6.1. ПРОБЛЕМНОЕ ПОЛЕ
Неудавшийся августовский (1991) государственный переворот, последовавший за ним распад СССР, набирающие силу и доходящие до критической отметки центробежные отечественные процессы обострили проблему судьбы России, которая в наше время воспринимается сквозь призму гогеновских вопросов, навеянных в свою очередь постановками Феодота-гностика: кто мы? где мы? кем стали? откуда идем? куда стремимся? как освобождаемся и возрождаемся? на каком пути обретем себя?
Ответы на эти и подобные им вопросы из разряда первостепенных, жизнезначимых. В них — уяснение исторической доли нашего народа, понимание его грядущего.
Кто виноват? Как быть? Что делать? — проблемы универсальные. Однако решаются, осмысливаются они нами, россиянами, традиционно задним числом, вдогонку. В чем-то глубоко прав отмечающий данную склонность нашей натуры В. Розанов, утверждающий, что оживляемся мы лишь тогда, когда приходится хоронить кого-либо. Что ж, пришла пора оживляться, а значит — думать, ибо ныне всем миром мы порываем с прошлым, хороним былую Россию...
Россия... Тема ее судьбы, призвания, дела в их необходимости, святости совпадает с темой места, которое мы, как великий народ, занимаем среди иных держав и народов, с темой способов самоопределения, самостановления, которые должны быть выбраны нами для того, чтобы наше место сделать во всех отношениях «почетным» (П. Анненков).
В чем назначение России? Ответ на вопрос, какой даем мы, связан с пониманием, что про!рамма развития народа, порождаемого им общест--ва, государства, индивида заключается в идее достойной жизни. Смысл бытия нации выражается не внешними, а внутренними ценностями, совпадающими с доподлинно ключевыми, фундаментальными началами, такими, как Земля, Страна, Люди. Изначально близкие сердцу идейные образы почвы, домена— суть естественные кариатиды, подпирающие своды арки, именуемой национальным существованием. Облагораживание собственного жизненною пространства, вершение собственной истории, продление своего рода, возделывание своей среды обитания, чувство Родины, соплеменников, сознание самобытности, наличие субъективности, способности к внятному целеполаганию, органичному развитию, поступи, действу — не это ли остов, план, горизонт, вожделение и сверхцель национально-народной жизни?!
Аппарелью, обеспечивающей проход к тайнам, святая святых этой жизни является здоровая патристика, отлитая в формы национально-государственной идеологии. Предваряя изложение, а потому высказываясь кратко, en gros (в общем), уточним последнюю как дискурсивную апологетику Отечества, претендующую на выражение самосознания народа и нацеленную на привнесение высокою смысла в державное, национальное и социальное созидание. Без идеологии, т. е. специфического духоподъ-емного комплекса, позволяющего в истории жатве зреть не годами, а странами, народами, поколениями, социально-политические и этнические образования испытывают деконструкцию, саморазрушаясь и самовырождаясь. Национально-государственная идеология — это она, противостоя энтропии рутинно разрозненной, разобщенной жизни, формует из массы — народ, из человека — личность, из индивида — гражданина; собирая частицы во внутренний космос,— это она определяет и предопределяет жизнеспособность и жизнестойкость нации, ее адаптивный потенциал, возможности выживания, адеквагного реагирования на вызовы, геополитическую устойчивость, консолидированность, кредито- и конкурентоспособность.
Народ от народа в конечном счете отличается именно как дух. у каждого свой актив в виде базовых ценностных геипальтов, неповторимых шифров, нюансов, кодов, выполняющих функции индикаторов, идентифицирующих прасимволов-прафеноменов. У евреев — Тора, у болгар — азбука. В них — концентрируемая душа народа, высвечивающая высшую идею существования. Каковы наши духовные абсолюты, наши прасимво-лы-прафеномены?
339 Раздел VI
Избегая паразитических форм текстуального анализа и ретроспективной критики и не предвосхищая поиск, наметим контексты рассуждений о специфике России, о специфической же ее задаче и положении в мире.
Идиома безгласия-безмолвия. А. Герцен говорит, что русский народ — «немой», который в сто лет не вымолвил ни слова и теперь молчит. Подобное по смыслу и виду обнаруживается у С. Цвейга: «Одно отличает русский народ от других... народов: он еще нем, у него нет своего голоса»1. Что означает метафора бессловесности: когда и в связи с чем, наконец, русские скажут свое слово?
Идиома простора. Ее вводили, развивали и разделяли едва ли не все, писавшие на сюжеты российской жизни, — от Карамзина до Бердяева. Почему Россию отождествляют с пространством, тогда как страны Запада со временем?
1. Лобовая трактовка — бескрайность территорий, разреженность населения — не специфицирует Россию. Аналогичное отличает Австралию, Канаду, Бразилию, Мексику, Монголию. Кроме того, поскольку россияне земледельцы, их деятельность связана с сезонными циклами, через которые в строй жизни (и метафизику) проникают ритмы времени (мы уже не акцентируем сакраментальное «Время, вперед!»).
2. Иносказательная трактовка, предполагающая содержательную перелицовку культурологической типологии «пространство — время» в социально-экономическую типологию «экстенсивное — интенсивное», выступает нереифицируемой догмой: в российской реальности обнаруживаются периоды и этапы весьма динамичного, темпового развития.
Идиома богоизбранности. Введенный старцем псковского Елеазарова монастыря Филофеем фразеологизм «Два Рима пали, третий стоит, четвертому не бывать» при более внимательном рассмотрении обнаруживает онтологическую неподкрепленность.
1. Бичуя наивный исторический телеологизм, еще А. Герцен предостерегал от греха впадения в самомнение народа Израилева — не пристало верить ни призванию народов, ни их предопределению, правильно думать, что судьбы народов и государств могут но дороге меняться, как судьба всякого человека, и лишь основываясь на настоящих элементах, по теории вероятностей, возможно заключать о будущем.
2. Мощную критику российского избранничества развертывает И. Тургенев, именуя народ русский консерватором и видя в нем ростки такой буржуазии в дубленом тулупе, теплой и грязной шубе, с вечно набитым
Национально государе таенн ая ид еология
Цвейг С. Избр. произв. В 2 т. М., 1957. Т. 2. С. 566.
до изжоги брюхом и отвращением ко всякой гражданской ответственности и самодеятельности, что далеко оставит за собою буржуазию западную. В этом отношении, итожит И. Тургенев, мы все сидим в одном мешке, и никакого за нами «специального слова» не предвидится.
3. Многократно усиленные отечественным критическим сознанием аргументы И. Тургенева переходят в самобичевание. И вот у нас в массе клянут и самих себя, и прошлое, превращаясь в незадачливых фрагеллантов, и вот говорят о неуемных конях Апокалипсиса, под личиной революций, репрессий, насилия, катастроф скачущих по нашим пенатам.
Бремя земного горя — неотвратимо ли его витание над Россией? Отказано ли судьбой россиянам в счастье? Все мы — наша страна, ее люди — у времени ли мы в плену или безнадежно ушли на дно времени? Всякую формулировку замыкают внушительные вопросы, однако до их снятия безотносительно ко всему верится: как бы ни был настойчив жаждущий Полифем, он не получит нас, Россию, в жертву.
Идиома вторичиости, заемности, отсутствия самодостаточности. Метафора коллажной сборки устоев, институтов, правил российской жизни исходя из пересаживания на нашу почву элементов соседской экзотики безосновательна. Существуют общецивилизационные завоевания человечества. Та же НТР, переход к производству «человеческих способностей» влечет развал бюрократизма, монополизма, централизма, одновариантно-узколобого администрирования, обусловливает правовой тип межсубъективного взаимодействия на началах индивидуализма и легитимности (высокоинтеллектуальный квалифицированный труд требует самозабвенной инициативы, полной автономии, безусловной свободы). Следовательно, возможно говорить о недоцивилизованности, социальной, экономической, правовой, политической недоразвитости России, но в этом нет никакой обреченности.
Идиома межеумочности России, мечущейся между Западом и Востоком. «Проклятейшей» именует проблему «Россия — Запад» В. Ходасевич. Однотипная квалификация уместна и относительно проблемы «Россия — Восток». Занимают ли русские срединное положение в этническом ряду евразийских народов; являются ли они «объединительным племенем»? (Объединительным по отношению к кому?) Нужен ли поворот к Европе, обоснован ли схожий поворот к Азии? Справедлив ли лозунг «Лицом к Европе, а Восток в сердце»? Что означает соображение «срединности» в смысле онтологическом? Чем вообще выступает «срединность» кроме хромоты на обе ноги?
Все эти вопросы не имеют ответов без предпосылочной фиксации российских национальных интересов, во имя чего жить, бороться за существование,
341;1 Раздел VI Я
без предварительного отказа от некритического приятия якобы кем-то! уготованной нам участи.
Популярной сегодня евразийской модели правильно адресовать доводя В. Вейдле: насколько серьезно в случае России говорить об Евразии, а в Я случае Испании, культура которой столь же синтетична, не говорить о Ев-Я роафрике или замалчивать феномен Турции, в континентальном отноше- ~Ш нии также являющейся Евразией. Релевантен и троп: Азиопа.
Идиома непостижимости. Внедренное В. Тютчевым изящное смысло- щ вое клише рациональной невыразимости, умонепостижимости России:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить;
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить —
достаточно декларативно: оно нейтрализуется пускай менее изящным, но 1 поэтическим же клише:
Порывов чувства не унять,
Но чтобы истину промерить,
В Россию мало только верить,—
Россию нужно понимать.
Данная идиоматика дополняется проблематикой.
Проблема онтологии России. Ответ на вопрос: «что есть Россия?» — § влечет веер позиций с соответствующими толкованиями державных линий. 1
1. Крайний и вырожденный случай: Россия — империя, превышающая | размеры СССР, включая Польшу, Финляндию, проданную на 99 лет Аляску. 1
2. Случай, в политическом отношении тождественный подходу «нацио- 1 нал-патриотов»2: Россия географически совпадает с контурами бывшего Союза.
3. Случай, соответствующий взглядам «демократов»3: Россия —то, что \ есть в настоящем после анонсирования СНГ.
4. Радикальный случай, навеянный привязкой государственности к чис- i тоте этноса: Россия — то, что может быть после обособления Великорос-.-сии из нынешней России.
Итак: многонациональная империя или моноэтническое унитарное госу- дарство? Федерация или конфедерация? Движение в створе этих дихотомий даст отсутствующую доныне модель государственной идентичности России.
2 Использование данного термина обусловлено соображениями тактико-оперативными, а не академическими.
1 Аналогичное связано с обращением к данному термину.
ш
I___________________ Национально государственная идеология
*. Проблема идентичности национального духа (нерефлектируемый ;строй жизни, завязанный на обычаи, традиции, условности, образцы об-дцения, устои, стандарты поведения, типовые реакции и проявляемый в.типологических фигурах деятельности, оценках восприятий событий, ме-.жиндивидном взаимодействии), имея в виду наш исконный полиэтнизм, поликонфессионализм, присущий нашему характеру максимализм, заставляющий во всех жизненных вопросах ставить дилемму «или все, или ни-
: чего», антиномичность душевного склада, неблагоприятный социально-исторический шлейф, идущий от бесконечных противостояний, войн, кризисов, столкновений. Поражает факт: по сю пору у нас нет апологети-
i ки, а есть не всегда глубокая и честная критика российского разума.
Геополитика. В текущий момент взамен двух демонтированных по-
' лярных военных центров складываются три социально-экономических и политических центра: Северная Америка, Азиатско-Тихоокеанский регион, объединяющаяся Европа. Опять Россия попадает в ситуацию транзита. С позиций стратегии межгосударственных взаимодействий просматриваются такие неравнозначные тенденции.
1. Интеграция — целенаправленная активная кооперация на базе формирования свободных экономических пространств. В 1993 г. берет начало единый европейский рынок — 12 стран ЕЭС (350 млн человек); становится и обширная европейская экономическая зона — к свободной торговле подключается еще 7 стран (всего 380 млн. человек). 31 декабря 1993 г. открывается североамериканское пространство свободной торговли (370 млн человек). Следовательно, рушатся национальные перегородки, размываются границы (без отмены делимитации) без ощутимого обострения межнациональных отношений (португальцев в Люксембурге уже больше, чем «коренных» граждан).
2. Дезинтеграция — целенаправленная активная автаркия на базе хозяйственного, политического, социально-экономического коллапсирования. Для России и бывших республик быть едиными — значит быть сильными, быть разделенными — значит быть слабыми. Это воистину императив географии, опыта и здравого смысла. Между тем, как и прежде, вопреки всему у нас разбивают просеку на очередную звезду. Теперь звезду националистическую.
Оценка разности навигации державных судеб подводит к великому перечню проблем, требующих осмысления. Каковы причины распада огромного государства? Имеют ли его части резервы для самовоспроизводства? Должен ли соблюдаться примат национального перед государственным? Когда завершится хаотический период interregnum (междкцарствие)? В чем противоядие от национальной агрессии и гегемонии? Где пути эволюции,
343 Раздел VI
Национально-государственная идеология
совместимые с нашей теперешней трансформацией? Существует ли логика больших геополитических пространств и смирится ли она с разрывом славянского братства, развалом оправданного веками здорового мутуализма славяно-тюркских народов? Как относиться к неоднозначным проектам Великороссии, Турана, мусульманской линии от Китая до Дцрана, магометанской дуги от Турции до Татарстана (за счет слияния нахичеванского анклава с основным Азербайджаном в обмен на Нагорный Карабах)?
Хронополитика. Принадлежность гражданина, страны географической размерности есть конкретная инкарнация, достигаемая в результате выбора, автопоиска. Отсюда модернизационные программы на основе вестернизации (истернизации) должны опираться на ясное понимание того, что ни Запад, ни Восток в различных точках своих мировых линий неоднородны: они изначально дифференцированы. О какой именно Европе и о какой Азии говорят проекты европеизации или азиатчивания России?
В развитой Японии, к примеру, промышленный спад, тогда как в привычно отсталом Китае намечается 10% годового роста. В благополучных Англии и Германии обостряются проблемы национальных меньшинств. В Швейцарии, Швеции, Финляндии официально признан кризис. Кризисные пороки не от лени, не от свободно недостаточного, как полагал Л. Карсавин, слабого, замедленного движения к 6oi"y, а от вещества существования, проявляющего своенравную, нерационально-стихийную (структурные, циклические разбалансы) натуру.
Сказанное предъявляет дополнительный счет и западническим призывам «химического пути» (Д. Писарев) в капитализм, и славянофильским пасторалям соборно-гармонической жизни. И в тех, и в других понятиях бытия нации — вакуум. Заслуга Запада — демократизм и индустриализм, на коих произросло (кстати, заходящее в тупик) либеральное общество потребления: достижение Востока (также небездефектное) — традиционность и государственность. Но совместима ли капитальная западная ценность — атомарность индивида — с нашей соборностью?
Связываема ли воинствующая традиционность Востока с нашей терпимостью?
Индикаторы высот цивилизованности — не отрешенные абсолюты как таковые, а удовлетворительный стиль жизни, включающий гарантии самореализации. Откуда же вытекает, что рынок и демократия в западном исполнении — апофеоз?
Россия как подлунное тело первой звездной величины достойна автономной концепции собственного величия, крепящегося на подвижном балансе «родного и вселенского».
Проблема консолидации. Известно пророчество О. Шпенглера, что XX век пройдет под знаменем национализма. В створе этой установки — модель органической демократии, предполагающей достижение чистоты этноса. Не пускаясь в отвлеченные споры, на уровне эмпирического обобщения выведем такой интересный факт. Существовала Римская империя и существовали тщеславные планы ее реставрации, о чем говорит внушительный ряд, представленный именами Фридриха II, Карла V, Наполеона, Гитлера. Ничего не вышло. Не вышло по причине несовместимости этносов. Если принять без критики данное объяснение, Россия как многонациональная страна должна распасться на ряд этнически гомогенных ядер. В ситуации диффузного российского мира это маловероятно: в национальных автономиях проживает подчас большинство русских; одновременно в исконно русских землях — в границах того же Московского княжества — 300 тыс. одних татар. Таким образом, имперострои-тельство шло в России не по этническому, конфессиональному, а космополитическому, веротерпимому признаку, что исключало мессианское подавление нерусских народов и позволяло России за всю свою историю не дробить, утрачивать, а наращивать, приобретать территории.
Национализм — нелеп, как физика для брюнетов. До сих пор он справедливо расценивался как вполне брутальное, жизнепарализующее начало. Что сейчас? И в деле развала СССР, и в деле современного государственного обустройства России проступают националистические мотивы. Взять вопрос прав субъектов федерации: почему у республик, где большинство проживающих — русские, больше прав, чем у относительно однородных русских областей? В чем смысл нашей договорной федерации?
Силы былой России в жесткой государственности (под которой раньше скрывалась репрессивность, а теперь созданы условия легитимной точности и строгости), воссоздания которой требует логика строительства России новой. Восстановить государственность. Но как? Быть может, отказываясь от прилагательного «национальный» и акцентируя существительное «нация»?
Проблема онтологии российской жизни. Имеется натуральное и домашнее хозяйство. В России превалировал именно второй тип, что поддается идентификации однозначной. Но на вопрос: в силу каких обстоятельств возник данный нехарактерный уклад, своеобразный гигантский домострой? — до сих пор ответить не удавалось. Отсюда, мы в полной мере не представляем, что такое русская общинность и какова ее роль в инспирации наших этнокультурных признаков.
Раздел VI _____________________________________________________ щ
6.2. МИР ИДЕОЛОГИИ
Проблема спецификации идеологии как типа духовного освоения дей-Я ствителыюсти вполне традиционпа для рефлексивного сознания. Пафос ее щ продиктован необходимостью представлять гносеологическую и социаль-1 ную природу и предназначение идеологии перед лицом понимания (под- щ крепленного всем историческим опытом человечества) многомерности, я неоднозначности ее проявления, влияния на бытие общества и личности, 'Я способ их взаимодействия в социальном целом.
Идеологична ли жизнь, жизненна ли идеология, каков отличительный | баланс их функций в системе вершения истории экзистенциального твор- щ чества? Развернутое в такой плоскости отношение идеологии и жизни Щ (реальности) приобретает достаточно остро звучащую не только позна-1 вательную, но и политико-гражданскую проблему. Предметное ее обсу- 1 ждение предполагает прежде всего выяснение теоретико-познавательно- 1 го статуса идеологии, а имея в виду ритуальность сочетания «научная I идеология» и науки как характерных таксономических единиц, — обо- | собленных отсеков ментального производства, которые связаны с авто- | номными самодостаточными ролевыми реализациями индивидуальных 1 общественных существ. В обыденной лексике понятие «идеология» употребляется для обозначения свода взглядов на реальность, способы ее ос- Ϊ воения, трансформации с позиций целей, ценностей идеалов, принятых 1 различными субъектами социокультурной жизни начиная с индивида, группы, класса, общества, сообщества и кончая человечеством в целом. В зависимости от принимаемого в расчет уровня субъективности социо- I логическое наполнение «идеологии» поэтому варьируется: с каждым подобным уровнем сопрягается совокупность идей, выражающих специфи- ■ ческие человеческие восприятия и отношения к действительности, j Последнее справедливо и относительно двух крайних точек: существует идеология индивида, как правило, однако, не представляющая ценности для анализа; существование общечеловеческой планетарной идеологии хотя и оказывается пока нереализованным, на деле вовсе не запрещено и, возможно, принадлежит будущему. Отсюда, резюмируя, правильно утверждать, что фиксирующая, отражающая и выражающая многоразличные субъективные интересы «идеология» (во всяком случае до сего дня) аттестует формы партикулярного, кружкового, т. е. всегда частичного сознания. От прочих модификаций последнего и в особенности образований массового, повседневного сознания идеологию отличает устойчивость: модели объективных ориентации, самоутверждений, действий и последствий в социуме достигают здесь степени прочности предрассудка, что
К-____________________ Национально-госуд а ре таенная идеологи я
К является следствием всесторонней обработки, стереотипизации обыденно- Вго сознания, итогом немалых пропагандистских усилий.
tl С гносеологической точки зрения идеология выступает типом удостоверения и признания содержания (истины) по недостаточным объективным (сообщающим универсальность) и достаточным объективным (идущим от особого характера субъекта) основаниям. В этом — внутренняя общность, родственность идеологии вере, также оказывающейся способом признания содержания (истины) с позиции лишь частной убежденности в его (содержания) справедливости.
Воспользуемся данным выводом для углубления в существо темы. Отсутствие достаточных объективных (опирающихся на доказательство, 'обоснование, экспертизу, проверку) и наличие достаточных субъективных ""'(персональные ожидания, прозрения, антиципации) оснований для признания чего-то истинным делают идеологию разновидностью тенденциозного, нарочитого, умышленного, «себе на уме», нагруженного сознания. Такому сознанию присущи: — спекулятивность — своеобразный примат идей, воспаряющих над реальностью и производных от нее интересов. Продуктам, фрагментам и компонентам сознания, идеям в пределах идеологии уготавливается автономная, конституирующая функция с полным игнорированием земных источников и условий их (идей) возникновения. Идеи превращаются в руководящий, направляющий, определяющий относительно действительности параметр;
— иллюзорность — отсутствие рефлексии и понимания реальных источников идей на фоне демонстрации предметов такими, какими они идеологам кажутся, означает абсурдизацию действительности, изображаемой в * превращенном, перевернутом виде, точно в камере обскуре. По этой при-
[j чине идеологический процесс есть творение человеческой головы, в корне своем мистификаторский, ложный; — догматичность — идеологическое сознание — фокусированное; отправляющемуся от исходных (незыблемых, априорных) принципов идеологу главное — остаться им (принципам) верным, проявить преданность, неотступничество. Идеологу хватает стоицизма не менять своих мнений даже о вещах, которые его огорчают. И в этом смысле, вопреки Марку Аврелию, идеолог в полной безопасности от них. Идеолог невозмутим и неколебим. Душа его безмятежна4, вращается в модальности de dicto, иредопределяю-
4 Перефразируя Зощенко, можно сказать: идеолог со смещенной душой — это потеря квалификации,
347 Раздел VI
Национал ь но государственная идеология
щей: а) подмену позитивных исканий методологией. Идеолог представлен в позиции перстуказующего: не проводя исследований, он поучает, как надлежит проводить их; б) превращение теории в разновидность прожектерского сознания. Прожектерство — модификация сектанства. Отгороженное от жизни плотно закрытыми дверьми безоглядного доктринерства, подобно сектанству, оно занято выработкой ответов на никем не поставленные и не заданные вопросы; в) отсутствие радикальности, под которой разумеется способность понимать вещь в ее корне. Мысль идеолога скользит точно но маслу, ибо ищет он не там, где требуется искать, а где светлее. Он не анализирует, а спрягает, согласует, связывает и увязывает, дефилируя по поверхности и останавливаясь у первой неоднозначной версты, дабы самоисчерпаться, утратить интенцию на постижение глубинных смыслов происходящих событий. Он говорит о чем угодно много и преимущественно хорошо, однако далек от сопоставления причин со следствиями, прослеживания сущностных связей наглядно данных частей с природой целого;
— апологетичность — будучи субъективно ориентированным типом духовного производства, ввиду локальности, идеология мало-помалу утрачивает способность реалистичного рассмотрения,— чем дальше, тем больше отходит от фактической природы вещей, превращается в искаженное отображение, иллюзию. Неспособная к изменению, прогрессивной самокоррекции согласно требованиям жизненных реалий идеология становится безоглядной защитницей принятой (заданной) линии. Нестыковка с действительностью, контрпримеры, явные и скрытые противоречия, неувязки до мозга костей враждебны идеологии, но ею не принимаются: не реальность порождает на свет идеологию, а идеология —реальность. Чем капитальней рассогласования, тем тверже, несокрушимей идеология. По самой сути своей она противостоит критицизму и в данном отношении сближается с мифом; процесс идеологического творчества становится процессом производства идеологем, смыкается с мифотворчеством;
— авторитарность — обслуживая частные субъективные интересы, идеология приписывает им всеобщность, выдавая за универсальные. Именно по этой причине идеология не терпит диссиденства, инакомыслия. Беспрекословное, слепое подчинение бытия — данному виду сознания, практики — данному множеству идей, реальности — данной совокупности принципов — подлинное и окончательное кредо идеологии. Идеология вездесуща, воинствующа, всепроникающа, действует по закону железной трубы, имеющей два конца и не оставляющей выбора: либо с нами, либо против нас;
— репрессивность — подведение явлений под искусственные доктри-нальные схемы не может не сопровождаться профилактической опричной работой: ведь если ложь — принцип, то насилие — метод. Проявляя экспансивную сущность и адресуя установки массам, идеология подталкивает их к соответствующим перекройкам (перестройкам) действительности, связанным с насильственным принятием экзистенциальных, поведенческих, мыслительных стандартов, правил общежития, способов жизни. Несогласные как слой искореняются. В практической амбициозности, предвзятости, силовой нетерпимости скорее запустить доктрину в реальность, исходя из логики борьбы и условий, а не требований объективного обстояния дел заключается глубинная агрессивность идеологии, берущей на вооружение наиболее прямолинейный и одновременно тривиальный метод развязок каких бы то ни было проблем — метод Александра Македонского.
Как видно, идеология, представляя сорт превращенного отображения действительности, оказывается продуктом политипических симбиозов догматизма и начетничества, лицемерия и утопии, застойности мысли и узости интеллекта, рассогласованности слова и дела, тенденциозности и агрессивности и т. д. Индуцируемые идеологией дереализация и дезориентация духовности, разумеется, опасны, однако не в них одних дело. Гораздо опаснее то, что, овладевая массами, идеология реализует себя как мощная материальная сила — сила, отличающаяся воинственностью и слепотой. Идеология, следовательно, используя оборот Ортеги-и-Гассета, не просто объявляет шах истине, не просто деформирует познание и практику. Идеология, в точном смысле слова, обладает ί нуральной убойной силой — на деле она разбивает жизни и судьбы общества и опекаемых им людей.
6.4. МИР НАУКИ
Мир науки (знания) весьма обширен, разветвлен. Но есть в нем нечто позволяющее различать общую основу его составляющих. Это нечто — специфический гносеологический этос (множество ценностей, правил, предписаний, стандартов, канонов, императивов), задающий и регулирующий сам ход освоения предметности, генерации результатов, отстаивания убеждений, отношений к коллегам, наследию. Здесь сконцентрирована своеобразная «порождающая грамматика» тех конкретных, крайне различных, переменчивых идей, концепций, теорий, действий, которые в богатстве своем образуют динамический массив реальной науки.
Раздел VI
Гносеологический регламент науки, таким образом,— свод жестких, точно фиксируемых требований к формам получения, удостоверения и признания продуктов духовного творчества (истин). В отличие от прочих видов интеллектуальных занятий в деле разыскания истины наука руководствуется началом достаточного основания. Согласно последнему в науку (в идеале) допускаются лишь всесторонне апробированные, выверенные, подвергшиеся экспертизе единицы познания. Отсюда наука как знание есть строгая и точная истина, взятая с обоснованием
Группа разобщенных знаний не образует науки. Для этого требуется, много больше, а именно: «систематическая связь в теоретическом смысле», под которой разумеется обоснование знания и надлежащий порядок: и связность в ходе обоснования. Категории: «систематически связанное», «логически обоснованное», «структурно упорядоченное» — обозначают композицию научного знания, построенного по принципу познания «из основания». Этот принцип в конечном счете и обусловливает тот тип отношения субъекта к истине в условиях науки, какой характеризуется «обязательностью признания».
Факт обязательности признания в форме принудительной реакции «нормально мыслящего» человека на комплексы научного (надлежаще обоснованного, логически эксплицитного, аподиктичного) знания давно зафиксирован в гносеологии. Чувству, с которым мы соглашаемся в научном суждении, писал Г. Риккерт, «мы придаем не только независимое от нас значение, но мы переживаем в нем нечто, от чего мы зависим. Я чувствую себя, когда я хочу рассуждать вместе с тем связанным чувством «очевидности», с которым я согласен, т. е. я не могу произвольно утверждать или отрицать, я чувствую себя определяемым силой, которой я подчиняюсь, с которой я сообразуюсь и которую я признаю для себя обязательной»5.
Поэтому отсутствие аподиктичности в рассуждении выступает показателем выхода за пределы науки (последовательной дискурсии), где наблюдается состояние субъективной неуверенности: исходя из каких оснований, как рассуждать, браться за рассуждение.
Таким образом, условия истинности научного знания, устанавливаемые по закону достаточного основания,— сугубо дискурсивно удостоверяемые. Не случайно, вообще говоря, уже Платон, выявляя гносеологическую специфику знания в отличие от субъективной убежденности типа мнения, объявлял условия первого рациональными, а условия второго —
Η а ци о пально г осуд а рственная идеология
5 Риккерт Г. Введение в трансцендентальную философию. Киев, 1904. С. 124.
|чувственными. Так, пожалуй, впервые возникло понимание различия ошу-i щаемой (ненаучной) — «идеационной» (научной) истины.
Ненаука может включать истину, но эта истина остается «в себе», не яв-* ляясь должным образом удостоверенной. Специфической чертой ненауки "является ее соответствие нерефлективной стадии интеллекта, не обреме-I ненного контролем и анализом своих собственных ресурсов (процедуры I образования и преобразования знания) и стремящегося вывести истину из;. «чувственной реальности» (Гегель). Наука же содержит теоретически
■ одействованную рационально обработанную и переработанную истину.
Значит, «научность», характеризующую основополагающие признаки I науки, следует связывать со способом освоения субъектом истины. Имен-I но: освоение согласно кодексу рациональности, принятому в такой сфере; духовного производства, как наука.
К числу слагаемых этого кодекса можно отнести набор универсальных ' требований, противопоставляющих науку анти-, псевдопара-, лже- и ква-
■ зинауке. Это как бы предельный ценностный базис, конституирующий понятие унитарной науки безотносительно к ее дифференцированное™ по предметно-методическим, профессиональным формам. Здесь фигурируют такие нормативы, как формальная непротиворечивость, статистич-ность, воспроизводимость, естественность, причинно-следственная связ-
; ность, опытная проверяемость, интерсубъективность и т. п. Уточняя поле действия данных нормативов, следует говорить о сфере науки как миро-отношении, о том, что выходя за пределы отдельных периодов и эпох, охватывает весь исторический процесс развития и функционирования науки в целом, что объединяет науку в некую замкнутую непроницаемую для ненауки общность.
Указанные императивы необходимы: исключение какого-либо из них грозит распадом науки как способа освоения действительности. В науке, к примеру, нет места некатегоризуемому через связку «всегда — везде» (что подрывает каноны инвариантности, серийности, статистичности, универсальности); в противном случае осуществляется выход за ее пределы и границы. Как видно, перечисленные требования интегрируют те нена-рушаемые схемы, архетипы, принципы интеллекта, которые в своей позитивности обусловливают тождественность, целостность науки как стабильного, в себе организованного феномена; они делают науку единой, синхронически действующей системой, охватывающей хотя и автономные, но структурно подобные, гносеологически изоморфные знания; они задают возможность для знания быть именно научным знанием, образовывать и входить в неповторимый мир науки.
351 Раздел VI
6.4. НАУЧНАЯ ИДЕОЛОГИЯ: МИФ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?
Изложение подводит к выводу о принципиальной несовместимости идеологии и науки.
Несовместимости во всем, что ни взять, — теоретико-познавательные стандарты, ресурсы, средства освоения предметности, отношение к истине, правила фиксации и генерации результатов и многое другое.
Идеология есть чувственное освоение истины, она эстематична, наука есть рациональное освоение истины, она ноэматична. Идеология апологе-тична, представляет некритическое проведение, оправдание заранее принятого взгляда, — наука аргументативна, выступает критическим предприятием развития независимой мысли. Идеология отстаивает интересы, выражает «порядок людей», — наука выявляет объективное обстояние дел, отображает «порядок вещей». Комплексы идеологии личностны, опосредованы жизненной убежденностью, зиждутся на подвижнической, проповеднической, миссионерской деятельности. Продукты науки безличны, сцеплены с доказательством, их проведение, отстаивание не связаны с персональной жертвенностью, героизмом. (Вспомним Гильберта, одобрявшего «вероотступничество» Галилея.) Императивы идеологии воздействуют на практический разум, постулаты науки — на разум теоретический, «чистый».
Число подобных сопоставлений без труда множится. Но и сказанного довольно для укрепления понимания, что идеология и наука — нссосты-куемые типы духовности, разнокачественные и разновекторные в своей основе. Тогда, спрашивается, откуда взялся кентавр, алогизм, передаваемый сочетанием «научная идеология»?
Упрочению в общественном сознании да и в самом языке понятия «научная идеология» способствовала пропагандистская деятельность Ленина, который со стадии едва ли не первой своей работы — произведения «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» — и далее рефреном проводил мысль о реализации марксизмом своеобразного синтеза партийности и научности. Логика обоснования этой мысли приблизительно такова. Марксизм как социально-политическая доктрина вскрывает наличные формы антагонизма и эксплуатации, прослеживает их эволюцию, показывает их преходящий характер, чем служит пролетариату, дабы тот как можно легче и скорее покончил со всякой эксплуатацией. Давая рабочему классу «истинный лозунг борьбы», обслуживая рабочее движение, очерчивая необходимость революционного преобразования общественных институтов под водительством
Национально государственная идеология
: трудящихся, марксизм заинтересован в раскрытии законов общественного прогресса: лишь в этом случае пролетарское дело встраивается во всемирно-историческое дело.
Предшествующие формы идеологии научными не были. Потому что, даже отражая действительные тенденции общественного развития, не достигали понимания конкретно-исторического классово-экономического содержания тех социальных преобразований, необходимость которых фактически отстаивали. Такова, в частности, революционная идеология французского материализма. Марксизм же, вводя формационный подход, эксплицирует всемирно-историческую миссию пролетариата, непререкаемым образом предуказанную его собственным жизненным положением, равно как и всей организацией буржуазного общества.
Революционные занятия, следовательно, вытекают из познавательных, идеология естественно сращивается с наукой.
В этой на первый взгляд гладкой и ясной схеме — множество подводных камней и крайне туманных мест. Опуская частности, обозначим главное, состоящее в том, что данная (в недавнем общераспространенная, общепринятая) система рассуждений крепится на весьма зыбкой посылке, будто марксизм в действительности, «на самом деле», поставляет универсально адекватную, незыблемую, непроблематизируемую модель динамики мировой истории — ее движущих сил, тенденций, желательных финальных состояний и т. п.
Откуда вытекает «обреченность» марксизма, а в дальнейшем и адаптированного к эпохе империализма марксизма-ленинизма на высказывание истины? Где гарантии того, что те же классовые интересы, тактика и стратегия пролетарской борьбы поняты и раскрыты правильно?
Вопросы редуцируются к проблеме, как воспринимать банкротство и крах представляющей «весомую, грубую, зримую», плотскую материализацию «научной идеологии» практики «реального социализма».
Попробуем разобраться. Причина тотального кризиса социализма, наличие которого — свершившийся эмпирический факг, согласно расхожей версии усматривается в политических параметрах, таких, как волюнтаризм, субъективизм, подрыв коллегиальности, гипертрофированная роль далеко не лучших личных качеств властьпредержащих, собственно и обусловивших уклонение от в принципе верной намеченной классиками генеральной линии вхождения в социализм. В силу той же логики, гак как у истоков основных деформаций социализма стоял Сталин, допустивший вульгаризацию исходно добропорядочного плана, не вытекающий из аутентичного наследия сталинизм ответствен за наши беды. Подобные объяснения, трактовки,
23 Зак. 3993
353 Раздел VI ____________________________________________________ Щ
квалификации не беспочвенны, но отчабги. На более фундаментальном 1 уровне, как представляется, источник пороков и неудач социалистического 1 движения должен связываться не со сталинизмом, а с неадекватными ком'Д илексами классического наследия. Следовательно, выносимый на обсужде- Я ние более сильный тезис таков: генератор злоключений социализма не 3 политические ошибки, доктринальные просчеты, ущербность не тактиче- 1 ского исполнения, а стратегического замысла.
Надлежащее обоснование этого тезиса, разумеется, требует тщательной | оценки всей марксистско-ленинской идеологии, играющей роль непосред· 1 ственного источника и основания принятой у нас теории и практики со- Ш циалистического строительства. Достойными анализа в этой связи оказы- I ваются: и утрированное представление о материи и духе, по которому дух 1 вторичен и произведен; и трудовая теория стоимости, в которую невоз- | можно вместить главный вид человеческой активности — творческую I деятельность с информационным итогом, ибо ценность его определена | чем угодно, но не затратами усилий; и ленинскую теорию мелкого произ- | водства, постоянно рождающего капитализм, хотя подобное производство Ϊ тысячелетиями никакого капитализма не рождало — ни ежедневно, ни в | массовом масштабе; и многое, многое другое. Однако в одной книге осуществить такого рода анализ, разумеется, невозможно. Поэтому сосредо- | точимся на важнейшем, которым, с нашей точки зрения, выступает образующая идейный фундамент движения к социализму классическая философская теория социально-исторического процесса, принимающая > поступательную модель трансформации общественных состояний от пер- вобытного варварства до коммунизма.
Развитие общества представляется здесь закономерным естественным прогрессом, обусловливаемым сменой общественно-экономических формаций, скрытая пружина которого — диалектика производительных сил и производственных отношений. Переход от одной фазы мировой истории : к другой происходит не раньше, чем на известной ступени своего разви- тия материальные производительные силы общества войдут в противоречие с наличными производственными отношениями, внутри которых они до сих пор развивались. Когда из форм развития производительных сил эти отношения превратятся в их оковы, наступает эпоха социальной революции, снимающая конфликт передовых производительных сил и выработавших ресурс производственных отношений (через упразднение нисходящей и упрочение восходящей общественной основы). История насчитывает четыре всемирно-исторические революционные эпохи разрешения внутри-формационных конфликтов — цепочка переходов от первобытного строя
ί ____________________ Η ационалы1о-государственная идеология шитализма, делая исключение для коммунизма. Полагается, что из-за вместимости собственности, непримиримости коренных классовых:ресов социализм (первая фаза коммунизма) непосредственно при ка-.лизме не зарождается. Его становление зависит от выполнения пред-тельного политического условия — захвата власти пролетариатом, рый, опираясь на рычаги государства, инициирует введение социали-еских отношений, анные уточнения, вовсе не претендующие ни на полноту, ни на с гро-ь, носят сугубо констатирующий характер. Воспроизведение их при- • с единственной целью: оттенить в традиционной, кажущейся безоб-„.ой, гладкой концептуальной системе не такие уж безусловные пункты, "■ индуцированные ранее принятыми нерефлектированными допущениями, | которые при ближайшем рассмотрении подрывают высокое реноме широ-I КО используемой конструкции. Выделим и проанализируем эти допущения. Допущение первое: социализм — формационно-беспредносылочное
I общество.
t - Подобный взгляд на социализм давно подлежит проверке. На фоне признания естественной взаимообусловленности способов производства от-
» дичающие каноническую схему агенетизм и изоляционизм в отношении социализма выглядят сомнительными. Сомнительна неравноправность, неравноценность социализма сопоставительно с иными крупными таксонами на пути поступательного движения человечества. Социализм изымается из связи эпох, лишаясь своих истоков. Под последними понимается уровень развития производительных сил, дающий радикальный импульс переходу к новому строю.
Традиционная схема оставляет без прояснения, какой уровень развития производительных сил, собственно, релевантен переходу к социализму? Тематизация материально-экономических аспектов вопроса в доктрине отсутствует. Внимание сосредоточивается на проработке политических аспектов вопроса, выстраивающейся в концепцию революционного переворота. И это не случайно.
С высоты нашего времени очевидно (то же вытекает и из экзегетической аргументации), что доктрина жестко ориентирована на реальность слабо развитого капитализма, которая обсуждение общецивилизационных предпосылок социализма не делает актуальным. В дискуссии на этот счет вступали лишь в случаях экстренных, когда, например, для сохранения единства рядов требовалось дезавуировать платформу оппортунизма — отповеди то лидерам II Интернационала (К. Каутскому, Э. Бернштейну), то российским социалистам (Г. Плеханову, Н. Чхеидзе, Н. Суханову). Капитальное же
355 23* Раздел VI
Ηацшншлъно государственная идеология
не дискутировалось: социализм суть антикапитализм, куда можно войти без достижения определенного «уровня культуры» (кто знает, каков он?), сугубо на созидательном, творческом порыве масс, начинающих с завоевания революционным путем власти, а уже потом на основе советского строя двигающихся догонять другие народы.
Разумеется, история не знает сослагательного наклонения, поэтому беспредметно гадать, как потекла бы жизнь, исповедуй тогдашнее политическое руководство иное мировоззрение. Единственное, что можно, это констатировать: в нашей стране, как и во всех странах, осуществивших переход к социализму, минуя капитализм, воплотилась лишь первая часть намеченного плана — революционным путем устанавливалась пролетарская диктатура, которая, однако, не двигалась вдогонку передовым народам, а занималась форсированной культивацией социализма на неподготовленной материально-экономической почве. Обширные последствия этого хорошо известны. Когда думаешь об эвристической их подоплеке, приходишь к выводу о несостоятельности вводимой канонической схемой точки зрения на социализм как формационно обособленную институцию. Опыт истории со времен Октября настоятельно требует понять, что социализм — не анти-, а посткапитализм, что в него нельзя войти политически, оставляя экономические мероприятия на потом. Перманентное движение к социализму должна направлять не формула революционного натиска («весь мир насилья мы разрушим до основанья а затем...»), ведущая к авантюре, а формула экономического созидания, основанная на личном интересе («полная материальная подготовка социализма, а затем...»).
Ввиду этого социализм — стандартный формационный таксон, который не может быть изолирован в естественноисторической динамике: он удовлетворяет типологическим принципам возникновения, развития и смены общественно-экономических формаций и зарождается не в послереволюционный, а в предреволюционный период гиперкапитализма.
Осуществляющая переход к социализму социалистическая революция согласно излагаемым позициям — не однократная радикальная мутация, не перетряхивание «неправедного строя», а протяженная во времени, долгосрочная, упорная трансформация развитого капитализма на принципах роста обобществления, эффективизации и интернационализации общественного производства, перманентного технико-технологического обновления элементов социальных производительных сил, включая разделение труда; перехода к интенсивному (ресурсосберегающему) типу воспроизводства; достижения гибкости производственных отношений, вызванной
изменением в структуре собственности; преобразования хозяйственного механизма, нацеленного на достижение новой меры сочетания рыночного и централизованно-регулируемого начал; перераспределения приоритетов экономической и социальной политики; модификации властных отношений путем совершенствования парламентаризма.
Может показаться, что предлагаемая точка зрения уязвима критикой от вариативности истории: существовали же локальные формации, имелись фазы, не пройденные отдельными народами. Последнее справедливо, но не отменяет вышесказанного. Дело в том, что проблема универсальности формационного подхода не обсуждается. (Хотя на этот счет не может быть иллюзий: будучи теоретической конструкцией, исходящей из предпосылок, формационный подход не в состоянии охватить всего массива фактов. В каких-то своих частях он должен органично дополняться культурологическим, цивилизационным подходом и т. д.) Вопрос, который обсуждается, стоит только так: 1) формационному обособлению социализма активно препятствует идея единства, цельности исторического процесса; 2) материально-экономические предпосылки социализма создаются не в послереволюционный период усилиями пролетарской диктатуры, а в предреволюционный период имманентного капиталистического хозяйственного самопрогресса; 3) поступательное движение человечества к социализму не может уклониться от прохождения такого этапа истории, как капитализм, причем не просто капитализм, а капитализм суперразвитый.
Допущение второе: капитализм достиг своего апогея. Обоснование этого дается в концепции империализма как загнивающего и умирающего капитализма (нарастание противоречий между трудом и капиталом, колониями и метрополиями, пик межимпериалистических противоречий и т. д.), кануна социалистической революции.
Однако сегодня несомненно: образ капитализма, который принимали основоположники доктрины, соответствует не вершине формации, а ее начальной, нерепрезентативной стадии. Капитализм, проанализированный в «Капитале», даже по тем временам не характеризовал существа капитализма в целом. Так, К. Маркс с самого начала абстрагировался от внешнего рынка, что сузило его выводы. Правда, в дальнейшем он намеревался разработать вопрос о роли торговли в появлении вторичных и третичных капиталистических отношений, т. е. вопрос о периферии капиталистической формации, но не сделал этого. Аналогично империализм, описанный В. Лениным в «Тетрадях по империализму» и в «Империализме как высшей стадии капитализма», не соотносится с позднейшим и тем более современным государственно-монополистическим капитализмом. Совершенно ясно, что развитый государственно-монополистический капитализм
357 Раздел VI _____________________________________'________________ 1
не рядовая модификация капитализма свободной конкуренции, а качест- Л венно иная фаза капиталистического способа производства, обладающая 3 значительными потенциями внутреннего развития производительных сил. 1 В настоящее время капитализм вступил в новый этап исторической эво· ί люции — принципиальных сдвигов качественного порядка, вызванных 1 сращиванием высокой социально-политической организации с научно-тех- 1 нологической революцией. Последнее по своим масштабам и последстви- § ям сопоставимо (если не более важно) с изменениями начала века.
Итак, восходящее движение цивилизации рассматриваемого базового | допущения не оправдало.
Старение идей естественно. Последующие аналитики ревизуют, коррек- | тируют, выбраковывают компоненты и фрагменты некогда созданных теорий, да и сами теории просто потому, что они больше и лучше знают. Все | это объяснимо и понятно. Трудно объяснимо и мало понятно невнимание 1 к перспективным идеям, высказываемым современниками. Как бы там ни 1 было, мы не возьмемся объяснить факта устойчивого невнимания, кото- | рое авторы и адепты практического марксизма XX в. проявили в отноше- I нии не только к аргументам еще вчерашних своих единомышленников | социал-демократов, много лет назад возражавших против представления, А будто капитализм уже достиг своего апогея, но и прямых идейных пред- -ί шественников. Имеется в виду ценное критическое прозрение Ф. Энгель- | са, в конце XIX столетия утверждавшего буквально следующее: «История | показала, что и мы, и все мыслившие подобно нам были не правы. Она I ясно показала, что состояние экономического развития европейского кон- | тинента в то время далеко еще не было настолько зрелым, чтобы устра- β нить капиталистический способ производства»6.
Допущение третье: переход от капитализма к социализму осуществ- 1 ляется через революционный переворот, диктатуру пролетариата.
Антецедент этого допущения двусоставный. Один аспект связан с иде- ] ей формационной обособленности социализма; ему дана оценка выше. Другой состоит в признании неуклонной социально-политической деградации пролетариата в условиях капиталистической реальности.
Тезис «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, — обретут же; они весь мир» навеян узкой недолговременной полосой общественного развития на заре капитализма, когда преобладала индивидуальная капиталистическая собственность, росла непривлекательность труда, существовала угроза абсолютного и относительного обнищания, падал жизненный уровень, ущемлялись гражданские права и свободы трудящихся. В период
6 Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 535.
¥"-^_ _______________________ Национально-г ос уд арствс}1ная идео логия
fe.экономического бесправия и политической зависимости, поворота от де-б. мократии к реакции рабочий класс действительно не имел ничего такого, ь что требовало бы его опеки и охранения. В этот период призыв к разру-^шению всего пролонгирующего господство ответственной за прозябание и бесправие порочной частной собственности был оправдан.
Но положение вскоре изменилось. Капитализм сумел адаптировать раз-
I нообразные хозяйственные и социальные формы к своим нуждам, устоям
;: и принципам. В результате — ремиссия основного противоречия, деинди-
видуализация собственности, создание заинтересованным лицам (в первую
ι" очередь рабочим) приемлемых условий существования.
: Видоизменение форм собственности превращает рабочего в держате-£ ля акций, пайщика, совладельца, который небезразличен к судьбе фирмы: f ему есть что терять. Отсюда поразительный, небывалый подъем, инициа-* тива, творчество, — чего стоит, скажем, тот же «местечковый» патриотизм t японских рабочих, развертывающих борьбу за рационализацию, процветание своих «эксплуататорских» предприятий.
Относительно высокий уровень жизни рабочего класса в развитых капиталистических странах имеет разные причины (сверхэксплуатация природных ресурсов, разграбление стран третьего мира и т. д.), но идентич-(i. ные последствия. Для нас важно то, что он направляет революционный I процесс в существенно иное русло, нежели уготованное ему классической I схемой. Путь к социализму через революцию и пролетарскую диктатуру; реализовался в экономически отсталых странах, в итоге оказавшихся в историческом тупике. Последнее закономерно, так как насильственный переход к социализму, минуя материальную подготовку его в развитом капитализме, заказан. «Путь к социализму» индустриально развитых стран реализуется внутриинформационной эволюцией — через эффективизацию общественного производства, повышение благосостояния, качества инди-I видуального и социального существования.
Допущение четвертое/ между капитализмом и социализмом лежит переходный период.
Лейтмотивом здесь служат популярные соображения автора «Критики ί Готской программы», в которых нашло свою опору позднейшее социалистическое идеологизирование. Захватив власть, пролетариат не может воспользоваться наличными политическими и экономическими механизмами, ибо они не социалистичны, приспособлены к подавлению, угнетению, эксплуатации народных масс. Но в обществе без механизмов, соединяющих субъекты с объектами деятельности, невозможно. Возникает задача их перестройки: приспособление властных и хозяйственных процессов и структур к пролетарской надстройке — мировидению, мироощущению наиболее
359 Раздел VI
Национально государственная идеология
прогрессивной, передовой социальной силы. Эту задачу, собственно, и' решает переходный период, революционно превращающий прошлое общество в будущее. В политической сфере осуществляется слом буржуазной военно-бюрократической государственной машины, создается но-вый государственный аппарат, подавляющий сопротивление «наследия мрачных времен» и обеспечивающий успешное социалистическое строительство. В экономической сфере проводится обобществление, означающее превращение средств производства в государственную собственность, достигается необходимая плановость развития производительных сил. Политическая власть трудящихся в сочетании с общенародной собственностью на средства производства и планомерной регулируемостью социальной жизни — это ли не база социализма?
Идея переходного периода как опосредствующего звена между капитализмом и коммунизмом является логичным следствием фундаментального и эфемерного ингредиента канонической схемы формационной обособленности социализма: некогда разорванное когда-то должно быть сшито. Наше отношение к этому ингредиенту схемы, как и к схеме в целом, зафиксировано ранее. Поэтому, избегая повторов, выскажемся по поводу столь же фундаментального, сколь и эфемерного, сопряженного с рассмотренным иного ингредиента схемы — положения о революционном превращении в переходный период прошлого общества в будущее.
Начнем с уточнения исходных понятий. Во-первых, что значит «революционный»? В контексте анализируемых рассуждений «революционный» трактуется как «коренной» — всестороннее, капитальное преобразование общества, и как «насильственный» — преобразование под эгидой силовой пролетарской диктатуры, преодолевающей сопротивление классовых антагонистов. Во-вторых, что значит «превращение»? Речь идет о системе социальных действий, нацеленных на фронтальную структурную и функциональную перестройку существующего состояния и достижение ранее не существовавшего желательного состояния. В-третьих, что значит «будущее»? Будущее — категория ответственная, обращение к ней требует осторожности, так как она фиксирует то, что актуальным бытием не обладает, речь идет о проекте возможного общественного состояния, достижение которого рассматривается как преимущественная цель социальных действий.
Произведенные уточнения подводят к такой теоретической реконструкции: пролетариат, захватывая власть, независимо от степени формационной зрелости общества (допущение первое и второе) приступает к его всестороннему насильственному преобразованию (допущение третье), руководствуясь идеологией. Hie Rhodus, hie salta (Здесь Родх, здесь прыгай).
ι Что получается, когда идеология, где сущее смешано с должным, дей-1ствителыюе с возможным, подлинное с мнимым, становится платформой ' социальной техники, объяснять не надо. Если логика дела подменяется де-» дом логики, если разум руководствуется не реалиями, а символами, в силу : Вступает закон обратного отношения жизни и мысли: не первая порождает I вторую, а наоборот. В качестве компенсации, правда, можно тешить себя той мыслью, что пролетарская идеология не умышленна, а научна. Однако и здесь необходимо давать себе отчет в том, что эта компенсация — из разряда ad hoc (искусственных) уловок, своеобразная «хорошая мина при плохой игре»; она ничего не компенсирует и не нормализует. Это потому, что прилагательное «научная» не отменяет существительного «идеология», которое употребляется для обозначения системы нарочитых взглядов, способных обретать плоть различных модусов ложного, превращенного, искаженного, утопического, смещенного, нагруженного, дереализованного, воспаленного, деформированного и тому подобного сознания.
Наука и идеология мало совместимы. Наука стоит на истине, на знании положения дел в мире. За истину, за «2x2=4» на эшафот не идут; продукты науки безличны, рано или поздно они все равно пробивают себе дорогу. Идеология стоит на ценности, на субъективной оценке мира, дающей руководство, как жить, во имя чего жить. За ценность, выражающую правду жизни, на эшафот идут. Ценность субъективна, она воплощается на протяжении жизни человека, который живет единожды, и ему небезразлично, что делать и как быть. В науку могут проникать фикции, и социальный резонанс этого мизерный. Каково же, если фикции наводнят идеологию? На индивидуальном уровне может произойти трагедия личности, а на социальном— трагедия народа. Говорить хладнокровно об этом недопустимо. По этой причине идеология — особый тип духовности, требующий к себе отношения благоговейного, трепетного и одновременно взвешенного, осмотрительно трезвого. Тем более подобного отношения требует к себе идеология будущего. Ее можно предлагать, но нельзя навязывать, ее можно обсуждать, но нельзя класть в основу социальной практики. В каких-то своих социальных проявлениях идеология должна ограничиваться наукой, представлением реального, закономерно типического. И это должно быть императивом нормальной, полноценной, т. е. не питаемой иллюзиями жизни.
Так — в модусе должного. В модусе сущего же идеология подавила и поглотила науку, произведя сие в силу своей «подлинно единственной научности». Понимание экспансивности, репрессивности, нетерпимости, непримиримости нашей всепроникающей, знающей все, что ни есть, так, как оно «в действительности» есть, идеологии дает канву разумения наличие
361 Раздел VI
социалистической до мозга костей идеологичной реальности. Почему социализм деформирован? Потому что идеологичен. Не имея материально-экономических, он имеет «идеологические» основания. Однако существовать in vivo без точки опоры нельзя, потому социализм существует in vitro, в самопроявлениях идеологов.
Идеологическое давление пролетарских надстроечных институтов в насильственном творении нового строя закономерно. Оно компенсирует отсутствие материально-экономической, естественно-формационной под? готовленное™ социализма и одновременно разрушает прямое предназна* чение переходного периода, вырождая намечаемое движение к социализму в движение от социализма (итоговая ситуация исторического тупика). Реальной и концептуальной необходимости в переходном периоде нет. Введение его избыточно, так как служит для покрытия искусственного таксономического разлома, вызванного легковесным предположением формационной обособленности социализма.
Допущение пятое: применительно к социализму утверждается примат надстроечных образований относительно базисных.
Поскольку в качестве conditio sine gua поп (непременное условие) кон-ституирования социализма полагается революционная диктатура пролетариата, подобное допущение понятно. Однако требует изъятия из более общего и широкого теоретического контекста, ибо связано с конверсией принципиального тезиса о доминирующем статусе базиса и производно-стп от него надстройки как идейного отображения или организационного оформления господствующих материальных отношений. Опять социализм выпадает из общей схемы. Насколько это оправдано?
На наш взгляд, формационный подход (где в качестве фрагмента фигурирует учение о диалектике базиса и надстройки) соотносится с общемировым глобальным уровнем, фиксируя статистически преимущественную тенденцию. При определенных предпосылках последняя справедлива, так что противопоставлять ей частности, явления бесполезно. Формационный подход не может быть использован для планирования и прогнозирования развития конкретных социальных организмов, на нем нельзя основывать стратегию и тактику политической деятельности и т. д.; надо учитывать также неодноколейность, незапрограммированность исторического процесса, который неидемпотентен, реализуется как вероятностное резюме вариативных усилий человечества. Поэтому сам по себе фактор «возмущающего влияния» (в том числе надстроечного) — феномен вторичных и третичных общественных отношений, прерывы формационного движения, экзотическое развитие с невыраженной или выраженной симптоматикой обратного соотношения надстройки и базиса на локальном уровне —
Национально государственная идеология
|должен найти и находит надлежащее место в общей, глубокой теории ис-|.тории. С этим мы не спорим.
\> Мы спорим с трактовкой социализма как какой-то квазикультуры, вхо-Кдящей в историю и идущей по ней «своим» путем, «своим» шагом: не как I все — материальной,