеобразен и неповто­рим. Совокупность отличительных черт эпоса каждого народа и представляет собой то единство, которое составляет одно из лучших и драгоценнейших качеств эпоса каждого народа. Но это внутреннее единство не то же самое, что внешняя це­лостность, замкнутость, законченность. Подлинный эпос всег­да состоит из разрозненных песен, которые народом не объе­диняются, но представляют собой цельность. Эпопея же внешне едина, но внутренне мозаична. «Калевала» при всем искусстве Лённрота — все же противоречива и неслаженна.

Калевала» в свете фольклора

Компромиссной можно признать точку зрения Е. Г. Кага-рова: он отрицает цельность эпоса в его совокупности, но до­пускает цельность по циклам. Такая компромиссная точка зрения неверна. Эпос, как мы видели, именно целостен по существу и разрознен по форме своего выражения.

Положив некоторую грань между «Калевалой» и народ­ным эпосом, мы уже легче сможем подойти к решению одного из самых трудных вопросов в изучении «Калевалы», вопроса о ее происхождении. Для нас ясно то, что неясно ученым, отождествляющим «Калевалу» и народный эпос, а именно, что вопрос о создании «Калевалы» и вопрос о происхождении народного карело-финского эпоса — вопросы совершенно раз­личные. Вопрос о том, как создавалась лённротовская «Кале­вала», освещен в работе X. И. Лехмус⁵. Вопрос же о проис­хождении самого эпоса настолько сложен, что он будет ре­шаться еще много лет. Здесь он разрешен быть не может, но может быть указано хотя бы направление, в каком он смо­жет решаться. Изучая его по имеющимся по этому вопросу трудам, мы прежде всего убеждаемся, что теории происхож­дения «Калевалы» как народного эпоса создавались в пол­ном отрыве от этногенеза и истории финно-угорских народно­стей. Обычно ставится вопрос о том, на какой территории (в Финляндии, Карелии, Эстонии) и в какой век создалась «Ка­левала». В зависимости от причин, подчас ничего общего не имеющих с наукой, он разрешается в ту или в другую сторону. Между тем самая постановка вопроса неправильна. «Калевала» могла быть создана еще до того, как соответ­ствующие народности заняли нынешнюю заселенную ими тер­риторию. Сравнение с русским эпосом может дать иное на­правление всему изучению этого вопроса. Нет никаких сомне­ний, что русский эпос создан не украинцами, не белоруссами и не великоруссами в отдельности, а создан всем русским на­родом, так как он отражает общенародные идеалы и стрем­ления. Но с течением веков эпос на юге исчез, на севере со­хранился. Почему это так произошло, этот вопрос может быть разрешен только путем изучения истории. Как указал Маркс, исчезновение эпоса в условиях капитализма есть закономер­ное явление. Для советского ученого не может быть никаких сомнений, что и карело-финский эпос создан всем народом целиком, а не частью народа, населяющей некоторую часть территории, при пассивном состоянии другой части народа, населяющей смежную территорию. Теории западного или во-

⁵ X. И. Лехмус, Элиас Лённрот — составитель «Калевалы»,— Тру­ды юбилейной научной сессии, посвященной 100-летию полного издания «Калевалы», Петрозаводск, 1950.

314 «Калевала» в свете фольклора

сточного происхождения карело-финского эпоса равно анти­историчны. Подлинно научной будет только теория народ­ного происхождения эпоса, изученного в связи с историей народа.

Так же как и русский, карело-финский эпос утерял свое былое общенародное распространение. Он сохранился лишь в некоторых очагах, на нескольких местах, составляющих как бы естественные заповедники. Русские потеряли эпос на юге и в центральных областях, но сохранили его на севере. Финляндия утратила эпос, но следы его совершенно ясны и бесспорны, в Карелии же он сохранился.

Вопрос о происхождении эпоса влечет за собой вопрос о его развитии. Старая наука искала в любом эпосе либо ми­фологические основы, либо исторические отражения. О «Ка-левале» неоднократно утверждалось, что она — мифологиче­ский эпос и не содержит следов истории. Эта точка зрения может быть верна для лённротовской «Калевалы», в которой народный эпос искусственно мифологизирован, но она абсурд­на по отношению к подлинным народным песням. В карело-финском эпосе нет государства, но это не значит, что в нем не отражена история. Вопрос должен быть поставлен не о том, какие исторические события отражены в карело-финском эпосе, а о том, какой в нем отражен общественный строй. Вопрос этот чрезвычайно сложен, он требует специального изучения. Несомненно окажется, что в карело-финском эпосе есть следы и более древних и более поздних общественных отношений. Об этом же будет свидетельствовать изучение ма­териальной культуры, отраженной в эпосе. И здесь картина окажется отнюдь не однородной. Будут найдены чрезвычайно архаические элементы, возводящие эпос ко временам доисто­рическим, и здесь же чрезвычайно ярко будет отражен быт, современный исполнителю. Здесь кроется заманчивая задача для исследователя. Одно из поэтических достоинств карело-финского эпоса состоит в том, что в нем чрезвычайно ярко и художественно изображена действительность. Мы видим уст­ройство избы, утварь, орудия, формы хозяйственной деятель­ности человека. Как обрабатывается и засеивается земля, как изготовляется пища, печется хлеб, варится пиво, ткацкое и кузнечное ремесло, охота, рыболовство—все это находит в эпосе художественно настолько яркое изображение, равно как и окружающая северного человека природа лесов, озер, бо­лот, холмов и скал с их разнообразным животным миром, что читатель, раз прочитавший «Калевалу», никогда не сможет забыть того художественного обаяния, которое от нее исходит. Но эта же сторона «Калевалы» представляет собой величай-

<Калевала» в свете фольклора 315

шую научную ценность, ибо наряду с изучением социальной культуры изучение культуры материальной дает возможность применения к «Калевале» исторического метода изучения.

Но эпос, конечно, не бытописание. Изображение действи­тельности в нем не цель, а средство для выражения извест­ного мировоззрения, известной идеи, для выражения того, что народ считает своим идеалом, в чем он видит героизм.

И здесь картина также получится не одинаковая, а исто­рически многостепенная, начиная от древнейших мифологи­ческих представлений до современных исполнителю мораль­ных и социальных идей. Старая буржуазная наука всегда устремляла свой взгляд прежде всего назад. О «мифологии» «Калевалы» написано чрезвычайно много. Но в большинстве случаев эти труды носят абстрактно-мифологизирующий, а не исторический характер. Так, путем анализа языка, анализа собственных имен пытаются восстановить мнимые индоевро­пейские религиозные представления в «Калевале». Путь этот методологически глубоко порочен. «Калевала» отражает и в своем идейном содержании несколько стадий развития. Здесь и древнейшие мифологические, еще до-божеские представле­ния тотемического характера (Випунен), и более поздние от­ражения религии хозяев стихий (Лоухи), и начатки образо­вания божеств (Укко). Самое важное, однако, состоит в том, что эпос, исходя из мифологических корней, преодолевает ми­фологию и религию. Это — закономерный путь развития эпоса всех народов, но в каждом эпосе этот переход осуществляет­ся по-своему. Содержанием эпоса всегда является борьба. Борьба является содержанием и «Калевалы». Это борьба про­тив всех темных сил, препятствующих народу в его развитии и враждебных ему. Наиболее ярким художественным образом этих темных сил является Лоухи. В образе побежденной Лоу­хи народ преодолевает свою мифологическую веру. Хозяевам стихий объявляется борьба, потому что сам человек в своем труде стал хозяином этих стихий. Вся борьба Вяйнямёйнена есть художественное обобщение ранних форм борьбы челове­ка за овладение природой. Как показал Горький, мифологиче­ская борьба в эпосе всегда сменяется борьбой социальной. В этом отношении особым интересом обладает более позд­ний, чем Вяйнямёйнен, герой, а именно Куллерво, в борьбе которого, с одной стороны, можно видеть войну между рода­ми, с другой — (борьбу батрака-пастуха или даже раба про­тив своих угнетателей. Тем самым «Калевала», прославлен­ная главным образом как древний мифологический эпос, в нашем сознании становится эпосом борьбы от древнейших времен до современности.

«Калевала» в свете фольклора

В лённротовской «Калевале» нет государства и борьбы за государственную независимость. Этот факт ставит в тупик буржуазных ученых, которые не могут его объяснить, но поль­зуются им для характеристики мифологичности «Калевалы». Сопоставление подлинно-народных и лённротовских текстов показывает, однако, что Лённрот производил определенный отбор, включая одни песни и исключая другие. Он предпочи­тал песни мифологического характера и избегал песен содер­жания исторического. Между тем такие песни есть. Вяйня-мёйнен не только заклинатель, но и воин. Он борется против датской знати ⁶, вместе с русскими он борется против татар, и русский князь его награждает⁷ <...>

С точки зрения мифологической школы подобные песни — позднейшее напластование на эпосе, результат его вырожде­ния. С нашей же точки зрения, эти песни свидетельствуют о развитии эпоса, в котором народ выражает свое, народное историческое сознание. Это сознание не соответствует буржу­азному сознанию, и Лённрот эти песни отстранил. Мы же ни­как не можем ими пренебречь, ибо в этих песнях выражается то самое сознание, которое приводит народ к революции и при­водит к объединению народов для общей исторической борьбы.

Чтобы не быть голословным, я позволю себе привести от­рывок из песни, записанной Борениусом в 1872 году. Здесь старый и юный Юкохайне состязаются в стрельбе, но не из луков, а из пищалей. Старый стреляет лучше. Они решают идти на войну.

На войну теперь пойдем мы, На войну пойдем большую. Где на землю кровь роняют, Вместе с русскими пойдем мы В край красивый, чужедальний. Тут в России сын родился, Здесь, в Карелии, красивый. Власть родного брата знал он. Старшему он был послушен. На войне нужны герои, Там в солдатах есть потребность Летом на войне великой, И при заморозках зимних. На войне дела большие, Там в труде находят счастье ⁸.

^s Руны и исторические песни. Перевод и предисловие В. Евсеева, Пет­розаводск, 1946, стр. 29.

⁷ Там же, стр. 27.

⁸ «Сампо». Сборник карело-финеких рун. Перевод и предисловие В. Е. Евсеева, Петрозаводск, 1940, стр. 67.

«Калевала» в свете фольклора 317

О чем говорит эта песнь? Она говорит о том, что родина — Карелия, находящаяся в России. Эту родину герой «Калева­лы» вместе с русскими собирается защищать. Эта защита для него — счастье.

Эти песни говорят сами за себя. Таких песен — не одна. Они вскрывают подлинную идеологию карело-финского эпо­са, о котором лённротовская «Калевала» не дает представ­ления. Исключительная мифологичность карело-финского эпоса сама превращается в миф в свете подлинно-научного изучения, основывающегося на полной, а не частичной кар­тине карело-финского эпоса. Карело-финский эпос так же от­ражает историческую борьбу народа, как и эпос других на­родов; он отражает ее в национальных формах. Так же, как эпос других народов, карело-финский эпос представляет со­бой ступень к скачку, ведущему уже к созданию принципи­ально нового жанра, но такого, предпосылки которого зало­жены в эпосе, а именно, к зарождению исторической песни. Таким образом, процесс тот же, что и в русском эпосе. Этот процесс продолжается до сегодняшнего дня.

324 Сокращения, принятые для обозначения источников

Карн.— Сказки и предания Северного края. Запись, вступительная статья и комментарии И. В. Карнауховой, М.—Л., 1934.

Крик.— Krickberg W. Marchen der Azteken und Juka-Peruaner, Maya und Muisea, Jena, 1928.

МАЭ— Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Петро­град — Ленинград).

Нор.— N о г d е п Е. Die Gaburt des Kindes. Qeschichte einer religiosen Idee, Leipzig, 1924.

Онч.— Северные сказки. Сборник Н. Е. Ончукова, СПб., 1909.

Пиш.— Р i s с h е 1, Der Ursprung des Christlichen Fischsymbols,— Sitzungs-berichte der koniglich Preussischen Akademie der Wissenschaften zu Ber­lin, Bd XXV, 1905.

Рейнак —Reinach S. Le rire rituel,—Cultes, Mythes, Religions, IV

Ск. зулу — Сказки зулу. Вступит, статья, перевод и примечания И. Л. Сне­гирева, М.—Л., 1937.

См.— Сборник великорусских сказок архива Русского географического об­щества, вып. I—II. Издал А. М. Смирнов, Пг., 1917.

Соф.— Софокл, Драмы, т. II. Перевод с введением и вступительным очерком Ф. Зелинского, М., 1915.

Тонк.—Ненецкие сказки. Собрал В. Тонков, 1936.

Ферле — F e h г 1 е, Das Lachen im Glauben der Volker,— «Zeitschrift fur Volkskunde», neue Folge, Bd II, 1930.

FFC —F. F. Communications. Edited for the Folklore Fellous, Helsinki (се­рия издается по сплошной нумерации).

Фробен.—Frobenius L. Das Zeitalter des Sonnengottes, Berlin, 1904.

Фрэзер —Фрэзер Д. Золотая ветвь (le rameau d'or), вып. I—IV, Л., 1928.

Худ.—Худяков И. А. Великорусские сказки, вып. I—III, M., 1860—1862.

Шейн — Великорусе в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказ­ках, легендах и т. п. Материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном, т. I, вып. 1, СПб., 1898.

Шефт.— Schef tel о witz J. Das Fishsymbol im Judentum und Christen-tum,—ARw, BdXIV, 1911.