Заключение

Как показывает пример Израиля, изучение географических образов имеет существенное практическое значение. Опросы и фокус-группы, проведенные ФОМ, выявили значимость сдвигов в образах зарубежных стран, произошедших в последние годы. Так, представление о Китае как о гигантской быстро развивающейся державе заставляет российских граждан полагать, что для России отношения с этой страной важнее, чем с США. Еще вполне живы воспоминания о противостоянии между СССР и Китаем в 1960–1970-х гг., о вооруженных столкновениях на границе (1969 г.). В сочетании эти ассоциации могут привести к достаточно опасным фобиям.

Географические представления россиян о Западе весьма разнообразны. В совокупности этих представлений можно довольно четко выделить почти независимо существующие эмоциональную и рациональную компоненты. Эмоциональная компонента практически не транслируется в реальную политику и не может быть выражена в конкретных политических шагах – отчасти потому, что Россия, в отличие от Советского Союза, не является сверхдержавой, отчасти потому, что российские граждане не хотят никакой конфронтации с Западом. В представлениях многих из них мысль об органической враждебности Запада России сочетается с искренней и глубокой надеждой на хорошие отношения и сотрудничество с ним[157]. Таким образом, прагматическая составляющая представлений о Западе может быть использована в реальной геостратегии.

Изучение географических образов может оказаться полезным для формирования образа России за рубежом. Рядовые граждане развитых стран получают почти исключительно негативную информацию о России. В итоге у них сформировалось устойчивое представление о России как стране глубоко коррумпированной, опасной не только для нормального бизнеса, но и просто для физического выживания, население которой поражено имперским комплексом великодержавности и может в любой момент привести к власти диктатора или политического авантюриста. Согласно этим представлениям, Россия – источник постоянной угрозы демократии и геополитической стабильности. Западу, следовательно, не остается иного выхода, кроме как всеми средствами защищать соседние страны от российского неоимпериализма, способствовать сокращению их связей с Россией, по мере возможности пытаться учить ее основам цивилизованного существования или же изолировать Россию в интересах всего мирового сообщества. Столь негативный имидж – значимый фактор неблагоприятного инвестиционного климата в России, препятствие для ее интеграции в европейские структуры и развития на новой основе отношений с бывшими социалистическими странами и советскими республиками.

Г. Дилигенский
Дружить с Америкой?
(декабрь 2001)

Радикальные сдвиги в международной обстановке и во внешнеполитическом курсе России, последовавшие за событиями 11 сентября 2001 г., вызвали к жизни характерный журналистский стереотип, широко тиражируемый и российскими, и западными СМИ. Инициированная президентом В. Путиным линия на поддержку США в их отпоре международному терроризму и на активное участие России в антитеррористической коалиции, а также впечатляющее потепление российско-американских и российско-натовских отношений – все это преподносится как акт чрезвычайной смелости нашего президента, чуть ли не как подвиг, достойный Геракла. Считается, что, сделав шаг навстречу Америке, В. Путин бросил вызов российскому общественному мнению и что, продолжая подобную политику, он, если не сумеет добиться коренного перелома во внешнеполитических представлениях россиян, рискует потерять поддержку общества.

Спору нет, в осенние месяцы 2001 г. В. Путин действительно совершил масштабный и смелый поворот во внешней политике России. Верно и то, что этот поворот идет вразрез с установками влиятельных "элитных" сил и настроениями значительной части нашего общества. Это, однако, вовсе не означает, что новый дискурс и действия президента лишены опоры в общественном мнении. Напротив, динамика внешнеполитических взглядов россиян в период, предшествовавший событиям 11 сентября, свидетельствует о безосновательности представлений о "героическом одиночестве" В. Путина в его попытке сблизить Россию со странами Запада.

Еще весной и летом 2001 г. эксперты ФОМ (в том числе и автор этих строк), опираясь на данные репрезентативных опросов, отмечали ошибочность представлений о безраздельном господстве антиамериканизма в российском массовом сознании и заключали, что большинство россиян не доверяют странам Запада, подозревают их во враждебном отношении к России и одновременно верят в необходимость и возможность развития сотруднических отношений с ними[158]. Мы отмечали также в тот период, что эта последняя позиция все более приобретает рационально-прагматический характер: ее укрепление в общественном мнении сопровождается ослаблением как позитивных, так и негативных эмоциональных типов отношений ("плохого" или "хорошего") к странам Запада – в особенности к США. Характерно, что еще раньше, сразу после событий 1999 г. в Югославии, когда антиамериканские и антинатовские массовые эмоции были еще очень сильны (72% опрошенных "плохо относились" к США), 59% россиян высказывались за укрепление отношений с заокеанской сверхдержавой[159]. Другие данные свидетельствуют о том, что в российском общественном мнении, несмотря на живучесть советских пропагандистских стереотипов о бесчеловечном, бездуховном американском образе жизни, утвердилось представление о не только материальном, но и моральном превосходстве американского общества над российским (48% опрошенных в 2001 г. считали устройство этого общества более справедливым по сравнению с российским; противоположного мнения придерживались лишь 17%[160]).

Таким образом, новая внешняя политика В. Путина опирается на достаточно сильные тенденции российского массового сознания. Другое дело, что эта политика противостоит иным тенденциям – конфронтационным и националистически-изоляционистским, и поэтому лишает В. Путина того имиджа идейно-политической универсальности, который работал на президентский рейтинг в первые годы его правления. Теперь В. Путину значительно труднее выступать одновременно в ролях национал-патриота-дер­жавника и демократа, хранителя "лучших" советских (в том числе чекист­ских) традиций и модернизатора, приобщающего страну к мировой цивилизации. Выбор, сделанный российским президентом после 11 сентября, – наиболее определенный и идеологически значимый за все время его правления. И этот выбор, несомненно, влечет за собой достаточно сложные проблемы.

Проблемы эти связаны в первую очередь с позициями значительной части российского бюрократического, военно-силового, дипломатического и прочего истеблишмента, для которой антиамериканизм – не конъюнктурная политическая установка, но глубоко укоренившееся кредо. Однако, поскольку президент у нас, в отличие от генсека ЦК КПСС, все же всенародно избираемый, сопротивление – явное или подспудное – этой части правящей элиты политике В. Путина может быть эффективным лишь в том случае, если оно реализует соответствующие массовые настроения, опирается на определенную социальную базу. С этой точки зрения весьма серьезное значение имеет именно массовая реакция на новейшие изменения во внешней политике и международно-политическом положении России.

Первый опрос на тему об отношении россиян к терактам в Нью-Йорке и Вашингтоне был проведен ФОМ спустя 4–5 дней после событий[161]. Напомним, что сочувствие жертвам терактов, чувства ужаса, потрясения, возмущения испытали тогда подавляющее большинство (86%) опрошенных россиян. В этой гамме эмоциональных реакций преобладало естественное человеческое чувство эмпатии. "Было очень жалко людей: это такая трагедия, к которой равнодушным нельзя оставаться", – таков один из типичных ответов на открытый вопрос анкеты. Реакции респондентов – сочувствие и ужас или по меньшей мере негативное восприятие злодеяния террористов – относительно мало зависели от их политических взглядов, в частности – отношения к США. В числе "не испытавших удовлетворения" (по формулировке вопроса ФОМ) по поводу удара по Америке было большинство избирателей Г. Зюганова (59%) – т. е. людей, очевидно, идеологически склонных к антиамериканизму; среди избирателей В. Путина – 77%. Противоположную реакцию на события (испытали сильное или слабое удовлетворение) продемонстрировали, однако, более трети избирателей лидера КПРФ (36%). В целом же по стране такой позиции придерживались 22% опрошенных.

От каких-либо социологических "независимых переменных" – возраста, образования, материального положения, места проживания – раскол российского социума на сочувствующее американцам большинство и злорадствующее ("испытавшее удовлетворение") меньшинство слабо зависел: представительство большинства соответствующих демографических и социальных категорий в обеих названных группах лишь слабо (на несколько пунктов) отклонялось от средних цифр. Исключение, насколько позволяют судить данные, сгруппированные по методике ФОМ, составляли лишь две выделенные по критерию места проживания группы: население больших городов (кроме мегаполисов) и Дальневосточного федерального округа: и там, и здесь доля "испытавших удовлетворение" значительно выше (36% в первом случае, 37% – во втором), а "не испытавших" – ниже (соответственно 64% и 55%) средних цифр. Можно предположить, что эти исключения обусловлены особо депрессивным социально-экономическим состоянием и связанным с ним процессом социальной маргинализации, далеко зашедшим во многих крупных городах России и в ряде регионов Дальнего Востока; впрочем, это предположение нуждается в проверке. Но все же в целом дифференциация российского социума на сочувствующих американской беде и злорадствующих по этому поводу слабо зависит от каких-либо "объективных" социальных факторов.

Скорее речь здесь может идти о некоей психологической или антропологической (по типам личности) дифференциации. В этом убеждает, в частности, морально-психологический облик злорадствующих, каким он выступает из некоторых их высказываний (приводятся в публикации ФОМ). "Я считаю, – говорит, например, один из них, – что это должно было произойти, что это возмездие, так им и надо; нисколько не жалко: они давно на это нарывались". "Я ликовал, – вторил другой, – так им и надо, прищучили их".

Для злорадствующих особенно характерно убеждение, что гибель тысяч рядовых американцев (и не только американцев) – клерков, специалистов, бизнесменов, находившихся 11 сентября во Всемирном торговом центре, – вполне справедливое возмездие за те или иные осуждаемые респондентами (справедливо или нет) действия правительства США на международной арене (или – хотя это открыто не произносят – просто за американскую силу и процветание). Это не просто ксенофобия: в едином образе чужого (врага, "их") сливаются и политика враждебного государства, и ее непосредственные субъекты, и вся – от мала до велика – национальная общность, данным государством представляемая; лишение жизни любого члена этой общности воспринимается как естественное проявление политической конфронтации с ее (общности) государством.

Подобную "пещерную" ненависть к "другой", чем-то неприятной человеческой общности справедливо рассматривать как проявление атавистической, доцивилизационной психологии, восходящей к тем временам, когда физическое уничтожение враждебного племени было нормой межплеменных отношений. История ХХ века продемонстрировала живучесть такого рода атавизмов, а их оживление в сегодняшней России напрямую связано с весьма актуальной для нашей страны проблемой политического и национального экстремизма. Приводимые выше цифры показывают, что ментальность "молодых фашистов" и скинхедов, учинивших погром в Москве, или "национал-коммунистов" Э. Лимонова, призывающих к солидарности с террористами Бен Ладена, в той или иной степени созвучна настроениям одной пятой россиян. На наш взгляд, здесь важно обратить внимание как на реальные, весьма значительные масштабы угрозы варваризации и архаизации части российского социума, перерастания политического и бытового национализма в национализм дикарский, человеконенавистнический, так и на глубину психологической пропасти, отделяющей носителей этой дикарской тенденции от большинства общества, сумевшего при всей неоднозначности своего отношения к США поставить человеческую солидарность с жертвами террора выше собственных политических эмоций или предубеждений. Это, по меньшей мере, дает шанс на социальную изоляцию варварского экстремизма.

Думается, что проявленная событиями 11 сентября психологическая дифференциация российского общества имеет непосредственное отношение к внешнеполитическому выбору, который делает сегодня страна. Наступление терроризма, какими бы противоречиями глобализационного процесса и конкретными причинами – экономическими и социальными, культурными и религиозными – оно ни было обусловлено, провело принципиально новую демаркационную линию в мировом сообществе. Эта линия проходит не между цивилизациями ("западной" и "восточной", христианской и исламской), как считают многие, но между цивилизацией (или если угодно, цивилизациями) и не– или антицивилизацией, дикарством, вооруженным современной техникой. Эта новая глобальная конфронтация как бы наслаивается на все иные противоречия современного мира – в том числе и на те, которые порождены или усилены глобализацией, – и тем или иным образом видоизменяет их характер. Россияне, заявившие о своей солидарности с жертвами террора, в сущности выразили убеждение в необходимости солидарности всего цивилизованного мира и таким образом фактически дали зеленый свет политике цивилизационной интеграции, провозглашенной В. Путиным. Из 70% респондентов, видевших телевизионное выступление Путина, в котором он заявил о солидарности с американским народом, 55% одобрили это выступление, а не понравилось оно 8%, около половины которых испытали чувство удовлетворения в связи с терактом в США.

Теракт и его страшные последствия стимулировали эволюцию образа Америки в российском массовом сознании. Очевидно, у многих из тех, кто, согласно примитивной мифологической схеме, видел в этой стране лишь некую глобальную "злую силу", начало складываться более сложное "объемное" представление, в рамках которого внешняя политика и внешне­по­ли­тическая идеология американского государства уже не отождествляются со страной и ее населением. Америка предстала перед россиянами в образе просто людей, реальных мужчин и женщин, причем людей не "обожравшихся", наглых и самодовольных, какими они виделись раньше, а безвинно гибнущих и страдающих. В этом образе политика государства отделяется от его "человеческого измерения". Отличия между "плоскостным", однозначно негативным и "объемным" образами США рельефно проявились в высказываниях респондентов ФОМ. "Американцы, – говорил, например, респондент из Воронежа, – это сытая, обожравшаяся, наглая нация, которая не знала никаких потрясений уже в количестве очень многих лет. Так им и надо!" "Не Америку, – как бы возражает ему заочно участник ДФГ из Санкт-Петербурга, – а их политику надо проучить. В момент, когда человек погибает, всегда жалко – какой бы он ни был – плохой, хороший, – всегда жалко любого человека" [162]. Интересно, что некоторые респонденты видят в страданиях американцев, ранее "не знавших никаких потрясений", стимул к их психологическому сближению, к лучшему взаимопониманию с постоянно испытывающими потрясения русскими ("после того несчастья, которое у них произошло, они стали лучше понимать нас" [163]).

Сочувствие американцам само по себе не определяет всю полноту внешнеполитической составляющей отношения россиян к США (и ниже мы увидим это). Тем не менее, как и чувство антитеррористической солидарности – единства в борьбе цивилизации с дикостью, это сочувствие создает существенные эмоциональные предпосылки для смягчения позиций многих россиян в вопросах российско-американских отношений, ослабляет психологию противостояния. По данным ФОМ, отношение 12% россиян к США улучшилось после теракта 11 сентября. По сравнению с июнем 2001 г., на 10% сократилось число тех, кто полагает, что США играют отрицательную роль в мире (опрос 29–30 сентября 2001 г.)[164]. С февраля по начало ноября на 11 п. п. (с 32 до 43%) возросло число тех, кто считает США дружественным по отношению к России государством[165].

Конечно, эти цифры скорее интересны как отражение определенной тенденции и вряд ли свидетельствуют о каких-то масштабных сдвигах в массовом сознании. Можно согласиться с экспертами ФОМ, утверждавшими в октябре 2001 г., что "трагедия в США и ее последствия не изменили отношения россиян к Америке в целом. Наши соотечественники продолжают устойчиво негативно оценивать поведение США на мировой арене…"[166] К этому можно добавить, что эта негативная оценка не мешает половине или большинству россиян столь же устойчиво выступать за развитие партнерских или союзнических отношений с США и НАТО. Так, доля респондентов, считающих, что России следует укреплять свое сотрудничество с блоком НАТО (который россияне рассматривают, как правило, как орудие США), увеличилась в 1999–2001 гг. с 45 до 58%[167]. Мне уже приходилось отмечать[168] прагматический характер этой позиции: сотрудничество со странами Запада представляется ее сторонникам оптимальным средством ослабить или устранить угрозу, которую они представляют для России. "Потепление" в отношении россиян к Америке, возможно, уменьшит разрыв между его эмоциональной и прагматической составляющими и тем самым сделает более свободным развитие прагматической тенденции.

Признаки такого развития можно обнаружить в данных опросов и фокус-групп, проведенных после сентябрьских событий. Здесь следует заметить, что сфера международной политики вообще представляет для массового сознания особо значительные когнитивные трудности. Ситуация в других странах, факторы, определяющие их политику, хитросплетения дипломатии, смысл и причины тех или иных событий – обо всем этом подавляющее большинство людей узнает исключительно из средств массовой информации или официальных источников, и преподносимую ими интерпретацию не может проверить на основе собственного опыта и знаний. Международная информация, исходящая из российских СМИ, особенно телевидения, как правило, отрывочна и поверхностна, ориентирована на сенсационные "жареные факты", избегает анализа сложных проблем. Такие важные для российско-американских отношений вопросы, как, например, факторы и механизмы выработки внешнеполитического курса США или противоракетная оборона, хорошо знакомы только узкому слою специалистов, не имеющих широких возможностей донести их до массовой аудитории. В этих условиях в массовые внешнеполитические представления с наибольшей легкостью внедряются пропагандистские штампы и легковесные суждения, наспех изготовляемые журналистами и политиками.

Сентябрьские события в США и их политические последствия не вписываются в рамки подобных штампов и привычных стереотипных оценок. Значение этих событий для российского социума состоит, в частности, в том, что они стали для него мощным стимулом к переосмыслению глобальной реальности, самостоятельному осознанию изменений, происходящих в мире. Чтение материалов опросов и особенно фокус-групп ФОМ убеждает: люди все реже удовлетворяются ранее сложившимися представлениями, все чаще задают себе вопросы, спорят, сомневаются, ощущают недостаточность собственных знаний. "Я считаю, – говорит один из участников ДФГ, размышляя о реакции России на события в США, – что вопрос для России тоже очень больной, т. е. как себя в этой ситуации повести, я, честно говоря, рецепта не имею". "Вопрос непростой, – вторит ему другой, – это точно" [169]. Это ощущение сложности происходящего пронизывает суждения многих россиян по внешнеполитической проблематике, цитируемые в публикациях ФОМ.

Несомненно, психологический фон этих размышлений остается во многом неизменным. Его образуют недоверие к Америке, убеждение в том, что она проводит агрессивную внешнюю политику, стремится господствовать в мире, диктовать свою волю России. Но в то же время часть респондентов понимает, что возникает возможность каких-то новых отношений между США и Россией, с иным распределением ролей, которое может оказаться приемлемым и для американского партнера ("Шанс, – говорит один из респондентов, – состоит в том, чтобы сформулировать, выдвинуть некие новые цели, новый механизм международного сотрудничества. Кризис современных международных отношений заставляет об этом задуматься" [170]). Некоторые полагают, что основой такого механизма может стать взаимная ответственность двух держав за мировой порядок ("эти два государства почувствовали свою ответственность перед всем миром за порядок на земном шаре"; "две великие державы могли бы контролировать ситуацию во всем мире" [171]).

В подобных суждениях звучит представление о мотивах американской политики в отношении России, значительно отличающееся от распространенного убеждения о стремлении США ослабить нашу страну. В целом это убеждение не разделяют и полагают, что для США выгоднее усиление позиций России в мире, 14% "массовых" респондентов и 30% экспертов ФОМ – представителей региональных элит. Выгоднее прежде всего потому, что, как сказал один из экспертов, "слабый партнер никому не нужен" [172]. Иногда встречается и довольно реалистичная, самокритичная оценка российского антиамериканизма: "Все это зависть,.. обычные человеческие чувства" (ДФГ, Санкт-Петербург)[173].

В целом под влиянием международно-политических сдвигов, последовавших за 11 сентября, в массовом сознании россиян, очевидно, ослабело стереотипно-мифологическое восприятие российско-американских отношений; проблемы развития этих отношений в большей мере стали объектом рациональной рефлексии.

Фактом, наиболее существенно повлиявшим на направление рефлексии, явилось изменение отношения западных стран к России. С сентября по начало ноября число россиян, считающих, что отношение к России в мире за последний год улучшилось, возросло с 31 до 51%. Причины этого изменения респонденты, как правило, рассматривают в чисто утилитарном плане, связывая их с идущей с мусульманского Востока угрозой терроризма. "Сейчас, – говорят участники ДФГ, – мы совершенно необходимы Западу". "Россия была всегда между Азией и Европой. Так она и будет. Просто поймут, что это очень важная роль. За счет этого будут кормить". Инициатива российского президента по созданию антитеррористической коалиции рассматривается как удачный политический ход, позволяющий радикально улучшить статус России в мире. ("И первым им эту лазейку, чтобы организовать коалицию против терроризма, подкидывает кто? Путин… Значит, вот это повлекло, Буша как бы затянуло в эту воронку, и он понял, что если сейчас с Россией налаживаются эти отношения, то соответственно нет противостояния")[174].

В основе подобных суждений лежит характерная ценностная установка: факт сближения России с США и Западом позитивен, даже если Америка идет на это, руководствуясь лишь собственными эгоистическими интересами ("Отношение к России потребительское", – говорит участник ДФГ из Новосибирска). Иными словами, сближение с Западом выступает как самостоятельный политический приоритет, значение которого для россиян особенно рельефно подчеркивается отсутствием у них каких-либо иллюзий в отношении как устойчивости и необратимости этой тенденции, так и ее реального влияния на положение России. Многие респонденты считают, что "сотрудничество будет продолжаться, лишь пока это выгодно Америке"; "как только они [США – Г. Д. ] немного поднимутся, то будут опять же диктовать, навязывать свои условия", Россия является "временным политическим соратником США в борьбе с мировым терроризмом", "всегда Америка будет доминировать, а Россия будет бедной родственницей" [175]. В подобных скептических оценках возможного российско-аме­ри­канс­кого партнерства реалистическая оценка соотношения сил двух стран смешивается с пережитками конфронтационных настроений времен "холодной войны".

Сложнее понять, каким образом этот скептицизм и укоренившееся недоверие к США сочетаются с отмеченным выше приоритетом сближения с ними и вообще с Западом. Ведь 65% опрошенных россиян выступали в начале ноября 2001 г. за союз с США (против – только 12%) и 58% в конце сентября – за укрепление сотрудничества России и НАТО, причем эту позицию в первом случае разделяло большинство, во втором – около половины избирателей лидера КПРФ[176], образующих, очевидно, наиболее "антиамериканскую" и "антизападную" часть российского электората.

Секрет этого парадокса помогают раскрыть данные ФОМ о мотивах, лежащих в основе ориентации на союз или партнерство с США. В целом их можно разделить на три основные группы. Мотивы, вошедшие в первую, самую большую группу (40% респондентов), достаточно традиционны – они восходят к идеологии "мирного сосуществования и разрядки 1960–70-х годов": США и Россия – это две супердержавы, противостояние которых чревато угрозой мировой термоядерной войны, и сотрудничество между ними необходимо прежде всего для предотвращения этой угрозы. Значительно меньшая часть опрошенных – всего 5% – выдвигают на первый план мотивы, связанные с последними событиями: они говорят о необходимости объединения двух держав в борьбе против терроризма. И наконец, мотивы третьей группы носят рационально-прагматический и вместе с тем "стратегический", не связанный лишь с нынешней международно-политической конъюнктурой характер. Это, с одной стороны, экономическая выгода ("Америка помогла бы нам развивать экономику России"; "инвестиции из США будут в России"),с другой – необходимость иметь сильного союзника ("Америка – сильная держава, надо дружить"; "всегда хорошо иметь сильного союзника"; "лучше иметь союзника, имеющего вес в мировом сообществе, чем не имеющего"). Поскольку способность США содействовать экономическому развитию России напрямую зависит от их силы, мощного экономического потенциала и политического влияния, все эти мотивы могут быть отнесены к одной группе; всего их назвали 9% опрошенных[177].

Позволю себе высказать предположение, что эта группа мотивов в действительности значима для гораздо большей доли респондентов: просто какая-то их часть не до конца осознает или не признается самой себе, что сила заокеанской державы является подлинным стимулом их тяготения к союзу с ней. Такие люди вербально мотивируют свою позицию в более привычных, расхожих и традиционно легитимных терминах: "мир, международная безопасность, взаимовыгодное сотрудничество". По всей видимости, комплекс слабости, возникший у российского социума в результате распада Союза и кризиса 90-х, вообще порождает в нем – часто на подсознательном уровне – стремление "прислониться к сильному".

Россияне в основной своей массе прекрасно осознают слабость экономических и политических позиций своей страны в современном мире. Относительное большинство (48%) опрошенных в начале ноября 2001 г. не верило, что в ближайшие 5–10 лет удастся возродить Россию в качестве великой державы; абсолютное большинство полагало, что в своих решениях и действиях Россия слишком зависит от западных стран. Но в то же время относительное большинство (42% против 36%) убеждено в том, что России следует объединиться с европейскими странами и США в военно-политический союз[178]. При этом многие респонденты, как показывают их высказывания, отчетливо понимают, что этот союз вряд ли будет – во всяком случае, в ближайшем будущем – вполне равноправным[179].

Сопоставляя все эти данные, можно сделать вывод: при всех антиамериканских и антизападных комплексах российского массового сознания на своем рационально-прагматическом уровне оно отталкивается от изоляционизма, тяготеет к стратегии интеграции в западный мир как к необходимому условию поступательного экономического развития и повышения международно-политического статуса России. Об отчетливом выборе в качестве партнера именно сильного, богатого и развитого Запада наглядно свидетельствуют, в частности, данные ФОМ о том, кого россияне считают военно-политическими союзниками своей страны. 27% респондентов назвали страны Запада (в том числе 14% – США), 15% – страны СНГ, 11% – социалистические страны (Китай, Кубу, Северную Корею)[180].

Это стремление к интеграции, несомненно, носит достаточно противоречивый и непоследовательный характер. Оно сопрягается с весьма распространенным отрицанием культурной и психологической общности с Западом ("мы – разные", "мы – другие") и, как хорошо известно из социологических исследований, с приверженностью к "особому русскому пути". Думаю, в "особом пути" вряд ли стоит видеть нечто большее, чем эмоциональную эманацию уязвленного национального самосознания, чисто психологическую компенсацию утраты супердержавного статуса. Да и как возможно шествовать по какому-то особому "своему" пути, одновременно ориентируясь на все большее сближение с Западом?

Так или иначе, В. Путину вряд ли придется силком тащить Россию в союз с США и Западом. Если он сумеет справиться с генералами и чиновниками, для которых такая стратегия является неприемлемой, у него не будет больших проблем с оппозицией своему внешнеполитическому курсу. Другое дело, что в дальнейшем поддержка этого курса российским обществом будет зависеть от тех реальных экономических и политических дивидендов, которые он принесет России. И самое главное – от того, как будет развиваться экономика страны. В свое время российское общество осудило козыревский внешнеполитический курс не столько из-за его недостатков, сколько потому, что он ассоциировался с упадком экономики и социальной сферы внутри страны. При отсутствии ощутимых достижений в социально-экономической сфере надежды на союз с Западом могут так же быстро смениться разочарованиями. Так что эффективная внутренняя (в особенности экономическая и социальная) политика продолжает оставаться решающим условием осуществления избранного Россией внешнеполитического курса.

Г. Кертман
"Новая эпоха?" [181]
(ноябрь 2001)

Знаменует ли нападение террористов на США некий водораздел в мировой истории, оправданно ли мнение, что после этого теракта "мир изменился, стал иным, началась "новая эпоха"? Согласились с такой оценкой исторического масштаба событий 11 сентября 39% участников всероссийского опроса, не согласились – 42%. Как и следовало ожидать, представители региональных элит значительно чаще разделяют мнение о наступлении "новой эпохи": здесь данную точку зрения поддерживают вдвое чаще, чем отвергают.

Результаты опроса свидетельствуют о том, что склонность соглашаться или не соглашаться с этим суждением практически не зависит от возраста, образовательного уровня и прочих социально-демографических характеристик респондентов. Единственное значимое различие между теми, кто признает это событие судьбоносным для всего мира, и теми, кто не соглашается с такой оценкой, состоит в том, что среди последних гораздо больше сельских жителей: лишь 33% сельчан разделяют, и 47% – не разделяют мнение о наступлении "новой эпохи".

Какой смысл вкладывают наши соотечественники в тезис, что мир "стал иным", в чем они видят отличия "новой эпохи" от прежней, завершившейся 11 сентября? Разумеется, вопросы, призванные выяснить это, задавались только тем, кто признает эту дату рубежом двух эпох.

Рассмотрим прежде всего ответы респондентов на открытый вопрос, почему они согласились с такой оценкой. Подавляющее большинство высказываний участников опроса можно разделить на четыре группы.

Во-первых, многие из них акцентировали внимание на переменах в умонастроениях, в мироощущении людей. Одни ограничились констатацией самого факта перемен, не конкретизируя их направленность:

· "Само сознание людей изменилось после этого акта, причем по всему миру"; "другое мышление"; "изменились взгляды"; "произошла революция в умах человечества"; "изменилось миропонимание и мироощущение у людей"; "все призадумались"; "шок для людей, переосмысление многих ценностей" (открытый вопрос).

Другие отметили, что произошедшее напугало людей, что наступила "эпоха страха":

· "Больше стали бояться, появилась настороженность"; "это событие всех людей напугало"; "стало страшно жить"; "люди стали по-другому ко всему относиться – напуганно, настороженно"; "у людей появился страх" (открытый вопрос).

Во-вторых, часть респондентов сочла, что после событий 11 сентября человечество столкнулось с цивилизационным расколом и оказалось на грани Третьей мировой войны:

· "Возможно, это начало Третьей мировой войны"; "ступенька к Третьей мировой войне"; "началась мировая война"; "идет всемирная война"; "по Нострадамусу, с приходом человека в чалме начнется Третья мировая война"; "противостояние между исламом и христианским миром" (открытый вопрос).

В-третьих, многие говорили о консолидации мирового сообщества в борьбе с терроризмом:

· "Все страны стали лучше понимать друг друга, стали сотрудничать, у всех есть общая цель: борьба с терроризмом"; "все взялись за террористов"; "мир понял, что надо объединиться против терроризма"; "государства с разным общественным строем объединяются в борьбе против одного общего врага"; "пошло серьезное уничтожение терроризма, сообща"; "мир стал объединяться в совместной борьбе с террористами" (открытый вопрос).

В-четвертых, значительная часть респондентов – примерно треть ответивших на данный открытый вопрос – говорила о том, как события 11 сентября отразились или отразятся на положении США, на самоощущении и политике Америки. Суждения высказывались самые разные, но показательно уже то, что весьма значительная доля респондентов сочла те или иные перемены в образе мыслей и действий США – действительные или мнимые, ожидаемые или произошедшие –достаточным основанием для того, чтобы заявить о начале "новой эпохи". Иначе говоря, по мнению этих участников опроса, мир "стал иным" потому, что в чем-то изменилась Америка. В чем же? Остановимся на этом подробнее.

Одни подчеркивали, что 11 сентября был опровергнут миф о неуязвимости Америки:

· "США почувствовали бездну под собой"; "Америка стала другая, она считала себя первой и единственной, а оказалась уязвимой"; "разрушен миф о неуязвимости США"; "до этого все считали, что США недосягаемы, неуязвимы"; "Америка поняла, что она не великая держава, что она тоже может подвергнуться террористическим актам"; "разрушено представление о неприступности США"; "Америка поняла, что она уязвима"; "Америка наконец-то почувствовала ахиллесову пяту у себя, стала по-другому относиться к окружающему миру" (открытый вопрос).

Другие утверждали, что произошедшее существенно ослабило внешнеполитические позиции США, подорвало их лидерство:

· "США перестали быть сверхдержавой"; "авторитет Америки поколеблен, и они стали бояться"; "Америка опустилась по своему положению ниже"; "лидерство американское пошатнулось"; "с Америки сбили спесь"; "Америка нос не задирает" (открытый вопрос).

Во многих из этих высказываний ощущается определенное злорадство. Некоторые респонденты, впрочем, выражают его совершенно открыто, рассматривая террористическую атаку против США как справедливое возмездие:

· "Америка получила, что заслужила"; "Америку хорошо проучили, им было можно всем угрожать"; "Америка выполняла роль полицейского, уверенная в собственной безнаказанности, а теперь ей дали по мозгам"; "пинка под зад Америке давно не давали – теперь получила"; "бесчинствовала раньше Америка – теперь расплачивается"; "поставили американцев на место" (открытый вопрос).

Однако значительно чаще мысль, что 11 сентября Америка получила важный "урок", звучит не в такой непримиримо враждебной, а в сочувственно-покровительственной тональности, причем в некоторых случаях респонденты прямо говорят о том, что США столкнулись с проблемой, давно знакомой россиянам по собственному опыту:

· "Америка на себе ощутила, что такое терроризм; они побыли в нашей шкуре"; "благополучная Америка что-то поняла"; "Америка увязла, как все"; "американцы почувствовали, почем фунт лиха"; "Америка поняла, что такое террор"; "Америка прочувствовала нашу беду"; "американцы сами поняли, что такое терроризм"; "американцы поняли, что для нас представляет Чечня" (открытый вопрос).

Следствием жестокого "урока", полученного Америкой, стало, по мнению части респондентов, ее сближение с Россией:

· "Американцы стали более чуткими, поняли наши проблемы"; "Америка (сытый голодного не понимает) теперь, после трагедии, стала ближе к нашей жизни"; "США стали более лояльны к России"; "мы стали ближе с США"; "Америка вспомнила о России и решила объединиться с ней в борьбе с терроризмом"; "сегодня США прислушиваются к России" (открытый вопрос).

И даже так: "США начали слушаться Россию" (открытый вопрос).

Некоторые из опрошенных уже аттестуют российско-американские отношения в таких категориях, как "дружба" и "альянс":

· "Мы с Америкой подружились, 6 лет дружбы не было"; "два кита – Америка и Россия – договорились о совместных действиях, такого альянса никто не ожидал" (открытый вопрос).

Напомним: все приведенные высказывания – это ответы респондентов на вопрос, почему они разделили мнение, что после 11 сентября мир вступил в "новую эпоху". Иначе говоря, многие из наших сограждан видят принципиальную новизну этой эпохи именно в изменении положения Америки на мировой арене и улучшении российско-американских отношений. Об этом же недвусмысленно свидетельствуют и приведенные ниже данные: сторонники тезиса о начале "новой эпохи" довольно уверенно заявляют о существенном сближении между Россией и США, тогда как противники этого тезиса склонны почти столь же определенно отрицать наличие принципиальных сдвигов в отношениях между двумя странами (табл. 1).

Таблица 1

Россияне об отношениях между Россией и США, %

	Все	С утверждением, что после террористической атаки на Америку 11 сентября мир изменился, стал иным, началась "новая эпоха"…
согласен(-на)	не согласен(-на)	затр. ответить
Вопрос:"Одни говорят о том, что между Россией и США происходит существенное сближение. Другие говорят, что российско-американские отношения существенно не меняются. С какой точкой зрения – с первой или второй – Вы согласны?"
С первой
Со второй
Затр. ответить

Как мы только что видели, респонденты, отвечая на вопрос о "новой эпохе", объясняли тенденцию к улучшению российско-американских отношений прежде всего неспособностью США в изменившихся условиях претендовать на единоличное лидерство в мире и их готовностью к частичной ревизии своих внешнеполитических приоритетов.

Гражданам, признающим, что "между Россией и США происходит существенное сближение", был задан открытый вопрос о том, почему оно происходит. Подавляющее большинство ответивших говорили о совпадении интересов двух стран в деле борьбы с терроризмом, о наличии общего врага:

· "Борьба с терроризмом"; "общий враг"; "общая беда"; "друзья по несчастью"; "мы теперь в одной связке оказались"; "единый враг появился"; "обстановка в мире сблизила"; "вместе боремся против единого врага"; "и те, и другие побывали в одной шкуре"; "борьба с общим врагом"; "это как два соседа, которые ругались долго, а потом выяснилось, что есть третий, который их ненавидит" (открытый вопрос).

При этом очень многие подчеркивали, что американцы после 11 сентября стали лучше понимать Россию:

· "Они испытали на себе то же, что и Россия"; "Америка вошла в положение России"; "Америка стала считаться с Россией"; "они в нашей шкуре побывали"; "американцы стали лучше понимать позицию России"; "в США стали лучше понимать Россию" (открытый вопрос).

Респонденты часто говорили и о том, что США сейчас предельно заинтересованы в помощи России:

· "Америка ищет могущественных союзников"; "Америка вынуждена сейчас считаться с нами, принимать нашу помощь и поддержку"; "Америка чувствует, что нужна помощь от России"; "американцы поняли, что без России ничего в мире решить нельзя"; "американцы осознали, что надо держаться вместе"; "Америка обратилась за помощью к России"; "Америке нужна поддержка" (открытый вопрос).

Некоторые даже отмечали, что только в союзе с Россией США могут устоять:

· "Американцы сообразили, что без нас им – хана"; "Америка поняла – без России она ничто и никто" (открытый вопрос).

Впрочем, последний тезис звучал нечасто. Гораздо чаще респонденты говорили нечто, на первый взгляд, диаметрально противоположное: США и Россия – две великие державы, от которых зависят судьбы мира, и поэтому им необходимо быть вместе:

· "Надо объединяться двум основным державам, тогда все будет хорошо в мире"; "две сильных страны должны дружить"; "давно надо сблизиться двум великим державам"; "это две сверхдержавы, которые держат весь мир"; "две великие державы"; "без этого нельзя – судьба мира в руках России и США" (открытый вопрос).

Мысль о равенстве мощи и глобальной ответственности России и СШАформулировалась на разные лады, вплоть до такого неожиданного высказывания:

· "Мы – два самых цивилизованных государства" (открытый вопрос).

По существу, в ответах подавляющего большинства респондентов разворачивается единая, доминирующая интерпретационная схема, в которой лишь по-разному расставляются акценты. Если абстрагироваться от частностей, эта схема выглядит следующим образом. После 11 сентября "Америка поняла, что они не властелины мира". Утратив статус неуязвимой сверхдержавы и столкнувшись со смертельной опасностью, США вынуждены в той или иной мере ограничить свои глобальные амбиции и искать союзников, способных оказать им действенную помощь. Наиболее ценным и вместе с тем естественным союзником оказывается в этой ситуации Россия – и потому, что она уже давно противостоит терроризму (а общий враг сближает) и имеет необходимый опыт, чрезвычайно ценный для Америки, и потому, что она является второй, в последние годы недооценивавшейся американцами сверхдержавой. Только сблизившись с Россией, признав правоту ее бескомпромиссной позиции в вопросах противостояния терроризму, разделив с ней как бремя борьбы с этой глобальной угрозой, так и бремя мирового лидерства, Америка сможет эффективно ответить на брошенный ей вызов. В таком контексте сближение с США предстает как чрезвычайно выгодное и для России: она получает мощного союзника в борьбе с терроризмом и вместе с тем шанс на резкое повышение своего международного веса. Причем именно сейчас, после 11 сентября, Россия, полагают наши сограждане, может стать равноправным партнером США на международной арене, тогда как до трагедии сближение с Америкой было чревато превращением нашей страны в сателлита США. Неудивительно, что сегодня подавляющее большинство респондентов – 69% – высказывается за то, "чтобы между Россией и США произошло существенное сближение", и только 17% заявляют, что не хотели бы этого.

Практически все фрагменты описанной выше интерпретационной схемы обнаруживаются в рассуждениях участников фокус-групп. Причем следует отметить, что происходит это во многом вопреки сценарию ДФГ. Модераторы специально не ставили перед участниками групповых дискуссий вопросы о перспективах российско-американских отношений – обсуждался более широкий вопрос – историческое значение событий 11 сентября, справедлив ли тезис о наступлении "новой эпохи" и в чем, по мнению респондентов, состоит ее специфика. Но сам ход дискуссий постоянно "выводил" их участников на обсуждение проблематики российско-американских отношений.

Респонденты говорили о том, что нападение террористов подорвало уверенность американцев в своих силах, веру в неуязвимость США.

· " 1-й участник: Вы знаете, это очень серьезно, потому что этот день заставил думать американцев, что они не такие уж сильные.

2-й участник: Что не такие они все защищенные.

3-я участница: И поняли, что такое Чечня.

4-й участник: Они поняли, что они такие же люди, как и все" (ДФГ, Москва).

· "Треснул монолит веры американской" (ДФГ, Москва).

· "Но Америка поняла, что она уязвима, что у нее есть ахиллесова пята" (ДФГ, Москва).

· " Модератор: А все-таки вот это 11 сентября послужило каким-то переломным моментом?

1-й участник: Да, послужило.

Модератор: Каким?

1-й участник: Сбило спесь с американцев. Очень хорошо сбило.

2-я участница: Я не злорадствую, но хорошо, считаю, что все-таки американцы узнали, что такое терроризм, – они начали бояться этого" (ДФГ, Воронеж).

Неоднократно звучала и мысль, что произошедшее способно не только избавить Америку от самоуверенности и имперского апломба, но и реально ослабить позиции США в мире:

· " 1-й участник: Америка может проиграть, и очень здорово, потому что это не государство, это… межгосударственная организация, террористическая.

2-й участник: А если она проиграет, то она проиграет на многие десятилетия вперед.

1-й участник: Да, престиж Америки может очень сильно упасть от этого" (ДФГ, Москва).

· " 1-й участник: Мы все по истории знаем, что ни одна империя…

2-й участник: …долго не удерживалась.

1-й участник: Никогда не удерживалась вечно, да. Я думаю, что 11 сентября – это начало краха американской империи. Как бы это больно ни было – погибли люди, все понятно, – но я так думаю, что Америка зашаталась, кресло зашаталось. И не знаю – может, оно укрепится, но кажется, тут очень много желающих быть первыми.

3-й участник: Я полностью согласен с Иваном (ну, возможно, мы выдаем желаемое за действительное) – начало конца американской империи. Потому что, на мой взгляд, американцы ввязались в конфликт очень долгосрочный. И конфликт не с Афганистаном, а со всем мусульманским миром, со всем" (ДФГ, Москва).

Ослабление же позиций США, полагают участники ДФГ, дает другим государствам, и прежде всего – России, основания претендовать на существенное повышение своего международного веса – вплоть до статуса лидирующей в мире державы. Правда, возникает ощущение, что проговорить это "открытым текстом" респондентам непросто – возможно, в силу неловкости, этической сомнительности ситуации, когда трагедия, к жертвам которой они, безусловно, испытывают сочувствие, интерпретируется как предпосылка для укрепления позиций России, либо в силу чрезвычайной резкости контраста между нынешним статусом России на международной арене и теми перспективами, которые, как полагают опрошенные, перед ней открываются. Тут весьма показательны такие диалоги:

· " Модератор: Что изменилось в мире после 11 сентября?

1-я участница: Что надо бояться мусульман теперь.

2-я участница: Да нет, по-моему, просто должны быть расставлены, как бы, приоритеты – кто лидер, кто не лидер.

Модератор: Как этот день повлиял на расстановку этих приоритетов? Какова роль этого дня в истории человечества?

2-я участница: Этот день показал, что Америка со своей политикой, которую она диктовала, она не совсем может контролировать все свои точки.

Модератор: Что это дает для человечества?

2-я участница: Вообще, это очень сильно меняет на самом деле расстановку политических сил – и даже экономических. А именно: теперь у нас, у России появилась возможность войти, подняться как лидирующей стране" (ДФГ, Москва).

· " Модератор: Что это может изменить в истории человечества?

1-й участник: В истории человечества? Ну, понимаете, я не думаю, что будет хуже или лучше кому-то. Поменялись приоритеты. У кого-то – может быть, Россия в данный момент, может быть, под шумок… китайцы или кто-то еще, да… Может, она займет ступеньку выше – как при Советском Союзе было две мощных державы, да. Сейчас с нами никто не считается, нас просто не уважают.

Модератор: То есть положение России в мире может укрепиться в связи с этим?

2-й участник: Если мы не будем лезть в эти дела с мусульманами.

1-й участник: Ну, нам себя надо правильно повести.

3-й участник: Надо именно рассчитать, правильно повести, правильно сказали – воспользоваться ситуацией.

1-й участник: Для нас есть шанс, во всяком случае, как бы это ни цинично звучало, да" (ДФГ, Москва).

· "Россия станет хоть и не сверхдержава, но, во всяком случае, как имеющая право голоса – на одно время она как-то это потеряла" (ДФГ, Санкт-Петербург).

Причем звучит и мысль, что перспектива обретения Россией "права голоса" связана с происходящим во всем мире переосмыслением проблемы международного терроризма, в результате чего жесткая позиция России, ранее подвергавшаяся критике на Западе, будет признана единственно верной:

· "После 11 сентября весь мир обратил внимание на Россию, так как Россия еще задолго до этого говорила – Путин выступал, – что это терроризм, что с ним надо бороться. Вот когда у англичан головы отрезали, они посокрушались, но особо ни помощи, ни поддержки, ни понимания того, что это действительно террористы, что с ними надо бороться… А все спихивали на права человека, на какие-то внутренние проблемы России – допустим, терроризм в Чечне. А теперь весь мир спохватился и как бы очухался, понял, может быть, осознал, что это глобальная проблема и что с этой глобальной проблемой надо бороться всем, это касается, в принципе, всех, а не отдельно взятую Россию. В этом смысле авторитет России поднялся, потому что она боролась изначально с этим, изначально пыталась открыть глаза всем на это – на то, какое это зло. И сейчас все государства Европы и даже та же Америка теперь прислушиваются к мнению России" (ДФГ, Воронеж).

Логику восприятия перспектив развития российско-американских отношений в "новой эпохе" можно проиллюстрировать разрозненными, звучавшими на разных стадиях московской ДФГ репликами одной респондентки, заявлявшей, что "рухнул монолит веры американской" и что в результате происшедшего "мы выиграли". Отвечая на вопрос модератора, что будет представлять собой "новая эпоха", эта респондентка говорит:

· " Участница ДФГ: Я думаю, что эта эпоха очень интересная. Во-первых, с одной стороны, практика двойных стандартов: то, что все время Америка – бомбить Югославию – это не терроризм, а бомбить Америку – это терроризм. То есть вот это очень интересно было. То есть мы с чеченцами пытаемся выяснить – это плохо, а они с афганистанцами – это хорошо. То есть я думаю, что вот теперь этого не будет – двойных стандартов. Они на своей шкуре, извините за грубость…

Модератор: Уверены?

Участница ДФГ: Думаю, да. Думаю, что это хороший урок, и они сейчас еще дальше продолжают их пугать этим антраксом" (ДФГ, Москва).

Однако столь критическое отношение к Америке, сочетающееся с неприкрытым злорадством по поводу трагедии 11 сентября, не мешает этой участнице ДФГ быть сторонницей сближения России и США:

· " Участница ДФГ: Я думаю, что все-таки сейчас идет курс на сближение с США у России. Я думаю, что это хорошо. Я думаю, что всегда лучше договариваться.

Модератор: А не потеряемся мы в этом движении, не сольемся в таком экстазе с Америкой?

Участница ДФГ: Я думаю, что дело в том, что у них сейчас идет – если экономически взять, – у них сейчас идет спад, а у нас подъем" (ДФГ, Москва).

Итак, весьма значительная часть наших сограждан полагает, что удар, полученный Америкой 11 сентября, дает России шанс на существенное укрепление своих международных позиций. Подавляющее большинство респондентов, ответивших на открытый вопрос, каким им видится будущее России в "новой эпохе", демонстрировали редкостный оптимизм – в особенности в том, что касается ее внешнеполитических перспектив. Вместе с тем в ответах на аналогичный вопрос о будущем Америки оптимизм и пессимизм уравновешивают друг друга. Та же тенденция отчетливо просматривается и в ответах на закрытые вопросы: 45% респондентов уверены, что "позиции России в мире в результате происходящих событий усилятся", и только 7% – что они ослабнут; в то же время усиления позиций США ожидают 26% респондентов, и ровно столько же – полагают, что позиции Америки ослабнут.

Однако было бы неверно утверждать, что наши соотечественники в большинстве своем усматривают в российско-американских отношениях "игру с нулевой суммой" – как это было принято во времена советско-американского противостояния. Дело обстоит совершенно иначе (табл. 2).

Таблица 2

Россияне о внешнеполитическом будущем США, %

	Все	В результате происходящих событий позиции России в мире…
усилятся	не изменятся	ослабнут	затр. ответить
Вопрос:"Как Вы думаете, в результате происходящих событий позиции США в мире усилятся, ослабнут или же в целом не изменятся?"
Усилятся
Не изменятся
Ослабнут
Затр. ответить

Респонденты, надеющиеся на усиление внешнеполитических позиций нашей страны, ожидают усиления позиции США чаще, а прогнозируют ее ослабление реже, чем те, кто пессимистически оценивает перспективы России. Иначе говоря, более распространено мнение, что именно в тесном сотрудничестве с Америкой, а не на пути дистанцирования от нее и тем более – не на пути противостояния с ней Россия может рассчитывать на повышение своего международного веса.

Еще более наглядно свидетельствуют об этом следующие данные (табл. 3).

Таблица 3

Россияне о желании сблизиться с Америкой, %

	Все	В результате происходящих событий позиции России в мире…
усилятся	не изменятся	ослабнут	затр. ответить
Вопрос:"А Вы лично хотели или не хотели бы, чтобы между Россией и США произошло существенное сближение?"
Хотел(-а) бы
Не хотел(-а) бы
Затр. ответить

Оптимисты решительно делают ставку на сближение с Америкой, тогда как пессимисты довольно часто высказываются за дистанцирование от нее.

Представляется очевидным, что это в значительной степени обусловлено уверенностью большинства наших сограждан в том, что у России и Америки сегодня общий и весьма опасный противник. Конструктивное и равноправное сотрудничество в борьбе с ним должно создать предпосылки для резкого повышения международного веса России. А шансы на то, что это сотрудничество окажется действительно равноправным, по мнению респондентов, существенно возросли после того, как Америка была отправлена в нокдаун 11 сентября и, как они полагают, пошла на радикальный пересмотр своих внешнеполитических приоритетов, что стало для многих важнейшим критерием наступления "новой эпохи".

П. Бавин
Воображаемая Франция [182]
(июнь 2001)

Франция – страна, близкая россиянам. В ответах на вопросы анкеты респонденты в большинстве своем продемонстрировали как симпатию, так и разностороннее знание прошлого и настоящего, культуры и истории этой страны.

Знают, что столицей Франции является Париж, 80% наших граждан – и это самый высокий показатель за все время опросов, посвященных различным странам мира (для сравнения: столицу Швеции правильно назвали лишь 53% опрошенных). В этом нет ничего удивительного – у многих россиян Франция ассоциируется прежде всего именно с Парижем:

· "Прекрасный город – Париж!"; "Париж – столица мира" (открытый вопрос).

Подобное, безотчетно-восторженное отношение переносится и на Францию в целом:

· "Во Франции все прекрасно!"; "прекрасная страна-сказка"; "прекрасная страна – хочется улыбаться" (открытый вопрос).

Специфика образа Франции в сознании россиян заключается в том, что их ассоциативный ряд обращен прежде всего к миру культуры, искусства, развлечений, тогда как соседние европейские страны – Германия и Испания (не говоря уже о США) – вызывают в первую очередь историко-политические и экономические коннотации[183]. Те или иные культурные ценности Франции упоминают 24% респондентов. Причем характерно, что общие высказывания соседствуют с упоминаниями конкретных персоналий и памятников искусства:

· "Ведущая в Европе страна в области культуры и искусства"; "культурный очаг мира, куда стремятся люди"; "кинематограф – братья Люмьер"; "художники-импрессионисты"; "собор Парижской Богоматери"; "Мирей Матье, Эдит Пиаф, Бельмондо" (открытый вопрос).

Если прибавить к этим 24% тех россиян (8%), для которых Франция – это прежде всего страна высокой моды, и почти 10% восторгающихся Парижем, то станет очевидно, что практически для половины наших респондентов она олицетворяет в первую очередь нечто возвышенное и прекрасное. Это подтверждает и перечень товаров, ассоциирующихся у респондентов с этой страной. Если в опросах, посвященных другим развитым странам, упоминаются машины, бытовая техника или жвачка – товары, с которыми россияне сталкиваются в повседневной жизни, пусть даже и на уровне телевизионной рекламы, – то когда речь заходит о Франции, респонденты называют такие товары, которые большинство из них, вероятнее всего, вообще никогда не видели: "Вдова Клико", "Шанель № 5", французский сыр или вино. И даже обувь в этом ряду выглядит не как товар повседневного спроса, а как напоминание о мечте модницы советских времен:

· "Шикарные женские сапоги" (открытый вопрос).

Значительно реже при упоминании о Франции у россиян возникают историко-политические ассоциации. Впрочем, и здесь респонденты демонстрируют весьма глубокую осведомленность о событиях и исторических деятелях этой страны:

· "Летчики полка «Нормандия-Неман»"; "14 июля – день взятия Бастилии"; "Марат, Жорес"; "французское Сопротивление в войну" (открытый вопрос).

При упоминании любой страны западного мира значительная доля россиян, как правило, вспоминает о хорошем материальном положении ее жителей, о стабильной и сытой жизни:

· "Спокойная, обеспеченная жизнь"; "они более защищенные, наслаждаются своей старостью – не то что мы" (открытый вопрос).

Примечательно, что в случае с Францией доля россиян, упоминающих о материальном благополучии этой страны (5%), уступает доле тех, кто отмечает позитивные особенности характера и облика французов (6%): "жизнелюбие, веселье", "женское обаяние и очарование", "элегантность мужчин".

Разумеется, у части респондентов с Францией связаны отрицательные ассоциации. К сути этих ассоциаций и их природе мы обратимся чуть ниже.

Список знаменитых французов, известных россиянам, возглавляют два президента Франции – генерал де Голль и Жак Ширак. На первый взгляд, в этом видится противоречие с указанной выше тенденцией отождествлять Францию с миром культуры и искусства. Однако при ближайшем рассмотрении становится ясно, что первенство политиков стало возможным лишь благодаря "распылению" голосов знатоков французского кинематографа и эстрады. Последующие "места" занимают французские актеры, артисты эстрады и одинокий представитель французской словесности А. Дюма (впрочем, не считая Наполеона, в образе которого, бытующем в современном сознании, преобладают мифологизированные, а не реальные исторические черты). Примечательно, что иерархия французских актеров, существующая в сознании россиян, указывает на то, что наши соотечественники предпочитают легкий жанр: Пьер Ришар и Луи де Фюнес опережают по популярности Алена Делона и Жана Маре. Заслуживает внимания и факт разделения гендерных предпочтений россиян по сферам искусства. Если на эстраде наши сограждане отмечают прежде всего французских женщин – Мирей Матье, Патрисию Каас и Эдит Пиаф, то во французском кинематографе – исключительно мужчин.

Список знаменитых французов также показывает, как массовая культура вытесняет из сознания россиян литературу. Как упоминалось выше, единственный французский писатель в первой десятке знаменитостей – А. Дюма. Можно предположить, что и он обязан "успехом" огромной популярности экранизаций своих произведений. В тех же странах, где массовая культура не имеет ярко выраженной национальной специфики, россияне по-прежнему знают прежде всего писателей. Так, в списке знаменитых людей Германии Гёте занимает третье место после Г. Коля и А. Гитлера.

В данном опросе нас также интересовали мнения россиян о действующем президенте Франции Жаке Шираке. Треть респондентов (33%) заявили, что испытывают к Шираку симпатию как к политику, и вчетверо меньше – 8% – что он им несимпатичен. Если фигура Ж. Ширака вызывает у россиян негативные ассоциации, то они, как правило, оказываются схожими с отрицательными ассоциациями, относящимися к Франции в целом. Некоторые россияне, видимо, страдающие общей ксенофобией, приклеивают Шираку те же универсальные ярлыки, что и любому известному западному политику:

· "Жесткий политик, русофоб, русоненавистник"; "не нравится – он дружен с американцами, п