Г-же Марсель Жерар

Бельведер, Монфор-л'Амори

29 октября 1928 г

Дорогой друг,

Так как я должен был до вечера субботы просмотреть «Боле­ро», то, вернувшись домой в воскресенье, сразу же сел за рояль

и попытался восстановить свою американскую виртуозность. Так что, если Вы хотите получить одобрение автора, отложите Ваш «record» до моего возвращения (не раньше 28 ноября).

Согласен на «Ах! Ах! Ах!» в арии огня. В этом вы не пер­вая. Но ни в коем случае не прибавляйте (говорком) слова: «и вы отлично меня понимаете» в коде отдельной арии; Вам дадут ее у Дюрана, если Вы обратитесь к ним от моего имени.

Нет, трель надо делать не на си.

Такая запись означает нижнюю трель. Вы этого не знали?

Итак, до встречи в конце месяца. Тем временем я поставлю за Вас свечку св. Марии дель-Пилар, вползу на коленях по сту­пеням Сант-Яго де Компостела и выпью за Ваше здоровье бу­тылку портвейна на его родине.

Сердечный привет.

Морис Равель

«Record» — английское слово, означающее «пластинка».

Равель спешит закончить «Болеро», заказанное ему Идой Рубинштейн для спектаклей, которые она хотела ставить в следующем месяце в Опе­ре; это был скорее повод для интересной оркестровки, чем настоящее музыкальное произведение, ибо «Болеро» состоит всего из двух тем, упор­но повторяющихся без всякого развития, без модуляций, без ускорения темпа. Настоящий музыкальный фокус.

Это произведение было исполнено одновременно с «Вальсом». Деко­рация Александра Бенуа изображала один из притонов Паралело ¹: на возвышении, в центре просторного помещения, танцевала женщина, а вокруг теснились охваченные страстью мужчины.

Равель согласился на такую интерпретацию «Болеро», но ему самому постановка рисовалась иначе; он хотел совсем другого и часто и подолгу говорил об этом с Лейритцем. Прежде всего, по его представлению, дей­ствие «Болеро» должно было развертываться под открытым небом, а не в четырех стенах; он хотел, чтобы было подчеркнуто арабское начало, заключавшееся в упорном повторении двух тем. Затем — и тут связь до­вольно трудно уловима — в спайке этих двух чередующихся тем он ощущал нечто подобное соединению звеньев цепи, более того — непрерывность за­водского конвейера. Поэтому в декорацию надо было включить, по его

¹ Паралело — улица в Барселоне.

мнению, корпус завода, с тем чтобы рабочие и работницы, выходящие из цехов, постепенно вовлекались в общий танец. Наконец, ему хотелось, что­бы там был еще намек на бой быков и эпизод тайной любовной идиллии между Мариленой и неким тореро, которого неожиданно явившийся рев­нивец должен был заколоть кинжалом под балконом неверной.

Нам уже известно пристрастие Равеля к заводам — начиная с заводов Бельгии и Рейнской области, которыми он так восторгался во время сво­его путешествия на борту «Эме», и кончая заводом из «Потонувшего ко­локола». Завод, рисовавшийся ему в «Болеро», перенесенный в Андалу­сию, на самом деле находился па дороге в Везине, сразу же после моста в Рюэй. Он любил там гулять и говорил, указывая на него пальцем: «Завод из "Болеро"».

Лейритц сделал макет этой декорации, который был выставлен в Са­лоне художников-декораторов еще при жизни Равеля и получил его одо­брение. Поэтому, когда после смерти композитора, в Опере была осуще­ствлена постановка «Болеро», г-н Руше поручил Лейритцу ее оформление. Дирижер Филипп Гобер, а также Серж Лифар ¹ решительно протестовали против этого завода, но Эдуард Равель проявил твердость и пригрозил, что не даст разрешения на постановку, если воля его брата не будет исполнена. Таким образом, в «Болеро» остались и завод и тореро. Успех был полный.

Кстати, может показаться странным, что Равель, великий aficiona­do ² Испании, дал название «Болеро» пьесе, в которой ни темп, ни форма не имеют ничего общего с подлинным классическим болеро. Хоакин Нин однажды обратил на это внимание Равеля. «Это не имеет никакого значения», — отвечал композитор. Конечно! И все-таки произведение, поль­зующееся столь большой популярностью и завоевавшее весь мир, с тру­дом принимается испанской аудиторией — исключительно из-за названия.

В этом признался мне знаменитый дирижер Арбос. Правда, что при­знание это было сделано двадцать пять лет назад: возможно, ныне все изменилось.